Отношения, которые Амариллис Лугоцвет поддерживала с чередой поколений фон Вейтерслебен, отношения самого различного свойства, завязались еще в те времена, когда она только поселилась в Штирийском Зальцкаммергуте. Завязались они, собственно, потому, что Эйфеми, а попросту — Фифи фон Вейтерслебен после смерти родителей осталась совсем одна, но она не считала свое положение таким уж бедственным. Она решила отныне самостоятельно распоряжаться имуществом и честью семьи, доставшимися ей по наследству, а в брак не вступать, однако это решение не помешало ей произвести на свет ребенка. Тем, что подобное событие не вызвало большого скандала, она была обязана не столько обычаям своего сословия, сколько нравам Штирийского Зальцкаммергута, где рождение детей испокон века считалось скорее делом женщины, нежели супружеской четы. То обстоятельство, что и родители ее почти никогда не являлись ко двору и весьма редко показывались в свете, привело к тому, что семейство фон Вейтерслебен вычеркнули из календаря балов и светских увеселений, а значит, потеряли из виду, выбросили из головы, проще говоря — забыли.
Стало быть, Эйфеми и положила начало сохранившейся по сей день традиции дам фон Вейтерслебен передавать свое родовое имя по женской линии и не надевать на себя ярмо брака. Странным образом от этих неподъяремных связей рождалась в каждом поколении только одна дочь и она, в свою очередь, передавала имя дальше, своей дочери. Так что честь семьи, пусть на свой манер, успешно соблюдалась и поныне.
Что касается сохранности имущества, то в этом деле дамы фон Вейтерслебен преуспели куда меньше, и объяснялось это не столько отсутствием у них должного понятия, сколько отсутствием интереса. Причиной их материального упадка было не мотовство и не страсть к игре, нередко свойственные старинным фамилиям, а неспособность умножить уже имеющееся достояние новыми приобретениями. И посему, несмотря на всю умеренность в расходах, они постепенно превращались из людей имущих в людей неимущих, последствия чего всецело ощутила на себе Софи Зильбер, как предпочитала именовать себя последняя пока что представительница рода фон Вейтерслебен.
Своенравная Эйфеми, положившая начало женской линии фон Вейтерслебен, пренебрегла, в числе прочих, и тем древним обычаем, который требует, чтобы первая вода от купанья новорожденного младенца женского пола была выплеснута под грушевое дерево. Никому это не бросилось в глаза, да и в первые три года жизни ребенка не принесло никакого урона. Однако когда Константина, то бишь Титина фон Вейтерслебен вступила в четвертый год своего существования, случилось нечто в тех краях небывалое, и местных духов-хранителей, не предупрежденных в свое время грушевой дриадой, весть о происшедшем, не сразу достигшая их слуха, застала врасплох. Титина фон Вейтерслебен была похищена племенем эльфов, изгнанным из Альбиона в Штирийский Зальцкаммергут.
Джордж Макдональд подробно описал в сказке «Карасойн» историю этого племени: родом из Шотландии, оно еще в давние времена было изгнано в Девоншир за похищение детей, а за повторные преступления того жо рода изгонялось все дальше, пока в конце концов не очутилось в этих местах. Тяжесть кары заключалась в том, что каждое новое место изгнания оказывалось прекраснее прежнего, и оттого эльфы испытывали особенно острую тоску по родине. Джордж Макдональд верно отметил, каким тщеславным в злобным было это племя эльфов, и прежде всего их королева, которая никак не могла отучиться воровать детей. При этом у «тихого народца», как их звали обычно, часто не бывало никакого злого умысла, по крайней мере, так было в случае с девочкой фон Вейтерслебен (в истории с сыном Колина речь шла о мести). Красота и прелесть крошки Титины так очаровала эльфов, что они не могли устоять. К тому же перспектива нового изгнания их больше не пугала, ибо они сумели смягчить себе его горечь, постепенно приспособившись к кочевой жизни, хотя и чувствовали себя по-прежнему истыми шотландцами. Судьба смилостивилась над ними в том смысле, что в местах, куда их изгоняли, всегда находились озера и реки — то есть вода, которую они так любили, и это помогало им скорее освоиться. Да и горы, покрытые лесами, приходились им весьма по душе, хоть они и сетовали вечно на то, что леса и горы эти не шотландские.
Штирийский Зальцкаммергут расположен, правда, намного дальше от Шотландии, чем Девоншир, но он обладал тем преимуществом для «тихого, народца», что произраставшие там цветы были по большей части еще необитаемы и не всякий цветок имел своего покровителя, так что, в отличие от Девоншира, где это зависело целиком от случая, здесь каждый эльф мог сам выбрать цветок, в коем желал бы поселиться. Хотя многие здешние цветы были им незнакомы и в каждом отдельном случае приходилось еще учиться их обихаживать, цветы разрослись пышнее, чем прежде, и очень радовались тем мелким, обычным для эльфов услугам, которые те им оказывали,— когда, например, они подталкивали в чашечку цветка каплю росы или удаляли из него насекомых. У этого племени эльфов были свои излюбленные цветы — те, что росли поблизости от воды или на влажной почве. От таких цветов было рукой подать до эльфовых купален, да и флот их, который некогда проплыл по ручью через дом Колина (Колин отвел русло ручья от хлева, где вода загрязнялась и пустил его на летнее время пряло через отцовскую хижину чтобы засыпать под его мелодичный шум. Однажды лунной ночью он увидел плывущий мимо его кровати флот эльфов.), стоял на якоре в озерце, которое вливалось в большое озеро среди зеленых лугов. Правда, озерцо это наполнялось водой и становилось похоже на настоящее озеро лишь в половодье или после таянья снегов, так что плавать по нему они не могли. Вынесенный им приговор запрещал их флоту заходить в большое озеро. Однако в ту весну выпало много дождей, и маленькому озеру пока что не грозила опасность обмелеть, вот почему эльфы всячески старались использовать оставшееся время.
Однажды, совершая свое ночное странствие, вернее — полночный облет, эльфы попали на горный луг, поросший нарциссами в полном цвету. Красота и благоухание нежных белых звездочек привели племя эльфов в такой восторг, что они тут же на месте завели веселый хоровод и почувствовали себя прямо-таки счастливыми, насколько это было возможно вдали от Шотландии. Однако под утро, когда, вволю наплясавшись, усталые эльфы хотели забраться в цветы и поспать, из этой затеи ничего не вышло. Казалось, нарциссы обладают волшебной силой отторжения, и даже перед королевой эльфов ни одна их чашечка не раскрылась. Сперва эльфы растерялись и опечалились, а потом очень рассердились и порешили в ближайшую ночь вернуться сюда и узнать, какая здесь кроется тайна.
Амариллис Лугоцвет, которая, как уже было сказано, поселилась в тех местах незадолго до описываемых событий, всевозможными окольными путями дозналась, что не то мать, не то бабушка Эйфеми фон Вейтерслебен происходила из рода фей, вернее, была дочерью феи (если бы она только знала, какой!) и некоего чужанина и в свое время безо всякого шума вышла замуж за одного из фон Вейтерслебенов. Исполненная любопытства, какие диковинные превращения могла претерпеть кровь феи в человеческом теле, теле Эйфеми фон Вейтерслебен, Амариллис Лугоцвет однажды пополудни отправилась в довольно-таки далекое путешествие — сначала вниз, в деревню, потом снова вверх, по горным склонам,— дабы без официальных предуведомлений, диктуемых благопристойностью, нанести визит Эйфеми фон Вейтерслебен.
Даже она, фея, ничего не проведала о похищении Титины и потому, неожиданно для себя, нашла Эйфеми мятущейся и ожесточенной, готовой на любую крайность, а та, увидев перед собой приветливое лицо Амариллис, без дальних слов кинулась к ней на грудь.
Амариллис Лугоцвет, знавшая, что надо делать в подобных случаях, незаметно омочила палец в растворе амариллия, который всегда держала при себе, и осторожно провела им по лбу Эйфеми, отчего та сразу немного успокоилась и принялась рассказывать о похищении и его возможных причинах. Рассказ этот сам по себе ничего бы не раскрыл Амариллис, однако ее тайные познания, а также давнее знакомство с некоторыми шотландскими феями вскоре навели ее на верную мысль, что кража ребенка могла быть лишь делом рук того опального племени эльфов, которое всеми правдами и неправдами пыталось проникнуть в ее нарциссы и которому она уже по одной этой причине не доверяла.
Немного успокоившись, Эйфеми впервые с того дня, когда была похищена ее девочка, ощутила желание поесть, и тогда обе дамы приказали подать им обильный завтрак, за которым еще подкрепились несколькими рюмочками можжевеловой водки.
После второй рюмки Амариллис Лугоцвет прозрачно намекнула, кто она такая, разумеется, взяв с Эйфеми слово молчать, а Эйфеми, уже способная рассуждать спокойно и здраво, поведала Амариллис о слухах касательно родственных связей ее семьи с феей, о чем та знала и сама. Они стали вместе искать и обсуждать возможные способы освобождения Титины, что оказалось делом трудным, ибо даже Амариллис Лугоцвет слишком плохо знала обычаи и нравы изгнанного племени эльфов. Однако обе сошлись на том, что любую попытку следует предпринимать в тиши и с предельной осторожностью, ибо необдуманными действиями крошке Титине можно только повредить. Амариллис Лугоцвет попросила несколько дней на размышление; она хотела обсудить план действий с другими долговечными существами, жившими в округе, и, в случае надобности, обратиться к ним за помощью и поддержкой.
Поняв, что отныне ее дело в верных руках, Эйфеми опять обрела привычную самоуверенность, осознала свою роль гостеприимной хозяйки и решила показать Амариллис Лугоцвет дом, сад и службы. Небольшая вилла стояла на крутом склоне, чуть ниже леса, и с ее застекленной веранды открывался великолепный вид на поселок и озеро, видны были и горы, и даже глетчер отсюда представлялся взору одной из самых живописных своих сторон. Примыкавшую к вилле небольшую ферму Эйфеми сдала в аренду крестьянину, и его работница заодно кормила нескольких кур, еще бродивших по саду виллы,— их свежие яйца шли семейству фон Вейтерслебен на завтрак.
У Эйфеми были свои любимые животные — попечение о них она бы никому не уступила,— собаки, маленькие длинношерстные таксы, она их специально разводила, и благодаря красивой шерсти и незаурядной понятливости они пользовались доброй славой в ближней и дальней округе. Амариллис Лугоцвет была так растрогана видом таксы, кормившей шестерых щенят, что Эйфеми предложила ей выбрать одного из них и взять с собой. Так Амариллис Лугоцвет обрела своего первого Макса-Фердинанда.
Еще раз заверив Эйфеми в своей поддержке и сказав ей несколько слов в утешение, Амариллис Лугоцвет отправилась в обратный путь,— начинало уже смеркаться. Макса-Фердинанда она посадила в свою сумку из тесьмы и так, в сумке, взяла на руки; хотя он еще время от времени тихонько скулил, разлука с матерью, видимо, далась ему легче, чем обычно дается щенятам, что Амариллис Лугоцвет истолковала как первое изъявление симпатии. С наслаждением впивая свежий вечерний воздух, Амариллис Лугоцвет торопливым шагом спускалась в деревню и раздумывала о племени эльфов и о возможности как-то к нему подступиться. Она прикидывала также, кого бы ей попросить о помощи. На ум ей пришел Альпинокс; правда, степень его могущества была ей пока не вполне ясна, но он показался ей подходящим. Она еще раз перебрала в уме все, что до сих пор знала или слышала об эльфах,— но сути дела, не так уж много,— но чем дольше она вертела и переворачивала в голове эти сведения, тем яснее становилось для нее одно — эльфы больше любят воду, чем горы, из чего она заключила, что Альпинокс не тот помощник, который ей нужен.
Погруженная в размышления, она шагала вперед, и ноги ее сами выбрали ту дорогу, что частью шла по берегу озера, а не ту, что круто поднималась к вершине. Опомнилась она, когда была уже возле ущелья. Остановившись на минуту, она перегнулась через перила моста и стала пытливо всматриваться в поток. Вдруг она почувствовала в левой ноге легкое щекотанье и так испугалась, что чуть было не выронила сумку с Максом-Фердинандом. Сразу вслед за тем раздался серебристый смех, казалось, он звучал из-под моста, и, нагнувшись чуть ниже, Амариллис Лугоцвет заметила русалочку из домочадцев фон Вассерталя—местного водяного. Она подавила испуг и досаду на неуместную шутку и, в буквальном смысле слова ухватилась за подвернувшийся случай, за волосы вытащила русалочку из-под перил.
—Тебе должно быть, больше делать нечего, как только пугать почтенных людей,—добродушно-ворчливо сказала она русалочке, с которой текла вода, и посадила ее перед собой на перила. Русалочка, толком еще не зная, на кого напала, скривила рот в плаксивой гримасе, но гримасу тотчас сменила улыбка, как только взошедшая луна осветила лицо Амариллис,- оно казалось вполне приветливым.
— Но ты можешь загладить свою вину,— продолжала Амариллис Лугоцвет,— я хотела бы, чтоб ты попросила господина фон Вассерталя меня принять. Когда — это, разумеется, зависит от него, но пусть он не слишком долго спит, дело не терпит отлагательства, хотя и требует размышления.
— Конечно, с удовольствием,— пискнула русалочка и хотела уже скользнуть с перил обратно в воду, но Амариллис Лугоцвет протянула руку и успела в последнюю минуту схватиться за тонкую ткань из водорослей, из которой было сделано ее платье.
— А ты разве знаешь, кто я? — спросила она.— Кого же должен принять господин фон Вассерталь?
Русалочка выпучила на нее круглые лягушачьи глава — большим умом они не светились. Амариллис Лугоцвет тихонько вздохнула,— у нее зародилось опасение, что русалочка вообще не способна запомнить ее имя, поэтому она сказала просто:
— Я фея Нарциссов, повтори-ка!
— Я фея Нарциссов,— прошептала русалочка, опустив голову, и Амариллис Лугоцвет вздохнула во второй раз.
— Послушай,— медленно проговорила она, чеканя слова,— Не ты фея Нарциссов, а я. Ты передашь господину фон Вассерталю, чтобы он оказал такую любезность и принял у себя фею Нарциссов, поняла?
— Поняла,— ответила русалочка и на сей раз действительно юркнула в воду. Уплывая прочь с легким плеском, она еще несколько раз повторила: «фея Нарциссов».
Амариллис Лугоцвет с улыбкой покачала головой и вздохнула в третий раз, именно в эту минуту она почувствовала, что сумка вдруг намокла. Несмотря на такой грех, она с любовью прижала Макса-Фердинанда к себе и поспешила домой.
Уже наступила ночь, и Амариллис Лугоцвет скорее летела над землей, чем ступала по ней, поднимаясь на седловину между горами. Когда она подходила к своему дому, то заметила, что по нарциссовому лугу скользят какие-то странные блики света,— это ее насторожило. Добравшись до дома, она выпустила из сумки барахтавшегося Макса-Фердинанда, дала ему попить теплого молочка, а потом понюхать слабый раствор амариллия, после чего он, зевая, позволил уложить себя в корзинку и тотчас заснул. Амариллис Лугоцвет погасила свечи и бесшумно прокралась из дома на край луга поглядеть, что там творится. Она спряталась за пышным кустом бузины, на таком месте, откуда ей виден был весь луг. Ее предположение оказалось верным. Эльфы явились опять и теперь плясали на лугу под звуки чарующей, хотя и немного однотонной мелодии, обаянию которой она и сама противостояла с трудом. Да и весь облик эльфов, легко порхавших над землей, показался ей таким прелестным, что сердце ее готово было размякнуть, и она едва не забыла, в каком преступлении они повинны. Вскорости два человечка, одетые во все зеленое, подошли вплотную к бузинному кусту и, беседуя, стали прогуливаться перед ним туда-сюда, не замечая Амариллис Лугоцвет.
— Какие странные цветы,— сказал один из них, пригубив от капли росы, которую держал в листке, свернутом в виде рюмочки.— Наверно, у них есть покровитель.
— И поэтому они закрываются перед нами? — спросил второй, тот, кто без конца наматывал себе на палец волоконце стебля и сматывая обратно, должно быть, у него была такая привычка.
— Здесь нет других эльфов, кроме нас. А кому же еще могут принадлежать цветы, как не эльфам?
Услышав эти слова, Амариллис Лугоцвет презрительно опустила уголки рта и тихонько покачала головой.
— За этим кроются злые чары,— продолжал второй,— и, кажется, против них мы бессильны.
— Говоря откровенно,— заговорил опять первый, тот, что пил росу из рюмочки,— для меня они становятся непереносимы. Их одуряющий запах на другой день неизменно вызывает головную боль. Если бы королеву не обуревало во что бы то ни стало найти противочары... лично я отплыл бы с нашим флотом на большое озеро.
—Только бы нам получить на это разрешение,— с надеждой произнес второй. — Да что там разрешение, надо бы взять и попробовать. Говорят, здешний водяной — мечтатель и неженка. Он устраивает себе всякие увеселения, ничуть не думая о нас. А кто, кроме него, может нам запретить?
— Ах как прекрасно было бы плыть по залитой лунным сиянием водной шири и не бояться, что весла, того и гляди запутаются в камышах или водорослях! Да и паруса не будут висеть, словно тряпки. Надо попытаться уговорить королеву.
— Это не так уж трудно. При ее склонности ко всяким отчаянным выходкам такое приключение совершенно в еевкусе
— Особенно, если сняться с якоря в ближайшее полнолуние. Уверен, она не сможет устоять.
Тут к ним приблизилась еще одна крохотная фигурка, и Амариллис Лугоцвет услыхала, как третий эльф спросил:
— Вы к ребенку заглядывали?
—Мы как раз туда идем,— отвечали первые два.— Имеем же мы право немного отдохнуть. Ребенок в надежном месте...
—Присматривать за ребенком — ваша прямая обязанность,— несколько раздраженным тоном возразил третий.
— Да мы же идем, идем...
Затейливыми прыжками они проскакали сквозь ряды танцующих, и вскоре Амариллис Лугоцвет потеряла их из виду. Ей не терпелось шмыгнуть за ними следом,— у нее не было сомнений, что под «ребенком» подразумевался не кто иной, как Титина,— однако на глазах у такого множества эльфов она сочла подобную затею рискованной. Да и сделайся она невидимкой, ей бы это не помогло,— эльфы почуяли бы ее присутствие по колебанию воздуха, которое она, пусть невидимая, производила бы своими шагами. Так что, бросив последний взгляд на прелестную картину в лунном сиянии, с головой, полной забот, она прокралась к себе в дом, где все еще мирно спал Макс-Фердинанд.
На следующее утро, выглянув в окно, она заметила под ним влажное от росы письмо, в котором зелеными перламутровыми чернилами сообщалось, что фон Вассерталь заранее радуется ее визиту. Ежели ей благоугодно пожаловать сегодня, то он ее ждет ко второму завтраку. К двенадцати часам дня ей надлежит прийти к рыбачьей хижине возле Холодного Ключа, где ее будет ждать Лаквина — русалка, более надежная, нежели малышка из ущелья.
Утро Амариллис Лугоцвет посвятила всецело Максу-Фердинанду, который бодро отправился на разведку и бегал сперва по дому, потом по саду, чтобы познакомиться со своим новым окружением. Когда к полудню, устав, как собака, он сам залез в свою корзинку, она предусмотрительно дала ему опять понюхать амарнллпя, чтобы он не проснулся раньше времени и не счел себя одиноким и покинутым.
После этого Амариллис Лугоцвет уселась перед зеркалом в резной деревянной раме и до тех пор заклинала себя принять наилучший вид, покамест к ней не пришла уверенность, что если теперь фон Вассерталь и не падет перед нею ниц от восторга, то, во всяком случае, удостоит своей благосклонности.
Погода стояла ослепительно ясная, и для этого времени года было слишком жарко, когда Амариллис Лугоцвет, перейдя через седловину, спустилась к озеру и невдалеке от ущелья вытащила свою маленькую лодку из сарая столяра, где она хранилась. Широкая соломенная шляпа, отделанная тесьмой, защищала ее лицо от полуденного солнца, а с озера, несмотря на жару, веяло прохладой, что было ей очень приятно. Она гребла прямо к противоположному берегу, пока не подплыла к рыбачьей хижине у Холодного Ключа, где привязала лодку, вышла из нее в присела на берегу холодного горного ручья, которому это место было обязано своим названием. Несколько елей и пышно разросшиеся кусты давали достаточно тени, и она могла бы сидеть и наслаждаться покоем, однако яркий полуденный свет и вид безоблачного неба так утомили ее, что голова стала клониться долу и Амариллис была вынуждена схватиться рукой за нижние бревна хижины лодочника. Вокруг царила тишина знойного полудня, такая глубокая, словно не только солнце остановилось в зените, но и каждая вещь, и каждое живое существо замерло на отведенном ему месте. Амариллис пыталась еще раз продумать, что она скажет фон Вассерталю, но, казалось, ее мысли замерли так же, как рука, на которой неподвижно сидела муха, сидела; словно заколдованная, и даже не чистила крылышки. Она услышала вдали первый удар колокола, возвещавшего поллень, но он так ж остался единственным и заглох, будто подвижное время тоже остановилось в своем движении.
Амариллис Лугоцвет не могла вспомнить, каким образом она очутилась вдруг рядом с красивой и рослой наядой Лаквиной, которая шла вместе с ней по зеленой галерее, образованной сомкнувшимися над головой кустами, солнце проникая сюда, золотило листья, колеблемые легким ветерком. Чем дальше они шли, тем явственней бледнела зелень галереи, становясь все более голубой словно вела в иное расположенное с другой стороны небо. Амариллис Лугоцвет больше всего изумлялась тому, что в этой чуждой стихии могла двигаться так же свободно, как на земле, и хотя она всеми фибрами ощущала воду, дыхание ее нисколько не было затруднено. Ей казалось невероятным, что она вот так, запросто, шагает по дну озера и всю ее обволакивает и ласкает мягкая голубизна, столь же прозрачная, как воздух, по которому ей не раз случалось плыть на облаке. К тому же глубь озера всегда представлялась ей куда более прохладной, совсем холодной, но похоже, что у воды оказалась температура ее тела, и это было приятно. Понаблюдав немного за Лаквиной, которая плыла рядом с ней и продвигалась вперед короткими толчками хвостового плавника, так что создавалось впечатление, будто она ходит, Амариллис Лугоцвет, в свою очередь, попыталась оторваться от грунта и двигаться, плавно перебирая ногами. Лаквина была довольна, что ее спутница тоже предпочитает плыть: этот способ передвижения быстрее приближал их к цели, а самой Амариллис Лугоцвет он доставлял такое удовольствие, что, когда они очутились у входа во дворец фон Вассерталя, она даже огорчилась.
Ее глаза не сразу освоились с особенностями видения под водой, все вещи были и прозрачны, и вместе с тем многослойны, вот почему она увидела сразу не только внешний облик дворца, но, как ей почудилось, и все его внутренние покои, а это окончательно сбило ее с толку.