Эрнест сидел за столиком, служившим ему у Дэнби вместо конторки, и проверял счета прачечной мистера Игла. Ему не часто приходилось «иметь дело с цифирью», как выражался Дэнби, он больше бегал по городу, чем сидел в конторе: разговаривал со съемщиками, показывал покупателям продажные дома. Он уже полгода служил у Дэнби, и теперь убогая Силвер-стрит, когда он пробегал по ней, занятый каким-нибудь спешным делом, не производила на него такого тягостного впечатления, как раньше. Привычка стерла резкость контраста между его теперешним положением и тем, что сулили ему проспекты Старейшей школы бухгалтерии.
Но в данное время к его мыслям примешивалось негодование. Дэнби сегодня утром сообщил ему, и очень бесцеремонным тоном, что положение дела не допускает даже мысли о прибавке. Возражения Эрнеста были отпарированы, еще более бесцеремонными намеками на возможность снижения оплаты, и «в самом непродолжительном времени. Служащих, знаете ли, сейчас можно найти сколько угодно, и очень толковых». Грубость была тут совершенно ни к чему, но Дэнби вчера хватил лишнее, и потому сегодня утром встал с левой ноги. Эрнест отлично понимал свое положение. Оно было именно таково, как и следовало ожидать, — Эрнест теперь всецело зависел от воли Дэнби. Вот что значило уйти из городского управления, вот что значило «рискнуть». Он чувствовал себя в положении мотылька, налетевшего на свечку.
И все-таки он много кой-чего узнал в этой сомнительной конторе, где занимались всем, что только подвертывалось под руку, — много такого, с чем никогда бы не соприкоснулся в атмосфере высокой порядочности, царившей в канцелярии городского управления. Например, он узнал, как легко уговорить людей подписать «наше обычное соглашение», не читая его, и в какое расстройство они приходят, прочитав его впоследствии. Он узнал, что шестипенсовая гербовая марка может сыграть роль липкой бумаги, на которую ловится беспечный клиент. Он привык слышать доносившиеся из-за перегородки раздраженные голоса клиентов, которые не понимали подобных тонкостей, а потому осыпали бранью мистера Дэнби, привык и к тому, что на его голову изливались остатки гнева, еще кипевшего в душе клиента, когда тот пулей вылетал из кабинета.
Виски и сигары не переводились в кабинете Дэнби, без них тут не заключалось ни одной сделки; и они же были непременным угощением в те дни, когда там собирался кружок спекулянтов, его темных компаньонов. Как только истекал срок чьей-нибудь закладной или являлась возможность оттягать какую-нибудь лавчонку у ее законного арендатора, прижать какого-нибудь мелкого человечка или поживиться на общественный счет, в кабинет Дэнби немедленно слетались эти коршуны. Сидя за тонкой деревянной перегородкой, Эрнест прислушивался к происходившему в кабинете вавилонскому столпотворению, к спорам и ругани; потом разногласия улаживались, слышался смех и звон стаканов, после чего красный, охрипший Дэнби выбегал из кабинета и минут десять оживленно беседовал по телефону, обмениваясь с кем-то информацией сугубо частного характера; такой разговор стоило послушать.
Комиссионные от обманутого продавца (злосчастного клиента конторы Дэнби), причитающаяся доля добычи от шайки темных дельцов, споспешников Дэнби, комиссионные от покупателя, следуемые по договору, — вот каким способом Дэнби ухитрялся сдирать по три шкуры с одного вола.
Много способствовала просвещению Эрнеста еще и привычка Дэнби сыпать для его назидания афоризмами на деловые темы, как сыплют добавочный корм плохо растущему цыпленку. Любимым его изречением было: «За стенами конторы о делах — молчок!» Он повторял это раз сорок на день, особенно если на мази была какая-нибудь сделка, к которой это изречение могло быть с пользой применено. Обычно лицо Эрнеста не выражало никакого сочувствия, и Дэнби иной раз как-то странно на него поглядывал, словно задавал себе вопрос, уж не взял ли он в клерки безнадежного тупицу. Он считал Эрнеста «святошей» и однажды даже спросил, не методист ли он. Дэнби питал особую антипатию к методистам.
Отчетность по прачечной мистера Игла являла собой крайне неутешительное зрелище. Дело и всегда было небольшое, а теперь быстро катилось под гору и грозило своему владельцу банкротством. Эрнесту было очень жалко мистера Игла — старик ему нравился. Он иногда бывал по-стариковски упрям, но все-таки характеризовать его можно было только устаревшим словом «джентльмен»: он одевался несколько старомодно, но очень тщательно, был всегда и со всеми безукоризненно вежлив и выслушивал вас с таким вниманием, с каким слушают только советы врача. Он, так же как и Эрнест, любил симфоническую музыку и нередко засиживался в приемной, скрестив на ручке зонтика узловатые руки и беседуя с Эрнестом на печальную тему о том, как изменился мир. — Помню, когда подоходный налог повысился с восьми пенсов до десяти, мой отец сказал, что Англия погибла, — с грустью вспоминал он. — А теперь налог дошел до пяти шиллингов.
Вошел Дэнби и нагнулся над плечом Эрнеста — от него разило вином.
— Ну, как идут дела у старика?
— По-моему, в убыток. А ведь заказов очень много.
— Из ума выжил. Ну, на кой чорт ему прачечная? Ведь ему уж под семьдесят. А продать ее нельзя?
— Не выйдет, пожалуй; дело совсем разваливается.
Дэнби задумался. — Если ему нужны деньги, пусть продаст свои два дома на Милтон-стрит. Пятьсот фунтов дать можно.
— Не знаю, захочет ли он продать.
— Нет никакого смысла дожидаться, пока их опишут за долги. Лучше уж пусть кто-нибудь купит их по-дешевке, раз старику все равно вылетать в трубу. Спросите-ка его. Скажите, что у нас как раз есть покупатель.
— Пятьсот фунтов? — спросил Эрнест довольно кислым тоном.
— Хватит и этого, если деньги нужны дозарезу. Вот что я, вам скажу, Бантинг: пора уж вам знать, что мы тут продаем дома не для того, чтоб домохозяева на этом наживались. Понятно?
— Да, сэр.
— Ну, так отправляйтесь к нему с книгами, когда проверите отчетность, и скажите, как я вам велел.
— Слушаю, сэр, — ответил Эрнест, правильно истолковав недовольный взгляд Дэнби. Он давно знал, что новый хозяин отнюдь не считает его ценным приобретением.
Чуть ли не в первый раз Эрнесту захотелось довериться отцу, спросить его совета относительно самых важных в жизни вопросов. Ему хотелось бы поговорить с ним на такую старомодную тему, как честность в делах. Иногда ему казалось, что этой честности вообще не существует, есть только «закон». И Дэнби сильно побаивался «закона», хотя и делал вид, что его презирает. Многие сделки, в которых Эрнесту приходилось принимать участие, тяготили его, боязнь увольнения тяготила его, а всего больше тяготило его это дело с Иглом, которое усложнялось еще и личной симпатией к старику. Однако он не решался посоветоваться с отцом. В последнее время мистер Бантинг, если у него просили совета, вел себя довольно странно. Советовать он, конечно, советовал, но каким-то в высшей степени ироническим тоном; он задавал сам себе риторические вопросы и сам же отвечал на них и неизменно заканчивал эти монологи такими словами: — Вот, может быть, Крис или Эрнест что-нибудь вам посоветуют, а мне где уж. — Такое косвенное неодобрение семейных дел, очевидно, казалось ему весьма остроумным.
В этот вечер Эрнест вернулся домой, раздираемый сомнениями по поводу предстоящего визита к мистеру Иглу. Он надеялся застать отца одного и в хорошем настроении и обстоятельно поговорить с ним обо всем, что так тяготило его совесть.
В гостиной перед радиоприемником он застал Джули с блокнотом и карандашом в руках. Она практиковалась в стенографии и записывала беседу о ловле котиков. Мистеру Бантингу было очень приятно, что хоть один член его семейства проявляет интерес к такому делу, которое и он одобрял; поэтому всем остальным запрещалось разговаривать в это время. Он внимательно смотрел, как ее карандаш скользит по бумаге, буквально зачарованный его быстротой. Правда, потом оказывалось, что она почти ничего не может прочесть по своей записи, но мистеру Бантингу было известно, что в стенографии самое важное — не отставать от оратора.
Тем временем Эрнест и Крис пили чай в вынужденном молчании, зато усиленно гремели чашками, пока, наконец, Крис не взорвался:
— Что ж нам, так и сидеть, точно приговоренным к смерти, каждый раз когда по радио передают беседу? Какая эгоистка эта Джули!
— Ну, ну! — вступился за нее мистер Бантинг.
— Да что это, в самом деле, даже и поговорить нельзя, когда приходишь домой после работы! Надо же хоть немножко развлечься.
— Если тебе так необходимо развлечение, — дерзко ответила Джули, — можешь пойти наверх и полюбоваться на портрет прекрасной Моники Ролло. Это тебя развлечет.
Крис не знал, как ему отнестись к слову «развлечение». — Уж во всяком случае она гораздо красивее тебя!
— Так, по-твоему, Моника Ролло красавица? — насмешливо спросила Джули.
— А по-твоему? — Крис был изумлен; он даже растерялся.
— Что у вас там такое? — вмешался мистер Бантинг. — О чем спор?
— О возлюбленной Криса.
Мистер Бантинг фыркнул. — Возлюбленная! Это в его-то возрасте! Чепуха, больше ничего. Эрнест, и тот еще не помышляет ни о каких возлюбленных.
Наступило многозначительное молчание, весьма смутившее старшего из молодых Бантингов.
— Так у тебя нет милой, Эрнест? — невозмутимо допрашивала Джули. — Бедный Эрнест, у него нет милой.
— Господи, вот язва! — беспомощно воскликнул Крис.
— А эта новая девушка в приемной доктора Эрла очень недурна. Правда, у нее не такие длинные ресницы, как у твоей божественной Моники, зато волосы не крашеные.
— Может быть, ты помолчишь немножко? — предложил Эрнест краснея. — Я все-таки надеялся, что в конторе у адвоката тебя хоть приучат к корректности.
— Корректность! — Мистер Бантинг с радостью ухватился за, это слово, которое часто попадалось ему на глаза в печати, но которым ему до сих пор не приходилось пользоваться. — Если хотите знать мое мнение, так всем вам нехватает именно корректности. Вас, конечно, мое мнение не интересует, я всего-навсего ваш отец, — газета зашуршала, из-за нее послышались фыркание и сопение и слово «корректность», произнесенное несколько раз подряд.
Эрнест вздохнул. Через несколько минут он надел шляпу и вышел. Нечего было и думать обращаться к отцу с вопросом о том, как ему вести себя у Дэнби, да и с какими бы то ни было вопросами.
На следующий день он пошел к мистеру Иглу, захватив с собой конторские книги, чувствуя себя мытарем, еще не окончательно погрязшим в грехах. Несмотря на стесненные обстоятельства, старый джентльмен жил на довольно широкую ногу в собственной вилле посреди большого сада. Горничная в наколке проводила Эрнеста в просторную комнату с высоким потолком, обставленную тяжелой, солидной мебелью в стиле девяностых годов. На стенах он заметил две-три хороших картины, но особенно привлек внимание Эрнеста большой концертный рояль посередине комнаты, отливавший темным блеском, — такой рояль, к какому Эрнесту до сих пор не доводилось притрагиваться.
— Ну, каков ваш приговор, Бантинг? Велики ли убытки? — спросил мистер Игл, входя в комнату.
Эрнест подробно изложил дело. Он говорил по чистой совести, ничего не скрывая, и подтверждал цифрами свои слова. Он сознался, что не знает, во сколько именно должно обходиться содержание прачечной, но что накладные расходы показались ему непомерно высокими.
— Оборудование устарело, вот где причина. Вечные поломки.
— Так смените его.
— Не могу. Весь капитал в прачечной. Нет свободных денег.
Эрнест понял, что пора приступить к делу.
— У вас есть два дома на Милтон-стрит. Вы могли бы их продать.
— Это верно. Как вы думаете, сколько за них дадут?
— Мы постараемся продать как можно дороже, — Эрнест почувствовал, что краснеет. — Не дешевле, чем по пятьсот фунтов каждый.
— Ну, это меня не устроит. Слишком мало. Придется нажимать на своих работниц, пусть приналягут.
Эрнест встал со стула. И, вдруг осмелев, сказал:
— У вас прекрасный инструмент, сэр.
— Стейнвей. Вы ведь играете, Бантинг? Я сам прежде играл. Теперь где уж! — он показал распухшие суставы.
— Да, играю немного.
— Так сыграйте сейчас. Покажите-ка мне ваше умение. Только не джаз, пожалуйста.
— Шопена?
— Нет, это слишком женственно... Что-нибудь сильное, мужественное, Бетховена, например.
Эрнест сел за рояль, чувствуя, что у него никогда еще не было ни такого требовательного слушателя, ни такого чудесного инструмента. Он играл хорошо, наслаждаясь удивительным тоном и послушностью рояля и чувствуя, что один внимательный слушатель может заменить собой целую аудиторию. Кончив играть, он тихо обернулся к мистеру Иглу, думая, что тот задремал, так бесшумно он сидел за спиной Эрнеста.
Глаза старика блеснули, встретившись с глазами Эрнеста. — Мой мальчик, у вас прекрасное туше. Если вам не скучно провести вечер со стариком, приходите сюда и играйте мне Бетховена и Баха, я буду просто счастлив. Вам это не будет трудно?
— Я буду очень рад, мистер Игл.
— В самом деле? Отлично. Теперь насчет этих домов. — Он задумчиво посмотрел на Эрнеста. — Мне хочется, чтобы вы сами их для меня продали. Постарайтесь, чтоб вам дали хорошую цену.
Что-то в его тоне встревожило Эрнеста. В его голосе слышались умоляющие нотки, видно, старику приходится очень туго. Эрнесту хотелось посоветовать ему обратиться в другое агентство, сказать, что Дэнби собирается по-дешевке спустить его дома своим приятелям, что все это будет подстроено. Но это значило бы выдать своего патрона. А не сказать — значило предать старика. Как бы он ни поступил, все равно он окажется виноват. Кроме того, если Дэнби догадается, а на этот счет он необыкновенно догадлив, то выкинет Эрнеста на улицу.
Возвращаясь в контору, он еще раз обсудил эту сделку со всех сторон. Что он идеалист, ему известно. Этого уж не переделаешь, ничем из него не вытравить этой закваски. Интересно, как отнесется его отец к тому, что сын будет уволен за твердость своих принципов. Люди очень много говорят о принципах, но, как он замечал, больше те люди, которые заставляют действовать других на основании этих самых принципов, а сами всегда готовы на компромисс, если дело идет о хлебе с маслом для них лично. Инстинкт подсказал ему, что дома терновый венец мученика не будет иметь никакого успеха.
Он прошел в кабинет в Дэнби и доложил, что ему поручено продать дома на Милтон-стрит.
— За сколько?
— За шестьсот пятьдесят каждый.
Дэнби ухмыльнулся. — Однако он оптимист, я вижу. Нет, Бантинг, на продаже домов вам не нажить капитала.
Вечером Эрнест рассказал кое-что Эви, не все, конечно, но достаточно для того, чтобы она поняла, что творится у Дэнби, и так, чтобы она не упрекала себя за то, что уговорила его поступить туда.
— Теперь он не хочет давать мне прибавки. А как же мы поженимся, если я не буду откладывать?
— Милый, в конце концов ты непременно добьешься успеха. Я в этом не сомневаюсь. А что сейчас плохо — не беда. Через это все проходят.
— Да, я тоже так думаю, — устало ответил Эрнест. — Но мне нужно уходить от Дэнби, и как можно скорей.
Он опять начал просматривать в газетах объявления, писать письма, дожидаться ответа, а главное, старался, чтобы дома ничего не заметили. Никак нельзя было допустить, чтобы домашние поняли, какого он дал маху, бросив старую службу.
Крис сидел в спальне за шатким столиком, за которым в менее счастливые дни он преодолевал премудрость, заключавшуюся в руководстве Теофилуса Уокера, и писал письмо своей Монике. Ее карточка, в рамке от Вулворта, смотрела на него с каминной доски. Она красовалась там уже около месяца в качестве предупреждения миссис Бантинг, что ей предстоит обзавестись невесткой. Он не отличался скрытностью Эрнеста, который хранил карточку Эви в ящике туалетного стола, под галстуками. До сих пор нельзя было понять, заметила ли миссис Бантинг карточку Моники, и это удивляло Криса, который был убежден, что девушку такой замечательной красоты просто невозможно не заметить.
Письмо подвигалось медленно. Нетвердое знание орфографии сильно мешало свободному полету мысли, необходимому для создания тех идеальных любовных писем, которые Моника желала получать от своего возлюбленного. Тщательно проверив еще раз, не осталось ли там орфографических или грамматических ошибок, — не то Моника, чего доброго, потеряет к нему уважение, — Крис положил письмо в карман комбинезона, чтобы завтра утром Ролло-младший мог передать его сестре.
Берт Ролло никак не мог понять, с чего это Крис последнее время принялся писать письма, — ему это казалось совершенно пустым занятием. Сказать по правде, и сам Крис этого как следует не понимал: идея переписки принадлежала Монике. Насколько ему было известно, так уж заведено, чтобы молодые люди писали письма своим девушкам, и раз это нужно, то и он готов писать письма, хотя здравая критика Берта, встречала в нем сочувствие.
— Если тебе надо ей что-нибудь сказать, так почему же не поговорить в конторе? Все равно она ни черта не делает.
И вдруг с надеждой: — А может, вы поссорились?
— И не думали.
— Ну да мне-то что, передать я ей передам. Только я думаю, ты просто одурел.
— А мне наплевать, что ты думаешь, — отрезал Крис.
Крис теперь находил, что жизнь — дело нелегкое. Десятый месяц он служит у Ролло, а все еще на должности простого механика. Вначале путь его был усыпан розами, впереди мерещилось повышение за повышением. Потом вдруг застопорило, и путь этот стал тернистым. Вот уже несколько недель, как он не продал ни одной машины; все свободное время он посвящал Монике. Для того чтобы заработать комиссионные, надо было отказаться от общества Моники, а комиссионных он добивался исключительно для того, чтобы иметь возможность всегда наслаждаться ее обществом. Крису не сразу удалось ясно сформулировать это положение: тут был какой-то подвох, получался заколдованный круг. Единственным возможным выходом, с точки зрения Криса, было получить место старика Резерфорда, продавца машин в гараже, который тоже, в сущности, не продал ни одной машины, по крайней мере так считал Крис. То есть, конечно, он продавал машины тем покупателям, которые приходили и спрашивали их, но Крис не считал это настоящей продажей.
— Нам бы надо открыть автомобильную школу, Берт, — сказал он. — Название такое: «Килвортская школа автомобилизма». Дать объявление: «Готовим к экзаменам на водителя».
— Да, это мысль, — согласился Ролло-младший, который всегда был рад случаю положить инструменты и передохнуть минуту-другую. — Тут есть и еще один плюс: будем катать хорошеньких дамочек.
— А вдруг подвернутся какие-нибудь старые ведьмы? Для них надо бы женщину-инструктора. Моника подошла бы на это место.
Берт замотал головой. — Нет, куда ей. Тут надо такую женщину, понимаешь ли, с шиком. Я одну подходящую знаю, факт. — И возможная перспектива такого вживления рабочих часов на некоторое время заняла его воображение.
Пора положить этому конец, подумал Крис. — Послушай, Берт, что ты вечно придираешься к Монике? Не мешает тебе знать, что мы с ней собираемся пожениться.
— Как? — переспросил Ролло-младший, всем своим лицом выражая сильнейшее изумление. — Жениться? Ты? На ней? Не может быть, ты шутишь?
— Я говорю правду и очень желал бы, чтоб ты оставил Монику в покое. Это не по-товарищески.
Берт силился постигнуть непостижимое.
— Женишься? На ней? А что говорит родитель?
— Он еще ничего не знает, осел ты этакий! Знаешь один ты, и это пока секрет, помни. Само собой, что это еще нескоро. Потому-то мне и нужны деньги.
— Да, — сказал Берт, — понятное дело. — И все-таки, он не мог себе представить, как это Крис будет обзаводиться, например, мебелью; все это вообще казалось ему чудным, прямо-таки невероятным.
— Ну, это твое дело, — заметил он, наконец, — женись, если хочешь. Человек волен поступать, как ему угодно; на то у нас и свободная страна. Только ты меня прямо убил, ей-богу.
Однако после этого он постарался взглянуть на свою сестру с новой точки зрения. Вполне объективно, как будто это была не его сестра, а чья-нибудь чужая. И он пришел к выводу, что если не очень придираться и не вспоминать, какая она бывает с мокрыми волосами, после того как вымоет голову, то она ничего себе. Он поспешил поделиться этим открытием с Крисом, приводя для иллюстрации разные примеры. Так он рассказал, что недавно проезжал по Главной улице и вдруг заметил издали интересную девушку, а когда поравнялся и замедлил ход, чтобы, как водится, разглядеть ее хорошенько, оказалось, что это Моника. Этот случай произвел на него сильное впечатление, — он сообщил об этом Крису, движимый самыми лучшими побуждениями.
— Ей-богу, я далее было подумал, что это Молли Филлин.
Крис посмотрел на него ледяным взглядом. — Молли Филлин! Неужели ты мог принять Монику за такую девушку, как Молли Филлин?
— Честное слово, принял. Без всяких шуток.
— Молли Филлин, — презрительно повторил Крис. — Ну, и вкус у тебя, знаешь ли.
— Ну да. Я как раз ее думал пригласить в инструкторы.
— А, провались ты! — проворчал Крис и с удвоенной энергией принялся за неподатливый болт, точно это была вселенная, так, упорно сопротивлявшаяся ему. Пока он простой механик, ему нечего и надеяться жениться на хозяйской дочке. Сначала надо получить повышение. Но мистер Ролло, повидимому, отнюдь не собирался сажать его на место старого Резерфорда. И потому его план усиленного нажима на покупателей машин пока что висел в воздухе. — «У отца это вроде паутины, а тут нужен сачок для ловли бабочек», — так выражался на этот счет Ролло-младший. Предложение открыть школу автомобильного спорта тоже не произвело особенного впечатления на старика. Он просто указал сыну на вывеску: «Мы вас научим править машиной», которая пятнадцать лет висела в гараже и явно нуждалась в ремонте. Берт сообщил, что старик никак не хочет понять, что школа автомобильного спорта — совсем другое дело; ему кажется, что на вывеске это самое и сказано. А про элегантную инструкторшу и слушать не захотел.
— Да и Монике, это тоже не очень-то понравилось.
— Значит, надо придумать что-нибудь другое, — мрачно заметил Крис.
— А какой смысл придумывать, если родителя все равно никак не расшевелишь? Вот если бы изобрести что-нибудь...
— Нет уж, только не изобретать. Это у нас не выйдет.
— Почему же?
— Не знаю, — сказал Крис. — Не выйдет, и все тут.
— Послушай, Крис. У меня есть одна идея. Нельзя ли мотором надувать шины, а?
— Нет, это не годится, — сказал Крис. — Того и гляди шины лопнут. — Он погрузился в самые безнадежные размышления.
Да, иной раз трудно приходится, когда, ты влюблен. Не удивительно, что одни в таких случаях начинают писать стихи, а другие травятся газом. Наверно, тоже из-за денежных затруднений.
В конце концов его размышления свелись к следующему: без капитала все равно ничего не выйдет. Эрнест не просто нытик, как Крис полагал до сих пор; оказывается, он прав. Без денег ты как без рук; а с деньгами можешь сделать все, что тебе угодно: и завести свой гараж, где ты будешь сам себе голова, и даже жениться.
Эрнест вошел в комнату мистера Дэнби с разобранной почтой.
— Нашелся покупатель на дома мистера Игла. Предлагает почти что его цену. Сообщить ему по телефону?
Лицо Дэнби выразило не совсем приятное удивление. — Еще чего! — проворчал он. — А ну, дайте-ка сюда письмо!
Он прочел письмо вслух недовольным голосом, сопровождая чтение комментариями относительно того, сколько развелось в Килворте ослов, которые сдуру суются, куда их не просят.
— Ладно. Я сам этим займусь. А вы оставьте Игла в покое, понятно? Я с ним поговорю сам. — И он предостерегающе взглянул на Эрнеста.
Скоро Дэнби взялся за телефонную трубку, и Эрнест соединил его с городом. Номер был не Игла, а одного из приятелей Дэнби, спекулянта, и нетрудно было догадаться, о чем у них будет разговор. Впрочем, Дэнби голоса не понижал, так что и догадываться не пришлось. Из-за перегородки Эрнест расслышал такие слова:
— Напишите предложение и пошлите его с рассыльным. Да поживее. Пометьте его вчерашним днем или раньше.
И тут в душе Эрнеста началась борьба.
Конечно, мистер Игл ему не друг и не брат — симпатичный старый джентльмен, которому он играет Бетховена и Баха в те вечера, когда Эви занята, — ничего больше. Приятные вечера — хорошая музыка, интересная беседа, у Игла Эрнест выкурил свою первую сигару. Но все-таки Игл в его жизни — всего-навсего приправа, а Дэнби — хлеб насущный.
Кроме того, такие дела, наверно, обделываются каждый день. Почему Эрнест знает, может быть, это даже принято в известных кругах; конечно, это не вполне законно, но в общем на такие комбинации, кажется, смотрят сквозь пальцы. В конце концов, дело есть дело, не так ли? По крайней мере Дэнби всегда это говорит.
Но Эрнеста не удовлетворяли эти доводы; не успокаивала его и мысль, что Игл может ведь и не соглашаться на предложение, раз оно ему не подходит. Он вздыхал, вертелся на табурете и всем своим поведением очень напоминал мистера Бантинга. Никакая казуистика не выдерживала натиска совести, ощетинившейся, словно еж. Если называть вещи своими именами, так это мошенничество, и он, Эрнест, принимает в нем участие.
«Боже ты мой, да лучше улицы мести или получать пособие по безработице, — думал он. — Какое мне дело, что скажет отец или кто угодно? Не желаю, и все тут».
Рассыльный прислонил велосипед к дверям и вошел в комнату. Письмо мистеру Дэнби. Срочное. Он у себя?
— Пройдите к нему, — сказал Эрнест.
Давешнее письмо с предложением купить дома Игла Дэнби оставил у себя, но Эрнест запомнил фамилию отправителя. Симкокс — хорошо, что фамилия не совсем обычная. Едва ли в Килворте или еще где-нибудь так уже много Симкоксов. Он раскрыл телефонную книжку и начал искать, водя пальцем по строчкам. Ему смутно припоминался и адрес, указанный в письме. И вдруг палец его остановился. —Ага, вот! — пробормотал он вполголоса, выписал адрес на бумажку и положил ее в карман.
Зазвонил телефон Дэнби.
— Позвоните Иглу и попросите его зайти. Впрочем, нет, соедините меня с ним. Я сам с ним поговорю.
«Вот как!» — подумал Эрнест, угрюмо усмехаясь новому доказательству того, что Дэнби ему не доверяет.
— Сейчас приедет, — сказал Дэнби, вешая трубку. — Вы никуда сейчас не уходите, Бантинг?
— Нет, и если я вам понадоблюсь, так я тут, сэр, — ответил Эрнест, но, к сожалению, Дэнби не оценил его иронии.
Скоро подъехал на такси мистер Игл. Он прошел по коридору, постукивая тростью, и задержался перед дверью Эрнеста. — Что это за, спешка такая с продажей, Бантинг? Мне это не совсем нравится.
Широкое, красное лицо Дэнби вынырнуло из-за плеча старика. — Пожалуйста, пройдите ко мне, сэр. Прошу вас.
— А вам пора итти насчет арендной платы, Бантинг, — сказал он Эрнесту, выразительно ткнув пальцем в дверь за спиной мистера Игла.
Эрнест надел пальто и шляпу, машинально повинуясь этому жесту. Он пошел было к выходу, но на полдороге остановился, помедлил и вернулся к камину. Некоторое время он стоял в раздумьи, нахмурившись, поджав губы. Видно, Дэнби только что получил новое предложение от своих спекулянтов, вот это, с рассыльным. Насчет Симкокса он и не заикнется — тот предлагает больше, — а завтра. Эрнест напишет Симкоксу письмо и выразит сожаление по поводу того, что оба дома на Милтон-стрит уже проданы, но что есть другие продажные дома, список которых прилагается. Как часто приходилось Эрнесту писать такие письма, и до самого последнего времени он не видел в этом ровно ничего подозрительного. До сих пор он был очень наивен. Зато теперь он не наивен и не боится Дэнби, а если на то пошло, то и работу не побоится потерять. Он снял шляпу и пальто и решительно уселся за стол.
Дэнби вышел вместе с Иглом из кабинета, и Эрнест слышал, как он уговаривал клиента:
— Я вам советую в ваших же интересах, дорогой мой. Больше вам никто не даст. В том районе нелегко продать дом. Подпочвенный слой — глина, вы же знаете. Многие покупатели и слышать не хотят о Милтон-стрит. Боятся, что из-за сырости дома простоят недолго.
Мистер Игл застегнул пальто доверху. — Я вам сообщу свое решение, — сказал он сухо. — До свидания.
В окно Эрнест видел, как он шел по мостовой к поджидавшему его такси, видел, с каким трудом он садился в него. От резкого ветра лицо старика побледнело, он выглядел совсем дряхлым и беспомощным.
Дэнби ушел к себе, хлопнув дверью. При этом звуке что-то словно вскипело в душе Эрнеста и перелилось через край. Он выбежал на улицу, задержал такси и, просунув голову в окошко, задыхаясь, спросил:
— Сколько, он сказал, вам предлагают, сэр?
Игл ответил сколько.
— Вранье, сэр. Дают больше, только он задержал письмо у себя. Не соглашайтесь.
Глаза Игла сверкнули. — Я так и знал, что дело нечисто.
— Я к вам зайду вечером, сэр.
— Пожалуйста! — сказал Игл, и его сухие пальцы неловко сжали руку Эрнеста.
— Вы славный малый, Бантинг. Честный. Благодарю вас.
Такси отъехало. Эрнест взбежал по ступенькам, вошел к себе в комнату за пальто и шляпой и столкнулся с Дэнби лицом к лицу.
Дэнби задыхался от ярости. — Что вы говорили этому старому идиоту?
— Я спрашивал его насчет конторских книг.
— Врете, чорт вас дери! — закричал Дэнби и сжал рукав Эрнеста в своем волосатом кулаке. С минуту они с вызовом смотрели друг другу прямо в глаза. Потом Эрнест стряхнул руку Дэнби со своего рукава и так толкнул его, что он отлетел к перегородке.
Ему пришло в голову, что дела теперь уже не поправишь — место потеряно.
— Не трудитесь увольнять меня, мистер Дэнби. Я ухожу сам.
— И слава богу! Жалованья вы не получите. Слышали? — заорал он. — Не получите!
Эрнест побледнел от гнева. Решительным движением он поставил кассу на стол между собой и Дэнби и твердо взглянул ему в глаза.
— Вот как, не получу? — сказал он со зловещей мягкостью в голосе и отпер ящик. Дэнби молча смотрел на него — его испугал этот приступ ярости у обычно тихого Эрнеста.
Эрнест хладнокровно отсчитал, сколько ему следовало, взял свою страховую карточку и вышел.
Так за полгода он прошел путь от канцелярии городского управления, через контору агента по продаже недвижимости к месту помощника заведующего прачечной, которая находилась при последнем издыхании. Игл предоставил ему это место, пока он не подыщет себе другого или пока прачечная не закроется.
Но он так вырос за последнее время, что сообщил об этом Эви скорее радостно, чем с огорчением. В его рассказе была некоторая доля грусти, но был и юмор, и частично доля этого юмора была направлена по его собственному адресу. На будущее он взирал с легким сердцем — и это было ново для него.
Быть может, Эви поняла, что видит перед собой нового человека, отчасти созданного ее руками. Она дала ему понять, что гордится им.
— Ты мне напоминаешь цыплят, которых я видела в инкубаторе, Эрнест. Они долбят и долбят скорлупу, а продолбив, силятся вылезти на волю и не могут. А потом вдруг сразу выпрыгивают из скорлупы. И тогда они становятся свободными, совсем другими существами. Вот что ты мне напомнил.
Эрнест в изумлении смотрел на нее.
— При чем же тут цыплята? — спросил он озадаченно.
Приблизительно в это же время мистер Бантинг осуществил давно лелеемую мечту: нанес визит фирме Брокли. Первоначально он намеревался лихо подкатить на собственной машине к главному подъезду, но чем ближе к Сити, тем движение становилось все затруднительнее, и в Ильфорде он, наконец, решил поставить машину в гараж и доехать до места на автобусе. И все же его прибытие не лишено было некоторого блеска — на нем красовались новые коричневые штаны-гольф, тирольская шляпа с перышком, кроме того, он курил сигару, купленную специально для этого случая в лавочке на углу. Даже без машины невозможно было усомниться в том, что он процветает.
С каким волнением он толкнул вращающуюся дверь, вошел под давно знакомый кров и вдохнул давно знакомые запахи! Черный лак и скипидар волновали его сердце сильнее, чем аромат лилий.
А вот и Кордер, который ни капельки не изменился; все такой же худой, с выбритым до синевы подбородком и подвижным, словно гуттаперчевым, лицом; он чему-то поучает своего помощника в столь красноречивых выражениях, что сам Квинтилиан ахнул бы от изумления. Обернувшись, он увидел Бантинга, и лицо его сперва растянулось, выражая крайнее изумление, потом сморщилось в приветственную улыбку.
— Не Бантинга ль я вижу пред собой? — воскликнул он и зашагал навстречу ему через свернутые в трубку дорожки и куски линолеума, роняя по их адресу: — Прочь, ненавистные поддельные ковры! — Он то пожимал руку мистера Бантинга, то похлопывал его по плечу, то игриво тыкал костлявым пальцем в живот. Он немедленно понес какую-то чепуху вроде: «Привет тебе, ты светлый дух, не птица», и «На смену тьме и льдам идет, сияя, лето», и хотя мистер Бантинг понимал, что это всего-навсего стихи, он так, растрогался этим искренним изъявлением дружбы, что должен был вынуть сигару изо рта и несколько раз подряд шумно высморкаться — только после этого он несколько успокоился.
Потом они пошли в кафе Мак-Эндрью (Кордер, махнув на все рукой, ушел, никому не сказавшись, и даже особенно настаивал на этом), и там Кордер вывел официанток из послеполуденной дремоты, проскандировав во весь голос: — Вы, черные, полуночные ведьмы, какое здесь творите колдовство? — По мнению мистера Бантинга, он, пожалуй, хватил через край — ведь они всего-навсего пользовались короткой передышкой между обедом и пятичасовым чаем. Все официантки помнили мистера Бантинга, они бросились к нему, они наперебой хлопотали о чае, одна даже погладила его по голове, так что он опять расчувствовался. Он и понятия не имел, что его здесь так любят. «Видно я и в самом деле не такой уже плохой человек», — подумал он.
Потом они с Кордером пили чай и сплетничали самым непозволительным образом. Кордер то наклонялся к нему и шептал на ухо, то откидывался назад для усиления эффекта и жестикулировал папироской. У Брокли были большие перемены, совершенно непредвиденные. Вентнор ушел, Слингер ушел, — и оба не просто ушли, а с треском. Обнаружены злоупотребления. Мистер Бантинг насторожил уши.
— Феноменальные, — сказал Кордер.
— Не может быть! — отозвался мистер Бантинг, мысленно отмечая этот непонятный, но чрезвычайно красивый эпитет; и пожелал узнать, что же все-таки сталось с Вентнором и Слингером.
— С замкнутыми нечистой совестью устами они исчезли с глаз, — ответствовал Кордер и, подумав, пояснил: — В тартарары. — Ничего более определенного мистер Бантинг от него не добился. В магазине, по словам Кордера, появились новые лица. Фирма Брокли теперь входила в торговое объединение и, сколько можно было судить по изложению Кордера, пересыпанному цветами красноречия, вернулась к старому и опять держала курс на высокое качество товаров, плюс некоторая реорганизация методов.
Потом он повел мистера Бантинга, еще не переварившего всех новостей и размышлявшего главным образом в судьбе Вентнора и Слингера, в отдел скобяных товаров представил новому заведующему, суховатому джентльмену из Манчестера, довольно любезному и, кажется, деловому. На него, впрочем, знакомство с мистером Бантингом, как ни странно, не произвело большого впечатления.
— Теперь у нас все делается так, как принято в Манчестере, — сообщил ему потом Кордер. — Они там, в Манчестере, знают, как надо.
На минуту перехватив нить разговора, мистер Бантинг успел все-таки сказать Кордеру, что приехал в город на собственной машине марки «конвэй», и если Кордер собирается обзавестись надежной машиной, так лучше этой ему не найти; сообщил кстати, что сыновья у него на хорошей дороге и что он вообще живет хорошо и чувствует себя отлично, потому что на ночь обязательно принимает от печени щепотку соды в стакане горячей воды и рекомендует Кордеру делать то же в качестве профилактической меры. Наконец, и очень неохотно, он расстался с Кордером и фирмой Брокли.
Это был один из счастливейших дней его жизни, особенно когда он вспоминал про Слингера и Вентнора. Куда же они все-таки девались? В тартарары? Гм... За такие дела полагалось бы попасть в кутузку. Странно все-таки. Не забыть бы справиться об этих тартарарах в толковом словаре.
Он зашел в гараж за машиной и скоро затарахтел, направляясь к северу, в Линпорт, где ему надо было получить с жильцов арендную плату.
Он всегда чувствовал себя особенно независимо, когда сидел в движущейся машине. Кабинка из стекла и металла отделяла его от всего остального мира, и, сидя за рулем, он, точно на корабле или на самолете, мужественно боролся с ветром и дождем. И машина попалась славная. Дорогой он часто об этом думал. Иногда, поддавшись духу авантюризма, он позволял себе увеличить скорость до сорока километров. На этой скорости он даже самые крутые подъемы одолевал без труда.
И вот как раз в такую минуту, когда гордость собственника громче всего заговорила в нем, мотор вдруг заглох. Каждому такие минуты известны по опыту. Машина шла прекрасно и как раз поравнялась с коттеджами, — он ушел всего на четверть часа, а вернувшись, обнаружил, что она заупрямилась и отказывается двинуться с места. Он нажимал на стартер, пробовал заводить мотор от руки, потел и пыхтел. И никаких результатов — короткая сердитая вспышка в моторе, потом упорное молчание. Мистер Бантинг чувствовал, что он становится смешон. Он знал, что такие доки, как его сын Крис, приподняли бы капот, что-то с чем-то соединили бы или даже просто стукнули по мотору кулаком и он бы сразу заработал и больше не доставлял бы никаких хлопот. А если заехать в гараж, с него сдерут пять шиллингов, да еще посмеются над простачком. Кстати и гаража поблизости не было; кажется, до гаража надо было проехать несколько миль.
«Не позвонить ли Крису?» — подумал он, вспомнив, что видел телефонную будку у дороги. Еще не так поздно, может, удастся застать Криса на работе. И, позвонив в гараж Ролло, он сдвинул машину к краю дороги и закурил трубку, делая вид, будто остановился тут просто для того, чтобы отдохнуть и поразмяться. Его больно колола собственная беспомощность при всякого рода технических неполадках.
Скоро прибыл и Крис в «конвэе», несколько более внушительных размеров. Он вихрем вылетел из-за поворота и, поравнявшись с мистером Бантингом, затормозил с такой лихостью, что на это стоило полюбоваться. Рядом с ним сидела девушка, или, как сказал бы мистер Бантинг, «молодая особа», с очень розовыми щеками, одетая по последней моде, в крошечной шляпке набекрень, которая не прикрывала ее желтых волос, а скорее выставляла их напоказ.
— Это Моника, папа, — сказал Крис, как будто одного этого было вполне достаточно. — Мы как раз собирались прокатиться, когда ты позвонил. В двадцать минут доехали. Недурно, как по-твоему?
Мистер Бантинг и Моника глядели друг на друга с нескрываемым интересом. Он был слегка смущен, она — ничуть. Надо было бы приподнять шляпу, но с этим он уже опоздал — получится глупо. Вместо этого он вынул трубку изо рта и сказал, хотя это замечание и было совершенно лишним:
— С машиной что-то не в порядке.
— Крис это мигом наладит, — уверила его Моника, как будто Крис был ее протеже, а не родной сын мистера Бантинга.
— Эх, папа! Да у тебя горючее все вышло.
— Да что ты! — воскликнул мистер Бантинг, невольно краснея. Не знать, что машина остановилась оттого, что вышло горючее, значит просто-напросто отрекомендовать себя ослом. Неужели Крис не мог сказать это потише, не конфузя его перед девушкой?
— Быть не может! — запротестовал он.
— Да уж верно. Я съезжу в ближайший гараж, привезу.
— Не понимаю, как это произошло, — обратился мистер Бантинг к Монике, когда Крис уехал. — Должно быть, бак протекает.
— Ну, это со всяким может случиться.
— Неужели?
— Ну еще бы! Со мной тоже не раз бывало. Счетчик неверно показывает уровень.
— Утечка, может быть?
— Нет, просто показывает неверно.
В общем она, кажется, неглупая девушка, подумал мистер Бантинг.
— Я так рада, что познакомилась с вами, мистер Бантинг. Я много слышала про вас от Криса.
—Да? — сказал он, чувствуя себя не совсем ловко.
— А вот я про вас ничего не слыхал.
— Крис за мной ухаживает, — наивно сообщила она, как будто говоря: «Надеюсь, что я вам нравлюсь».
Потом она достала из сумочки портсигар. — А папиросы вы курите, мистер Бантинг?
Когда Крис вернулся, они беседовали самым дружеским образом.
— Три мили до заправочной станции, — сказал Крис, — да и какая там станция, смотреть жалко. А движение по дороге большое, ты обратила внимание, детка? Надо будет как-нибудь проверить в субботу.
— Это зачем?
— По-моему, тут самое место для гаража. Это папины коттеджи. Их можно снести и построить заправочную станцию.
— Как снести коттеджи? — эхом отозвался мистер Бантинг. — Мои коттеджи! — До чего нахальная нынче пошла молодежь. — А ты знаешь, что я с них получаю фунт в неделю?
— Ну, по сравнению с тем, что может дать гараж, это кот наплакал. Неужели ты не можешь понять? Вот проведут еще поперечное шоссе, а ты уж тут как тут, как раз на перекрестке.
— Отлично понимаю, — возразил мистер Бантинг. — И понимаю еще кое-что. — Не так-то дешево обойдется снести коттеджи, построить гараж, оборудовать его, — да мало ли еще что. Где же мальчишке девятнадцати лет все это знать.
Но все его возражения летели мимо их ушей, как стайка линпортских воробьев. Он пришел в себя, только услышав, что между ними идет вполголоса совершенно частный разговор.
— Ну как ты, деточка, согласилась бы жить здесь? — спрашивал Крис.
Моника посмотрела на удручающе ровную, совершенно голую, без единого дерева местность, обезображенную нескладными коттеджами, и мистер Бантинг изумился, как у Криса хватило духу задать такой вопрос.
— Это был бы просто рай! — блаженно вздохнула Моника.
Мистеру Бантингу начинало казаться — и это было так странно, что он доверил свою мысль только жене, и то по секрету — что мальчики за последнее время образумились. Доказательством этой желанной, хотя и запоздалой перемены было то, что они начали прислушиваться к его словам с уважением и даже иногда спрашивать совета.
Оба всерьез принялись за дело. Эрнест работал с раннего утра до позднего вечера, твердо решив поставить прачечную мистера Игла на ноги; Крис никогда не упускал случая поработать сверхурочно, а в свободное время, если только представлялась возможность, упражнялся в искусстве продавать машины со всем рвением апостола, проповедующего новое евангелие.
Эрнест, которому пришлось разбираться в технических подробностях водоснабжения, неожиданно открыл, что его отец прекрасно осведомлен во всем, что касается водопроводных труб, муфт, фланцев и манометров. Они подолгу беседовали, и мистер Бантинг изумлялся невероятным пробелам в образовании сына. Он, например, не знал, что такое цинк — чистый металл или сплав, и что будет стоить дешевле — арматура из бронзы или из латуни. Чему их там учат в школе, когда они даже таких простых вещей не знают?
Эрнест не мог решить сам, во что должен обойтись капитальный ремонт водопровода в прачечной, поэтому мистеру Бантингу пришлось лично приехать в прачечную и осмотреть все на месте. Он нашел, что оборудование не соответствует спецификации, а накладные расходы просто чудовищны. Последовал крупный разговор с рабочими и со старшим водопроводчиком, потом вызван был по телефону самый главный водопроводчик, и тут начался жаркий технический спор, причем мистер Бантинг держался все более и более авторитетно и на ходу сурово тыкал зонтиком то в одно, то в другое место, приговаривая иронически: — Это, по-вашему, свинец высшего качества? Ну, нет, вы меня не проведете!
Самый главный водопроводчик быстро капитулировал, и престиж мистера Бантинга поднялся чуть ли не до небес.
Крис произвел учет движения по Линпортской дороге. Из своих наблюдений он сделал вывод, грешивший некоторой туманностью, а именно: если здесь будет останавливаться x процентов всех машин, проходящих по дороге, и каждой потребуется в среднем x галлонов горючего, это уже может послужить базисом для постройки гаража.
— А если есть базис, то можно строить, не так ли, папа?
— Вообще говоря, да, — согласился мистер Бантинг, для которого всякие иксы были загадкой, а слово «базис» надо было еще искать в толковом словаре. — Это, дело необходимо как следует обсудить, со всех сторон.
Слово «базис» пустил в ход мистер Ролло, который просмотрел составленный Крисом учетный лист движения и задал ряд вопросов, показывавших, что старик кое-что смыслит в деле. Потом надо было дать ему время на размышление, и он как будто размышлял, хотя, по словам Берта, с родителем никогда нельзя знать наверное. Иной раз кажется, что он погружен в сложнейшие соображения, а на самом деле думает всего-навсего о том, не размоют ли дожди лужайку для крикета.
Но как-то утром, за завтраком, он отрывочными фразами сообщил сыну, что «случайно» побывал в Линпорте и видел коттеджи и новую дорогу. Так же «случайно» он повидал городского архитектора и справился, нет ли каких новых строительных ограничений в связи с планировкой города. Наводя справки насчет домов под видом будущего покупателя и получив таким образом доступ к планам городского строительства, он попутно выяснил, какого типа дома предполагается строить в этой местности и при многих ли отведена площадь под гараж.
У Ролло-младшего из этих отрывочных сообщений сложилась такая картина, что родитель довольно долго слонялся по Линпорту, не выказывая при этом особой расторопности, но исподволь разузнавая обо всем косвенными методами, напоминавшими некоторые подвиги Шерлока Холмса. Берт был вынужден сознаться, что родитель показал себя отнюдь не дураком.
— По-моему, он собирается открыть филиал «Гаража Ролло» в Линпорте.
Крис посмотрел на него. — В самом лучшем случае мы можем пригласить твоего папашу в компаньоны. На равных с нами правах.
— Как, как, повтори?
— В компаньоны! — торжественно повторил Крис. — Ролло и Бантинг. Земля-то ведь наша, неужели непонятно? Пополам, если желаете?
— Ты хочешь сказать?.. — Берт даже положил на место гаечный ключ. — Ох ты, теперь понимаю! У нас будет настоящее, первоклассное дело. Отделения везде! Быстрое обслуживание! Элегантные такси! — Фантазия молодого Ролло расправила крылья и, оторвавшись от земли, воспарила в эмпиреи. — Школа автомобилизма и все такое прочее. Да что может быть лучше!
— Давай все-таки придерживаться фактов, — остановил его Крис. — Ничего подобного у нас не будет. По крайней мере сначала. Прежде всего надо начать, а вот как?
— В том-то и дело, — согласился Ролло-младший и сдвинул брови, готовясь к усиленной работе мысли. — А твой родитель что говорит, Крис?
— Все ворчит и говорит, что другое дело, кабы гараж был уже выстроен, а так как его нет, то не о чем и разговаривать.
— И больше ничего?
— Ничего, разве только, что самые хитрые планы мышей и людей удачи не знают.
— Мышей? — изумился Ролло-младший. — Скажи, он не рехнулся?
Проект гаража так часто подсовывался мистеру Бантингу, что сыновние добродетели Криса, коими он стал блистать с недавних пор, вызывали у отца сильнейшие подозрения. С чего бы ни начался разговор, он неизменно сводился к той перспективе обогащения, которая развертывалась перед каждым владельцем гаража. И, если у мистера Бантинга есть земля, то у мистера Ролло есть деньги — о чем же тут еще говорить, кажется, и без того понятно. Если Крис и вставлял какой-нибудь намек, между расспросами о розах мистера Бантинга и о его самочувствии, то это происходило так, мимоходом; пришло ему в голову, ну отчего же и не поделиться с отцом, плохого тут ничего нет. Тем более, что даже в интересах мистера Бантинга об этом подумать. Интересы мистера Бантинга вообще занимали первое место среди прочих альтруистических побуждений Криса.
Казалось бы, что такое выдвигание вперед мотивов высшего порядка должно было вызвать к жизни былой скептицизм мистера Бантинга. Однако этого не случилось. В глубине души такой подход ему даже нравился, хотя он и, выслушивал Криса с непроницаемо каменным лицом. Это значило, что мистер Бантинг снова вступает в свои права. Слишком долго он оставался в тени, и все его разъяснения были гласом вопиющего в пустыне, дети престо не допускали его в круг своей беседы. Пожилой, не имеющий средств отец семейства, удалившийся на покой не по своей воле и наполовину зависящий от заработка своих детей, — что ему оставалось, кроме роли зрителя? Теперь его авторитет и престиж быстро восстанавливались; когда он говорил, дети слушали. Разумеется, ему это нравилось, он только этого и ждал. Он опять занял свое законное место, вот что было важно, а вовсе не мотивы Криса. И даже не мотивы Эрнеста, хотя и с этой стороны не было недостатка в намеках на то, что дела прачечной в критическом состоянии и близятся к краху.
Мистер Бантинг считал проект гаража превосходным — на бумаге. Несколько дождливых вечеров, когда Криса не было дома, он чертил на бумаге план гаража, совершенно неожиданно обнаружив при этом незаурядные архитекторские способности. Первый этаж коттеджей можно было бы оборудовать под гараж, а верхний пустить под квартиры. И сносить ничего не надо, напрасно Крис это думал. Лишний кирпич пойдет на полы в гараже, сверху можно их асфальтировать, а плата за квартиры пойдет на пополнение базиса.
Вот на разработку таких планов у молодого поколения как раз нехватает пороху. Ни дальновидности, ни практической сметки. Надо ими руководить, и тогда они справятся, но факт остается фактом — без старика, Атласа им не обойтись.
Эрнест запер контору прачечной и, взяв электрический фонарик, начал последний обход. Все остальные давным-давно ушли домой — он неизменно уходил последним. И как бы поздно он ни засиживался, он каждый вечер непременно обходил все помещение прачечной. Это было как бы обрядом, выражавшим у Эрнеста чувство ответственности за все дела предприятия.
За эти последние недели, когда почти каждый день мог кончиться крахом, опыт Эрнеста очень обогатился. Он реорганизовал контору, ввел дисциплину среди рабочих, успокаивал заказчиков, выпрашивал отсрочку у кредиторов, лазил вместе с механиком под машины и целыми неделями работал по десяти часов в день, не отдыхая даже по воскресеньям. За это время он стал взрослым человеком.
Вдыхая запах мыльной пены, он осторожно шагал по мокрым полам, освещая углы своим фонариком, замечая каждое упущение и излишний расход, неэкономную трату материалов, не забывая заглянуть в котельную и осмотреть топки. Он постоял некоторое время, осваиваясь с тем странным чувством, какое порождает в человеческой душе зрелище молчаливых, неподвижных машин. Все было в порядке, насколько могло быть, пока они не обзаведутся новым оборудованием. Постоянные поломки приводили Эрнеста в отчаяние. Как часто в самые горячие часы ровный гул машин сменялся вдруг заунывным шипящим звуком, а затем, по мере того как останавливались передачи, всюду водворялась какая-то особенно заметная, подчеркнутая тишина. Тогда прачкам ничего не оставалось, как сидеть сложа руки, пока механик меланхолически объяснял Эрнесту, что если машина сработалась, так уж она сработалась, и ничего тут не попишешь.
Смета на все, в чем нуждалась прачечная, была давно составлена Эрнестом и лежала у него в столе. Новые стиральные машины, новые сушилки, всякого рода приспособления, экономящие труд. А сверх всего прочего (это была уже его собственная идея) — колодец во дворе. Одно это снизило бы раз и навсегда основной накладной расход.
Но мистер Игл не проявлял по этому поводу ни малейшего энтузиазма, несмотря на все старания Эрнеста. Из всех вставших перед Эрнестом проблем мистер Игл был самой трудной. Он обнаруживал упрямство, свойственное всем старикам.
— Слишком дорого. Не спешите, мой мальчик. Помаленьку, одно за другим, не все сразу.
— Надо обновить оборудование или уж совсем закрыть лавочку, сэр. Колодец окупится с избытком. Я верю в дело и вложил бы в него свои деньги, если б у меня они были.
— Хотите в компаньоны, а? Что ж, найдите деньги на колодец, и я согласен. Компаньона лучше вас мне не надо.
Так было брошено семя, которое впоследствии пустило росток и укоренилось в душе Эрнеста.
Он погасил фонарик, запер двери и направился домой. Он очень уверенно говорил с мистером Иглом о том, что деньги достать можно, но достать их он мог только дома. У отца — под новую закладную на их виллу. Он знал, что это очень серьезный вопрос, но мистеру Бантингу нетрудно достать под заклад дома семьсот фунтов, если он только захочет.
Как его убедить? Эрнест тяжело вздохнул. Убеждать мистера Бантинга — перед этой задачей отступил бы самый закаленный воин. Такой это крепколобый, упрямый, недальновидный человек, да еще с дьявольским самомнением.
Эрнест постарался больше не думать на эту тему, чтобы не притти домой в таком настроении, которое сразу же вызовет оппозицию со стороны отца. Сейчас ему всего нужнее такт. Самое лучшее — сказать, что колодец будет вырыт назло водопроводной компании, за то, что она опять повысила плату за воду. С водопроводной компанией мистер Бантинг сам был не в ладах. Всей семье, всем его знакомым было известно, что у него вышла с ними стычка из-за какого-то крана еще лет двадцать тому назад, когда он строил свой домик; а на прошлой неделе они прислали ему счет за то, что он пользуется без разрешения пожарной кишкой для поливки сада. — Монополисты проклятые, кровопийцы, — возмущался мистер Бантинг. Да, подумал Эрнест, на эту удочку отца, пожалуй, можно будет поддеть.
Он пришел домой, занятый этой новой мыслью, и застал в гостиной одну только мать — она шила, сидя перед камином.
— Где отец? — спросил он.
Новость была настолько важная, что она сообщила ее шопотом:
— Он в кабинете с мистером Ролло. Говорят о делах.
Эрнест не смог скрыть изумления и даже изменился в лице.
— Это насчет коттеджей в Линпорте, милый. Думают переделать их в гараж.
— То есть... папа должен вложить в это деньги?
— Да, если все будет благополучно. А ты как думаешь, не следует вкладывать?
— Но в том дело, — сказал Эрнест и тут же замолчал. Его охватило отчаяние. Надо же, чтобы так не повезло, да еще таким непредвиденным образом! Всю дорогу домой Эрнест думал о том, как трудно уговорить отца дать денег на какое-нибудь разумное дело. Теперь ему сразу вспомнилось, что чужому человеку, не члену семьи, ничего не стоит подбить его на самую нелепую авантюру.
Если отец ввяжется в эту аферу с Ролло...
— В чем дело, Эрнест? Что-нибудь случилось?
— Мне надо поговорить с отцом. Ждать нельзя. Очень важное дело.
— Но сейчас он занят. Если только, Эрнест, ты не думаешь, что мистер Ролло...
— Да нет. Ролло человек солидный, и с гаражом все в порядке, насколько я понимаю. Но если отец даст ему слово, не поговорив со мной, так мы упустим случай, какого больше уже не представится.
— Сядь и расскажи мне, в чем дело, милый. Только не волнуйся. — И она опять принялась за шитье.
Они сидели перед камином, придвинувшись друг к другу, и беседовали шопотом, когда вбежал мистер Бантинг, весь сияя от сознания важности происходящего, и потребовал виски.
— А, Эрнест! Ну, как дела?
— Папа, — сказал Эрнест вскакивая. — Послушай. Мне нужно кое о чем...
Мистер Бантинг поднял руку. — После, Эрнест. Дай самые лучшие стаканы, Мэри. У нас тут мистер Ролло, Эрнест. Удивительно приятный человек. — Подняв бутылку, он поглядел на свет, сколько в ней осталось виски.
— Но это же очень важно...
— Ничего, можно подождать. Я занят, видишь? Дела.
И он шумно умчался. Миссис Бантинг в раздумьи вернулась из кухни.
— Семьсот фунтов, Эрнест. Уж очень много денег. Возьми мои табачные акции, бог с ними, только бы не новая закладная!
Эрнест в отчаянии махнул рукой. Он видел, что борется один против всех, без всякой поддержки. Он не мог знать, как страшно звучит слово «закладная» в ушах женщины, которая слышала его ежедневно в течение многих-многих лет.
Когда Крис вернулся домой, глазам его представилось зрелище, которое он запомнил на всю жизнь. Мистер Ролло и отец сидели за столом с сигарами во рту, щедро подливая друг другу виски. Мистер Бантинг был очень польщен посещением такого видного человека; он сиял и становился все разговорчивее и разговорчивее; он старался дать понять мистеру Ролло, что он тоже капиталист и ищет подходящего «выхода» (как выражался мистер Ролло) для своего капитала. Он соглашался с мистером Ролло, что всего благоразумнее доверять здравому смыслу молодежи и как можно раньше предоставлять ей самостоятельность в делах. Не распространяясь подробно о дровяном складе в Кэмдентауне, он намекнул, что и сам он с юных лет вел очень ответственное дело, и благотворные результаты такой ответственности налицо, в том комфорте, который его окружает.
Сдвинув свои кресла поближе, они закурили еще по сигаре и приступили к тому, что мистер Ролло называл довольно замысловато «экспериментальным проектом». «Чтобы быть более конкретными», — сказал он. Мистер Бантинг показал свой план — он не был уверен, можно ли назвать его «экспериментальным», но показал его не без гордости, объяснив попутно, что чутье делового человека все время подсказывало ему, какой это будет со временем ценный участок. И потому он его не продал, несмотря на самые выгодные предложения. За сорок лет в Сити можно кое-чему научиться, намекнул он скромно.
Мысль о квартирах в верхнем этаже произвела впечатление на мистера Ролло.
— Со временем очень подойдет для молодоженов, — сухо заметил он, и Крис покраснел до корней волос, хотя это замечание можно было истолковать в самом общем смысле.
Позже, когда мистер Бантинг лег в постель и окрыляющее действие старого виски уступило место сомнениям, трудности будущего встали перед ним стеной, отбрасывая на него свою мрачную тень. Эти трудности представились ему сейчас с необычайной четкостью.
Он перестанет получать арендную плату с коттеджей — фунт в неделю. До тех пор, пока гараж не отстроят, он не будет получать ровно ничего, хуже, чем ничего, ему придется вынуть несколько сотен из надежного строительного предприятия и вложить их в дело, которое, в сущности, является просто ловлей проезжих на большой дороге. Все это похоже на сомнительную спекуляцию.
Мистер Бантинг перевернулся на спину и постарался припомнить, как далеко он зашел с этим рискованным проектом.
— Разумеется, риск есть, — припоминал он слова, сказанные спокойным голосом мистера Ролло, а он на это (довольно глупо, как теперь ему казалось) только отмахнулся, держа сигару в руке. — Хочешь доходов — не страшись расходов, — сказал он и сослался на Генри Форда, хотя при чем тут был Генри Форд, он уже не мог вспомнить. Словом, держался так, будто сам чорт ему не брат.
А ведь напоминание о риске должно было его образумить. Он тревожно заворочался и сказал жене:
— Боюсь, не поторопился ли я с этим гаражом, Мэри. Лучше бы дать эти деньги Эрнесту, пускай бы учился бухгалтерии, как ты думаешь?
— Когда мы помогаем мальчикам, мы самим себе помогаем, — утешила его миссис Бантинг.
— Это верно. Но я хотел бы знать мнение Эрнеста. Он бы мог сказать, есть в этом плане практический смысл или нет.
— У Эрнеста есть свой план.
— Ну, еще бы, — ответил он сонным голосом и притворился, будто засыпает. Планами он сейчас был сыт по горло.
Она толкнула его локтем. — Джордж, я хочу тебе сказать, ведь это насчет прачечной.
Окончательно разбуженный этим толчком, мистер Бантинг сел в кровати.
— Опять закладывать дом! Я и без того теряю фунт в неделю на этой затее Криса! Он, видно, думает, что я совсем из ума выжил!
Его тревожило подозрение, что если Эрнест так думает, то он, того и гляди, окажется прав.
— А если это окупится?
— Если, если! — прервал он жену. — А на что мы будем жить до тех пор? Годы пройдут, пока мы вернем эти деньги. А скорее всего совсем не вернем, все ухнет к чорту.
Спор на этом не кончился.
— Я отдаю свои табачные акции Эрнесту, — объявила она решительно. — Если ты помогаешь одному, я помогу другому.
— Хорошо тебе говорить, — возразил ей мистер Бантинг и погрузился в размышления, нескончаемые и несвязные, в ходе которых он вел воображаемый спор с Крисом, с Эрнестом, с мистером Ролло, и их воображаемые неразумные ответы так разволновали его, что у него заболела голова и мысль работала, как динамо. Тем временем жена безмятежно спала, — он даже позавидовал ей в том, что она ничего не смыслит в делах. Погасли уличные фонари, часы в прихожей затикали громче, и мистер Бантинг очень удивился, когда они пробили три.
Три часа ночи! Четыре часа, как он лежит и спорит сам с собой, а к чему пришел? Ровно ни к чему.
Безнадежное чувство — обычное при бессоннице, — что заснуть уже не удастся, а вставать слишком рано, овладело им. Он лежал без движения, тупо глядя в потолок.
Мистеру Бантингу и самому было не вполне ясно, как и когда он дал согласие переговорить со всеми теми специалистами по разным отраслям техники, которые являлись к нему в ближайшие несколько недель. Однако всеми подразумевалось, что он дал это согласие — сначала выслушивая, что ему говорили, а потом проявляя слишком уж очевидный интерес к делу. Приходил к нему и архитектор, выказавший весьма лестное внимание к его плану гаража и даже захвативший этот план с собой. Приходил и инженер из Лондона, появившийся в доме совершенно неожиданно и затеявший разговор о водонепроницаемых слоях и о том, что на глубине трехсот футов вода будет наверняка. Приходили мистер Игл и мистер Ролло, разные эксперты-строители и стряпчий. Все это происходило не по желанию мистера Бантинга, а как бы само собой и шло дальше своим чередом, невзирая на все его протесты. Его точно уносил поток деловых разговоров и обсуждений, не считаясь ни с его волей, ни с доводами разума — его брали приступом лощеные джентльмены-специалисты с мягкими манерами и медовыми речами.
— Весь план чисто экспериментальный, — беспрестанно напоминал он всем этим людям (он разыскал-таки в словаре это полезное слово). — Пока только экспериментальный — ничего больше. — Надо было вести себя как можно осторожнее и осмотрительнее. — Наподобие змеи! — бормотал он про себя.
И все-таки было очень приятно сидеть в гостиной мистера Игла и быть центром всеобщего внимания, потом, выпив хересу, отправляться во двор прачечной и там определять точное место для колодца, заглядывая в представленную инженером светокопию. Ему было приятно слушать почтительные разъяснения инженера, — по крайней мере видно, что тот с ним считается как с деловым человеком. Приятно было, что прачки смотрели на него с любопытством и, как выяснилось из случайно услышанного им замечания, думали, что он «собирается купить прачечную». Он даже слегка позировал и с понимающим видом кивал инженеру, говорившему что-то такое насчет альбуминового аммиака. Он даже отвечал что-то не совсем определенное, но в утвердительном смысле, и ему и инженеру-водопроводчику, но природная осторожность заставляла его время от времени повторять, что все это только экспериментально, — они понимают, что он хочет этим сказать. И с каждым днем его все сильнее одолевали сомнения, понимают ли они его.
Сыграв роль капиталиста, он возвращался домой и там переживал неизбежную реакцию. Он сидел перед камином и силился привести в порядок свои впечатления. Им овладевало странное чувство, что он потерял всякую власть над событиями и даже над собственными речами и поступками. Ловкие люди толкали его в разные стороны, а он только делал вид, будто может финансировать всякого рода проекты. Под конец он не на шутку испугался, что дело зашло так далеко, отступать уже было поздно, но итти вперед тоже было нельзя.
Не торопясь, взяв карандаш и блокнот, со свойственной ему методичностью, он подсчитал все расходы. Оба плана были практически осуществимы и даже выгодны — в этом он убедился, взглянув на дело вполне трезво. Для его сыновей в них заключалось прочное основание будущей жизни и полезной работы, которая могла привести к обеспеченности, — не скоро, но постепенно, со временем, быть может, когда его самого уже не будет в живых.
Все это опять сводились к давно знакомой теме. Жертвовать собой. Давать и давать, не только деньги, но и моральную поддержку, и советы, и все, что у тебя есть. Возделывать виноградник, с тем чтобы плоды его достались детям. Вот что значит быть отцом.
Мистер Бантинг почти с радостью взвалил на себя старую ношу Атласа и нашел, что она ему уже не по силам.
— Вот что получается, Мэри, — объяснял он жене свои подсчеты. — Поступления уменьшаются, а платежи растут. Что же выходит? Между ними разрыв, пустота, зияющая бездна. И, надо сказать, очень не маленькая.
— Я знаю, милый, — сказала она, гладя его поредевшие волосы. — Я так и знала, что нам это не под силу, ты сделал все, что мог, как и всегда делал. А больше ничего нельзя придумать?
— Ровно ничего. — Он обернулся к жене. — Послушай, плакать тут не о чем, Мэри. Ничего не поделаешь.
— Я плачу оттого, что ты такой добрый, — к его изумлению пролепетала миссис Бантинг и выбежала из комнаты.
Он долго смотрел на захлопнувшуюся за ней дверь.
— Переутомилась, — поставил он, наконец, диагноз. — И нервы, я думаю. Надо бы полечиться фосфором.
Тем не менее ему стало ясно, что все эти планы надо бросить. Очень заманчиво, что и говорить, думал он, разглядывая документы, прежде чем убрать их.
Все в доме погрузилось в уныние, уныние банкротства, и впервые экономические мероприятия мистера Бантинга вызывали не только сочувствие — почти благоговение. Он был теперь Чемберленом под Годесбергом — твердым и хитроумным полководцем, который даже в такой ситуации мог найти какую-нибудь крайнюю меру. Замечено было, что он стал больше курить, гуляя по саду или в угрюмой задумчивости стоя перед камином, — и никто, даже шопотом, не смел прервать его размышления.
Очень спокойно, но с откровенностью, характерной для нового порядка вещей, он объяснил сыновьям свое финансовое положение. Он попросил Эрнеста проверить его расчеты. Потеря дохода с коттеджей и акций, платежи по будущей закладной, еженедельный прожиточный минимум для всей семьи — ножницы явно не сходились. Так это или не так?
Даже оптимизм Эрнеста не устоял перед объяснениями отца. Как выразился мистер Бантинг, им всем надо жить. Это было совершенно неоспоримо.
— Не о чем и говорить, папа. Тебе это не под силу. Большая заслуга с твоей стороны, что ты все это обдумал.
— И я так считаю, — вставил Крис.
— Спасибо, — ответил мистер Бантинг, чувствуя себя не совсем ловко; создалась какая-то такая атмосфера, что Джули чего доброго могла провозгласить троекратное «ура» в его честь. — Так значит всему конец: и прачечной, и гаражу?
— Похоже на то, — согласился Эрнест, а вслед за ним и Крис.
— Это значит, что вы должны попрежнему заниматься своим делом, упустив случай, какого вам, быть может, никогда уже не представится. Только из-за того, что нам неоткуда взять денег и перебиться, пока не начнут поступать дивиденды.
— Пожалуй, что да, — сказал Эрнест. — Все сводится к этому.
Мистер Бантинг встал и, подойдя к камину, обвел всех детей истинно отеческим взглядом.
— Вот в этом ты и ошибаешься, Эрнест. Нет у вас, у молодежи, настоящей стальной хватки.
Они вопросительно взглянули на него.
— Теперь-то и нужно проявить инициативу, — сказал он. — В делах людских пора приходит, — звучно задекламировал мистер Бантинг, безбожно перевирая текст, — когда прилив несет людей навстречу счастью. Но пропусти прилив — и будешь целый век сидеть на отмелях в нужде и горе.
— Есть такие стихи, — объяснил он, — и больше они ничего не могли добиться. С некоторым проблеском надежды в душе они отправились наверх спать.
На следующий день обеденный перерыв застал мистера Бантинга в кафе Мак-Эндрью; он сидел напротив Кордера, наклонившись вперед, и что-то с жаром объяснял, а тот слушал внимательно и сочувственно.
— Ты стар, ты очень стар, — размышлял вслух Кордер. — И опасаюсь я, ты не в своем уме,
— Мне всего шестьдесят три года или около того. За мной опыт всей жизни. Должна же для меня найтись какая-нибудь работа у Брокли.
— Такой, какая у тебя была, не найдется. Гордость надо будет спрятать в карман.
— Гордость! — воскликнул мистер Бантинг. — Да у меня ее вовсе нет. Ведь я это для мальчиков делаю, понял? Мне все равно, какая будет работа, лишь бы дали три фунта в неделю. Временно, понимаешь ли.
— Понимаю, — сказал Кордер и задумался. — Если хочешь, я поговорю с новым заведующим, — сказал он, наконец.
— Спасибо, Джо. Только ты прямо приступай к делу и не вдавайся в красноречие.
Они вернулись в магазин, и мистер Бантинг засел в каморке, в отделе ковров и линолеума, а Кордер поднялся наверх. Из закутка Кордера мистеру Бантингу виден был его прежний отдел, где работали его подчиненные. Джентльмен из Манчестера тоже был там, спокойный и авторитетный, одним выражением лица уже внушавший уважение. Небось, удивляются, зачем он пришел. Ну, скоро узнают, в чем дело. В нем зашевелились опасений непредвиденных, но теперь очевидных последствий того, что гордость спрятана им в карман. Может, скор придется возить вагонетку по отделу, принимать приказы от бывших своих подчиненных или стоять у входа в форме рассыльного. «Ну, это уж слишком», — подумал он, кусая ус. Однако придется и это стерпеть.
— Ты делу оказал услуги, и это признают они, — прошептал Кордер, подталкивая его вперед. — Ни слова больше!
Мистер Бантинг подумал, что без слов тут, пожалуй, не обойдешься, но безропотно пошел за Кордером наверх, ощущая прилив волнения и надежды. Перед дверью кабинета, где в былые времена сидел Вентнор, он остановился. Сердце у него стучало, как молот.
— Минутку, Джо.
— Ну, что еще такое?
— Лестница. Надо же дух перевести. Запыхался немножко.
На самом деле он пытался овладеть собой.
«Мальчики, — подумал он, — ну, вперед на приступ!»
Опять он увидел ястребиное лицо старика Джона Брокли в строгой рамке над камином. Под портретом сидел лысоватый джентльмен, в черном сюртуке, очень подтянутый и деловитый.
— Я о вас слышал, мистер Бантинг. Так как вы долго у нас служили, я хочу для вас что-нибудь подыскать. Нам нужны люди в кладовой, ваш опыт так может пригодиться.
— Я в этом уверен, сэр.
— Три с половиной фунта вас устроят?
— Да, сэр. Видите ли, сэр, — и мистер Бантинг пустился в объяснения. Ему казалось очень важным втолковать новому заведующему, почему он вернулся на службу. Это не совсем обыкновенный случай: его сыновья...
Лысоватый джентльмен дотронулся до звонка: — Вы можете приступить к работе с понедельника?
— А? Да, могу, сэр.
— Значит, решено. Всего хорошего, мистер Бантинг.
Вошел служащий, и мистера Бантинга увели, так и не дав ему досказать. Эти современные дельцы вечно заняты, им всегда некогда. Это не то что Джон Брокли. Он слегка даже обиделся на такое обращение. Но только сначала. Постепенно, со все возрастающим волнением, он почувствовал, что дело выгорело. Он отстоял крепость.
Дома к чаю было миндальное пирожное, по особому рецепту сделанный омлет и все прочее, как полагается. Дух веселья овладел всем домом, — дух, который, по мнению мистера Бантинга, впрочем, не возражавшего против веселья, свидетельствовал о явном непонимании того, что борьба еще только начинается и до конца очень далеко.
Он дал всем немного успокоиться, потом обратился к своим семейным самым диктаторским тоном:
— Теперь нам надо глядеть в оба, — предостерег он. — Если вам для ваших проектов нужны деньги, так извольте быть поэкономнее. Обходиться без сильных ламп, без двух каминов и так далее. Поняли?
— Да, папа.
— А вам, мальчики, надо приналечь на работу. Не выбирать больше и не менять. И, пожалуйста, Эрнест, никаких джаз-бандов.
— Хорошо, папа.
— Все наше время будет занято, — в раздумьи произнес мистер Бантинг, — все время.
В этот вечер он обошел все спальни, вывернул все шестидесятисвечовые лампочки, купленные Эрнестом, и ввернул старые сорокасвечовые. Его престиж был восстановлен.
А теперь посмотрим на мистера Бантинга через год с лишним после этих событий. Гараж Ролло-Бантинг мало-помалу начинает давать доход; с прачечной он получает десять процентов прибыли. Сыновья настояли на том, чтобы миссис Бантинг наняла поденную работницу, но сам мистер Бантинг все еще у Брокли — работает в кладовой. Он стал там положительно незаменим. Правление советуется с ним по всякому поводу. Даже этот, из Манчестера, иногда спрашивает его совета.
Мы видим, как он, облокотясь на забор, беседует с Оски, который нарезает букет роз для мисс Бантинг. Выращивание роз, как Оски только что ему сообщил, есть искусство. У одних розы растут, а у других не растут. Это искусство.
— Ваша правда, — говорит мистер Бантинг, который согласен назвать его хоть колдовством, лишь бы Оски бесплатно снабжал его розами. Теперь он очень редко работает в саду. Он часто сидит на скамейке и думает о садоводстве или, скорее, о том, не нанять ли ему садовника. Ему трудно нагибаться — спина стала болеть куда больше, чем в старое время, и коленки не гнутся. Особенно трудно, когда идешь в гору. А в «Домашнем лекаре» ничего на этот счет не сказано.
— Увянь, прекрасная роза, — бормочет он, нюхая поднесенный ему букет.
— Чего? — говорит Оски, подозревая его в неблагодарности. С недавних пор ему стало приходить в голову, что Бантинг иногда как будто прохаживается на его счет. — Если они вам не нравятся, Бантинг...
— Нравятся, нравятся, Оски, это есть такие стихи, — кротко говорит мистер Бантинг.
— «Увянь, прекрасная роза» — стихи? — презрительно возражает Оски. — Чудные стихи, на мой взгляд. Ни рифмы, ничего. Вы бы лучше спасибо сказали. С меня бы и довольно.
— Спасибо, — говорит мистер Бантинг самым ласковым голосом. — Только это проза, Оски.
Он оставляет соседа слегка уязвленным и несет розы в дом. Когда он по-настоящему уйдет на покой, он тоже будет растить розы, много роз всяких сортов. Заведет оранжерею и садовника. Да и мало ли еще что.
Он садится в кресло и сразу принимает самую удобную позу. Никогда раньше кресла не казались ему такими удобными, должно быть, они, как скрипки, с годами становятся лучше. Набив трубку, он опять откладывает в сторону, стараясь вспомнить, о чем же это он думал. Что-то надо было сделать или сказать — не припомнишь, что именно. Ну, потом само собой всплывет.
Он задремал, и вдруг шаги разбудили его.
Перед ним стояла Джули, в шляпе и пальто, видимо, собираясь уходить.
— Здравствуй, папочка, — сказала она и, видя, что отец один, подошла поближе и прижалась щекой к его лицу. — Папочка, не одолжишь ли ты мне пять шиллингов до жалованья? Я видела очень милую шляпку. Это в последний раз, дорогой папочка.
— Посмотрим, — ответил мистер Бантинг, роясь в жилетном кармане с той же напускной серьезностью, с какой, бывало, искал медную монетку для Джули, когда она была ребенком. Но у него оказалось всего четыре шиллинга шесть пенсов. И с некоторым опозданием — теперь с ним это бывало сплошь и рядом — он припомнил, что эти деньги отложены им на бутылку виски.
— Больше у меня нет, — сказал он с грустью, и они оба замолчали.
Вдруг Джули раскаялась. — Не надо, папа. Я не знала, что ты без денег. Это не так важно.
Она собралась уходить, но он удержал ее за руку и почти судорожно вложил деньги ей в ладонь.
— Ничего, детка, возьми. В подарок, поняла? — Он посмотрел в миловидное юное личико, в ясные глаза. — Уходишь? Смотри, будь осторожна, детка, — заботливо сказал он. — Ты у меня быстро растешь. Почти уж совсем взрослая женщина.
В прихожей она обернулась и еще раз посмотрела на отца. В нем было что-то новое, чего она до сих пор не замечала, — лицо какое-то серое и движения медленные, и весь он такой усталый. Он сидел, уйдя в свои мысли, слепой и глухой ко всему окружающему, точно позабыв про нее.
И вдруг она ясно увидела, что ее отец стареет.
Она тихонько вернулась, обняла его за шею, прижалась теплыми губами к его щеке и нежно шепнула:
— Папочка, милый, я так тебя люблю!