Гезехус смотрел на меня и едва заметно хмурился. Его длинные усы покачивались, а пальцы то и дело двигались так, будто скручивают «козью ножку».
— Открыта охота, вы сказали? — спросил он. — Вы точно в этом уверены, Лебовский?
— Яков Антонович, я хочу кое-что прояснить… — тихо проговорил Кащеев. Вообще не понял, когда он появился. В шкафу сидел и ждал.
— Да уж, проясните, будьте так любезны, Ярослав Львович! — Гезехус склонил голову на бок, и его длинные «китайские» усы снова качнулись.
— Тут имеет место быть явное недоразумение, — начал Кащеев и бросил на меня непонятный взгляд. — Так называемая «охота», о которой сказал студент Лебовский, не имеет отношения к зафиксированному явлению доппельгангера. Это исполнение условий договора университета и Мирзоева Камиля Валентиновича.
— Ах да, начинаю припоминать… — Гезехус покивал. — А ежели кто из студентов означенной группы пересечет границы Уржатки, неважно, добровольно или по недомыслию…«
— Подождите, но ведь вы же сами меня туда… — начал я, но Кащеев незаметно ткнул меня в бок, и я заткнулся, но продолжал сверлить его взглядом. Какого хрена опять тут происходит?!
— Формально все условия договора выполнены, — продолжал тем временем Кащеев. — Обязательное лишение жизни нарушившего границы района студента в наши обязанности не входит. Так что теперь Лебовский в безопасности. По крайней мере с этой стороны.
— А что там с доппельгангером? — спросил Гезехус, снова сворачивая пальцами воображаемую козью ножку.
— Так Лебевский вроде бы начал с того, что он избавился от этого досадного… — заговорил Кащеев.
— Значит вам нет больше необходимости занимать мое время? — перебил его Гезехус.
— Насколько я знаю, нет, — Кащеев снова бросил взгляд на меня. Опять какой-то непонятный. Не то испытывающий, не то любопытный.
— Подождите! — воскликнул молчавший до этого момента Ларошев. — Как это нет?! А как же возрождение исторического факультета?!
— Кажется, мы с вами уже говорили об этом, Владимир Гаевич, — равнодушно сказал ректор, выдвигая верхний ящик стола.
— Но, видите ли, Яков Антонович… — Ларошев поднялся со стула и встал рядом со мной. — Лебовский подал идею, которая может решить так называемую неразрешимую проблему. Лебовский, ну?
— Ах да, простите, Владимир Гаевич, — я виновато улыбнулся. — Как я понял, исторический факультет был расформирован из-за непрактичности знаний, верно? Нет прибыли — нет смысла?
— Вы повторяете очевидные вещи, Лебовский, — сказал Гезехус, сворачивая теперь настоящую, а не воображаемую «козью ножку».
— Я бы хотел доказать, что это в корне неверная позиция, — сказал я. — И где-то даже недальновидная.
— Ближе к делу, Лебовский! — Гезехус недобро сверкнул глазами.
— Клады, Яков Антонович, — сказал я. — Монеты, украшения, антиквариат. Во время баниции, до и сразу после самые разные люди прятали в разных местах свои сокровища. Многие из которых не имеют музейной ценности, зато их можно неплохо продать. Кроме того, — я заметил интерес в глазах ректора и заговорил увереннее. — Кроме того, я уверен, что практически у каждого клана промышленников есть утраченные семейные реликвии. Которые могут не иметь объективной финансовой ценности, зато для некоторых семей…
— Хм, интересно звучит, Лебовский, — сказал ректор, чиркая спичкой. — Вот как мы поступим, Лебовский. Допустим, мне ваша идея сейчас кажется приемлемой. Но я уверен, что как только я начну задавать конкретные вопросы, она сразу же начнет рассыпаться как карточный домик. Так?
Я неопределенно кивнул и посмотрел на Ларошева.
— Яков Антонович, если вы вернете историческому факультету хотя бы часть ресурсов, мы беремся доказать реальность этой идеи, — сказал Ларошев. — Нам нужны две аудитории — лекционная и для практических занятий, свой раздел библиотеки, доступ к автопарку и найму разнорабочих…
— Да-да, я услышал вас, Владимир Гаевич, — Гезехус выдохнул струю дыма в потолок. — Отдам распоряжения в секретариат, и вас оповестят. Но я хочу сразу кое-что уточнить. Формально я восстанавливать исторический факультет сейчас не буду. Это всего лишь аванс. Предметно мы с вами будем разговаривать только в том случае, если ваши действия принесут хоть сколько-то ощутимый результат. Это понятно?
— Да-да, Яков Антонович, — Ларошев закивал и быстро попятился к двери. Меня за пиджак дернул тоже.
В коридоре Ларошев облегченно выдохнул, прислонился к стене и прикрыл глаза. Почти сразу же дверь снова скрипнула — вслед за нами вышел Кащеев. Я демонстративно отвернулся. Вообще-то, мне хотелось задать ему несколько вопросов, но конкретно сейчас вообще не было никакого желания с ним общаться.
— Я бы хотел кое-что прояснить, Лебовский, — нейтральным тоном сказал Кащеев. — Понимаю, сейчас вам кажется, что с вами сыграли в темную…
— Опять, — сказал я.
— Что? — переспросил Кащеев.
— Опять сыграли в темную, — с как можно большей язвительностью проговорил я.
— Лебовский, вы же умный парень, — Кащеев едва заметно улыбнулся. — Давайте-ка посмотрим, что с вами случилось. Вы полезли, куда вас никто не просил, и стали серьезной проблемой. Изнасиловали одну из моих девочек, и бог знает что там еще натворили. Все верно излагаю?
Я открыл рот, чтобы возразить, что делал все это не я, а мой… Но потом подумал, что вообще-то он абсолютно прав. Палата старика была заперта, я самовольно взял ключи, ну и дальше все получилось, просто потому что я сунул нос не в свое дело. Так что я промолчал.
— Я проводил вас до человека, способного вам помочь, но навязывать помощь не стал, верно? — Кащеев снова посмотрел на меня. Я кивнул.
— Вы заметили, откуда в вас стреляли, Лебовский? — спросил Кащеев.
— С галереи второго этажа, насколько я понял, — ответил я. — Ну либо там чуть выше есть вентиляционные отверстия или что-то подобное.
— Какое расстояние от стрелка до вас приблизительно было? — спросил Кащеев.
— Метров десять максимум, — ответил я, уже понимая, к чему он клонит.
— Вы бы промахнулись? — Кащеев иронично улыбнулся и приподнял бровь.
— Нет, — я покачал головой. — Ну, разве что был бы пьян, оружие сломанное или…
— Я надеюсь, вы не отказываете мне в наличии мозгов? — Кащеев засмеялся. — Вы же не думаете, что я отдал указания криворукому слепому стрелку, которого предварительно еще и напоил?
Я молча опустил глаза в пол. Вообще-то он был абсолютно прав во всем. И я, если бы хоть немного подумал, то тоже обратил внимание на эту вот несообразность. В городе меня, будем честны, никто не преследовал, я накрутил себя полностью сам.
— Но зачем? — спросил я.
— Ты избавился от доппельгангера? — Кащеев пристально посмотрел мне в глаза.
— Да, — честно ответил я.
— Вот и ответ, — Кащеев пожал плечами и повернулся, чтобы уйти.
— Подождите, — я придержал его за плечо. — Но логика-то где?
— Жизненный опыт, дорогой друг, жизненный опыт, — Кащеев похлопал меня по плечу, вежливо кивнул и удалился.
— Понятно, аудиенция окончена, — буркнул я. — Что он имел в виду, Владимир Гаевич?
— Хотел бы я точно это знать, — Ларошев хмыкнул. — Хотя, мне кажется, я понял. Он добился того, чтобы ты считал, что тебя все бросили, и ты остался со своей проблемой один на один. В прошлые разы собралась комиссия, студента всячески поддерживали и показывали, что он не один, что лучшие умы университета на его стороне. И в результате все они кончили одинаково. С пулей в голове, потому что другого выбора не осталось. А господин Кащеев у нас известный адепт индивидуализма. Он считает, что наилучшие результаты человек показывает только когда подсознательно рассчитывает только на себя.
Ларошев оглянулся в ту сторону, куда ушел Кащеев.
— Однако даже с учетом того, что я сейчас сказал, — Ларошев несколько раз качнулся с пяток на носки, — я бы не рассчитывал, что этот человек однозначно на вашей стороне, Лебовский. Если бы вы не справились, он бы с легкостью нашел для ректора объяснение, почему вас необходимо было списать в расход.
— Я уже понял, — усмехнулся я, вспомнив крохотный пистолет в руках у Феодоры.
— Теперь давайте вернемся к делу, — оживился вдруг Ларошев. — Значит так, я набросал для нас первоначальный план действий. Кое-какие пункты требуют дождаться распоряжений господина ректора, но кое-что мы с вами можем сделать самостоятельно. Например, я взял на себя смелость записать вас как одного из участников завтрашнего собрания попечителей и меценатов…
— О, точно! — сказал я. — Совсем забыл про него! Но к этому же надо готовиться? Выступление, там…
— Вообще-то мне все равно, как вы там выступаете, — Ларошев поморщился. — Просто это прием, на котором соберутся самые богатые и влиятельные люди. Ну или их представители. Мне туда хода нет, по крайней мере до тех пор, пока факультет не восстановят, а вот вы имеете возможность находиться там вполне легально. Разговаривать, общаться… Понимаете меня?
— Подыскать первых клиентов? — спросил я.
— Ну… — Ларошев подмигнул. — Я бы не сказал, что нам с вами нужны именно клиенты. Нужна информация. Быть может, у кого-то дед сгреб драгоценности супруги в шапку и где-то закопал… А у кого-то дядя промышлял на большой дороге, а куда дел награбленное, до исх пор непонятно. Эти все семейные байки о потерянных драгоценностях могут оказаться отличной отправной точкой для нашей с вами работы. Чтобы не искать в архивах наугад.
Ларошев посмотрел на меня оценивающе. Интересная в нем произошла перемена. Когда я его встретил, он бы потерянным и каким-то бестолковым. И прозвище «Бабка-Ёжка» подходило ему даже больше, чем какой-нибудь старой карге. У него были потухшие глаза, и вообще он выглядел много старше, чем сегодня. Сейчас он был элегантно одет и тщательно причесан, в свежепочищенные ботинки можно было смотреться как в зеркало, а глаза светились яростным энтузиазмом.
— Цель понятна, мон женераль, — сказал я и кивнул. — Уф… Что-то до меня только сейчас дошло, что доппельгангера у меня больше нет, и что теперь я могу спокойно заниматься своими делами… Кстати, об этом. Мне надо бы еще составить расписание своих занятий по магии, иначе…
— Да-да, я знаю, — Ларошев закивал. — Не буду вас сейчас задерживать, Лебовский. Тем более, что нам все равно сначала нужно дождаться, когда господин ректор спустить в секретариат распоряжение… В общем, вы знаете, где меня найти, если что!
Я хотел сказать ему вслед, что вообще-то точно не знаю, но передумал. Найду, не маленький.
Дотопал до ближайшего окна на парк и уперся в холодное стекло лбом. «Все получилось?» — спросил я сам у себя, бездумно рассматривая геометрический узор дорожек и стриженных кустов. Теперь надо уже реально заняться магией. А то с момента пробоя прошло уже немало времени, а я так и не освоил ни одного мало-мальски применимого в жизни заклинания. А значит — я все еще топчусь на месте и как будто надеюсь, что магическое могущество нарастет как бы само по себе.
Плохая стратегия.
Значит так, для начала надо сходить пообедать, а то уже практически вечер, а я завтракал пышками и мерзким кофе. Потом вернуться в общагу и закончить конспекты. Потом вернуть книги в библиотеку. Потом записаться на лекции и забить себе стендовое время, чтобы потренироваться. Затем…
— Здорово, Лебовский! — дружеский тычок в плечо чуть не сбил меня с ног. — А я уж думал, что ты сбежал.
— И тебе привет, Йован, — отозвался я. — Я, кстати, думал как раз пойти тебя поискать. В столовую сходить не хочешь?
— Ты бы не заговаривал зубы, Лебовский, — Йован ухватил меня за лацкан пиджака. — Синклер считает, что ты крыса, например. Вякни что-нибудь, чтобы меня разубедить, а?
— Знаешь, что вот это? — спросил я, помахав перед его носом свертком из психушки, который я пока еще даже не развернул. — Это дневник Катеньки Крюгер. За которым мне пришлось топать аж до психушки. Все еще думаешь, что я крыса?
— О, так нам надо в мызе собраться тогда! — Йован прибавил шаг.
— Мыза подождет, вот что! — заявил я. — Я жрать хочу, как крокодил. И вообще не вижу, в чем спешность. Монеты пролежали там лет сто, могут и потерпеть пару часиков.
— Но Синклер… — нахмурился Йован.
— Да плевать я хотел на твоего Синклера, — сказал я. — Надо ему, пусть тоже в столовую подгребает.
— Какой-то ты слишком борзый… — Йован прищурился. — Думаешь, без тебя не обойдемся? Я как-то слишком часто тебя вижу в обществе Кащеева. Что за дела у тебя с карателями?
— Что-то чем чаще я слышу, что я «борзый», тем больше думаю, что недостаточно, — я машинально уклонился от руки Йована, которую он протянул ко мне. — Мы договаривались? Договаривались! Я свою часть работы делаю? Делаю. Какого хрена ты щуришь зенки и строишь из себя собаку-подозреваку? Сказал же — устал, хочу жрать. Приду в мызу через пару часов, когда дела закончу. И руки свои ко мне не тяни, сломаю в следующий раз!
Я вдруг понял, что вообще не шучу. И что если Йован продолжит гундеть, то я отмудохаю его прямо здесь. И выброшу в окно прямо на колючие кусты. Без штанов, сука. Второй этаж, не разобьется. Максимум, сломает себе что-нибудь, если неудачник. В том, что у меня это получится, я ни капли не сомневался. Видел Йована в деле, что уж.
Я с вызовом смотрел на него. Видимо, он заметил что-то такое в моих глазах. Отступил.
— Да ладно, что ты завелся-то? — буркнул он почти примирительным тоном. — Сказал бы сразу, что жрать хочешь. Тогда ты топай пока в свою столовку, и подгребай в мызу потом. А я найду Синклера и Бориса тогда. Договорились?
— Заметано, — я похлопал Йована по плечу и обратил внимание, что он опять в этом своем шерстяном камзоле, и дырка, оставленная ворованским когтем, тщательно заштопана. — Кстати, хотел спросить. А что это за одежка на тебе? Форма университета вроде другая…
— Это же форма Соловецкой Артели! — Йован гордо выпрямил спину. — Ты же из Питера, мог бы и сам опознать!
— Наверное, это старая, — не моргнув глазом сказал я, вспомнив, что это вроде как одно из имперских магических учебных заведений. — Сейчас они в черно-красное одеваются. И куртки короткие.
— Эта мне досталась от деда, — сказал Йован, погладив шершавую шерстяную ткань. — Он служил там до пятидесяти лет, а потом его сюда в экспедицию отправили. Он этот китель моей бабке оставил, когда она моим отцом была беременная. А сам в Империю вернулся, клятва, дело такое.
— Круто, — я покивал. — А я думал, что в Соловецкую обитель болгар не принимают…
— Я серб! — Йован набычился.
— Ой, сорян, я пошутил! — я еще раз хлопнул его по плечу и быстро сбежал по лестнице вниз. Жрать уже действительно хотелось ужасно.
В столовой я разжился тем, что осталось там от обеда — пара холодных котлет, миска пшенки, три зачерствевших пирожка с ливером и стакан компота. Суп уже сожрали, тушеную капусту с уткой тоже. Впрочем, я особо не привередничал. Мне уже было правда все равно, я бы даже от жареных кузнечиков уже не отказался. Если бы их здесь подавали, конечно.
Я забрал поднос и устроился за столиком рядом с квадратной колонной. Отхватил одним укусом половину пирожка и разорвал сверток. Движение получилось неловким, книга и несколько тетрадок грохнулись на пол. «Да блин! — подумал я и наклонился, чтобы собрать все это добро. — Вот же я рукожоп!»
— Незаметно, чтобы ты торопился, Лебовский, — сказал Синклер. Ну да, Йован его нашел, сказал, что я ему сказал, что поем и приду в мызу, а Синклер тоже включил собаку-подозреваку, и они все трое притопали за мной в столовую.
— А знаешь, почему, Синклер? — сказала я не очень внятно, потому что все еще жевал. — Потому что я не торопился, — я спокойно дособирал с пола тетрадки и выпрямился.