Лицо этой женщины притягивало взгляд той соразмерностью черт, которая легла в основу женского канона красоты, созданного ваятелями и художниками. Прямой нос и слегка округлый лоб, над которым пышно вились светлые кудри, придавали благородство облику царицы. Большие глаза с длинными ресницами под изогнутыми, будто фригийские луки, бровями делали поистине божественным ее взгляд. Сочные чувственные уста в сочетании с нежным закругленным подбородком лишь дополняли прекрасное совершенство этого лица, улыбка которого могла обезоружить любого.
Такова была царица Лаодика, оказавшаяся во главе Понтийского царства после внезапной смерти своего супруга.
Соправителем Лаодики был ее пятнадцатилетний сын Митридат, во всем покорный воле матери. Кроме него у Лаодики было еще пять дочерей. Старшая, тоже Лаодика, была замужем за царем Каппадокии Ариаратом. Недавно ей исполнилось двадцать три года. Младшие дочери жили вместе с матерью и братом.
Но был у властолюбивой царицы Лаодики еще один сын, также носивший тронное имя Митридат.
… В дворцовых покоях в то осеннее утро было, как обычно, немноголюдно. Вдовствующая царица не любила заниматься государственными делами по утрам, отводя им вечернее время. Да и то Лаодика лишь присутствовала на приеме чиновников, всеми делами заправлял ее главный советник евнух Гиетан. Этот немногословный человек с таинственным взглядом темных глаз был не просто поверенным всех тайн царицы- он был ее тенью.
Вельможа Багофан, спозаранку вызванный во дворец, был полон тревоги и ломал голову над тем, что могло случиться. Его так бесцеремонно подняли с постели, что можно было не сомневаться- он попал в немилость. Вот почему знатный перс Багофан мысленно взмолился Ахурамазде, когда стража раскрыла перед ним двери в тронный зал.
Просторный покой, весь пронизанный тонкими солнечными лучами, падавшими из окон под самым потолком, блистал позолотой на капителях колонн, сверкал белизной мрамора; на стенах искрились золототканые тяжелые занавески. Медные быки и грифоны хищно взирали с выступов стен на согбенную спину Багофана, остановившегося перед троном.
По этикету первым должен был заговорить евнух Гиетан, обратившись к явившемуся на зов царицы, но произошло непредвиденное. Царица заговорила первой, не скрывая гнева и раздражения:
– Распрямись и посмотри мне в глаза, изменник! Я верила тебе, Багофан, а ты лгал мне и плел козни за моей спиной. Мне следовало бы без лишних разговоров казнить тебя, но я все же решила выслушать твои оправдательные речи.
– В чем моя вина, повелительница?- смиренным голосом спросил Багофан, встретившись взглядом с царицей. Он был бледен, но выглядел спокойным.
Это слегка смягчило Лаодику, которая нетерпеливым жестом велела дальше говорить Гистану.
Кроме евнуха Гистана возле царского трона стояли секретарь царицы грек Дионисий, начальник телохранителей македонец Мнаситей и гаушака Гергис, родом из армян.
Позади трона теснились опахалоносцы, жезлоносцы, предсказатель и посыльный царицы.
Все присутствующие были хорошо известны Багофану.
По должности, пожалуй, только Гиетан был выше Багофана, являвшегося хазарапатом. Иными словами, бьш верховным надзирателем за всеми чиновниками и государственной канцелярией.
Никто не осмеливался взглянуть в лицо Багофану, дабы не рассердить царицу. И только чернобородый Гергис пристально всматривался в Багофана, словно подозревал его в чем-то.
В обязанность Гергиса входило производить тайный надзор за подданными Лаодики, выявлять заговоры, вовремя гасить в народе недовольство.
Гаушака переводился с персидского как «подслушивающий». Лазутчики Гергиса были рассеяны по всей стране, донося своему патрону обо всем подозрительном.
Поймав на себе пристальный взгляд Гергиса, Багофан решил, что ее иначе пронырливый гаушака настроил против него подозрительную Лаодику. И он не ошибся.
Гистан, ссылаясь на доносителей Гергиса, стал обвинять хазарапата в измене.
– В прошлом году, Багофан- свидетели тому все находящиеся здесь,- ты привез во дворец голову Митридата, старшего сына нашей богоравной царицы. С твоих слов выходило, что ты долго гнался за Митридатом по горным ущельям. Настиг его отряд у гор ного кряжа Намруд и в схватке своей рукой обезглавил беглеца. Мы все порадовались тогда вместе с нашей богоподобной владычицей избавлению от недостойного сына. Ты же, Багофан, получил щедрую награду.
И вот, спустя год, выясняется, что наш мертвец жив и даже собрал целое войско в горах Париадра. Лазутчики Гергиса видели Митридата собственными глазами. Как это понимать, Багофан? Растолкуй нам. Багофан с искренним недоумением глядел на евнуха.
– Разве Митридат жив?- промолвил он.- Кого же тогда убил я?
– Ты убил кого-то, похожего на него,- ответил Гистан.- И у нас есть подозрения, что ты сделал это намеренно, дабы лазутчики Гергиса перестали разыскивать Митридата и шайку его разбойников. Если Митридат подкупил тебя, то лучше сразу сознаться в этом. Так будет лучше для твоей семьи, Багофан,- после краткой паузы добавил евнух.
– Я ничего не понимаю,- пробормотал Багофан, потирая лоб.- Откуда мог взяться живой Митридат, если все вы видели его голову. Не две же у него головы!
– Голова у моего сына, разумеется, одна, но, как видно, стоит двух, раз он так ловко обвел нас вокруг пальца,- сказала Лаодика, нервно поигрывая золотым жезлом- символом власти.- Багофан, признайся, ты сносился тайно с моим сыном? Подумай о жене и дочерях.
Багофан упал на колени.
– Царица, ты же сама признала в мертвеце Митридата.
– Мне просто хотелось, чтобы это был он, поэтому я не приглядывалась особо,- раздраженно молвила Лаодика, кривя красивые губы.- Поднесли мне на подносе голову, всю залитую кровью, без глаза, без уха… С совершенно непереносимым запахом! Что там можно было узнать? Гистан и тот не узнал Митридата. А я просто поверила тебе, Багофан, ведь в сражении ты был лицом к лицу с Митридатом.
– Однако Мнаситей узнал его по той голове, царица,- сказал Багофан, стоя на коленях.- Неужели ты не доверяешь Мнаситею?
– Мнаситей был тогда пьян и тоже мог ошибиться,- ответила Лаодика.
– Надеюсь, это не грозит мне отсечением головы,- усмехнулся македонец. Он единственный из всех не проявлял никакого беспокойства. Более того, держался с развязной непринужденностью.
– Встань, Багофан,- промолвил он,- если ты обречен на смерть, раболепство тебя не спасет. Я же не верю, что ты изменник. Гергиса могли ввести в заблуждение.
– Мои лазутчики не ошибаются,- уязвленно вставил Гергис и уколол Мнаситея неприязненным взглядом.
– Тогда пусть они схватят Митридата и приведут во дворец либо отсекут ему голову, как это сделал Багофан,- сказал македонец, взирая на гаушаку с высоты своего роста.- К чему вся эта возня и доносы? Если мы начнем искать врагов среди своих, это действительно будет на руку Митридату или его двойнику.
– Так ты веришь Багофану?- с надеждой в голосе обратилась к военачальнику Лаодика.
– Верю, Божественная,- ответил Мнаситей.- Если ты казнишь его, то лишишься преданного слуги.
Лаодика в раздумьи кусала пунцовые губы, не зная, на что решиться. Ее вопрошающий взгляд метнулся к Гистану. Евнух не заставил себя ждать.
– Полагаю, самое верное- это дать возможность Багофану еще раз показать себя умелым воином,- сказал он.- Пусть ищейки Гергиса выведут Багофана на убежище Митридата, только на
этот раз не нужно рубить ему голову. Пусть Багофан доставит сюда живого Митридата. Дабы у славного Багофана достало доблести и рвения в этом деле, мы возьмем в заложницы его прелестных дочерей. Сами же станем молить богов о ниспослании ему удачи. Гистан умолк, почтительно сложив руки на животе.
– Да будет так,- властно произнесла Лаодика и милостиво протянула хазарапату холеную белую руку.- Встань, Багофан. Я
больше не гневаюсь на тебя. Твоих дочерей я окружу вниманием и заботой, они не будут чувствовать себя пленницами. Твоя жена всегда сможет навещать их. Я верю, с помощью Гергиса ты быстро изловишь Митридата.
Багофан долго кланялся улыбающейся Лаодике, пятясь к дверям.
Домой Багофан пришел сопровождаемый дворцовой стражей.
Не отвечая на недоуменные вопросы супруги Багофана, воины забрали двух его дочерей и увели во дворец, не дав матери толком проститься с ними.
Багофан потом долго объяснял расстроенной жене причину случившегося. Пытался утешить тем, что быстро изловит Митридата и их дочери снова вернутся к ним.
Однако жена Багофана выразила сомнение в скором исходе этого дела.
– Вот уже пошел пятый год, как умер супруг Лаодики,- молвила она.- Все это время царица только и делает что науськивает на беглого сыночка всех своих приближенных, будто охотничьих собак. Гоняются они за ним по горам и долам как за оленем, а догнать не могут. Ты, кажется, настиг Митридата и людей его порубил, самого обезглавил. А глядика, Митридат вновь объявился по ту сторону Армянского Тавра. Не человек он, но- демон! Помогают ему духи гор, они летят за его конем, так пастухи говорят.
– Видел я как-то однажды круп убегающего Митридатова коня, не было над ним никакого Амэши-Спэнты. Выдумки все это!- возразил Багофан, хмуря черные брови.- Духи гор не спасли Митридата от моего меча. Жалею только, что умертвил его ударом в голову, надо было заколоть его как-нибудь иначе, а голову поберечь.
– Не терзай себя,- успокаивала Багофана жена,- ты сражался с Митридатом и убил его. Вспомни, Лаодика ведь узнала голову сына, ты сам говорил.
– Лаодика признавала, что у той головы лоб и губы ее старшего сына,- сказал Багофан.- То, что это точно голова Митридата, царица не утверждала. Она просто согласилась с мнением Мнаситея и тех, кто поверил в это. Вот и все.
– Я думаю, Багофан, дело вот в чем. Здесь не обходится без колдовства. Либо божественные Ахуры оберегают Митридата, придавая ему облик любого из воинов в момент опасности, либо в Митридата вселился бессмертный дух Фраваши, тогда Митридата никому не убить до Последнего Дня мира.
Рассуждения супруги не понравились Багофану, который был не столь суеверен.
– Не мели-ка чушь, Суратха,- заявил он.- Беглец Митридат рожден смертными отцом и матерью. С рождения и до двенадцати лет он рос на моих глазах вместе со своим младшим братом. Никаких божественных знаков и проявлений за эти годы замечено не было. А уж за царскими детьми было кому следить. Тут тебе и маги-жрецы, и ученые астрологи, и знахари всех мастей. Чего же они не узрели божественную Ахуру над старшим сыном Лаодики?
– Ты забыл про хвостатую звезду, которая появилась в ночном небе над Синопой, когда родился Митридат-старший,- напомнила мужу богобоязненная Суратха.- Разве это ни о чем не говорит? Вспомни также, как однажды в его колыбель ударила молния, так что даже загорелись пеленки. Сколько разговоров было после этого случая во дворце!
– Не верю я в бредни служанок,- отмахнулся Багофан,- а хвостатые звезды за последние годы пролетали по небу несколько раз. Одна такая звезда пробила кровлю царской конюшни и упала в лошадиные ясли. Хорошо, лошадей выгнали на выпас, а то одну из них этот небесный подарок мог запросто убить. На деле хвостатая звезда оказалась камнем чуть больше дыни, притягивающим к себе все сделанное из железа. Камень поместили в храм Гефеста. Сначала люди валом валили посмотреть на него, а теперь мало кто помнит о нем.
Суратха благоразумно не стала продолжать этот разговор, видя, что ее супруг готов бросить вызов самому Ахурамазде и шести светлым божествам, сотворившим мир, лишь бы доказать свою преданность Лаодике. А может, доброй женщине стало жаль своих дочерей, оторванных от нее?
Спустя несколько дней Багофан покинул Синопу во главе отряда всадников. Путь его лежал в горную страну, именуемую Малой Арменией.
Вместе с Багофаном ехали два верных человека гаушаки Гергиса, знавшие все тропы в тамошних горах. По словам Гергиса, знали они и местонахождение укромной долины, где укрывается лихое воинство Митридата.
Сам гаушака с другим отрядом двинулся обходным путем вдоль морского побережья, чтобы отрезать Митридату пути отхода в страну воинственных тасхов.
Известие о сыне, вновь объявившемся где-то в горах, сильно расстроило Лаодику, но печаль ее уменьшилась благодаря уверениям Гергиса, что Митридату не скрыться от него с Багофаном. К тому же горные хребты, обступившие узкую приморскую равнину с расположенными здесь греческими городами, казались царице далекой чужой страной.
Она прибыла в Синопу семнадцатилетней девушкой. Став женой понтийского царя, Лаодика за годы своего супружества не совершила
ни одной поездки вглубь своей второй родины. Она не знала, какие земли лежат за этими горами, над которыми каждый день поднимается солнце, что за племена живут в горах и на равнине за ними. Ей так и не довелось побывать в древней столице Понта городе Амасии, поскольку город этот лежит далеко от моря.
С морем у царицы Лаодики были связаны самые лучшие воспоминания. В ее памяти навсегда остались бирюзово-зеленые морские волны у обласканных солнцем берегов Финикии. Там, в городе Селевкии, что на полноводной реке Оронте, она родилась, превратилась в стройную девушку с большими темно-синими глазами, впервые влюбилась, впервые испытала предательство…
Как она обожала кружиться в танце со своими подругами! Иг рать на кифаре и флейте, нарочно беря не ту ноту иди сбиваясь с ритма для того только, чтобы молодой учитель музыки подошел к ней и сделал замечание, мягко коснувшись рукой ее плеча. Он был так красив, этот Агамед с острова Родос!
Лаодика писала ему глупые записки на клочках папируса и подсовывала под дверь его комнаты. Однако Агамед никогда не позволял себе ничего лишнего, зная, что его воспитанница – царская дочь.
Сирийский царь Антиох Эпифан (что означает «славный»), отец Лаодики, много воевал. Из-за реки Тигр в его владения часто вторгались парфяне, из аравийских пустынь то и дело накатывались орды полудиких арабов, в Иудее постоянно тлело недовольство. Некогда могучее государство Селевкидов постепенно утрачивало свои владения в Малой Азии и на островах Эгейского моря. Не прекращались войны с Египтом из-за Келесирии.
После победы над Македонским царством римляне все больше вмешивались в дела азиатских правителей. Они диктовали свои условия Пергаму, Вифинии, Каппадокии и Понту. В Риме не желали усиления Селевкидской державы, памятуя о трудной войне с Антиохом Великим, дедом Антиоха Эпифана.
В этих условиях воинственный отец Лаодики стремился сблизиться с теми царями, которые были недовольны самоуправством римлян. Поэтому свою красавицу-дочь Антиох без раздумий отдал замуж за понтийского царя, набиравшего силу вопреки угрозам из далекого Рима. Слезы Лаодики, не желавшей ехать, как ей казалось, в страну диких нравов, не растрогали сурового родителя, замышлявшего очередную войну с Египтом и рассчитывавшего на помощь Понта. Такого предательства, такой черствости Лаодика никак не ожидала от своего отца, некогда носившего ее на руках, исполнявшего все ее детские прихоти.
Взгляды на жизнь у юной Лаодики поменялись, когда она стала понтийской царицей. Ей не понравился ни супруг, ни ее новые подданные, в основном персы и каппадокийцы, не знавшие греческого языка и поклонявшиеся огню и солнцу. Лесистые горы и холмистые равнины не радовали ей взор своей дикой первозданной красотой. И только море, омывающее мыс, на котором лежала Синопа, напоминало Лаодике ее отчий край, дорогую сердцу Селевкию.
Оттуда редко приходили весточки, да и те были однообразны: «Царь Антиох ведет войну с парфянами…», «Царь Антиох воюет с египтянами…», «Царь Антиох захватил Иерусалим…»
Потом царь Антиох умер, еще раньше умерла мать Лаодики.
В Сирии воцарился ее старший брат, тоже Антиох, но и он вскоре умер. Трон Селевкидов занял младший брат Лаодики Деметрий, который и не вспоминал, что где-то у Понта Эвксинского в тоске и печали влачит свои дни его сестра. Впрочем, и Деметрий недолго просидел на троне. Его убили заговорщики, как сообщили Лаодике сирийские купцы.
После смерти Деметрия и до смерти супруга Лаодики в государстве Селевкидов сменилось несколько царей. Все они грызлись с Египтом и парфянами, и все трепетали перед Римом, который твердой ногой стал в Азии, подчинив себе владения последнего пергамского царя Аттала.
Царь Митридат, муж Лаодики, был человеком разносторонне образованным. Он знал греческий язык, поклонялся греческим богам, в его свите было немало греков: философов, ученых, поэтов и музыкантов. Даже свое войско царь Митридат организовал на греческий манер. Покойный царь пользовался уважением знати и любовью народа, который дал ему прозвище Эвергет (что означает «благодетель»).
Здесь, на южных берегах Понта Эвксинского, эллины издавна существовали бок о бок с местными народностями, которых было великое множество. Жили здесь и персы еще с той поры, когда на эти земли распространялась власть могучей державы Ахеменидов. Ахеменидских царей сменили диадохи Александра Великого, которые без малого тридцать лет делили между собой царство непобедимого воителя, умершего в расцвете лет.
В то неспокойное время и возникло Понтийское царство между морем и горами Париадра.
Основателем династии понтийских царей стал Митридат Ктист (что означает «основатель») из княжеского персидского рода. Из всех преемников первого владыки Понта самым выдающимся, без сомнения, был Фарнак, его правнук.
Фарнак прославился тем, что всю жизнь воевал с малоазийскими династиями и присоединил к своему царству немало соседних земель. Именно он захватил приморский город Синопу и сделал его своей резиденцией. Прежняя столица Амасия, затерянная в горах, больше не устраивала воинственного Фарнака.
Римляне, опасаясь возросшего могущества Фарнака, принудили его заключить мир со всеми соседями. Вскоре после этого Фарнак умер и окрепшее царство наследовал старший сын Фарнака-Митридат по прозвищу Филопатор Филадельф. Новый царь, следуя традициям персидского царствующего дома, взял в жены родную сестру. За что и получил помимо прозвища «любящий отца» еще одно- «любящий сестру».
Супруга родила Митридату Филопатору Филадельфу четверых дочерей и ни одного сына. Поэтому, когда царь умер, понтийский трон занял его брат, носивший такое же имя. Это и был Митридат Эвергет, супруг Лаодики.
Лаодика немало еще при жизни своего мужа натерпелась от своих царственных родственниц, пытавшихся через своих мужей пробраться поближе к трону. Лаодику даже пытались отравить с целью подсунуть Митридату жену-персианку. Хорошо, евнух Гистан вовремя распутал все нити заговора.
Овдовев, Лаодика без церемоний обошлась с родней мужа. Одних велела казнить, других отправила в изгнание. Пусть все знают- она не прощает обид! Однако спокойней ей не стало. Лаодике было известно, что персидская знать ее ненавидит. Не без помощи друзей ее покойного мужа удалось скрыться старшему сыну, который вряд ли понимает, для чего он нужен тем, кто сидит в Амасии и выжидает.
«Для меня не столь опасен Митридат, скрывающийся в горах, сколько родственники моего умершего деверя, засевшие в Амасии»,- размышляла царица наедине сама с собой.
Ей хотелось действовать и в то же время она боялась отпускать от себя Мнаситея, Дионисия, Гистана. Тех немногих, что были ей преданы. Персам она не доверяла, каппадокийцам тоже.
Между тем в царском войске были в основном персы и каппадокийцы. И совсем немного греческих наемников. Все они были размещены в Синопе. Сюда же были стянуты боевые корабли, все до одного. Так царице было спокойнее.
До Лаодики доходили разговоры персидских военачальников, которые, с неохотой выполняли приказы царицы-гречанки.
– Войско ждет не дождется, когда наконец возмужает твой сын Митридат-младший,- говорил Лаодике рассудительный евнух Гистан,- либо когда Митридат-старший, его брат, вернет себе трон отца. То, что войско пока в стороне, это хорошо. Но долго так продолжаться не может по той простой причине, что Митридат-беглец, возмужав, сделается очень опасен.
Лаодику также раздражали слухи о будто бы имевшем место отравлении ее супруга, которые не утихли и по прошествии стольких лет.
Подозрение в этом злодеянии падало на нее. Царица не знала, как бороться с этими слухами. У нее никогда и в мыслях не было избавляться от мужа, желать смерти своему защитнику от своры тайных и явных недоброжелателей, присутствие которых Лаодика ощутила сразу, едва ее нога ступила на набережную Синопы с палубы сирийской триеры.
Именно этот слух заставил кучку царских приближенных вскоре после погребения супруга Лаодики тайком бежать из Синопы в горы, прихватив с собой старшего сына царя. Эти люди, может, прихватили бы с собой и Митридата-младшего, но тот был болен тогда, и от него не отходили врачи.
Быть может, заговорщиков уверила в своей правоте погоня, посланная по их следу Лаодикой. Но разве могла царица поступить иначе? Пусть Митридат-старший не был ее любимым сыном, но и он был ей дорог.
Единственное, в чем можно было обвинять царицу, так это в подделке завещания умершего царя. Она вычеркнула имена всех опекунов царских сыновей, оставив лишь свое имя. Сделала это Лаодика ради собственной безопасности, ибо знала, как опасна власть в руках честолюбцев. Она приказала обезглавить многих друзей своего мужа, подозревая их в том же, в чем все вокруг подозревали ее.
Так, среди подозрений и страха, жила эта красивая женщина в своих царственных чертогах, давно забытая своей родней в далекой Сирии и ненавидимая родственниками мужа здесь, на берегах Понта Эвксинского.
С той самой поры, когда его забрали из женских покоев на мужскую половину дворца, Митридат находился под опекой Тирибаза.
Этот загорелый воин с крючковатым носом, со шрамом на лбу обучал Митридата верховой езде, стрельбе из лука, владению мечом и дротиком. Все прочие педагоги приходили и уходили в определенное время, лишь Тирибаз находился при царском сыне неотлучно. Он даже спал с ним в одной комнате.
Младший брат Митридата рос болезненным мальчиком, поэтому он оставался в гинекее под присмотром врачей и материнских служанок дольше обычного.
Едва Митридату исполнилось двенадцать лет, в его жизни наступил резкий перелом.
Внезапная смерть отца, смятение во дворце, поспешные похороны и последовавшие за всем этим казни произвели на мальчика неизгладимое впечатление. Его красивая мать то лила горькие слезы, то с искаженным от гнева лицом сама допрашивала приведенных под стражей вельмож и их жен. Некоторых она хлестала по лицу веером из страусовых перьев, а какой-то знатной женщине повелела отсечь голову прямо на ступенях дворца.
Палач мигом исполнил приговор царицы.
Митридату запомнился тот страшный миг, когда меч с широким лезвием отделил голову от тела несчастной и она покатилась вниз по ступенькам с разинутым ртом и выпученными от ужаса глазами. Длинные черные косы волочились за ней, как две живые змеи.
Еще двух казненных женщин Митридат увидел на следующее утро. Они лежали на каменных плитах внутреннего дворика нагие, обезглавленные. Рабыни поливали плиты водой, смывая кровь в желобки для дождевой воды.
Митридата поразила не столько смерть этих еще не старых женщин, сколько поведение матери, вышедшей во двор и пинавшей их мертвые тела ногами на глазах у свиты.
В одну из ночей Митридат лег спать один в своей спальне. Слуга, убиравший помещение, сказал ему, что Тирибаза бросили в темницу.
Всю ночь из пиршественного зала доносился гул голосов и печальная музыка- там справляли тризну по умершему царю.
Под утро в спальне Митридата неожиданно появился Тирибаз, одетый как царский стражник. С ним были царский виночерпий Моаферн и конюх Сисина. На обоих были греческие шлемы и панцири. Они живо собрали ничего не понимающего Митридата в дорогу, переговариваясь вполголоса.
На рассвете хлынул дождь. Это помогло беглецам, взявшим в царской конюшне лошадей, незаметно выбраться из Синопы.
Так для юного Митридата началась пора скитаний по дальним селениям, укромным долинам и лесистым склонам гор, где далеко разносится звонкое эхо.
Сначала беглецы избегали встреч с людьми, будь то пастухи или купеческий караван.
Переправившись через широкую реку Галис, они осмелели, поскольку селения вокруг были сплошь каппадокийские. Жители этих мест редко спускались к морскому побережью, и можно было не опасаться, что кто-то донесет людям царицы о трех странных мужчинах и мальчике, явно опасавшихся погони.
Тирибаз объяснял своему воспитаннику их бегство как некую предосторожность от гнева царицы, потерявшей разум.
Митридат поверил Тирибазу, как привык верить всегда. К тому же он сам видел, на что способна его мать, в нее словно вселился злой дух. От ее взглядов Митридату делалось страшно.
Спутники Митридата, бывало, сидя у костра, делились впечатлениями о пережитом, полагая, что мальчик спит. Но Митридат часто притворялся спящим и слышал, что говорили взрослые.
– Не понимаю, зачем ты потащил «за собой мальчишку,- говорил Тирибазу Сисина на одной из ночных стоянок,- уж ему-то не грозила смерть в отличие от нас. Мы рискуем, спасая свои жизни, а зачем рисковать ему в столь юные годы?
– Действительно, Тирибаз,- согласился с Сисиной Моаферн,- не лучше ли вернуть Митридата матери? Тогда слуги царицы оставят нас в покое.
– Я понимаю вас, друзья,- молвил Тирибаз,- и потому не осуждаю. Вы вольны покинуть нас с Митридатом, ведь вы оба не давали клятву его отцу находиться неотлучно при мальчике, что бы ни случилось. Конечно, царица Лаодика не желает зла своему сыну. Но, живя рядом с ней, Митридат вряд ли станет мужчиной и воином. Вы же видели, каким растет младший брат Митридата благодаря материнской опеке. Он не держал в руках ни лука, ни стрел, хотя ему уже десять лет. А к лошадям он боится подходить, не то что ездить верхом! Какой же он перс после этого!
– Оба сына нашего царя наполовину греки, ведь мать у них гречанка,- заметил Сисина.- Лаодика хочет дать своему младшему эллинское воспитание, это ее право.
– И все-таки старший сын нашего царя вырастет персом, а не греком,- упрямо произнес Тирибаз.- Так хотят его родственники, уцелевшие после расправ Лаодики, так хотел мой господин, отец Митридата. И так хочу я.
– Теперь понятно, почему ты похитил сына Лаодики,- усмехнулся Моаферн.
– Сколь бы ни были благородны твои цели, Тирибаз,- предостерег Сисина,- ты затеял опасное дело. Боюсь, как бы твоя преданность царю не погубила тебя и царского сына вместе с тобой. Разве мы трое сможем защитить Митридата от всех грядущих опасностей?
– Сомневаюсь,- вновь согласился с конюхом Моаферн. Но Тирибаз верил в свои силы и в способности друзей.
– Ты отличный наездник, Сисина,- говорил он,- благодаря тебе и Митридат сможет стать таким же наездником. Он сможет укротить любого скакуна, ускакать от любой погони. Я обучу Митридата владеть оружием-греческим и персидским. Так обучу, что ему не будет равных! Лишь небесный воитель Саошьянт сможет одолеть его. Моаферн, ты долгое время был лекарем, потом стал царским виночерпием. Отец Митридата приблизил тебя к себе, потому что ты разбираешься в ядах и противоядиях. Тебе по силам отравить кого угодно, тебя же отравить невозможно,
– Да,- промолвил Моаферн,- со мной всегда нужные травы. И потом, я так часто в своей жизни пробовал различные яды, что мой организм привык к ним, как к вину и молоку.
– Вот и я хочу, чтобы организм Митридата был таким же,- сказал Тирибаз.- Я хочу, чтобы никакой яд не мог его убить без всяких противоядий. Только так мы сможем защитить будущего понтийского царя от подлости и предательства.
– Это тоже завещал тебе покойный царь?- спросил Сисина.
– Нет,- ответил Тирибаз,- но вы сами утверждаете, что старшему сыну нашего царя выпала незавидная доля, так давайте подготовим Митридата к грядущим ударам судьбы. И кто знает, может, из него вырастет прославленный царь и полководец, подобный Александру Великому.
Друзья Тирибаза согласились участвовать в его замысле из благодарности и расположения к отцу Митридата, смерть которого была для них, как и для его сына, огромным ударом.
В ту ночь перед Митридатом впервые приоткрылась завеса над его будущим. Стала понятна цель, ради которой, по воле Тирибаза, ему предстояли опасности и лишения.
Край, куда забрался Митридат вместе со своими спутниками, все окрестные племена называли горами Париадра.
Несколько горных хребтов пересекали эту обширную страну с запада на восток, разделенные долинами, прорезанные ущельями и руслами горных быстротекущих рек. Светлые сосновые боры соседствовали здесь с дубовыми рощами. В низинах росли виноградники, а на высокогорных лугах- сочные густые травы.
Городов тут не было. Попадались лишь селения горных племен, самыми сильными из которых были моссинойки и тибарены. У тибаренов даже женщины сражались наравне с мужчинами.
Никто из понтийских царей так и не смог до конца покорить ни тех, ни других.
Между гор расстилались безлесные равнины и каменистые плоскогорья. По ним кочевали со своими стадами и кибитками скифины- народ, родственный скифам, живущим за горами Кавказа.
Проезжая по степным увалам, переправляясь через реки, переваливая через горные хребты, плутая по дремучим лесам, находясь в пути много-много дней, Митридат поражался обширности царства своего отца.
– Ты наследник этой державы,- говорил своему воспитаннику Тирибаз.- Тебе, как старшему сыну нашего повелителя, владеть этой страной. Но сначала, дружок, тебе надо подрасти и научиться тому, что должен уметь настоящий правитель.
Воспитатели Митридата обращались с ним так, как будто он был сыном всех троих. На него не кричали и не поднимали руку, действуя лишь убеждением и личным примером.
Так, Сисина скакал верхом вместе с Митридатом, показывая, как надо ездить без попоны и без узды. Он же падал с коня на всем скаку, чтобы мальчик убедился воочию, что можно при известном умении свалиться с лошади и не сломать себе шею.
Моаферн, начав приучать Митридата к ядовитым травам, пил горькие отвары вместе с ним. При головокружениях, тошноте и болях в животе Моаферн показывал, как можно облегчить себе страдания массажем рук, давал есть обезболивающие коренья. Всюду, где бы они ни останавливались, Моаферн обучал Митридата находить и распознавать целебные растения, подробно рассказывая об их свойствах.
Тирибаз, чтобы развить в Митридате ловкость и смелость, брал мальчика с собой на охоту. Он учил его бесшумно подкрадываться, нападать из засады, метко поражать дичь из лука.
К тринадцати годам Митридат стрелял из лука не хуже самого Тирибаза. В пятнадцать лет он убил своего первого медведя, выйдя на него с копьем и кинжалом.
Митридат поражал неприхотливостью, ночуя под открытым небом не только летом, но и зимой. Он мог голодать по нескольку дней, мог подолгу обходиться без сна. Мог питаться одними травами и кореньями, мог есть одно сырое мясо. Физически он окреп настолько, что в шестнадцать лет мог взвалить себе на плечи двух взрослых мужчин, без особого усилия рвал кожаные ремни и одним ударом мог свалить быка.
Когда Митридату исполнилось семнадцать лет, его свита намного увеличилась. Кроме Тирибаза, Моаферна и Сисины, с ним было еще три десятка воинов.
В основном это были бывшие разбойники, беглые рабы и преступники. Отторгнутые из мира людей, все они были вынуждены скитаться и прятаться в лесах, промышляя охотой и грабежом. Тирибаз собрал их вокруг себя, понимая, что в этом диком краю, среди зачастую враждебных племен нужно было иметь хоть какую-то силу, чтобы дать отпор.
Кроме этого отребья в отряде Митридата было также несколько молодых знатных персов, у которых были все основания опасаться мести царицы Лаодики. Ищейки Гергиса охотились за ними с таким же усердием, как и за Митридатом. Среди них были два брата – Фрада и Артаксар. Был здесь и сын казненной тетки Митридата, его звали Сузамитра.
Если Сисина и Моаферн полагали, что за годы скитаний о них начали забывать в Синопе, то Тирибаз был иного мнения. Этот человек, как волк, носом чуял опасность и загодя готовился к ней.
Однажды в одном из селений горного племени фасианов Тирибазу попался на глаза юноша как две капли воды схожий с Митридатом. Неизвестно, что наобещал Тирибаз старейшинам того селения, только они посадили на коней полсотни молодых воинов, поставив во главе двойника Митридата, и велели им следовать за Тирибазом.
После долгих и утомительных переходов по горам соединенный отряд вышел к реке Араке.
Там, в речной долине, были разбросаны селения племени алародиев. Одно из селений было разграблено фасианами. Воины Тирибаза помогли им в этом, благо такое им было не в диковинку.
Удачно начатый грабительский поход был продолжен уже во владениях племени таохов, затем на земле макронов. По пути к отряду примкнули еще две большие шайки грабителей. Тирибаз принимал всех.
Сисина и Моаферн, а вместе с ними и Митридат недоумевали, взирая на действия Тирибаза и выполняя его распоряжения. Их отряд увеличился до полутора сотен всадников, но был так обременен добычей, что вряд ли мог быстро передвигаться по сильно пересеченной местности.
Опасения вскоре подтвердились. Возле города Трапезунта на них вышла отборная царская конница.
Тирибаз словно ждал этого. Он живо разделил отряд на несколько групп, приказав прорываться в горы. Группа, в которой находились сам Тирибаз, его друзья и Митридат, после отчаянной скачки сумела оторваться от преследователей и затеряться в лесистых предгорьях гряды Чорух.
Удача сопутствовала Тирибазу и его людям, поскольку их лошади не были обременены тюками и узлами с награбленным добром. Фасианов же и всех прочих грабителей, не пожелавших расстаться с добычей, настигли и изрубили конники царицы, которыми предводительствовал сам хазарапат.
В горах северного Армянского Тавра Тирибаз присмотрел неприступную скалу, склоны которой с трех сторон обрывались в глубокие ущелья. С четвертой, более пологой, стороны густо рос хвойный лес, укрывавший, будто плащом, склон горы и вершины соседних более низких гор. Здесь, на широкой каменной площадке, покрытой мхом, Тирибаз велел своим воинам построить из камней и жердей три хижины и загон для лошадей. Сюда было решено свозить съестные припасы и фураж. За всем этим Тирибаз вознамерился отправиться в селения на равнинах, что расстилались от Армянских гор до Киликийского Тавра и могучей реки Евфрат. Страна эта называлась Каппадокия.
– Твой дед, царь Фарнак, уже было завоевал почти всю Каппадокию, но вмешались римляне и принудили понтиицев уйти с этих земель,- рассказывал Митридату Тирибаз, стоя с ним на обдуваемой всеми ветрами высоте, откуда открывался завораживающий вид на зелено-голубые дали, прорезанные извилистыми руслами рек.- С той поры Каппадокия находится под покровительством Рима, а каппадокийские цари сражаются на стороне римлян по первому их зову. Понтийские каппадокийцы говорят на том же языке, что и каппадокийцы равнин. Если бы не горы Армянского Тавра, разделяющие их, можно было бы считать все эти земли одной страной.
– А мой отец собирался завоевать Каппадокию?- спросил Митридат.
– Твой отец понимал, что Рим не позволит ему начать завоевание Каппадокии,- ответил Тирибаз,- поэтому он пошел на хитрость, выдав твою сестру Лаодику замуж за каппадокииского царя Ариарата, по прозвищу Эпифан. Ариарат не отличается крепким здоровьем, и твой отец верно рассудил, что в случае внезапной смерти Ариарата Каппадокия без войны перейдет к нему, ведь на троне будет сидеть его дочь или его внук.
– А далеко ли от Зонта до Рима?- поинтересовался Митридат.
– Очень далеко,- ответил Тирибаз, махнув рукой на северо-запад.- Много-много дней пути, причем не только по суше, но и по морю.
– Дальше, чем до Геллеспонта?
– Намного дальше.
– Как до Эллады?
– Еще дальше, Митридат. Юноша не скрывал своего изумления.
– Неужели Рим столь могуч, что его покровительство распространяется на такие дальние земли?
– Римляне жадны и коварны,- молвил Тирибаз,- но победить их можно. Македонцы, подняв восстание, перебили в битве римский легион, почти пять тысяч воинов. Аристоник, сводный брат пергамского царя Аттала, того, что завещал свое царство Риму, не пожелал отдавать Пергам римлянам и разбил в сражении целое римское войско. Он даже захватил в плен консула- так у римлян называются полководцы.
– Аристоник сумел отстоять свое царство?- с надеждой в голосе спросил Митридат.
– Нет, к сожалению,- после краткой паузы ответил Тирибаз,- Аристоник в конце концов погиб, и его царство теперь принадлежит Риму. Тебе было два года, когда это случилось.
– Значит, хотя Рим и далеко, но его владения тут рядом в Азии,- задумчиво проговорил Митридат, и в его голубых глазах промелькнула зловещая искорка.- Когда я стану царем, Тирибаз, я не пущу римлян дальше. Я даже изгоню их из Азии!
– Ты непременно станешь царем, мой мальчик,- сказал Ти рибаз, стиснув плечо юноши своей сильной рукой.- Станешь и продолжишь дело своего отца и деда.
Как-то раз Сузамитра завел с Тирибазом и его друзьями речь о том, что если Митридат объявится в Амасии, тамошняя знать с великой охотой провозгласит его царем.
– Мне известны настроения моих родственников в Амасии,- молвил Сузамитра,- и я могу ручаться за успех.
– Я думаю, надо попытать счастья,- заявил Сисина,- не вечно же нам скитаться по этим горам. Да и Митридат уже возмужал.
– В том, что твои родственники готовы провозгласить Митридата царем, дабы досадить Лаодике, я не сомневаюсь,- высказал свое мнение осторожный Тирибаз.- Но у меня есть сомнения в другом: станет ли знать Амасии сражаться за Митридата с войском царицы. Лаодика ведь не будет сидеть сложа руки, узнав об этом.
Моаферн на этот раз согласился с Тцрибазом.
– Действительно, Сузамитра, готовность на словах и на деле- совсем разные вещи.
– Чего же вы хотите?- спросил Сузамитра.- Клятвы над огнем или заложников?
– Для начала пусть твои родственники отправят к нам в горы отряд всадников из числа своих слуг и телохранителей,- сказал Тирибаз.- А мы проверим их в деле. Начальствовать над ними будешь ты и Фрада. Кроме этого от твоей родни и друзей потребуется оружие и много звонкой монеты. Пора Митридату обзавестись собственными слугами и телохранителями, не помешает ему и одежда, приличествующая царскому сыну. Поговори сначала об этом с теми в Амасии, кто тяготится властью Лаодики, либо жаждет мести за пролитую царицей кровь.
С таким наказом Сузамитра, сопровождаемый верным слугой, отправился в Амасию.
Он отсутствовал больше месяца. Ожидавшие его на горе уже решили, что Сузамитра попался в руки людей царицы или предпочел скрыться, не найдя понимания в Амасии.
Каково же было удивление Тирибаза и его друзей, когда Сузамитра привел к ним две сотни хорошо вооруженных всадников. И вдобавок вереницу мулов, навьюченных провиантом и оружием. Привез он и деньги.
В одном из тюков оказалась одежда из дорогой ткани, расшитая золотыми нитками, – дар вельмож Амасии Митридату.
– Чудаки хотели подарить также тиару, наскоро изготовленную из золота, но я сказал им, что время для тиары еще не наступило,- поведал Тирибазу Сузамитра. Он весь светился горделивой радостью от с блеском выполненного поручения.
– Молодец!- похвалил Сузамитру Тирибаз и, кивнув на него Митридату, добавил:- Не забывай о нем, когда станешь царем.
Митридат, облаченный в роскошные одежды, с кинжалом в позолоченных ножнах на поясе, не мог скрыть своего восторга. Он уже порядком подзабыл, когда последний раз красовался в подобном одеянии. Сколько лет минуло с той поры! Он уже не маленький мальчик, но умелый наездник и воин. Скоро у него, если верить Тирибазу, будет собственный отряд воинов.
Для того чтобы набрать в телохранители к Митридату персов и пафлагонцев, издавна составлявших основу войска понтийских царей, Тирибаз предложил продвигаться в долины рек Ириса и Лика. Там было больше селений, населенных персами. Там же пафлагонцы разводили своих быстроногих лошадей.
– Однако ж оттуда и до Синопы рукой подать,- опасливо заметил Сисина.- Что, если соглядатаи Гергиса наведут на нас воинов царицы? Кто знает, повезет ли нам еще раз?
Моаферн промолчал, но было видно, что он согласен с Сисиной.
– Ты же сам возмущался, что скитания по горам тебе надоели,- напомнил Сисине Сузамитра.- Прячась и убегая, Митридат вряд ли станет царем.
Решающее слово было за Тирибазом:
– Теперь мы не шайка разбойников, а небольшое конное войско. И во главе этого войска стоит будущий понтийский царь. Пришла пора Митридату познакомиться поближе со своими подданными. Мы не станем безоглядно бросаться навстречу опасностям, но не будем и бегать от них. Время выжидания закончилось, пришла пора действий.
С началом зимних дождей царская конница возвратилась в Синопу, причем не с пустыми руками. На равнине у города Амасии Багофану удалось захватить в плен Митридата и рассеять его отряд. Правда, сподвижники плененного царевича, отступая, перебили стрелами многих воинов царицы и ранили самого Багофана.
Предоставив Гергису и его людям ловить разбежавшихся смутьянов, Багофан немедленно повернул коней к Синопе, спеша обрадовать свою повелительницу таким проявлением своей преданности.
Днем Митридата везли верхом на коне в плотном кольце из тридцати конных воинов. Ночью пленника укладывали спать связанным в одном шатре с Багофаном. Вокруг шатра, сменяясь каждые два часа, дежурили те же тридцать телохранителей хазарапата. В Синопу прибыли под вечер.
Дворец, окутанный полумраком и дремой, наполнился топотом множества ног, стуком дверей и бряцаньем оружия. Громкие голоса эхом отдавались в высоких сводах. В переходах мелькали огни факелов, высвечивая красноватые блики на шлемах и щитах греческих гоплитов, несущих стражу в дворцовых покоях.
Лаодику подняли с постели испуганные служанки, решившие, что во дворец ворвались заговорщики. Потом появился Гистан и успокоил полуодетую, с неприбранными волосами царицу. Увидев его, угомонились и служанки.
Когда евнух сообщил о том, что Багофан пленил Митридата и что пленник находится во дворце, Лаодика едва не лишилась чувств от переполнившей ее радости. Кое-как совладав с собой, царица велела рабыням привести ее в надлежащий вид.
– Я должна увидеть Митридата,- заявила она Гистану.
– Это можно сделать и утром, госпожа,- мягко заметил Гистан, видя, что у царицы дрожат руки от сильного волнения.
Но Лаодику обуревало нетерпеливое желание убедиться собственными глазами в истинности слов евнуха. Да и какой сон, если ее беглый сын здесь, во дворце! Она не видела его долгих пять лет. Нет, ждать она не может!
Сопровождаемая Гистаном и двумя служанками, Лаодика поспешила на мужскую половину дворца.
Там царицу встретил Мнаситей и несколько телохранителей-греков.
– Где он?- с ходу спросила македонца Лаодика.
– Здесь,- коротко ответил Мнаситей и указал на тяжелую, обитую узорной медью дверь в другой зал.
Лаодика устремилась туда.
Мнаситей почтительно уступил ей дорогу, греческие стражи распахнули перед ней двери.
Увидев перед собой Багофана и много персидских воинов в башлыках и чешуйчатых панцирях, Лаодика замерла на месте. Персы все как один отвесили царице низкий поклон.
– Я выполнил твое повеление, о Божественная!- став на одно колено, проговорил Багофан.- Митридат не ушел от меня.
Заметив кровь на руке хазарапата, Лаодика слегка побледнела, голос ее дрогнул:
– Где мой сын? Как ты посмел убить его, негодяй!
– Митридат жив, моя царица,- смущенно промолвил Багофан.- Я передал его в руки твоей стражи. А эта кровь моя, я был ранен стрелой.
– Гистан, награди Багофана и всех его воинов,- тут же приказала евнуху Лаодика, затем повернулась к Мнаситею:- Я хочу видеть Митридата. Немедленно!
Македонец молча склонил голову в гривастом шлеме, приложив руку к груди, всем своим видом говоря: «Повинуюсь!»
Лаодика нашла Митридата в небольшом помещении, позади тронного зала, скованного цепями по рукам и ногам.
Кузнец и его подручные только-только закончили свою работу, собираясь уходить, когда на пороге комнаты возникла царица, освещенная высоко поднятыми у нее за спиной факелами. В свете факелов хищно поблескивали наконечники копий в руках сопровождавших царицу воинов.
Движимая любопытством Лаодика приблизилась к пленнику, который медленно поднялся со стула, также взирая на царицу. При этом послышался слабый звон цепей.
– Света! Дайте больше света!- нетерпеливо воскликнула царица, раздраженно отмахнувшись от Мнаситея, негромко предупредившего ее: «Осторожно, этот малый невероятно силен!»
Стражники с факелами встали по бокам от пленника.
Он стоял, слегка щуря большие глаза, облитый желтым сиянием потрескивающего пламени.
Лаодика увидела перед собой высокого, крепко сложенного юношу с густой вьющейся шевелюрой золотистого цвета. Глядя на его прямой выступающий вперед нос с широкими ноздрями, тяжелый подбородок, Лаодика узнавала в нем своего мужа. Она узнала также этот упрямый росчерк губ и бровей- совсем как у нее. И цвет кудрей юноши был очень схож с цветом ее волос. Сомнений не было: это был ее сын. Ее старший сын!
И все же Лаодика спросила пленника, пытливо глядя ему в очи:
– Ты узнаешь меня?
– Да,- прозвучал негромкий ответ.- Ты моя мать.
«О Зевс и все боги, как у него изменился голос!» Лаодика сразу узнала в этих повзрослевших чертах облик своего сына, но голос стоящего перед ней человека, закованного в цепи, был чужим. Чужим было и выражение его глаз.
У Лаодики стеснило грудь и непрошеные слезы набежали ей на глаза.
Свита царицы хранила молчание. Замерли с согбенными спинами царские слуги с клещами и молотами в руках. Переминались с ноги на ногу факельщики.
– Ну вот, мы и встретились, сын мой,- промолвила дрогнувшим голосом Лаодика.- Злые люди отняли тебя у меня, как отняли жизнь у твоего отца. Однако боги справедливее людей, они рано или поздно все расставят по своим местам. Убийцы получат по заслугам, клеветники умолкнут, сын возвратится к матери. Я часто вспоминала тебя, Митридат.- Руки Лаодики, слегка подрагивая, ощупывали лицо и плечи пленника, словно этими прикосновениями царица хотела убить в себе последнее сомнение, хотела до конца поверить в реальность происходящего.
Растроганный Митридат взял руку матери в свои огрубевшие ладони и прижал к щеке, потом стал покрывать ее поцелуями. При этом слезы крупными градинами катились у него по лицу, загорелому и обветренному.
Звон цепей вывел Лаодику из себя. Она гневно обернулась к Мнаситею.
– Почему мой сын в цепях? Снять немедля!
Мнаситей пробурчал что-то себе под нос и повторил приказ тюремщикам.
Тюремщики суетливо принялись снимать с пленника цепи. Комната наполнилась стуком молотов по переносной наковальне.
Ожидая, когда Митридата избавят от оков, Лаодика обратилась к Гистану и Мнаситею:
– Ну что, есть сомнения в том, что это мой сын?
Мнаситей с ухмылкой пожал плечами, не желая ни соглашаться, ни отрицать.
Гистан хмуро произнес:
– Сходство, конечно, большое. Только что из того? Теперь это не наивный маленький мальчик.
«Да, это уже не маленький мальчик,- думала Лаодика, ведя за руку вновь обретенного сына к себе на женскую половину.- Митридат такой сильный и мужественный! Он станет моей опорой и защитой. От моего младшего проку мало».
В гинекее сильно пахло благовониями. Шаги приглушались мягкими коврами. На стенах также висели большие персидские ковры с причудливыми узорами по красному и желтому фону. Всюду стояли бронзовые жаровни с горячими углями. Окна на ночь были закрыты ставнями, чтобы налетавший с моря ветер не задувал светильники на высоких подставках.
Рабыни, несмотря на поздний час, приготовили сыну царицы ванну с теплой водой, смягченной ароматной эссенцией. Пока Митридат смывал с себя пот и грязь в соседней комнате, под присмотром Лаодики слуги выставляли на небольшие переносные столы самые изысканные кушанья. Принесли и вино в больших темнолаковых кратерах, разбавленное на три четверти водой, как было принято у эллинов.
Молчаливый толстый евнух с гладким лоснящимся лицом принес Митридату, уже выбравшемуся из ванны, чистую одежду. И сразу же удалился, отвесив низкий поклон.
Прежде чем одеться, Митридат тщательно вытер полотенцем длинные волосы, потом стал вытирать себя, скользя босыми ногами на мраморном полу купальни.
Неожиданно из-за дверной занавески бесшумно появилась золотоволосая пышнобедрая женщина, вся блиставшая золотом украшений.
Митридат вздрогнул при ее появлении и неловким движением прикрыл тем, что было у него в руках, свою наготу. Он не сразу узнал свою мать, которую сильно изменили подкрашенные сурьмой брови и ресницы, подведенные краской глазные веки: зеленой- нижние, сиреневой- верхние. Уста царицы полыхали ярко-малиновой помадой.
Вместо обычного белого пеплоса со множеством складок, в каком Лаодика предстала перед сыном в первый раз, на ней было облегающее фиолетовое платье до щиколоток с длинными разрезами на бедрах. Ее обнаженные руки были унизаны браслетами от кисти до плеча. Роскошной груди царицы было тесно в узком платье, и она бесстыдно выпирала наружу, едва прикрытая двойным ожерельем из драгоценных камней.
Волосы, ровно подстриженные до плеч, были скреплены на лбу диадемой.
Для своих сорока лет Лаодика выглядела великолепно, а ее наряд и нанесенная на лицо косметика еще больше молодили царицу.
Видя, что ей удалось произвести на сына должное впечатление, Лаодика смело подошла к Митридату и как ни в чем не бывало предложила ему свою помощь. Не дожидаясь ответа, Лаодика принялась вытирать полотенцем, отнятым у Митридата, спину и плечи. При этом взгляд Лаодики незаметно, но цепко осматривал нагое тело юноши, отыскивая ей одной известные приметы. Вот, родинка на предплечье, вот еще одна на спине. А это что за шрам на груди? У ее сына такого не было.
– Откуда у тебя этот шрам, Митридат?- спросила царица, коснувшись пальцами отметины в виде серпа.
– Медведь поранил когтями,- небрежно ответил юноша и тут же горделиво добавил:- У меня сломалось копье, но я одолел зверя одним кинжалом.
– О мой мальчик!- с состраданием промолвила Лаодика.- А этот шрам, откуда он?
Рука царицы дотронулась до бедра Митридата.
– Это на меня напал горный лев,- сказал Митридат и показал другой шрам на руке.- И эту царапину мне тоже оставил горный лев. Их много водится в Армянских горах.
– Да ты весь покрыт шрамами, мой бедненький,- с жалостливым изумлением молвила Лаодика, увидев еще один след от раны на ноге Митридата повыше колена.- Что за зверь поранил тебя здесь?
– Это не зверь, это осталось от стрелы,- спокойно пояснил Митридат.- В горах произошла стычка с моссинойками. Мы похитили у них целый гурт овец. Нас настигли, пришлось защищаться.
Царица понимающе покивала головой в диадеме. «Неужели это мой сын?- промелькнуло у нее в голове.- Он больше похож на простолюдина, на разбойника. Моему мальчику не по силам все то, о чем он рассказывает. Митридат был такой нежный и ласковый. И у него не было такого ужасного акцента! А родимые пятна?.. Да разве мало людей на свете с похожими родимыми пятнами».
Сомнение, закравшееся в сердце Лаодики не давало ей покоя: сын или не сын? Как узнать? Как проверить? Сходство черт уже не казалось царице неоспоримым доказательством теперь, когда ее взору открылись столь явные подтверждения буйной жизни этого человека. К тому же ее очень смущал акцент в речи Митридата. Ее настоящий сын свободно изъяснялся на греческом, ведь на этом языке он учился говорить.
– Ты знаешь персидский?- спросила Лаодика, продолжая обтирать Митридата полотенцем.
– Знаю,- признался юноша.
– Наверное, лучше, чем греческий?
– Да, греческий я изрядно подзабыл. В горах мне чаще приходилось объясняться на персидском и армянском. Еще я изучил наречия халибов и тибаренов.
– А… Тирибаз еще жив?
– Жив.
– Он все это время был с тобой?
– Да.
– Почему тогда Тирибаз позволил моим воинам захватить тебя в плен?
– Тирибаза не было с нами, когда всадники Багофана напали на нас. Тирибаз отправился искать переправу на реке, а мы оставались на равнине. Отряд Багофана заметил нас с холмов. Они прятались за лесом, поэтому мы не заметили их вовремя. Когда за нами началась погоня, мой конь, угодил передней ногой в нору суслика и свалился наземь. Ну и я вместе с ним.- Митридат широко улыбнулся, блеснув белыми зубами.
– Кто был с тобой еще, кроме Тирибаза?
– Сисина и Моаферн.
– Эти негодяи помогли бежать Тирибазу, над которым висело подозрение в отравлении твоего отца,- сурово произнесла Лаодика.- Они же вместе с Тирибазом выкрали тебя, сын мой. Эти люди всегда ненавидели меня. Представляю, какими словами они отзывались обо мне, желая сделать тебя, Митридат, моим заклятым врагом.
Лаодика перестала вытирать сына полотенцем и заглянула в его чистые голубые глаза. Все же как он похож на отца и на нее! Как величаво держится. Вот что значит царская кровь!
– Ты рад, что вновь обрел свою мать?- любуясь сыном, спро сила царица.- Ты не держишь зла на меня?
Вместо ответа Митридат заключил Лаодику в объятия такие крепкие, что у нее перехватило дыхание.
«А он и впрямь необычайно силен!»- восхищенно подумала царица.
За ужином Лаодика сидела напротив Митридата, продолжая осторожно расспрашивать его:
– Ты помнишь своего брата?- Митридат утвердительно кивнул, жуя айву.- Во дворце ему дали прозвище Добрячок. Забавно, правда? Вот он обрадуется твоему возвращению.
Затем Лаодика упомянула о сестрах Митридата.
– Признайся, Митридат, ты наверно уже не помнишь, как они выглядят? Вероятно, забыл даже их имена?
Митридат отложил сладкий пирог и взглянул на мать, что-то припоминая.
– Мою старшую сестру зовут Лаодика. Я помню, как она учила меня читать,- неторопливо вспоминал Митридат.- Другую сестру зовут Антиоха, она была любимицей отца. Всегда такая веселая! Следующая по возрасту идет Статира. С ней мы часто ссорились, и она царапала меня ногтями, как дикая кошка.- Митридат улыбнулся.- Потом идут младшие сестры- Роксана и Ниса.
Обе похожи на отца, особенно Ниса. Я не ошибся, мама? Лаодика смахнула с глаз слезы и с улыбкой кивнула:
– Все верно, сын мой. Ты не ошибся. Завтра ты увидишь брата и сестер.
Митридат снова принялся за еду, таких вкусных яств ему не приходилось пробовать в своих скитаниях. Он с жадностью поглощал все, что стояло перед ним на столе. Съедал и то, что приносили на подносах молодые рабыни, бросавшие на юношу, уплетавшего за обе щеки, любопытные взгляды. Выпив три полные чаши виноградного вина, Митридат слегка захмелел, у него на щеках загорелся яркий румянец.
Высохшие волосы завились у него пышными кудрями. Глаза блестели от обильных возлияний, отчего бывший беглец преобразился, будто распустившийся цветок.
Лаодика пожирала сына восхищенным взглядом. Такой сильный и красивый! Сомнения больше не мучили царицу: конечно, это ее Митридат. Иначе и не может быть. Вот только Гистан отчего-то не разделяет ее радости: маячит со своим хмурым лицом!
– Ступай прочь, Гистан,- сказала евнуху Лаодика. Гистан неохотно подчинился.
– Выпьем еще вина, сын мой, и возблагодарим богов, соединивших нас вновь назло нашим врагам.- Царица подставила свой кубок виночерпию.
Подставил и Митридат свою чашу под струю янтарного вина. Это вино- не чета той кислятине, что доводилось ему пить в бедных хижинах пастухов и охотников.
– Я не раз мысленно просил Ахурамазду помочь мне вернуть
ся в Синопу,- признался матери Митридат, осушив свою чашу,- но я не предполагал, что Светлый Бог сделает это таким образом. Лаодика отставила недопитый кубок, взглянув на сына с неудовольствием.
– Так ты молился в горах этому дикому богу, позабыв наших эллинских богов?! Стыдись, Митридат! Ты потомок македонских и сирийских царей, не пристало тебе взывать о помощи к божеству варваров.
– Тирибаз говорил мне, что по отцу мой род восходит к знатному персу Отане, сыну Сухры, который вместе с пятью сообщниками в давние времена помог Дарию, сыну Гистаспа, захватить персидский трон,- как бы в оправдание молвил Митридат, опустив глаза.- Поэтому я и молился божествам персов, поскольку понтийские цари- преемники царей персидских. Так рассказывал мне Тирибаз.
– «Про моих предков Тирибаз тебе, конечно, не рассказывал,- усмехнулась Лаодика.- А между тем именно мои предки некогда сокрушили царство Ахеменидов, на месте коего возникла обширная держава Селевкидов. Так чьи родоначальники выше и достославнее- мои или твоего отца?
Митридату не хотелось огорчать свою красивую мать, и он сказал, что ее предки выше и достойнее отцовских. Лаодика просияла.
– Я вижу, Тирибаз порядком забил тебе голову своими бреднями, сын мой,- говорила царица, провожая Митридата в его опочивальню.- Придет время, я поведаю тебе о твоем славном деде с моей стороны и об основателе династии Селевкидов, непобедимом Селевке Никаторе (что означает «победитель»). Разве может сравниться с ними какой-то Отана? Даже смешно говорить об этом!
Мать и сын, оба захмелевшие, остановились у дверей в опочивальню.
Лаодика пожелала сыну приятных снов, лаская кокетливым взглядом. Она опиралась на руку Митридата и не торопилась уходить. Запрокинув голову, царица несколько раз провела языком по своим открытым устам, призывая сына к поцелую.
Служанки, сопровождавшие царицу, смущенно опустили глаза.
Лаодика, заметив, что присутствие рабынь делает Митридата несмелым, раздраженно махнула на них рукой: «Уйдите!» Они бесшумно исчезли.
Светильник, стоящий на бронзовой подставке между двух колонн, вдруг замигал, масло в нем зашипело. Узкий коридор в его неярком свете стал более похож на склеп.
Лаодика запустила руку в юношеские кудри, мягко сближая его голову со своей. Ее грудь учащенно вздымалась.
Увидев совсем рядом эти полузакрытые колдовские глаза с трепетными ресницами, алебастрово-белый лоб, алый приоткрытый рот, Митридат потерял самообладание и приник губами к материнским устам. Вино и благовония кружили ему голову, все тело пронизали возбуждающе-волнительные искры. Такого с ним еще не бывало.
Лаодика продлила поцелуй, обвив шею сына руками и не в силах бороться с нахлынувшим на нее плотским вожделением. Привычка ублажать свои капризы сыграла с подвыпившей царицей, истомившейся по мужским ласкам, дурную шутку. Очарованная Митридатом, она в этот миг была способна воспринимать лишь его мужскую сущность, но никак не свое с ним родство.
Внезапно появившийся евнух Гистан властной рукой разнял целующихся. Оттолкнув к стене Лаодику и отворив Митридату дверь в спальню, он с ворчливой язвительностью произнес, словно перед ним были расшалившиеся дети:
– Мне кажется, вы увлеклись. Между тем уже далеко за пол ночь, и вас давно дожидаются мягкие ложа. Митридат с пылающим лицом попятился и скрылся в спальне. Евнух преградил дорогу Лаодике, которая хотела последовать за сыном.
– Одумайся, царица!- прошипел он.- Ты ведешь себя как куртизанка!
– Ты возомнил себя равным мне, скопец?- сверкнула глазами Лаодика и сорвала с головы диадему.- Тогда надень хотя бы вот это, чтобы твой облик соответствовал твоим словам! Или я не вольна поступать как хочу у себя во дворце!,
– Всему есть предел, царица,- назидательно промолвил Гистан.
– В том числе моему терпению,- воскликнула Лаодика.- Прочь с дороги! Не тебе влезать в отношения женщины и мужчины, ибо ты сам- ни мужчина, ни женщина.
Царица обеими руками вцепилась в одежду евнуха и отшвырнула его в сторону. Снедавшее ее нетерпеливое желание придало Лаодике сил.
Видя такое помутнение разума царицы, Гистан больше не пытался удерживать ее, лишь процитировал ей вослед строку из «Медеи»: – Какое зло вы сеете, Эроты!..
Повалившись на широкое ложе под кисейным балдахином, Митридат еще какое-то время слышал возню и раздраженные голоса за дверью. Потом он провалился в забытье, как в черную яму.
Ему снился удивительный сон, словно продолжавший бывшее с ним наяву. Он плыл нагим по теплым волнам, и рядом с ним плыла восхитительная белокожая женщина с большими глазами. Ее обнаженное тело было прекрасно, ее уста целовали его точь-в-точь, как это делала мать у входа в спальню.
Незнакомка и внешне очень напоминала царицу. Это пробуждало в юноше противоречивые чувства: он разрывался между стыдом и соблазном. По мере того как обладание этой женщиной доставляло ему неизведанное доселе наслаждение, Митридат старался продлить эти сладостные мгновения, сливаясь воедино с упругой женской плотью.
Иногда он вздрагивал, чувствуя запахи и слыша звуки, приходя в себя после потока непередаваемых ощущений и видя под собой раскрасневшееся женское лицо с разметавшимися волосами, до боли знакомое и родное. Ему делалось страшно от того, что он бесстыдно соединился своим естеством с чревом породившей его женщины. Что он вот уже сколько времени предается кровосмесительной связи!
«Я сплю или нет?»- мысленно спрашивал себя Митридат, не сознавая, что произносит это вслух.
«Ты спишь, мой мальчик,- шептал в ответ материнский голос.- Это всего лишь сон. Не переживай. Только во сне возможно такое!»
Митридат, страшно волнуясь от такого единения с материнским телом, начинал было просить прощения за свою ужасную дерзость, но голос Лаодики ласково успокаивал его: «Не надо слов, сын мой. Не надо слов… Мне приятны всякие проявления твоей любви ко мне, а такие особенно. Продолжай же!.. Продолжай!..»
Повинуясь не столько этим словам, сколько необузданной страсти, заполнившей все его существо, Митридат с новой силой окунался в блаженство, боясь одного, что сон вот-вот закончится. Дивный, восхитительный и такой осязаемый сон!
На рассвете, бесшумно ступая мягкими башмаками, в опочивальню вошел Гистан.
Он остановился возле ложа, на котором среди смятых одеял и простыней в самых недвусмысленных позах лежали мать и сын. Оба крепко спали, обняв друг друга. Белая согнутая в колене нога Лаодики с округлой лодыжкой покоилась на загорелом животе Митридата, а ее голова лежала у него на плече. Сон, видимо, одолел обоих лишь под утро.
Евнух скорбно покачал безбородой головой в круглой шапочке и принялся будить Лаодику. Это удалось ему не сразу.
Наконец царица открыла глаза и села на постели. На ее опухшем заспанном лице темнели пятна размазанной сурьмы. Растрепанные волосы топорщились на голове. Она угрюмо взглянула на евнуха и немного сиплым голосом промолвила:
– Не тебе судить меня, Гистан. Я знаю, что порочна и легкомысленна. Когда-то соблазнила младшего сына, теперь вот старшего…
Лаодика тяжело вздохнула, подавив зевок тыльной стороной ладони.
– Я распорядился приготовить тебе горячую ванну, госпожа,- негромко сказал Гистан, глядя в пол.
– Благодарю,- сказала Лаодика. Она встала и завернулась в простыню.
Гистан поднял с пола платье царицы, ее сандалии, золотые украшения. Он отошел к двери и там ждал Лаодику.
Перед тем как покинуть спальню, царица задержалась над спящим сыном.
– Завидую той женщине, что будет его женой,- промолвила она и накрыла Митридата одеялом.
Гистан удивленно посмотрел на прошедшую мимо него Лаодику с простыней на плечах, вышел за ней следом и прикрыл за собой дверь. Лаодика сразу направилась в купальню.
Гистан, отдав ее вещи служанкам, отправился в трапезную на мужской половине дворца. Наступило время завтрака.
За столом с главным евнухом, как всегда, сидели Мнаситей и Дионисий.
– Как спалось, Гистан?- спросил секретарь, заметив у того сердитое выражение лица.
– Какой тут сон, когда Митридат во дворце,- посетовал Гистан. Его сотрапезники сразу догадались, что евнух имеет в виду старшего сына Лаодики.
– Надеюсь, царица поладила с Митридатом?- поинтересовался Мнаситей.
– О да!- ядовито усмехнулся Гистан.- Мать и сын достигли полнейшего единения, клянусь Гелиосом!
Митридат, пробудившись, сначала не мог понять, где он находится и почему у него такая тяжелая голова. Постепенно события прошедшего дня восстановились у него в памяти: как его везли связанного по вечерним улицам Синопы, потом вели по переходам дворца, заковали в цепи… Вспомнилась мать, беседа с ней за столом. Попутно в голове Митридата промелькнули смутные образы евнухов и служанок, приготовлявших ему ванну и прислуживавших за ужином. Он еще так много пил вина, такого сладкого и бодрящего!
Эта столь непривычная тупая боль в коленях и с внутренней стороны бедер, эта усталость в мышцах говорили только об одном- всю ночь с ним была женщина. Он пытался вспомнить ее лицо, что она говорила, как ее зовут. Но перед его мысленным взором все время возникала лишь одна женщина- царица Лаодика, его мать. Причем она вспоминалась Митридату и в одежде, и без нее!
«Неужели я провел ночь с собственной матерью?!- пришел в ужас Митридат.- Этого не может быть! Я помню, что за ней приходил евнух и мы расстались у дверей в спальню. Мы еще так упоительно поцеловались при расставании. Потом я лег и сразу заснул».
Митридат мучительно копался в мыслях, ища ответа на столь чудовищный вопрос.
Вдруг на него снизошло озарение. И сразу стало легче дышать. Ему же снился сон! Таких снов у него раньше не бывало. Во сне он обладал красивой женщиной, удивительно похожей на его мать. Ему еще так не хотелось просыпаться!
Но оглядев постель, Митридат сразу понял: то сладостное обладание происходило не во сне, а наяву. Прямо под собой Митридат обнаружил женский браслет, украшенный головой медузы Горгоны, такой он видел на руке у царицы Лаодики! И это рассыпавшееся ожерелье из бериллов было у нее на груди! Сладостный сон превратился в ужасную явь!
Митридат решил, что ночью мать пришла зачем-то к нему. Он же спьяну набросился на нее и обесчестил. Царица не стала звать на помощь, не желая выставлять в дурном свете своего недавно обретенного сына. Когда Митридат уснул, она тихонько встала и ушла в свою спальню, случайно оставив на ложе браслет и ожерелье.
У Митридата стало так гадко на душе, что будь у него под рукой меч, он без раздумий покончил бы с собой. Не зная, как посмотреть матери в глаза после всего случившегося, какими словами оправдать свой дикий поступок, Митридат терзался, не смея носа высунуть из спальни.
Солнце было уже высоко, когда евнух Гистан зашел за ним, приглашая на трапезу с царицей Лаодикой.
– Но сначала, полагаю, тебе не мешало бы ополоснуться, друг мой,- заметил евнух и как-то странно посмотрел на Митридата.
Митридат не стал возражать, найдя в этом пусть недолгую, но отсрочку. Так осужденный на казнь благодарит богов и людей за день и час, продлевающий ему жизнь.
Омывшись теплой водой и надев свежий хитон, пахнущий мирром, Митридат вступил в небольшой зал, где он уже угощался накануне поздно вечером.
Царица Лаодика блистала какой-то удивительной роковой красотой. Тени, искусно нанесенные у глаз, делали томным и завораживающим ее взгляд. На лбу и висках переливались блестящие блестки. Кожа на лице отливала матовой белизной, в ушах покачивались золотые серьги с рубинами. Волосы царицы покрывала тончайшая вуаль, наброшенная поверх диадемы.
На ней был просторный гиматий, достаточно прозрачный, позволяющий нескромному взгляду узреть все прелести этой красивой женщины.
Митридат, залившись краской стыда, отвесил матери низкий поклон. Ему казалось, что рабы и евнухи, стоящие вокруг, взирают на него с презрением и любопытством.
Лаодика ласково приветствовала сына и, подозвав к себе, запечатлела у него на лбу нежный поцелуй. Затем усадила Митридата рядом с собой.
– Как тебе спалось, мой милый?- расспрашивала она.- Что снилось?
Ее глаза, такие большие и жгучие, поглядывали сбоку на Митридата. Когда же ее рука, унизанная перстнями, слегка поправила нечесаные космы юноши, он вздрогнул и так и не осмелился поднести ко рту взятое с подноса яблоко.
– Что с. тобой?- понизив голос, спросила царица.- Ты не болен?
– Н-нет,- с усилием выдавил из себя Митридат, не смея взглянуть на мать, сидевшую так близко от него и источавшую тончайший аромат восточных притираний.
– Ты не ответил на мой вопрос: тебе снилось что-нибудь?- напомнила царица.
Митридату стало трудно дышать, уши и лицо у него полыхали огнем. Так и есть, он надругался над матерью- над этой самой красивой женщиной на свете!- и она хочет теперь допытаться у него, помнит ли он, ее сын, что вытворял с ней на ложе прошлой ночью. А может, она желает облегчить терзания Митридата, выдав его пьяную выходку за сон?
– Отвечай же, не бойся,- шепнула Лаодика, слегка встряхнув сына за руку.- Ты не мог спать в эту ночь без сновидений! Уловив в голосе матери ободряющие нотки, Митридат решился.
– Мне стыдно говорить об этом,- пролепетал он, тиская в ладонях яблоко, так что из него брызгал липкий сок,- но я действительно видел совершенно дикий сон.
– В чем же состояла его дикость?- тут же спросила Лаодика.
– Я был пьян и не совсем отчетливо все помню,- лепетал Митридат, оставив в покое раздавленное яблоко.- Мне казалось, что… То есть, я плохо соображал ночью и думал, что все это мне снится…
– Что- «это»?- безжалостно вставила Лаодика.
Митридат вздохнул поглубже, но не смог ничего вымолвить. Даже сказать такое было выше его сил!
Лаодика одним решительным жестом заставила удалиться всех слуг и служанок. Лишь Гистан остался стоять там, где стоял, скрестив руки на груди. Лицо старшего евнуха было бесстрастно.
– Ну же! Я жду.- Лаодика вновь встряхнула сына за руку.
И Митридат еле слышным голосом поведал, что ночью обладал матерью как женой, потеряв рассудок от вина.
Лаодика остановила сына, начавшего страстно молить ее о прощении, соглашавшегося принять любую кару.
– Полно, Митридат!- сказала она.- Это был сон. Всего лишь сон! Такое снится иногда, поверь мне.
– Я тоже думал, что мне это снится,- промолвил Митридат, впервые осмелившись взглянуть на мать,- но утром на ложе…
– Я знаю,- прервала его Лаодика.- Ты нашел мое ожерелье и браслет. Так?
Митридат кивнул.
– Мне не следовало приходить к тебе ночью, сын мой,- скорбным голосом произнесла Лаодика, погладив Митридата по руке.- Мы оба выпили слишком много вина вчера. Ты напрасно казнишь себя, мой милый. В случившемся между нами только моя вина, свидетель- Зевс. Не возражай!.. И не оправдывайся!.. Будем считать, что нам обеим привиделся, скажем так, странный сон. Забыть об этом мы, пожалуй, вряд ли сможем, зато в наших силах не разрушать возникшего между нами доверия, терзая себя такими воспоминаниями. Давай постараемся и в дурном отыскать хорошие стороны, дабы жить в мире со своей совестью. Ты согласен со мной?- Лаодика заглянула сыну в глаза.
Митридат кивнул еще раз.
– Вот и чудесно!- Лицо царицы на миг озарилось улыбкой.- Ты знаешь, наверное, про обычай персов, перенятый ими у мидийцев, по которому в среде царственных родственников не считается зазорным заключать браки между кровно близкими людьми. Отец может жениться на дочери, брат на сестре, сын на матери…
Митридат слышал о таком обычае от Тирибаза, поэтому молча покивал головой.
– Так вот,- продолжила царица, стиснув руку сына в своей,- будем считать, что этой ночью мы с тобой ненадолго вступили в такой брак. Надеюсь, тебе понравилась брачная ночь со мной?
– О да!- невольно сорвалось у Митридата, и он снова густо зарделся, Лаодика была польщена и не скрывала этого.
– Ты тоже был великолепен, сын мой!- прошептала она, наградив Митридата пылким взглядом из-под опущенных ресниц. Ее рука еще крепче сжала его пальцы.
От этого пожатия и взгляда, от услышанных слов голова бедного юноши пошла кругом, сердце заколотилось у него в груди. Так он желанен своей матери! И от близости с ним она вынесла не только горечь позора, но и наслаждение!
Осознание этого наполнило душу Митридата сладостью и страхом, ибо в этот миг он явственно ощутил, насколько ему желанна сидящая рядом женщина.
Находясь в плену столь кощунственных мыслей, Митридат мало ел, совсем не пил вино и часто отвечал невпопад на вопросы Лаодики.
Повинуясь воле царицы, слуги и служанки снова наполнили покой своей бесшумной расторопной суетой. Подавали новые кушанья, подносили большие фиалы с водой для ополаскивания рук.
Три рабыни-египтянки пели протяжную песню, подыгрывая себе на необычных струнных инструментах. Слова песни были непонятны Митридату, хоть он за время скитаний выучил несколько языков горных племен и знал немало слов из других наречий.
«Наверное, это египетская песня»,- подумал Митридат.
С коренными египтянами ему встречаться не приходилось, хотя он встречал купцов из Египта. Все они были греками либо иудеями. После воцарения в долине Нила македонской династии Птолемеев коренным жителям этой страны достались в удел лишь тяжелые полевые работы, строительство и ремесла. Только жреческая каста сохранила свои привилегии и при Птолемеях.
В Египте довелось побывать Моаферну, когда он был чуть старше Митридата. От него-то Митридат и узнал о чудесах и богатстве этой далекой страны, окруженной раскаленными пустынями.
В разгар трапезы евнух Гистан куда-то исчез, но вскоре появился, приведя с собой стройного светловолосого юношу, почти мальчика. Лаодика при виде него шепнула Митридату:
– А вот и твой брат. Обними его!
Митридат поднял голову и встретился глазами со спутником Гистана.
Мальчик своей белоснежной кожей, длинными вьющимися волосами, глазами, совсем как у матери, более походил на девчонку. Митридат не дал бы ему и пятнадцать лет, таким хрупким и воздушным он ему показался.
Старший брат подошел к младшему и неумело прижал к груди. Братские объятия, видимо, получились слишком сильными, поскольку Митридат-младший невольно ойкнул, оказавшись в тисках могучих рук.
– Сядьте подле меня, дети мои,- позвала братьев Лаодика.
Оба Митридата повиновались, усевшись так, как пожелала царица,- по краям от нее.
Юноши ничего не ели, разглядывая друг друга. В глазах у обоих сквозили удивление и некое смущение, когда не знаешь, как нужно выказывать радость от встречи, даже если ее нет. Музыка смолкла.
В трапезной некоторое время был слышен лишь мягкий голос Лаодики, старавшейся разговорить своих молчаливых чад. Царица припоминала потешные истории из их детства, перечисляла любимые игрушки, называла по именам кормилиц, водившихся с обоими царевичами. Она улыбалась, дотрагиваясь то до руки одного, то до кудрей другого.
Митридат-младший, преодолев робость, все чаще отвечал на вопросы матери, смеялся над ее шутками и пробовал сам расспрашивать старшего брата.
Однако односложные ответы Митридата-старшего и его замкнутый вид подавляли все попытки сближения.
Лаодика все видела и все понимала. Ей пришлось пойти на хитрость и заведомую ложь, сказав своему младшему, что его старший брат недомогает. Благодаря этому Митридат-старший смог, наконец, покинуть застолье и уединиться там, где накануне он провел столь бурную ночь. Спустя час туда же пришла Лаодика. Она была одна. Между сыном и матерью произошел короткий разговор.
– Где мои украшения?- спросила царица.
Митридат извлек ожерелье и браслет из золы в потухшей жаровне и молча протянул Лаодике.
Царица взяла драгоценности и пытливо посмотрела на сына. Видя, что Митридата смущает одно ее присутствие, Лаодика направилась к двери.
Прежде чем уйти, она сказала:
– Ты навестишь своих сестер?- И после кивка Митридата добавила:- Сегодня или завтра?
– Я хотел бы сегодня,- ответил Митридат.
– Гистан проводит тебя к ним, я распоряжусь. Меня, к сожалению, ждут дела государства.
По красивому лицу царицы промелькнула тень сожаления. Помахав сыну рукой, она скрылась за дверью.
Оставшись один, Митридат сел на скамью и обхватил голову руками. Он гнал от себя нечестивые мысли, но ему показалось, что в прощальном взгляде матери было что-то непристойное, что-то такое, что горячит ему кровь!
«Нет! Не может быть,- твердил себе Митридат.- Мне почудилось. Ведь мы же обо всем только что договорились. Мы же условились считать случившееся между нами данью древнему обычаю персов. И больше такое не повторится. Не должно повториться!»
Уверив себя в своей ошибке, Митридат немного успокоился. Однако настроение его от этого не улучшилось. Чудовищность содеянного продолжала давить на него страшной тяжестью.
Дела у Лаодики не ладились, и заботы о государстве волновали ее меньше всего в этот день, наполненный впечатлениями с самого утра. В результате с сокровищехранителем пришлось разговаривать царскому секретарю Дионисию, благо это ему было не в первый раз. И с гаушакой Гергисом, не сумевшим переловить всех тех, кто сопровождал скитальца Митридата, разговаривали в основном Мнаситей и Багофан, который, несмотря на рану, проявлял рвение в государственных делах.
Царица, лениво выслушав объяснения Гергиса, удалилась в свои покои, сославшись на головную боль.
– Такая же боль появится в скором времени и у нас, друзья,- многозначительно заметил Мнаситей после ухода Лаодики,- покуда Митридат будет пребывать во дворце. Этот юноша далеко не так прост, как кажется. Кто знает, что кроется за его сыновней привязанностью.
– Неужели царица не распознает своего сыночка?-высказался Гергис, понизив голос.- Она ведь неглупая женщина!
– К сожалению, Лаодика очарована Митридатом, а это верный признак, что чувства в ней довлеют над разумом,- мрачно промолвил
Мнаситей.- Если Митридат не глуп, он попытается воспользоваться этим, чтобы захватить трон своего отца. Чем это может грозить всем нам, вы знаете.
– Надо помочь царице разочароваться в сыне,- сказал Багофан, более остальных беспокоясь за свое будущее: он столько времени гонялся за Митридатом.
– А может, женить Митридата на одной из твоих дочерей?- спросил вошедший в комнату Дионисий.- Такое родство привяжет беспокойного сыночка Лаодики к нам, и он порвет связи с отщепенцами, засевшими в горах, и со смутьянами в Амасии. Все равно перебить и тех и других мы не сможем при всем желании. Так хотя бы вырвем знамя из их рук!
Вельможи, все трое, с удивлением взглянули на секретаря, стоящего перед ними с навощенной дощечкой в руках. Первым отреагировал Мнаситей.
– Мудрый совет, клянусь Зевсом!- рассмеялся он и похлопал Багофана по плечу.- Такая уздечка, пожалуй, смирит старшего сына Лаодики. Как думаешь, Багофан?
Багофан с сомнением покачал головой, но ничего не ответил. Промолчал и Гергис, по своему обыкновению решив обдумать это наедине с самим собой.
Между тем тот, о ком они говорили, в это время шел дворцовыми переходами вместе с Гистаном в покои своих сестер.
Своих младших сестер, Роксану и Нису, Митридат увидел в небольшом внутреннем дворике, обнесенном крытой колоннадой.
Девочки качались на качелях и не сразу узнали в широкоплечем статном юноше с загорелым лицом и спутанными кудрями своего старшего брата.
Когда Гистан сказал им, кто перед ними, сестры перестали качаться на кипарисовой доске и робко приблизились к Митридату. Обе разглядывали юношу с затаенным любопытством, подталкивая вперед одна другую.
Тринадцатилетняя Роксана была долговяза и нескладна. Ее длинные черные волосы были уложены в прическу, какие носят эллинки, но прическа успела растрепаться, и густые темные локоны свешивались ей на худенькие плечи с выступающими ключицами, будто лошадиная грива. Большой выдающийся вперед нос, доставшийся ей в наследство от отца, как и цвет волос, портил лицо девочки, на котором лучились одухотворенные зеленовато-голубые глаза под красиво изгибающимися бровями. Взгляд этих не по-детски серьезных глаз сразу привлек внимание Митридата.
У одиннадцатилетней Нисы в отличие от белокожей Роксаны была более смуглая кожа, но волосы у нее были светлее. Перехваченные сзади тесьмой, они мягкими волнами обрамляли круглое лицо девочки со слегка вздернутым носом и выступающими скулами. Ее чуть раскосые карие глаза были наивны и немного кокетливы. С пухлых губ не сходила простодушная улыбка. В то время как тонкие бледные губы Роксаны почти все время были плотно сжаты.
Сестры были одеты в короткие греческие хитоны: Роксана в желтый, Ниса в голубой. Такое одеяние лишь подчеркивало стройность одной и более округлые формы другой.
Младшая была более живая и непосредственная, она и начала первая расспрашивать Митридата. Надолго ли он у них? Где столько лет пропадал? Нравится ли ему в Синопе?
Митридат охотно отвечал на вопросы Нисы, ожидая, когда же с ним заговорит Роксана.
Наконец и Роксана спросила Митридата о чем-то давнем, видимо, запомнившемся ей еще с той поры, когда Митридату было двенадцать лет, а ей восемь.
Митридат с трудом вспомнил этот эпизод из далекого детства, поразившись тому, как цепко хранит в сердце чуткая Роксана благородный порыв своего брата, защитившего ее от злой собаки.
Смешливая Ниса стала дергать Митридата за плащ, привлекая его внимание к себе. Она спросила какую-то заведомую глупость и сама же засмеялась над этим.
Митридат неловко улыбнулся, не зная, отвечать или нет.
Его выручила Роксана, спросив:
– Где мама поселила тебя?- И, выслушав сбивчивые объяснения брата, добавила с улыбкой, впервые появившейся у нее на устах:- Жди, мы придем к тебе в гости! Будешь ждать?
Митридат согласно кивнул головой.
При прощании Роксана поцеловала брата совсем по-взрослому, слегка прикрыв глаза ресницами и склонив голову набок. Ее бледные щеки чуть-чуть порозовели, когда губы Митридата всего на миг коснулись ее несмелых губ.
Ниса, стесняясь, чмокнула Митридата в щеку и сразу же убежала.
Покидая дворик, Митридат оглянулся.
Роксана стояла у мраморной колонны, увитой плющом, и глядела ему вслед, прикрыв ладонью глаза от солнца.
Статира сидела перед бронзовым зеркалом, а молодая рабыня расчесывала ей волосы костяным гребнем, когда в дверях появился Гистан. Госпожа и служанка, оживленно о чем-то болтавшие, враз умолкли. Затем Статира неприязненно бросила Гистану: – Чего тебе? Говори поскорее и убирайся! Евнух с усмешкой поклонился и отступил в сторону. Статира увидела Митридата.
С ее уст сорвался возглас изумления. Мрачная надменность сменилась бурной радостью, так что сияющие девичьи глаза мгновенно преобразили эти дивные черты.
Вскочив со стула и отпихнув служанку, Статира заключила Митридата в объятия. Ее пушистые каштановые волосы щекотали ему лицо. Митридат совершенно растерялся от столь крепких объятий и запаха этих мягких волос, укрывающих спину Статиры.
Когда Статира расцеловала его в обе щеки, он и вовсе смутился. Статира в его детских впечатлениях запомнилась Митридату драчливой и неприступной. И вдруг- такая встреча!
Гистан деликатно удалился, уведя хлопающую глазами служанку за собой.
Брат и сестра остались одни.
Статира торопливыми движениями сбросила в кучу свои платья и покрывала, разложенные по всей комнате. Она пригласила Митридата сесть в кресло с изогнутой спинкой, сама устроилась рядом на стуле, не выпуская руку брата из своей.
Последний раз Митридат видел Статиру, когда ей только исполнилось тринадцать лет. Теперь Статире было восемнадцать.
Она была безупречно сложена, высока ростом. Кожа оливкового оттенка, казалось, излучала тепло. Глаза, заметно удлиненные к вискам, напоминали глаза пантеры, их светло-карий цвет лишь подчеркивал яркую белизну белков. Это же подчеркивали черные изогнутые ресницы. Прямой материнский нос удивительно гармонировал с красиво очерченными губами и темными бровями вразлет. Всегда тонкие черты лица Статиры теперь обрели чуть заметную округленность, во взгляде помимо прежней дерзости появилась некая томность.
На девушке был длинный синий халат из тонкой шерсти, наброшенный прямо на голое тело. Наспех запахнутый спереди, он открывал Митридату ложбинку между двух упругих грудей, подрагивающих при каждом резком движении, и очертания которых легко угадывались под тонкой тканью.
Статира оставалась такой же стремительной и непоседливой. Она заставила пересесть Митридата сначала к столу, потом к окну, усаживаясь там же вместе с ним, словно какая-то сжатая пружина постоянно побуждала ее к действию.
Она восхищалась красотой Митридата, его статью, вьющимися волосами, то заходя к нему сзади и кладя руки на плечи, то прижимаясь щекой к его щеке.
– Я знала, что ты вернешься,- молвила она.- Я верила в это. Сколько раз я молила богов помочь тебе возвратиться домой, мой любимый брат! Боги услышали мои мольбы!
– Вообще-то, меня привезли в Синопу пленником,- сорвалось у Митридата,- и моя судьба пока еще не решена, сестренка. Мне кажется, здесь есть люди, которые не рады моему возвращению.
– Возможно, это так,- успокаивала его Статира,- но властвует в Синопе наша мать. Она не даст тебя в обиду. Ты же наследник трона, так как старший сын. Мама столько раз сокрушалась, что твой младший брат все никак не взрослеет и не в состоянии принять на себя тяжесть государственных забот. Ты видел своего братца?
Митридат кивнул.
– Ну и что скажешь?
– Похож на девчонку.
– Наша мать сама довела его до такого состояния, постоянно носясь с ним, оберегая от болезней и увечий, наряжая в женские наряды, когда Митридат был маленьким. Благодаря излишней материнской заботе, наш младший брат не умеет ни плавать, ни скакать верхом, ни бросать дротик. Он не посещает гимнастический зал, хотя считает себя эллином и потомком македонских царей. Его любимые занятия- объедаться сладостями и щипать служанок пониже спины. Теперь, когда ты снова с нами, Митридат, я думаю, забот у нашей матери поубавится.- Стати ра с улыбкой взъерошила густые кудри брата.- Какой же ты все-таки красивый!
Митридат довольно долго пробыл у Статиры, находясь в плену ее очарования, наслаждаясь ее вниманием.
Уже расставаясь у двери, когда Статира глядела Митридату прямо в глаза, обвив руками его шею, он, волнуясь, прошептал:
– С твоей красотой, сестренка, не сравнится даже богиня Ма! Брови Статиры удивленно приподнялись, она переспросила:
– Ма?..
– То есть я хотел сказать, с тобой не сравнится сама Афродита,- тотчас поправился Митридат, вспомнив, что в Синопе поклоняются эллинским богам.
– Приятно слышать такое,- промолвила Статира и обворожительно улыбнулась.
Она без тени смущения позволила Митридату поцеловать себя в шею и в соблазнительную ложбинку между грудей, при этом слегка задержав его склоненную голову.
После объятий и поцелуев Статира негромко поведала брату, каким образом он сможет встретиться с ней или передать тайное послание, не прибегая к помощи Гистана.
– Остерегайся этого человека!- самым серьезным тоном предупредила Митридата Статира.
Митридату самому старший евнух сразу чем-то не понравился. Может, он почувствовал, какой огромной властью обладает человек с желтым, как пергамент, лицом. А может, его насторожили таинственные темные глаза Гистана, этот скопец всегда так пристально наблюдает за ним, это неспроста. Предупреждение Статиры только уверило Митридата в том, что Гистан опасный человек и с ним надо держать ухо востро!
Антиоха, другая старшая сестра Митридата, сама выбежала к нему навстречу, по-видимому, осведомленная Гистаном. Схватив брата за руку, Антиоха затащила его в свои покои, разделенные с покоями Статиры узким коридором, изгибающимся под прямым углом, и двумя десятками ступеней, ведущих наверх. Комнаты, занимаемые Антиохой, находились на втором этаже огромного здания.
– Сколько можно разговаривать с безмозглой Статирой!- изобразила притворное возмущение Антиоха, поворачивая Митридата и так и эдак перед собой.- В детстве вы были не очень-то дружны с ней. Покажись-ка, братец. Покажись! Тебя не узнать, клянусь Герой. Вылитый Геракл!- Антиоха засмеялась, обнажив белоснежные ровные зубы.
– А я?- тут же полюбопытствовала она.- Я сильно изменилась за пять лет? Ответь мне, только честно!
Антиоха с улыбкой погрозила Митридату пальцем.
– Тебе разве двадцать лет, Антиоха?- изобразил удивление Митридат.- Тебе не дашь столько. Клянусь Ахурамаздой, совсем не дашь!
– А сколько ты мне дашь?- Антиоха хитро прищурилась, пряча улыбку.
– Как и раньше, пятнадцать лет,- ответил Митридат.- Годы обошли тебя стороной, сестра.
Антиоха игриво толкнула Митридата.
– Как был льстецом, так и остался! Выглядеть все время пятнадцатилетней я бы не хотела.
Они уселись друг против друга на мягкие сиденья без спинок, обтянутые леопардовыми шкурами.
Первые мгновения молчали, не находя слов от столь неожиданной встречи. Она и не предполагала, что ее маленький брат превратится в такого силача и красавца. Он и не думал, что его пятнадцатилетняя сестра-зазнайка вырастет в столь женственный цветок.
– Антиоха, у тебя волосы, кажется, были светлее,- произнес наконец Митридат, любуясь сестрой.- Ты покрасилась, что ли?
– Нет,- Антиоха грациозно тряхнула завитыми локонами,- сами потемнели. Мне не идет, по-твоему?
– Ну что ты! Очень идет!
– А этот пеплос?- Антиоха провела рукой по своему длинному одеянию, перетянутому в талии поясом.
– Ты в нем просто прелесть!
– Смотри, какие перстни подарила мне мама. Красивые, правда?- Антиоха протянула Митридату свою левую руку.
Митридат стал рассматривать перстни с сапфиром и гранатом, отметив про себя, насколько женстваенны и грациозны все движения Антиохи. Это было заметно в ней вив более юные годы. Недаром мать настаивала на обучении ее греческим танцам.
– Значит, ты у нашей матери любимая дочь?- спросил Митридат.
– Любимой была и остается Лаодика, хоть она сейчас в Каппадокии,- вздохнула Антиоха и, сняв перстни, убрала их в ларец из слоновой кости.
Для этого ей пришлось встать и сделать несколько шагов до низенького стола возле курильницы, источающей ароматный дымок.
– Ты не забыл Лаодику?- не оборачиваясь, спросила Антиоха.- Наша сестрица-точная копия нашей мамы, какой она была в юности. Помнишь камею с ее изображением, подаренную нашему отцу ее отцом? Я была бы счастлива, если бы обладала хотя бы половиной той красоты, какой обладает наша старшая сестра. В жизни всегда так: кому-то все, а кому-то ничего.
Антиоха снова вздохнула.
– Зато ты красиво танцуешь и у тебя такие славные маленькие пальчики,- перечислил Митридат то, что ему в первую очередь нравилось в Антиохе. Антиоха оглядела свои пальцы, вернувшись на прежнее место.
– Вот уж не думала, что мужчинам нравятся женские пальцы,- усмехнулась она и посмотрела на брата.- Обычно мужчины смотрят на нечто иное у женщин.- Антиоха похлопала себя по округлым бедрам.- Или я не права?
– Я же не смотрю на это,- слегка смутился Митридат.- Вернее, не только на это.
– Это потому, что ты мой брат,- сказала Антиоха.- Был бы ты совсем посторонний человек, кого бы ты возжелал как женщину- меня или Лаодику?
Вопрос застал Митридата врасплох, и он постарался уйти от однозначного ответа.
– Я возжелал бы вас обеих.
– Пусть так, но первой на ложе с тобой оказалась бы Лаодика, а уж потом я,- стояла на своем Антиоха.- Знаю я вашу мужскую породу!
Ее выразительные синие глаза с насмешливым превосходством взирали на Митридата из-под светлых низких бровей с еле заметным изгибом.
Митридат неожиданно для самого себя смутился под взглядом сестры после последних ее слов, словно она догадывалась о недавнем непристойном поступке своего брата и мягко уличала его в этом.
– Лаодика стала женой царя Каппадокии и вполне довольна этим,- совсем о другом заговорила Антиоха.- Когда был жив наш отец, меня тоже хотели выдать замуж за царя Софены, который хотел опереться на наше царство в своем противостоянии с парфянами. Но отец умер, а наша мать из глупой гордости отказалась породниться с царем Софены, который, по ее мнению, получил власть из рук наемника, отнявшего Софену у законного властителя. Мать обещала подыскать мне жениха в Азии или Европе, предки которого возводят свою родословную к греческим богам и героям. Но годы проходят, а она все ищет. Между тем, сама она вышла замуж в семнадцать лет…
Митридат слушал сетования Антиохи, не зная, чем ее утешить. Неожиданно Антиоха заявила:
– Митридат, если ты сядешь на трон нашего отца, прошу тебя, не бери жену из другой страны, лучше женись на мне. Ведь и я царского рода! А то, что мы брат и сестра, так в Азии и Египте на это не смотрят для сохранения чистоты царской крови. Вспомни, старший брат нашего отца, царствовавший в Понте до него, был женат на родной сестре. Да и наш отец последовал бы его примеру, если бы одна из его сестер не скончалась так рано, а другая не вышла замуж за военачальника Диофанта.
– Еще неизвестно, как отнесется к этому наша мать,- промолвил Митридат.- Ей ведь чужды кровосмесительные обычаи египтян и персов. Я так думаю.
– А я так не думаю,- живо возразила Антиоха,- иначе она не отдавалась бы своему дорогому сыночку, нашему младшему братцу.
Митридат вздрогнул и уставился на сестру.
– Ты говоришь ужасные вещи про нашу мать, Антиоха,- проговорил он, не зная, куда деть свои руки.- У тебя есть свидетели этого? Или… ты сама видела такое?
– Поклянись, что никому не расскажешь,- потребовала Антиоха. Ее миловидное лицо обрело таинственное выражение.
– Клянусь Митрой и семью божествами, хранителями аши, никому не рассказывать об услышанном сейчас,- торжественно произнес Митридат, подняв правую руку.
– Нет, ты поклянись эллинскими богами,- сказала Антиоха. Митридат поклялся Зевсом и всеми богами Олимпа.
Однако Антиоха не успела поведать брату свою страшную тайну. Пришел Гистан и с поклоном попросил Митридата следовать за ним.
– Божественная царица желает видеть своего старшего сына,- сказал евнух.
– Именно сейчас?- сердито спросила Антиоха.
– Да, о светлоокая дочь нашей повелительницы,- не поднимая глаз, ответил Гистан.
– Что ж, договорим в другой раз,- вздохнула Антиоха.
– Последнее время ты стал избегать меня, сынок,- молвила Лаодика, придя в комнату к своему младшему сыну.- В чем дело? Чем я прогневила тебя?
– Ничем,- грубо ответил своенравный юнец, оттолкнув руку матери, потянувшуюся к его волосам/
Лаодика опустилась на стул, не спуская с сына грустных глаз.
Он же намеренно не замечал ее присутствия, ковыряя в зубах зубочисткой.
Возле ложа, на котором возлежал Митридат, на круглом столике горками возвышались на подносе изюм, очищенные орехи, инжир, дольки сушеной дыни.
Старый слуга, заливавший масло в светильники, пожаловался царице:
– Митридат ничего не ест кроме сладостей, еще он заставляет меня тайком приносить ему вино. Юноше в его годы…
– Убирайся вон!- крикнул сын царицы и запустил в слугу подушкой.
Слуга с поклоном удалился.
Митридат поднял с полу свернутый в трубку папирус и, развернув его, стал читать, по-прежнему не обращая на мать никакого внимания.
– Это Софокл или Эсхил?- напомнила о себе Лаодика.- Что ты читаешь?
– Еврипида,- буркнул из-за развернутого папируса Митридат.
– Взял у Антиохи?
– Разве во дворце одна Антиоха читает Еврипида?
– Я просто знаю, что Антиохе очень нравится этот трагик. А тебе?
– Ничего особенного.
– Мне тоже всегда больше нравился Софокл.
– А Софокл и вовсе бездарность!
– Я могу дать тебе почитать что-нибудь из Менандра. Хочешь, сынок?
– Нет, не хочу.
– Я все же принесу тебе парочку комедий, очень смешных.
– Не обещаю, что стану читать их.
Сын явно хотел сделать матери больно, и Лаодика почувствовала это. Ей ли было не знать своего младшего и любимого сына, воспитанием которого она занималась сама, не доверяя воспитателям мужа. По ее мнению, людей грубоватых и ограниченных.
– Ну что случилось, Митридат?- жалобно спросила Лаодика.- В чем я виновата перед тобой?
– Повторяю, ни в чем,- холодно ответил Митридат.
– Но я же вижу, что ты избегаешь меня.
– Я просто не хочу мешать тебе общаться с моим старшим братом,- язвительно вымолвил Митридат.- Ты же не отходишь от него! Наверное, опасаешься, что он опять убежит в горы.
– Какая чушь!- пробормотала Лаодика удивленная тем, что Митридат ревнует ее к своему старшему брату.
– Ах, чушь?!- визгливо взорвался Митридат, швырнув на пол папирус.- А эти подарки, которые ты ему даришь чуть ли не каждый день! А улыбки, которые ты расточаешь, едва увидишь его! А твои постоянные восхищения им: какой сильный, какой ловкий, какой красивый! За едой он сидит подле тебя, в парке ты гуляешь рука об руку с ним. Даже в город он выезжает на колеснице вместе с тобой. Трон отца в скором времени тоже займет твой старший сын, надобность во мне, как видно, отпала. Вот я и не мешаю вам.
Лаодика, смущенная таким напором, не сразу нашлась, что ответить.
– Вы оба мне дороги, но у твоего старшего брата, конечно, больше прав на трон. И по закону…
– Знать Синопы желает меня видеть царем,- нервно вставил Митридат,- ибо я более похож на эллина, нежели мой брат. Он более похож на перса.
– Внешне вы оба похожи на эллинов,- заметила царица.
– Твой обожаемый Митридат тайком молится Ахурамазде, ест какую-то траву, обвешан амулетами, как варвар,- не унимался горячий подросток.- Он охотнее говорит по-персидски, чем по-гречески. Если уж на то пошло, то пускай он царствует в Амасии, где живет много персов, а я буду царствовать над эллинами в Синопе.
– В стране не может быть два царя, сынок,- назидательно промолвила Лаодика.
– Поэтому мой старший брат хочет избавиться от меня,- с обидой в голосе промолвил Митридат.
– С чего ты это взял?- недоумевала Лаодика.- За эти два месяца, что Митридат живет с нами, он ни разу не отозвался о тебе плохо. Он был бы рад дружить с тобой, сынок, но ты сам избегаешь его.
– Я не избегал его поначалу,- возразил Митридат-младший и уселся на ложе, видимо, собираясь что-то доказывать матери,- однако дружить с моим братом опасно, как оказалось. То он предлагает мне сплавать с ним наперегонки в бассейне, а узнав, что я не умею плавать, тут же берется меня учить этому. Я чуть не захлебнулся. Он же весело смеялся надо мной. Когда мы, шутя, боролись с ним, он чуть не сломал мне руку. Когда кидали в цель ножи, то я порезал себе палец. Еще он предлагал мне покататься верхом или на колеснице. Я догадываюсь зачем, чтобы при падении я убился до смерти!
Лаодике от услышанного стало смешно и грустно.
Ее старший сын, оторванный от нее волею судьбы на несколько лет и общавшийся все это время с людьми простыми и незнатными, тем не менее приобрел столько полезных навыков, что к нему относятся с невольным уважением все ее приближенные. А Мнаситей прямо говорит, что не знает, какой получится из Митридата-старшего правитель, но воин из него будет отменный!
Ее младшему сыну не приходилось голодать, терпеть зной и холод. Не приходилось охотиться на диких зверей. Он вообще никогда не испытывал трудностей, живя во дворце, если не считать трудностями его частые болезни. Митридат-младший, при всей своей утонченности, знании наук и чтении трагиков, не способен на волевой поступок. И конечно же, не сможет возглавить ни войско, ни государство.
Царице не хотелось сознавать, что в этом только ее вина. Она не любила ошибаться и, тем более, признавать свои ошибки. Когда был жив ее муж, это служило поводом к их частым размолвкам.
– Тебе надо хоть немного походить на своего брата, сынок,- сказала Лаодика.- Ты должен научиться ездить верхом и непременно уметь плавать. Даже я могу держаться на воде. И Антиоха неплохо плавает, и Статира…
– Если это непременное условие, чтобы стать царем, я готов научиться плавать,- отозвался сын.- Ради этого я могу даже выучиться ездить верхом.
– Ты так хочешь царствовать?- удивилась Лаодика.
– Надеюсь, это не постыдное желание?- с вызовом промолвил Митридат.- Или я не царский сын?
– Хорошо,- пустилась на хитрость Лаодика,- Пусть знать Синопы решает, кому из вас двоих быть царем Понта, но при условии, что я буду соправительницей. И еще, сынок, ты должен научиться плавать, обращаться с конем и оружием, иначе войска будут против тебя.
Девичье лицо юного царевича озарилось восторженной улыбкой, глаза его засияли. Бросившись к матери, он стал целовать ее, называя разными уменьшительными прозвищами. Привыкнув добиваться всего своими капризами и непослушанием, зная слабость материнского сердца, миловидный проказник был уверен, что царство перейдет к нему. Соправительство матери казалось ему таким же естественным, как ее присутствие во дворце.
– Я могу уступить отцовский трон тебе, мамочка, сам готов сидеть рядом с тобой на стуле,- молвил Митридат, обнимая мать.- Важно, что на мне будет царская диадема. Лаодика не удержалась от смеха.
– Не зря тебя прозвали Добрячок! Ты необычайно щедр, мой милый.
– А ты самая красивая царица на свете, мама,- произнес Митридат, глядя Лаодике в глаза. При этом его пальцы гладили ей подбородок и щеки, касались шеи.- Я безумно люблю тебя!
Лаодика попыталась отстранить от себя сына, но он ловил ее руки, покрывая их поцелуями. Лицо его зарделось вожделенным румянцем.
– Ты опять, Митридат!- Голос царицы был суров и непреклонен.- Я уже говорила тебе, что это между нами недопустимо, и повторяю еще раз.- Лаодика сделала ударение на слове «это».-
Пора бы тебе усвоить, что сын не может и не должен проявлять свою любовь к матери таким образом. Это дико и чудовищно! Пусти же меня во имя всех богов! Лаодика вскочила, оттолкнув сына от себя. Митридат, насупившись, пробурчал:
– В тринадцать лет мне это было можно, а в пятнадцать стало нельзя. Ты разлюбила меня, так и скажи. Теперь ты любишь моего старшего брата.
Лаодика заметалась по комнате, то прижимая руки к груди, то к пылающему лицу: слова сына, брошенные с обидой, угодили в цель! Царицу жгло раскаяние, мучил стыд. И тут она сама виновата! Как ей выходить из этого?
Сын мой,- Лаодика старалась говорить спокойно,- я все гда желала тебе блага и всегда любила тебя больше твоих сестер.
Мне хотелось самой направлять твои первые шаги по жизни, хотелось избавить тебя от ошибок и тяжких раскаяний. В результате я сама обрекла себя на тяжкие раскаяния.
Царица замолчала, не зная, как продолжить, какими словами объяснить, что белое на самом деле является черным.
– Тебе же скоро шестнадцать, Митридат,- вновь заговорила Лаодика, останавливаясь перед сыном.- Неужели я должна растолковывать тебе столь очевидные вещи! Только у варваров отец спит с дочерью, а сын с матерью. Ты же эллин, а не варвар.
– Но ты сама…
– Да, сама!- перебила сына Лаодика.- Потому что не хотела, чтобы о таких отношениях между мужчиной и женщиной ты узнавал от рабынь, готовых растлить тебя, или от сверстников, способных опорочить и самое прекрасное в любви. Я думала, твой отец расскажет тебе об этом, когда придет срок, но злой рок отнял его у нас. Поверь, я не хотела переступать запретной черты, когда обнажалась перед тобой в бане, показывая и рассказывая, как мужчина должен обладать женщиной, любимой женщиной. Все получилось само собой. Я же не из железа, Митридат, и не всегда вольна над собой.
Лаодика умолкла, ожидая, что сын скажет ей на это.
– Я тоже не из железа,- мрачно вымолвил Митридат и ото шел к своему ложу.
– Ты мужчина и должен быть сильнее,- сказала царица. Сын пропустил ее слова мимо ушей, отправляя полной горстью изюм себе в рот.
Лаодика повернулась и вышла из комнаты.
«Пусть подумает в одиночестве над моими словами,- думала она, направляясь к дочерям.- И почему благо вдруг оборачивается таким злом? Не иначе, кто-то из богов завидует мне!»
Вечером, расставаясь со старшим сыном, царица, как обычно, поцеловала его, прижав к груди. Наверно, это получилось у нее излишне пылко, потому что Митридат ушел от нее заметно смущенный.
«Что за наказание,- размышляла Лаодика, лежа в постели,- один сын беззастенчиво добивается моего тела, другой, случайно добившись, теперь сгорает от стыда».
Ее саму жег запоздалый стыд за ту мягкость, когда она уступала младшему сыну, с недетской настойчивостью просившегося с ней в баню или на ее ложе. И почему-то в ней не было раскаяния после соблазнения своего старшего. Она даже выстроила целую цепочку оправданий.
Прошла зима.
С началом весны поползли слухи о войске, собравшемся в горах и готовом идти на Синопу.
– Твои сторонники не теряют времени даром,- сказал как-то Мнаситей старшему сыну Лаодики,- но и ты имей в виду, если варвары нападут на нас, твоя голова живо скатится с плеч.
Митридат ничего не ответил македонцу. До него слухи доходили в последнюю очередь. Мать старательно оберегала его от них.
Видя вокруг в основном враждебные лица, Митридат находил отдохновение лишь у сестер.
– Что за разговоры ходят вокруг твоей женитьбы на одной из дочерей Багофана?- спросила Антиоха, подозрительно глядя на брата.
– Ты шутишь?- Митридат недоуменно смотрел на сестру.
Он только зашел к ней в гости, а она сразу ошарашила его таким известием.
– Мне не до смеха, дорогой брат,- решительно отрезала Антиоха.- Тебе, думаю, тоже будет не смешно, когда ты увидишь свою нареченную без одежд. Дочери Багофана больны какой-то кожной болезнью, у них пятна по всему телу. Это не проказа, но тоже что-то ужасное.
Митридат нахмурился.
– Откуда ты узнала об этом?- спросил он.
– Про женитьбу или про пятна?- переспросила Антиоха уже своим обычным голосом.- Да сядь же!
– Про женитьбу,- пояснил Митридат, присев на скамью.
– Мама поделилась со мной этим,- ответила Антиоха и села рядом с Митридатом,- она часто делится со мной своими заботами. Не беспокойся, она тоже против дочерей Багофана. Ей хочется подыскать тебе в жены гречанку. Однако царедворцы во главе с Мнаситеем настаивают на дочерях Багофана.
– Ты не слышала про войско, которое будто бы собирается напасть на Синопу, чтобы вызволить меня из плена?- вновь спросил Митридат.
Антиоха тряхнула своими завитыми в спирали локонами.
– Нет, не слышала.
Митридат, опустив голову, подумал про отчаянного Тирибаза. Неужели он сумел собрать целое войско?
Антиоха сидела подле брата, касаясь коленом его бедра, и смотрела на него в упор пытливыми синими глазами.
Этот пристальный взгляд заставил Митридата взглянуть на молчавшую сестру, которая была так прелестна в длинном карийском хитоне с застежками на плечах. Вся такая юная и свежая!
– У тебя новая прическа,- сказал Митридат.
– Наконец-то заметил,- улыбнулась девушка.- Ты подумал над тем, что я сказала тебе не так давно?
– Антиоха, я вряд ли стану царем, поэтому тебе лучше обратить внимание на моего младшего брата,- ответил Митридат.- Последнее время он занялся метанием дротиков и каждое утро плещется в бассейне. Думаю, к семнадцати годам он возмужает, как и я.
– Этот неженка мне неинтересен,- брезгливо поморщилась Антиоха.- К тому же наша мать хочет тебя видеть царем Понта. Она сама призналась мне в этом.
С самой первой их встречи после столь долгой разлуки Антиоха постоянно заводила об этом разговор с Митридатом. Она страстно желала ему наследовать отцовское царство, отводя для себя роль его жены. Их кровное родство ее не смущало.
Сначала Митридат пробовал отшучиваться, потом пытался образумить сестру, не замечая коварно расставленных сетей. Приходя на половину сестер, он засиживался у Антиохи дольше, чем у всех остальных.
То, что сестры живут недружно, стало понятно ему очень скоро. Антиоха не была навязчива в объятиях и поцелуях, никогда не пользовалась сурьмой и румянами, от нее веяло свежестью и здоровьем, как от пастушки. Все линии ее тела были женственны, как и движения. Ее не портила большая грудь и талия не столь тонкая, как у Статиры.
У нее была привычка слегка растягивать слова и часто менять интонацию голоса, при этом даже резкие отзывы в ее устах не звучали грубо.
Однажды Митридат застал Антиоху переодевающейся. Он тотчас отвернулся.
– Тебе позволительно видеть то, что непозволительно другим мужчинам, ведь ты мой будущий муж,- игриво промолвила Антиоха брату.
Она взяла себе привычку встречать Митридата словами: «Приветствую царя Понта и моего супруга!»
При последних словах Антиоха мягко понижала голос, вкладывая в него некую страстность. Ее пленительный взгляд и улыбка чувственных губ, казалось, говорили то же самое, только иным языком.
Ни с кем из сестер Митридату не было так легко и хорошо, как с Антиохой.
Она не скрывала своих честолюбивых замыслов: стать женой царя-воителя либо родить сына-полководца, способного сравняться славой с Ганнибалом или Александром Великим.
Митридат, в глубине души мечтавший о военных подвигах, невольно проникался теплой симпатией к сестре, понимая и разделяя многие ее взгляды. Ему льстило, что Антиоха наметила себе в мужья именно его, узрев в нем качества, присущие великому человеку.
Она сама как-то сказала об этом Митридату.
– Наш отец и дед были знаменитыми царями, сокрушившими почти всех своих врагов,- с горящими глазами говорила Антиоха брату,- но росту их могущества помешал Рим. Затеять войну с римлянами они не отважились. В наше время настоящий правитель лишь тот, кто сможет одолеть римлян. Мне кажется, Митридат, тебе это по плечу. Ты сам еще не знаешь, какие силы таятся в тебе, на какие поступки ты способен ради власти и славы!
– А ты знаешь?- усмехнулся Митридат.
– Я знаю, поскольку видела твой гороскоп, составленный по моей просьбе предсказателем-халдеем,- ответила Антиоха.
– И что же в моем гороскопе?- заинтересовался Митридат.
– Тебе не будет равного в битвах, ты завоюешь многие царства, слава о тебе пролетит по всему свету от края и до края,- перечислила Антиоха.- Подобно Александру, ты построишь в захваченных землях города, названные твоим именем. Ты изгонишь римлян из Азии и Эллады, твоя нога ступит на берег последнего моря, за которым кончаются земные царства.- Антиоха помолчала и добавила:- Еще там сказано, что твоей женой станет одна из твоих сестер, либо все сразу.
– Прорицатель назвал имя сестры?- спросил Митридат, подозрительно глядя на Антиоху.
– Не назвал, к сожалению,- вздохнула Антиоха и, подсев к брату, обняла его.- Но мы ведь почти договорились с тобой, что твоей женой буду я. Договорились же?
Митридат промолчал, но и не отстранился от Антиохи.
Он был поражен услышанным. Значит, Судьба благоволит ему и за его долгие скитания дарует в будущем власть над миром! Оказывается, в россыпях звезд, что сверкают на ночном небе, все уже сказано о его жизненном пути и всех его деяниях. А он-то терзается сомнениями и тревогами по поводу отцовского трона, прислушивается по ночам к шагам за дверью, опасаясь неведомых врагов.
– Халдей не сказал, когда я умру?
– Жизнь у тебя будет долгая,- ответила Антиоха, положив голову брату на плечо.- Ты переживешь многих своих детей.
– Составлял ли прорицатель гороскоп моему брату?
– Не беспокойся, брат тебе не соперник. Он не доживет и до двадцати лет.- Антиоха убрала голову с плеча Митридата, почувствовав, как он еле заметно вздрогнул.- Надеюсь, ты не станешь лить по нему слезы. По мне так лучше смерть, чем прозябать в ничтожестве! А из нашего избалованного братца не получится даже колесничий, не то что царь. Самое печальное, что он не понимает этого, а туда же- рвется в цари!
– Значит, наш младший брат будет убит, если не умрет от болезни,- хмуро промолвил Митридат.
– Да хоть бы и так, – небрежно заметила Антиоха,- лишь бы он не мешал царствовать тебе.
В тот момент Митридат впервые взглянул на Антиоху не глазами брата, стараясь понять, как вышло, что у столь очаровательной и улыбчивой девушки оказалось такое жестокое сердце.
Земля, согретая горячими лучами солнца, зазеленела свежей травой в долинах и по склонам гор. Сады украсились белыми, желтыми, розовыми цветами плодовых деревьев- яблонь, персиков, слив. Теплый морской ветер разносил благоухание садов по всей Синопе, примешивая сюда тяжелый запах смолокурен с верфи, где строили боевые корабли.
Митридат часто поднимался на дворцовую башню, соединенную крытым переходом с мегароном.
Отсюда открывался чарующий вид на городские черепичные крыши, темно-красным ковром расстилающиеся на перешейке между двумя бухтами. Кое-где этот черепичный ковер, прорезанный узкими улочками, разрывали площади, обсаженные стройными кипарисами и могучими платанами. На холмах высились храмы с беломраморными колоннами портиков.
Там, где неприступные кручи вплотную подступали к городским строениям, возвышалась каменная стена с башнями, ограждая Синопу со стороны суши. С трех сторон город окружало море, набегавшее на береговые скалы.
Глядя на морскую сине-зеленую гладь с пенными барашками волн, Митридат вспоминал отца, который часто брал его прокатиться на многовесельном военном корабле от гавани Синены до оконечности скалистого мыса. Отец любил море и корабли. У него было много друзей среди купцов, кормчих и военачальников-навархов.
Митридат же побаивался моря, пугавшего его своей необъятностью, своенравием ветров, гуляющих над этой бурной толщей соленой воды.
«Если мир создан богами, то это их самое неподвластное и непредсказуемое творение»,- думал он.
Больше всего Митридат любил глядеть на далекие горы, замыкающие горизонт с юго-востока. Казалось, горы наступают на море из глубины материка. Между горными отрогами и морским прибоем лежала узкая прибрежная долина, с давних времен облюбованная и заселенная эллинами.
Горам Митридат доверял больше. Он умел верно выбирать направление и в заросших лесом ущельях, и на заледенелых вершинах под самыми облаками; мог читать по следам на горных заснеженных тропах, знал повадки хищников и разбойных людей. В нем не было страха перед камнепадом или головокружительной высотой. Митридат даже завидовал орлам, парящим выше вершин. Эти гордые птицы могли обозревать в полете всю землю.
«Велика ли Ойкумена?- часто спрашивал себя Митридат.- Где он- берег последнего моря?»
В один из солнечных весенних дней в Синопу примчался гонец из Амасии. И сразу для царицы и ее приближенных потускнели краски пробуждающейся природы, во дворце поселилась тревога.
– В Амасии зреет восстание,- сообщил вестник, посланный одним из соглядатаев Гергиса.- Знать Амасии открыто ссылается с теми, кто скрывается в горах. У всех на устах имя Митридата-старшего, якобы казненного в Синопе. Царственные родственники нашей царицы вооружают своих сторонников, покупают коней. Они хотят свергнуть Лаодику и ее младшего сына, чтобы посадить на трон Сузамитру как прямого потомка царя Фарнака.
Лаодика собрала на совет тех, кому доверяла. Это были Гистан, Гергис, Мнаситей, Багофан и Дионисий.
– До каких пор мне будет угрожать вся эта свора бешеных собак!- негодовала царица. – Когда наконец угомонится вся эта жадная до власти родня моего умершего деверя! Клянусь Герой, я была слишком милостива к ним в день смерти моего мужа. Надо раздавить это осиное гнездо! Мнаситей, собирай войско.
– Позволь сказать, царица,- почтительно вставил Багофан.- В войске произошел раскол. Конница поддерживает персидскую знать Амасии, на нашей стороне лишь пехота.
– Я предупреждал, что нельзя размещать конников в окрестностях Амасии,- сказал Гергис,- но меня не послушали в свое время. Надо было разместить конные отряды здесь, на побережье.
– Возле Амасии прекрасные пастбища,- ответил гаушаке Багофан,- а чем кормить шесть тысяч лошадей на побережье- ракушками или песком?
– Кормили бы боспорским зерном, на худой конец рубленой соломой,- не растерялся Гергис: у него на любой вопрос был готов ответ.
– Боевых коней соломой не кормят,- раздраженно проговорил Багофан.- Впрочем, человеку, с трудом взбирающемуся на лошадь, это не понять. Как не понимает дельфин клекот орла.
Едва начавшуюся перепалку остановила Лаодика.
– Все это мне неинтересно и об этом говорить уже поздно, уважаемые блюстители государства. В конце концов, можно обойтись и без конницы. Все равно для штурма стен она непригодна.
– До стен Амасии еще надо дойти,- заметил Мнаситей,- а разбить конницу пешим войском да на равнине дело непростое.
– Иными словами, ты за это не возьмешься,- усмехнулась царица.- Может, мне возглавить войско?
– Зачем раздувать пожар, если его можно потушить без войны,- подал голос Дионисий.- Не проще ли показать мятежной знати Амасии живого Митридата, для вида облеченного царской властью. Пусть Сузамитра и все те, кто стоит за его спиной, убедятся в ложности слухов. Это если и не образумит их, то хотя бы смутит либо внесет раскол в их среду.
– Задумано неплохо, клянусь Зевсом,- похвалил секретаря Мнаситей.
– Это еще надо обдумать,- сказал осторожный Гергис.
– Размышлять некогда,- нетерпеливо возразила Лаодика.- Я нынче же увенчаю Митридата диадемой. Он и пойдет с войском к Амасии.
Гистан и Багофан промолчали, хотя не одобряли совет Дионисия.
Собрав всю знать Синопы, эллинов и персов, Лаодика провозгласила своего старшего сына своим соправителем, вышедшим из-под ее опеки вследствие совершеннолетия.
Когда евнухи ввели в тронный зал облаченного в пурпур Митридата, когда голову ему увенчали диадемой и возвели его на тронное место, когда вся собравшаяся знать громогласно стала приветствовать его как царя, на глаза юноше едва не набежали счастливые слезы. Сбылась его мечта- он унаследовал трон отца.
Из желания сделать сыну приятное, а также стремясь придать происходящему больше торжественности, Лаодика встала со своего места и, стоя, как и все, приветствовала Митридата.
Среди знатных женщин, выделявшихся яркостью одежд, Митридат увидел своих сестер, всех четверых.
Ниса таращила на него восхищенные глаза, держась за руку серьезной Роксаны, которая хранила подчеркнутое спокойствие, будто видела такое каждый день. Статира была одета как персианка- в широкую столу и накидку, край которой до половины закрывал ей лицо. Митридату были видны только ее жгучие глаза, подведенные сурьмой от уголков к вискам. Статира несколько раз помахала брату рукой, делая вид, что поправляет покрывало на голове.
Позади Нисы и Роксаны стояла Антиоха в дорийском пеплосе с волосами, уложенными на эллинский манер. Солнечный луч, падая сверху из окна, зажигал в ее синих глазах счастливые искорки. Лицо Антиохи, озаренное мягкой улыбкой, казалось, говорило Митридату: «Видишь, я была права. Ты стал царем! Не забывай же о той, что должна стать твоей супругой».
Потом был пир в ознаменование этого события, которое по счастливой случайности совпало с праздником Дионисий.
Эллины любили справлять этот праздник в честь Диониса, бога виноделия. В большинстве городов Эллады Дионисии праздновались два раза в год, зимой и весной. Но в некоторых эллинских государствах Дионисии справлялись четыре раза в году. Например, так было в Афинах.
Митридат, впервые узревший торжество, посвященное Дионису, был поражен разнузданной непристойностью, царящей вокруг. Ему стало понятно, почему в детстве его не допускали на этот праздник. На пиру было выпито много вина.
И если жены и сестры первых людей Синопы соблюдали приличие, а иные и вовсе удалились с пира, то захмелевшие вельможи состязались в непристойных шутках, орали песни самого неприличного содержания, хватали за ноги танцовщиц.
Гетеры, также допущенные во дворец по случаю праздника, целовались со всеми желающими, позволяли лицезреть свою наготу, а одна нагой станцевала на столе непристойный александрийский танец под рев пьяных мужских глоток.
Вечером, когда голубые сумерки окутали город, веселье переместилось на улицы и площади Синопы.
Знать смешалась с простонародьем. Все кому не лень занялись переодеваниями. Мужчины щеголяли в женских париках, женщины цепляли на лицо мочальные бороды. Кто-то рядился в сатира, кто-то изображал титана, вызывающего на поединок богов.
Толпы людей под грохот тимпанов с песнями и смехом двигались отовсюду к храму Диониса, что в предместье Синопы. Ворота города были открыты. Городские стражи пировали в башнях либо присоединялись к многотысячной процессии, которую возглавлял красивый юноша в венке из плюща, окруженный девушками в козлиных шкурах. Юноша изображал Диониса, а его спутницы- менад, исполняющих на ходу неистовые дикие танцы, сопровождавшиеся громкими возгласами: «О Диэй! О Бассарей!»
Митридат вышел из дворца, повинуясь желанию матери, которая хотела, чтобы он сопровождал ее.
– Пусть все видят нас вместе,- сказала Лаодика.- Пусть никто не усомнится в нашей привязанности друг к другу. Стражу оставим во дворце, нам некого опасаться среди такого множества людей.
Выйдя за дворцовые ворота, мать и сын смешались с толпой, похожей на бурлящий поток, в котором мелькали фригийские колпаки и грубые овчины вместо плащей. Среди шума и гама было невозможно услышать стоящего рядом человека, поэтому Лаодика притянула к себе голову сына, произнеся ему на ухо:
– Зачем нам соглядатаи? Давай скроемся от них!
Царица указала глазами на увязавшихся за ними Мнаситея и Дионисия.
Митридат молча кивнул и, взяв мать за руку, устремился напролом в скопище народа. В нем вдруг разыгрался азарт, когда он заметил, что долговязый македонец в своей широкополой шляпе-кавсии, вытянув шею, старается определить, куда неожиданно исчезли шедшие впереди царица с сыном. Митридат расслышал возглас Дионисия, который успел заметить розовый плащ царицы, и потащил спотыкающуюся о чужие ноги Лаодику в какой-то узкий переулок.
Дома в нем стояли так близко, что края черепичных кровель едва не касались друг друга. Между ними оставался узкий просвет, в который можно было увидеть бледно-синие небеса с багряным отсветом заката.
Узкая улочка вела немного под уклон, делая частые повороты. Под ноги бегущих Лаодики и Митридата то и дело попадались крутые ступеньки, вырубленные в твердом каменистом грунте. Это был склон холма, на котором стояла царская цитадель.
Митридат смело перескакивал через ступеньки, не сбавляя бега. Лаодика с визгом не отставала от него, крепко держась за его руку. Она потеряла плащ и диадему.
Беглецы свернули в другой переулок, потом в третий.
Разом остановились, прислонившись вспотевшими спинами к известняковой стене какого-то дома, еще хранившей дневное тепло. Митридат взглянул сбоку на мать.
Она шумно дышала после стремительного бега, грудь ее высоко вздымалась. Выбившиеся из прически локоны упали на лоб. На щеках полыхал румянец, отчего она выглядела гораздо моложе своих лет. Лаодика тоже повернула голову и встретилась глазами с сыном..
Какой-то миг они глядели друг на друга как заговорщики, чувствуя в происходящем некое единство мыслей и действий. Затем, повинуясь внутреннему порыву, расхохотались оба враз. Смех заразил их безудержным весельем, которое извергалось из них подобно водопаду. Возбуждение от погони сменилось радостным осознанием того, что они оставили своих преследователей в глупом положении.
Митридат-младший воспринял воцарение своего старшего брата как чудовищное предательство со стороны матери. В нем кипело негодование и против знати, позабывшей о нем, и против сестер, ходивших смотреть на торжество. Когда во дворце шумело пиршество, озлобившийся на весь белый свет юнец заперся в своей комнате и рыдал, уткнувшись в подушку. С ним был только старый слуга-фригиец, который безуспешно старался хоть чем-то развлечь своего господина.
Под вечер Митридат поднялся с ложа с опухшим от слез лицом. И сразу потребовал вина.
Фригиец побежал в дворцовые подвалы, полагая, что во время Дионисий всем полезно угощаться вином. Вдобавок он надеялся, что, напившись вина, царевич быстро заснет и угомонится.
Возвращаясь обратно с ойнохоей, наполненной хмельным напитком, слуга столкнулся в портике внутреннего двора с Антиохой.
– Дитис,- окликнула слугу Антиоха,- ты спешишь к своему господину?
– О да, прелестная,- поклонился фригиец.
– Чем занят мой братец?
– Весь день лил слезы, теперь решил залить горе вином.
– Что ж,- улыбнулась Антиоха,- вино- лучший выход для слабого духом.
– О, если бы, прелестная Антиоха, ты побеседовала со своим братом о мужском достоинстве, я убежден, это придало бы крепости его духу,- просительным голосом промолвил слуга.
Девушка помедлила, задумчиво поведя бровями, потом сказала:
– Я не уверена в этом, Дитис. Однако мне есть что сказать своему слабохарактерному братцу. Идем!
Митридат был готов встретить слугу сердитой бранью, полагая, что тот ходил слишком долго. Увидев вместе с ним свою старшую сестру, он сначала слегка растерялся, но тут же приободрился, решив, что Антиоха пришла его утешить. И даже придал своему заплаканному лицу печально-страдальческое выражение.
– Вот уж не думала, клянусь Афиной, что мой брат и в пятнадцать лет будет таким же размазней, каким был и в семь, и в десять лет,- насмешливо сказала Антиоха, с ехидцей глядя на распростертого на ложе Митридата.- Никак не думала, что из двух братьев, рожденных одной матерью и носящих одно и то же имя, старший окажется сильным духом и телом, а младший будет словно вылеплен из воска. Над чем рыдаешь, Митридат? Я пришла поплакать вместе с тобой.
Сказанное Антиохой и ее тон сильно уязвили Митридата-младшего.
– Так ты заодно с матерью, обманувшей меня,- плаксиво воскликнул он, вскочив с ложа как ужаленный.- Все сговорились вокруг! Я предан всеми! Но боги покарают вас, ибо они всегда на стороне обиженных.
– Боги помогают в первую очередь сильным и смелым,- холодно произнесла Антиоха,- а не таким неженкам, как ты. Твой брат трижды достойнее тебя и по праву занял понтийский трон.
Губы Митридата затряслись от подступивших рыданий.
– Не смей так говорить! Не смей!.. Не смей!..- с отчаянием в голосе выкрикивал он, топая ногами.
Это только рассмешило Антиоху.
– Дитис, посмотри: Геракл в гневе!
Старый слуга, желая смягчить ситуацию, предложил брату и сестре вина, налитого им в серебряные чаши.
– Во время праздника Диониса ссориться нельзя,- примирительно сказал он.
– Я не стану пить вино вместе с этой… с этой дрянью!- озлобленно вымолвил Митридат и взмахом руки выбил из рук слуги обе чаши, которые со звоном покатились по полу.
Дитис не знал, что сказать, глядя на свой хитон, залитый вином, и сокрушенно качая лысеющей головой. Антиоха весело рассмеялась.
– Ах, так!- процедил сквозь зубы Митридат, пятясь к стене, где стоял сундук.- Я отучу тебя смеяться надо мной!
Вытащив из-за сундука дротик, Митридат взял его на изготовку. Глаза юноши сверкали отчаянной решимостью.
Ощутив на себе этот взгляд, увидев жало нацеленного на нее копья, Антиоха перестала смеяться. Однако испуга не было у нее на лице.
– Не промахнись, Митридат, иначе я буду презирать тебя,- произнесла Антиоха, бросая вызов взглядом.
– Ах, ты негодная!- выдавил из себя задыхающийся от бешенства Митридат и запустил дротиком в сестру, стоящую, подобно статуе, в десяти шагах от него.
Окрик Дитиса не остановил Митридата.
Короткое копье, просвистев у самого виска Антиохи, с коротким цепким звуком вонзилось в дубовую дверь у нее за спиной, слегка задрожав гладким древком.
Антиоха стояла бледная, с плотно сжатым ртом. Ее большие синие глаза, казалось, стали еще больше в этот страшный миг.
Фригиец, упав на колени, воздел руки кверху, благодаря богов, своих и эллинских, не давших руке брата оборвать жизнь сестры.
По щекам Митридата потекли слезы раскаяния. Как он посмел поднять копье на свою сестру, такую красивую, такую отважную! Он еще острее почувствовал собственную ничтожность при виде такого бесстрашия.
Митридат бросился к ногам Антиохи, умоляя простить его и не говорить об этом матери и старшему брату.
Фригиец на четвереньках подполз к Антиохе и умолял ее о том же, целуя край девичьего пеплоса.
Антиоха несколько долгих мгновений взирала на это унижение, на трясущиеся от рыданий плечи брата, обнимающего ее колени, но в лице ее не было жалости. Она словно размышляла над чем-то, как будто увидела нечто такое, что сразу изменило ее взгляд на самые привычные вещи.
– Мне кажется, прозвище Добрячок к тебе больше не подходит, братец,- насмешливо сказала наконец Антиоха.- После сегодняшнего поступка ты вполне заслужил иное прозвище. Вот только какое?
И, не прибавив больше ни слова, гордая дочь Лаодики вышла из комнаты.
Празднество растянулось на всю ночь. Лаодика с сыном оказались в самом его водовороте, пройдя с процессией до храма Диониса, наблюдая и участвуя, насколько это было возможно, в представлениях, наглядно изображающих жизнь Диониса и его подвиги. Все происходило под открытым небом при свете факелов.
Тексты актеров были немногословны, главным было действо, в котором принимали участие и многие зрители. Миф о рождении и мужании Диониса, сына Зевса и смертной женщины, был хорошо известен в народе.
Лаодика поясняла сыну смысл какого-нибудь танца или пантомимы, если он просил ее об этом. Многое Митридат понял сам.
Так, перед ним в живом и шумном представлении прошла жизнь полубога-получеловека, впоследствии за свои подвиги вознесенного на Олимпии обретшего бессмертие. Мифическое сказание, где реальность переплеталась с вымыслом, пробуждало в честолюбивой душе юноши тайное желание, подобно Дионису, покорить всю Азию до самой Индии, всюду совершая великие деяния и устанавливая собственный культ царя-бога. Кто знает, может, через это и Митридату удастся обрести бессмертие.
От таких мыслей сердцу Митридата становилось тесно в груди.
Митридата также поражали экстатические танцы вакханок, спутниц Диониса, у которого было прозвище Вакх.
Среди вакханок, кружащихся с распущенными волосами и потрясающих тирсами, увитыми зеленым плющом, было немало незамужних девушек, но еще больше в тех неистовых хороводах было молодых замужних женщин. Если первых могли запереть дома родители, придерживающиеся строгих нравов и часто так поступающие, то замужние матроны и тем более вдовы были обязаны соблюдать обряды Дионисий.
Эти священные обряды, куда входили и танцы, были предназначены именно для женщин как хранительниц домашнего очага. Культ Диониса, подателя виноградной лозы, был тесно связан с плодоносящей землей, дающей рост и дереву, и колосу, и лозе. Сущность женщины, жены и матери, издревле связывалась с плодородием почвы и богатством урожая. Поэтому любая женщина во время Дионисий могла позволить себе сойтись под покровом ночи с любым приглянувшимся ей мужчиной. Это не считалось развратом, а рассматривалось как средство для пробуждения живительных сил природы. Многие вдовы на празднике Диониса находили себе нового мужа.
… Душная ночь гудела множеством тимпанов. В свете факелов среди женщин, дико изгибающихся в танце, метались черные неясные тени по утоптанной земле; головы танцующих венчали венки из нежной листвы тиса и душистого лавра. Дружно взлетали над пышноволосыми головами тирсы, украшенные плющом, и ветки дуба. Женские неистовые голоса хором выкрикивали: «Эвоэ!» То был воинственный клич бога Диониса.
Мужчины с факелами в руках теснились по краям священного участка, в центре которого кружилось в танце несколько сотен женщин, позабывших обо всем на свете в вакхическом исступлении.
Митридат старался разглядеть среди множества разлетающихся широких одежд и длинных волос свою мать, которая под воздействием то ли выпитого вина, то ли дикой магии древнего танца тоже устремилась в кольца нескольких гигантских лороводов и затерялась в них, как соломинка в копне сена. Раза два перед взором Митридата мелькнуло ее самозабвенное сияющее лицо, осененное миртовым венком, случайно подобранным ею на земле. Больше он не мог различить средь стольких гибких тел и лиц ни знакомых черт, ни знакомого пеплоса. Все слилось перед ним в один сплошной круг, над которым реял звонкоголосый клич: «Эвоэ!»
Уставшие вакханки выходили из круга танцующих и присоединялись к тем женщинам, которые по летам или из скромности не участвовали в танце. Зато они били в тимпаны и дружно выкрикивали «Эвоэ!» через равные промежутки времени.
Руководили этим действом бриариды, жрецы Диониса. Они стояли выше всех на ступенях храма и возле колонн портика.
Рядом с Митридатом стоял чернобородый грек в белом гиматии, складки которого не могли скрыть тучности его большого тела. Круглую голову грека с торчащими ушами покрывал жиденький венок, сдвинутый набок.
Судя по тем репликам, которые срывались с уст чернобородого, он был далеко не в восторге от праздника и особенно от танца вакханок.
– Куда деваются стыд и скромность у добропорядочных жительниц Синопы в дни Дионисий?- ворчал толстяк.- Кто заражает наших женщин безумием и заставляет дарить себя кому попало ночь напролет?
Видя, что стоящий подле него широкоплечий густоволосый юноша прислушивается к его словам, чернобородый повысил голос, желая, как видно, поговорить с ним.
– Жена у меня помешана на Дионисиях.- Толстяк покрутил коротким пальцем у виска, глядя на Митридата.- И бью ее, и запираю – все без толку. Убегает, бесстыжая, на эти грязные игрища, каждый год убегает! Домой возвращается пьяная, в рваной одежде, вся пропахшая потом и спермой своих случайных любовников. Но довольная до…- Толстяк не договорил, так как Митридат перебил его:
– Жена у тебя просто не блюдет себя, друг. При чем здесь праздник Диониса?
В глазах грека промелькнуло удивление, как будто он услышал заведомую глупость. На его широких губах появилась едкая ухмылка.
– Да ты, дружок, я вижу, ничего не знаешь. Впервые на Дионисиях? Митридат кивнул.
– Идем-ка,- толстяк потащил Митридата сквозь толпу муж чин подальше от шумного круга танцующих женщин,- я кое-что тебе растолкую.
Пробравшись к живой изгороди из молодых кипарисов, толстяк принялся дружеским тоном объяснять Митридату низменную сущность этого праздника, во вреде которого он нисколько не сомневался.
– Ты видишь вокруг себя множество полупьяных мужчин, которые пришли сюда не из почтения к Дионису, вовсе нет, дружок, – молвил толстяк, взирая на высокого Митридата снизу вверх и жестикулируя руками. – Весь этот пьяный сброд ждет не дождется того момента, когда жрецы объявят начало священной ночи, чтобы предаться разнузданной похоти с любой подвернувшейся бабенкой. Танец скоро закончится, и все вакханки бросятся врассыпную к близлежащим зарослям, вот увидишь. Все эти подобия приличных мужей толпами устремятся за ними, и начнется самый откровенный разврат под покровительством бога.
Толстяк не смог удержаться от презрительной усмешки.
– Я пришел сюда из-за своей непутевой жены, как и многие другие из граждан Синопы, чтобы вовремя схватить за руку кто супругу, кто дочь, кто сестру,- уже совсем другим тоном поведал толстяк.- Меня зовут Деменей. Я из древнего аристократического рода. Мои предки всегда прославляли Деметру и Кору. Им и в голову не могло прийти поклоняться Дионису да еще столь гнусным способом! Это не священные обряды, а растление жен и дев. Или я не прав?
– Пожалуй, прав,- кивнул Митридат.
– А ты, друг мой, с кем пришел сюда?- спросил Деменей.- С женой или сестрой? Я видел, как ты высматривал кого-то в хороводе.
– Меня уговорила прийти сюда моя тетка,- солгал Митридат, которому было стыдно признаться после всего услышанного, что он пришел сюда с матерью.
– Мой тебе совет,- промолвил Деменей,- хватай свою тетку за руку и тащи отсюда поскорее, едва закончатся эти пляски. Иначе тут будет много желающих затащить ее в кусты. Я слышал, сама царица Лаодика со своим старшим сыном принимает участие в этих игрищах. Если царица и ее сын, позабыв про достоинство, уподобляются простолюдинам, утопившим свой стыд в вине, то что говорить про обычных смертных…
Деменей со скорбным вздохом махнул рукой. Митридат мысленно возблагодарил богов за то, что вовремя снял с головы диадему и остался неузнанным.
«Так вот почему Гистан так не хотел отпускать мою мать в город,- подумал он.- Вот почему среди танцующих женщин так мало знатных матрон».
Наконец тимпаны смолкли, танец закончился.
Как и предсказывал Деменей, женщины с венками на головах толпами ринулись от освещенного огнями храма в темень южной ночи, наполненную густым запахом молодой листвы деревьев. На близлежащих холмах густо росли дубняк, лавр, тис и каштаны.
Вакханки, подбадривая себя кличем Диониса, колотили всех мужчин, попадающихся у них на пути, тирсами и зелеными ветками. Мужчины, закрываясь руками, уступали им дорогу и сами спешили вслед за ними, выкрикивая: «О Лиэй! О Бриарей!»
Шум от множества голосов заполнил долину, проник в дубовые и тисовые рощи по склонам холмов и глубоких оврагов. Среди деревьев, мигая, мелькали факелы; топот ног заглушался прошлогодней опавшей листвой.
Митридат, оказавшийся в потоке бегущих вакханок, был оглушен их криками. Его толкали, хлестали по лицу ветками.
Какая-то пьяная девица повисла у него на шее.
– Пойдем со мной, красавчик,- звала она, страстно прижимаясь к юноше всем телом.- Ты будешь мой Дионис, а я- твоя Ариадна. Идем же!..
Митридат вырвался из обвивших его рук, заметался из стороны в сторону, натыкаясь на бегущих вакханок и получая со всех сторон хлесткие удары ветками. Он искал мать, но ее нигде не было.
Им овладело отчаяние, когда волна кричащих и размахивающих тирсами женщин прокатилась через него и он остался один на примятой траве широкого луга. Крики, женские и мужские, удалялись все дальше в ночь, растекаясь по округе, сливаясь со смехом и визгом.
В черных необъятных небесах перемигивались мириады холодных звезд, далеких и безучастных.
Расстроенный Митридат побрел обратно к храму.
У него горела щека от сильного удара веткой лавра, ныло плечо, за которое его ущипнула какая-то налетевшая на него вакханка. Он не знал, что делать и где искать мать.
На площадке перед храмом, по углам которой горели огни в больших медных светильниках, Митридат остановился, не веря своим глазам.
Ему навстречу шла царица Лаодика.
Сын и мать встретились в центре освещенной площади.
Царица выглядела усталой, но довольной. Завитки волос прилипли к ее вспотевшему лбу. Потерянная во время танца застежка открывала взору белое плечо и часть округлой груди. Миртовый венок, немного сдвинутый назад, придавал разрумянившемуся лицу царицы необыкновенное очарование.
Обрадованный Митридат крепко прижал мать к себе, чувствуя, как колотится ее сердце. От нее исходил слабый запах пота, смешанный с ароматом благовоний.
– Ты потерял меня?- с улыбкой спросила Лаодика, когда сын выпустил ее из своих объятий.
Митридат кивнул, ласково проведя кончиками пальцев по разгоряченной материнской щеке. Все-таки у него самая красивая мать на свете!
– Я не побежала вместе со всеми,- сказала царица.- Полагаю, с меня достаточно и танца.
– Ты права, клянусь Митрой,- промолвил Митридат и, повинуясь необъяснимому сладостному влечению, запечатлел на материнских устах пылкий поцелуй.- А теперь нам пора во дворец,- сказал он и потянул мать за руку.- Поспешим!
Они прошли совсем немного рука об руку, когда Митридат восхищенно вымолвил:
– Мама, ты необычайно хороша в этом венке!
– Так я нравлюсь тебе в нем?- отозвалась польщенная Лаодика.
– Очень!
– Как женщина нравлюсь или как вакханка?
Митридат уловил прозвучавший намек, и в этот миг ему стало ясно, ради чего его мать затеяла все это, сбежав вместе с ним от своих приближенных, толкаясь вместе с ним среди мимов и подвыпивших зрителей, угощаясь дешевым вином возле распахнутых настежь дверей таверн и харчевен. Сколько раз за все это время они прижимались друг к другу, стиснутые в давке, дышали друг другу в лицо, когда вокруг происходило бурное веселье, целовались, возбужденные этим и всем творившемся на празднике. Митридат позабыл про свою робость и стыд в этих шумных хмельных сумерках, часто совсем не по-сыновнему обнимая свою красивую мать, которая вроде бы и не замечала этого.
«Она лишь делала вид, что не замечает,- мелькнуло в распаленном внезапной страстью мозгу Митридата,- на самом деле она к этому стремилась!»
И он, не колеблясь, ответил той, что не спускала с него ожидающих глаз:
– Нравишься как вакханка, но еще больше как женщина!
– Тогда куда мы так спешим, мой милый?- изобразила удивление Лаодика, замедляя шаг.
– Скоро рассвет…- смущенно пробормотал Митридат, стыдясь того, что столь явно выдал свою похоть.- Я думаю, нам лучше проникнуть во дворец под покровом темноты.
– И угодить в лапы Гистана,- возразила Лаодика, останавливаясь на месте.- Этот Цербер не даст нам уединиться, поверь мне.
Кровь прилила к щекам Митридата при этих словах. Так его мать желает его, как и он ее! И не скрывает этого!
– Я знаю, куда нам следует пойти,- продолжила Лаодика с воодушевлением,- там нам никто не помешает.
– А нас не могут узнать?- забеспокоился Митридат.
– Не думаю,- беспечно бросила Лаодика и потянула сына за собой.
Митридат совсем не знал Синопу, поэтому покорно шагал рядом с матерью по спящим улицам города, перешагивая через узкие сточные канавы, обходя повозки, на которых приехали сельские жители, дабы полюбоваться на Дионисии и напиться дармового вина. В некоторых повозках, укрытых от дождя рогожей, спали люди. Из них доносился негромкий храп и неясное бормотанье во сне. Мулы и ослы селян находились в конюшнях у городских родственников и друзей. Не имевшие в городе родни и знакомых держали своих животных в загоне на скотном рынке за небольшую плату.
Сын и мать прошли через этот рынок, расположенный близ южных ворот Синопы. Стража, охранявшая загоны с крупным и мелким скотом, не спала, хотя была изрядно навеселе.
Какой-то воин в сдвинутом на затылок шлеме крикнул Митридату:
– Где ты подцепил такую богиню, парень?
Другой, полагая, что с юношей идет гетера, окликнул Лаодику:
– Ты из какого квартала, красотка? Где тебя можно найти? Митридат хотел ответить грубостью на нахальство стражей.
Однако Лаодика не позволила ему этого, властно прошептав: «Не забывайся!»
Тут же с лукавой улыбкой повернув голову, она небрежно ответила воинам, стоявшим у входа в загон:
– Ищите меня в порту. В таверне «Симплегады». Стражники заулыбались.
– Мы придем туда, красавица.
– Эту таверну мы знаем.
Удаляясь, Лаодика помахала воинам рукой:
– До встречи, храбрецы! Захватите побольше серебра! Сзади раздался радостный пьяный смех.
– Зачем ты дразнишь этих негодяев?- недовольно спросил Митридат.- А если кто-нибудь из них узнает тебя? Или увяжется за нами?.. И откуда тебе известна таверна «Симплегады»? Ты бывала там?
– Сколько вопросов сразу!- засмеялась Лаодика и игриво потрепала сына по щеке.- Неужели ты ревнуешь? Или и впрямь думаешь, что я торгую собой в «Симплегадах»?
Митридат хранил хмурое молчание, глядя себе под ноги.
– Я часто бываю в порту, поскольку сидению во дворце предпочитаю прогулки по морю на быстроходном корабле,- сказала царица.- Таверна «Симплегады» находится как раз неподалеку от стоянки царских кораблей. Моряки хвалят эту таверну, я сама слышала. Правда, самой бывать там не доводилось.
– Верится с трудом,- проворчал Митридат. В нем и в самом деле шевелилась ревность.
– Клянусь чем угодно,- легко и просто произнесла Лаодика.- Ну не дуйся на меня! Как ловко я провела этих глупцов. Пусть-ка поищут меня в «Симплегадах»!
Лаодика засмеялась безудержно и громко. Она явно перебрала вина на празднике, поэтому была немного развязна.
Дом, куда царица привела своего сына, оказался злачным местом.
Какой-то верзила с черной повязкой на глазу, ни о чем не спрашивая, повел их по скрипучей лестнице наверх, после того как Лаодика негромко сказала ему в чуть притворенную дверь:
– Мне нужно место для меня и моего любовника. Времени у нас до рассвета.
Митридат заметил, как мать сунула одноглазому свой золотой перстень. Тот восхищенно осмотрел его и толкнул дверь в темную комнатушку.
– Здесь вам никто не помешает,- хрипло проговорил он и удалился, передав светильник Митридату.
Переступив порог грязной комнаты и заперев дверь, мать и сын огляделись.
Давно не беленные стены были во многих местах заляпаны следами от жирных рук, кое-где виднелись неприличные надписи и рисунки, выполненные углем.
Все убранство комнаты составляла широкая кровать, застеленная овчинами, на ней не было ни подушек, ни одеял. Рядом с кроватью стояла скамья. В углу возвышался глиняный сосуд с широким разверстым горлом, в нем была вода. Тут же стояла большая медная лохань, на дне которой лежал почерневший медный черпак. На веревке, протянутой от стены до стены, висел большой кусок льняного полотна, как видно, заменявший полотенце. Окон не было.
На полу возле кровати лежала циновка, другая была расстелена около сосуда с водой.
– Воистину царское жилище,- насмешливо промолвила Лаодика, снимая с себя украшения и складывая их на скамье.
Она сняла о себя одежды и, аккуратно свернув, положила поверх колец и браслетов.
На ней оставались только сандалии, когда, обернувшись на сына, царица увидела, что он стоит одетый со светильником в руке.
– Ну прямо Колосс Родосский!- улыбнулась Лаодика.
Догадавшись по выражению лица Митридата, какая борьба происходит в нем, царица шагнула к сыну и запустила руку ему под хитон.
– Мы желаем одного и того же, так не будем впадать в предрассудки возле уже готового ложа,- прошептала она, призывно глядя Митридату в очи.- Учти, мой мальчик, до рассвета осталось совсем немного времени.
Эти слова и, главное, смелое прикосновение женской руки распалили в юноше задремавшую было страсть. Поставив светильник на подставку, прикрепленную к стене, Митридат живо обнажился и приблизился к кровати, на которой, изогнувшись роскошным телом, лежала царица Лаодика. Наблюдая за сыном, она любовалась им.
Однако решимость Митридата сразу пошла на убыль, едва он встретился взглядом с матерью, едва узрел ее розоватое чрево, осененное сверху мыском черных вьющихся волос. Чрево, давшее ему жизнь! Тех винных паров, что бродили у него в голове, оказалось недостаточно Митридату, чтобы подчиниться страсти, толкающей его на ложе к матери.
Заметив мучительные колебания сына, Лаодика решила действовать сама. Не желая терять времени на уговоры и по опыту зная слабые места мужчин, царица уселась на согнутые ноги и стиснула пальцами еще довольно мягкий мужской орган, который, словно приветствуя это прикосновение, несколько раз дернулся, на глазах твердея и увеличиваясь в размерах. Не позволяя сыну отстраниться от нее, царица осторожными движениями пальцев обнажила пунцовую головку поднявшейся мужской плоти и, не слушая слабых протестующих возгласов сына, стала облизывать ее с торопливой жадностью. Несколько мгновений спустя она всосала ее в рот, обволакивая языком и издавая блаженные стоны.
Митридат уже не пытался вырываться, наоборот, подался вперед, положив руки на плечи Лаодике.
Она же, наслаждаясь его покорностью, вытворяла что хотела с этой упругой вздернутой плотью, не замечая усталости в сведенных судорогой скулах, помогая себе языком и руками. Она так страстно хотела этого! И так долго к этому шла!
Уловив учащенное прерывистое дыхание сына, ощутив слабую дрожь, пробежавшую по его телу, Лаодика отпрянула, продолжая массировать пальцами налившийся силой фаллос. В следующий миг ей в лицо брызнула струя вязкого мужского семени, ударившись в лоб между бровями. За ней другая, окатившая нос и губы. Следующий выброс обдал ей подбородок. Остатки семени скатились Лаодике на правую грудь и медленной щекочущей струйкой поползли к соску.
Это сопровождалось громкими сладостными стонами Митридата, который, вдруг враз обессилев, повалился на ложе.
– Взгляни, ты залил меня всю, негодный мальчишка,- с притворным гневом проговорила Лаодика, коснувшись лежащего на боку Митридата.- И у тебя еще хватало сил колебаться, хотя ты переполнен желанием обладать мною. Взгляни же!
Митридат сел на ложе и заставил себя посмотреть матери в лицо, по которому стекали сгустки мутно-белого семени. Его сыновнего семени! Лаодика улыбалась.
– Как я нравлюсь тебе, мой милый? Ничего не ответив, Митридат поднялся с постели, оторвал край от льняного полотенца и протянул матери.
Покуда царица неторопливо вытирала свое лицо и грудь, ее сын смотрел на нее, вспомнив поведанную ему Антиохой жгучую тайну.
Однажды, спрятавшись за портьерой в комнате младшего брата, чтобы подслушать, как Митридат ябедничает матери на своих сестер, Антиоха вместо этого стала свидетельницей совершенно потрясшего ее зрелища.
Оказывается, в своих капризах их младший брат доходит до того, что требует от своей родительницы бесстыдных ласк. И мать уступает ему в этом.
«Она стояла на коленях перед сидящим на стуле Митридатом,- вспоминал Митридат слова сестры,- и всовывала себе в рот его мерзкий маленький стручок с красной головкой. Она делала это быстро-быстро. А наш братец-негодяй издавал при этом блаженные стоны».
Антиоха призналась, что видела такое лишь однажды, когда ей было пятнадцать лет.
До сего случая в Митридате жила слабая надежда, что сказанное Антиохой – ее выдумка.
Теперь сомнения Митридата развеялись. Оказывается, его мать- порочная женщина! Она не считает для себя предосудительным утолять свою похоть с родными сыновьями. Она, наверное, и своему младшему сыну рассказывала про обычай персов, перед тем как совратить его.
Митридату захотелось возненавидеть свою мать, но, видя перед собой ее соблазнительные формы, божественно-прекрасное лицо в обрамлении завитых локонов, он не мог пробудить в себе ненависть к ней. Он решил, что непременно должен уйти отсюда и хотя бы таким способом удержать свою прекрасную мать от столь низменного побуждения, но только что испытанное им наслаждение не позволяло ему это сделать.
Сознавая свою слабость перед таким соблазном, Митридат подавил в себе желание бороться с ним.
«Я сын порочной женщины, значит, порочен сам!»- ухватился он за спасительную мысль.
– Иди же ко мне, мой Аполлон!- промурлыкала царица, приведя себя в порядок. – Полагаю, ты одолел уже свою робость.
С этими словами Лаодика раздвинула свои белые пышные бедра, устраиваясь на середине скрипучей постели. Ее конусообразные груди с большими круглыми сосками вздымались подобно двум холмам над слегка выступающими ребрами и низинкой живота. В ложбинке между ними виднелось ее лицо с тонко очерченными ноздрями точеного прямого носа, алыми полуоткрытыми губами и блестящими глазами, осененными черными, чуть подрагивающими ресницами.
Снедаемый страстью Митридат на этот раз не колебался ни секунды.
Ремни старого ложа жалобно скрипели от его бешеных усилий. Лаодика стонала и вскрикивала под ним, ловя воздух открытым ртом. Ее пальцы с силой цеплялись за плечи сына, царапали ему спину.
В экстазе Митридату казалось, что на него взирают не глаза матери, но очи совсем другой женщины, демонически прекрасные, в глубине которых пляшет огонь необузданной страсти. На ложе с ним была вакханка, неистовая до самозабвения и столь же неутомимая.
В минуты покоя, когда его опустошенное тело набиралось новых сил, Митридат с некой завороженностью гладил ладонями, более привычными к копью и мечу, гладкую белую кожу на бедрах и животе распростертой перед ним женщины с закинутыми за голову бессильными руками. Не видя лица матери, не слыша ее голоса, юноша странным образом уверял себя в том, что перед ним не она, но богиня, обретшая ее облик.
Любуясь совершенством материнского тела, Митридат переворачивал его своими сильными руками, прижимался щекой к нежной спине, казавшейся ему по-детски маленькой, целуя мягкие округлые ягодицы, не понимая, как он жил столько лет без этого.
Любовь к матери, подательнице жизни, и любовь к женщине, пробуждающей страсть, слились в сознании Митридата воедино. Сыновняя привязанность после всего случившегося смешалась в нем с трепетным вожделением любовника. Его стыд подавлялся плотскими чувствами, которые распалялись еще сильнее при доступности материнского естества и созерцании ее прекрасной наготы. Таким образом, в подсознании юного Митридата постепенно стал складываться заведомо порочный принцип: любить- значит обладать.
По окончании Дионисий царское войско двинулось к Амасии. Верховным полководцем был Мнаситей, так пожелала царица. Греческими наемниками командовал Диофант, грек из Синопы. Вместе с Диофантом в поход отправился его старший сын Архелай.
Во главе небольшого отряда конницы, который сумели собрать военачальники царицы, стоял Багофан.
В Синопе было еще тридцать боевых колесниц, но Мнаситей решил не брать их с собой, полагая, что пользы от них в сражении не будет.
Персидские военачальники с неудовольствием взирали на то, как
Мнаситей готовит войско к походу. Македонец не взял колесницы- это еще ладно,- но он отказался и от обоза помимо оружия. Еду и все необходимое воины должны были нести на себе.
– Повозки и поваров мы возьмѐм в Амасии,- говорил Мнаситей,- если, конечно, не придется уносить оттуда ноги. Поэтому лишняя обуза нам ни к чему.
Македонец не скрывал того, что в грядущих столкновениях с врагами царицы больше полагается на греческую фалангу и всадников Багофана, нежели на двадцать тысяч понтийской пехоты, разноплеменной и плохо обученной.
Об этом войске Мнаситей отзывался с неизменным презрением:
– Все, что могут эти вооруженные толпы, так это громко вопить и пугать врага своей многочисленностью. Две-три тысячи гоплитов рассеют их в два счета!
Слышал слова Мнаситея и Митридат. Хоть он и был царем, но с ним никто не советовался. Ему просто сообщили через Гистана, сколько собрано войска и день выступления. Потом нашлась какая-то отсрочка, и день выступления в поход перенесли. Об этом тоже сообщил Митридату Гистан.
Старший евнух разыскал Митридата в дворцовой библиотеке.
Вместе с Митридатом там была и Лаодика. Мать и сын читали какую-то книгу, вернее, они целовались, а папирусный свиток лежал развернутый перед ними на столе. Гистан кашлянул.
Любовники, страшно смутившись, мигом отстранились друг от друга. Митридат уткнулся в текст. Лаодика встала со стула, вопросительно глядя на евнуха.
– Войско не выступит завтра из-за неблагоприятных жертвоприношений,- склонив голову, сказал Гистан.- Мнаситей просил передать об этом царю.
– Это отрадная весть, друг мой,- промолвила царица, уста и щеки которой горели пламенем от сыновних поцелуев.
– Я знал, что обрадую тебя, о Светлейшая,- мягко проговорил Гистан, но при этом его холодные глаза осуждающе посмотрели на царицу.
Лаодика небрежно махнула евнуху рукой: «Ступай!» После ночи, проведенной в притоне, мать и сын полностью выпустили на волю свои чувства и желания. Им было мало ночей, проводимых вместе. Они и при свете дня старались где-нибудь уединиться, чтобы повторять друг другу одни и те же слова о любви, соединять руки и уста.
Он после пятилетней разлуки открыл для себя через ласки и поцелуи женщину грез, уверив себя, что его родство с ней- нелепая ошибка. Находясь под обаянием ее красоты, его неискушенное сознание смогло переступить через все запреты ради ни с чем не сравнимого наслаждения.
Она, прожив полжизни с нелюбимым мужем и не опускаясь до измен ему ради собственного благополучия, вдруг до беспамятства влюбилась в родного сына, узрев в нем разительные перемены после долгой разлуки. Его прикосновения необычайно возбуждали ее плоть. Она млела при звуке его голоса. Задыхалась от счастья, когда он смотрел на нее. Иногда ей казалось,- ив этом она черпала оправдание своей преступной связи,- что рядом с ней не сын, но совсем другой юноша, который послан ей богами взамен утерянного старшего сына.
О том, что между матерью и их старшим братом происходит нечто большее, чем простая симпатия, догадывался и Митридат-младший, который изводился муками ревности, срывая свою злобу на слугах.
Догадывалась и Антиоха, которой нельзя было отказать в проницательности. Девушка чувствовала своим женским сердцем, видя, как расцвела ее мать, что та счастлива именно как любимая супруга, а не как любимая мать.
Проникнув однажды в материнскую опочивальню, она нашла у нее под ложем сандалии своего старшего брата, а в материнских одеждах обнаружила его смятый хитон.
Антиоха не стала обличать Митридата, не желая вреда матери, которую сильно любила. Ее изворотливый ум обдумывал те выгоды, какие она сможет извлечь из этого. В глубине души она даже приветствовала это.
«От ложа матери Митридат с легкостью перейдет к ложу сестры»,- рассуждала Антиоха.
В день выступления царского войска, прощаясь с Митридатом, Антиоха не удержалась и шепнула ему на ухо:
– Возвращайся с победой, царь Митридат Филометор! (Что значит любящий мать.)
Митридат чуть вздрогнул, будто на него пахнуло жаром, и тотчас отошел от сестры с зардевшимся лицом.
Войско растянулось длинными пешими колоннами на желтой дороге, уходящей вдаль к горным перевалам. Над островерхими шлемами персов и каппадокийцев покачивались древки копий, не столь длинные, как у наемников-греков, зато более густые. Наемники шли замыкающими.
Далеко впереди, вздымая пыль, скакала конница Багофана.
– Если у противников царицы есть мозги, они будут ждать нас у горных проходов,- молвил Мнаситей, небрежно сидя на бело гривом статном скакуне.
Военачальники, находившиеся рядом, все до одного согласились с ним.
Лишь Гергис, неизвестно зачем увязавшийся за войском, опасливо заметил:
– Наши враги могут пропустить нас через горные проходы, чтобы потом закрыть их за нашей спиной и раздавить на равнине конницей.
– Это у них не получится,- возразил Мнаситей.- Если враг отдаст нам проходы, то я ему эти проходы не отдам. Сильный отряд будет стоять в теснинах до тех пор, пока я не возьму Амасию. Так что, друг мой, безопасное отступление я тебе обещаю.
Македонец дружески хлопнул по плечу ехавшего рядом гаушаку. Заметив хмурое лицо Митридата, Мнаситей воскликнул:
– Выше голову, царь! Ты излечишься от страха в первом же сражении. Заодно увидишь, как умеет воевать македонец Мнаси тей.
Но Митридата одолевали не страхи, а совсем иная забота. Он понимал, что многие во дворце начинают догадываться об его отнюдь не сыновних чувствах к матери и о той взаимности, какой она ему платит. Прощальная реплика Антиохи убеждала его в этом, как и взгляды некоторых рабынь, имеющих доступ в спальные покои царицы. Евнух Гистан и вовсе видел их страстно целующимися.
Скоро, того и гляди, слух об этом расползется по всей Синопе. Эллины- не персы, им чужд обычай кровосмешения.
«Что будет тогда?- в отчаянии думал Митридат.- Мои подданные начнут презирать меня!»
Всего несколько дней назад такие опасения мало волновали его. Казалось, ночь надежно укрывает нечестивую связь матери и сына. Однако все рано или поздно открывается.
Митридату вдруг захотелось, чтобы этот поход продлился как можно дольше, чтобы в его отсутствие во дворце за повседневными хлопотами и делами опасный слух развеялся, забылся. Он же, возвратившись обратно, станет держать себя в руках и не будет прикасаться к матери как к любовнице.
После долгих размышлений, пока войско двигалось к Амасии, Митридат убедил себя в том, что ему по силам избавиться от порока, пленившего его сердце и разум.
Не встретив сопротивления в горных проходах, царское войско вышло в долину реки Ирис.
Люди во встречных селениях с любопытством разглядывали от ряды воинов, пылившие по дороге в сторону Амасии. Конные разъезды Багофана нигде не встречали ни враждебного воинства, ни стана.
– Похоже, друг Гергис, твой доноситель приврал,- говорил гаушаке Мнаситей,- вокруг все спокойно. Не скрою, я рад этому. А ты?
– Мои соглядатаи не ошибаются,- ответил Гергис, почувствовав в словах македонца злорадную усмешку. Все-таки Мнаситей его недолюбливает!
Наконец взорам открылась Амасия. Это случилось на третий день после прохода войском теснин Париадра.
Город раскинулся на обрывистой скале с крутым спуском к реке. С трех сторон вдоль обрывов он был опоясан стенами и башнями из желтого кирпича. С четвертой стороны – юго-восточной- вздымались две вершины, соединенные пологой седловиной в виде широкого плато. На всем пространстве плато возвышались дворцы и гробницы царей из белого и розового камня.
Через реку были перекинуты два моста: один- из города к предместью, другой- из предместья к окрестностям. У этого моста оканчивалась гора, возвышающаяся над городом.
Равнина, окружающая Амасию, была неширокая. С запада и востока ее запирали белые меловые утесы, ослепительно сверкающие на солнце. Унылые песчаные холмы чередовались здесь с оазисами буйной зелени.
Там, где в реку Ирис впадает река Лик, текущая с Армянского нагорья, долина значительно раздается вширь. Ее плодородная почва кормила великое множество народа, а на предгорных лугах паслись бесчисленные стада скота и табуны лошадей. Недаром эта долина называлась Хилиокомон, что означало «равнина с тысячей селений». Ворота Амасии были открыты.
Оставив большую часть войска у стен города, Мнаситей вступил в Амасию во главе трех тысяч греческих наемников и сорока всадников Гергиса.
Митридат, проехав верхом по каменному мосту, миновав двойную арку ворот, стиснутых мощными башнями, вместе со свитой Мнаситея оказался в кольце городских стен, заслонявших весь внешний мир.
После просторной и светлой Синопы странными и необычными показались Митридату дома с плоскими крышами в два и три этажа. На узких улочках города впору было разъехаться лишь двум всадникам, повозки по ним не ездили. Взор всюду натыкался на желтые глухие заборы, на стены домов без окон. Всюду каменная кладка и белая пыль под копытами коня.
Деревьев почти не было. Лишь кое-где над унылым однообразием плоских кровель возвышался красавец-платан или шелестел листвой высокий тополь в каком-нибудь дворе.
Единственная широкая улица вела от ворот к рынку и дальше через линию еще одних стен к вознесенному над городом плато.
Повсюду было безлюдно. Это настораживало, и греческие гоплиты держали оружие наготове.
Мнаситей, заняв стражей ворота, ведущие в Верхний город, разместил свой отряд в пустующих казармах гарнизона.
Македонец недоумевал, видя тут и там следы поспешного бегства. Смотритель царских дворцов поведал ему:
– Пронесся слух, что царица послала войско, чтобы утопить Амасию в крови. Вот и бежали все кто мог. Что тут творилось два дня тому назад!
– Кто поведал о войске царицы?- спросил Мнаситей.
– Сузамитра. Он несколько дней стоял тут со своим отрядом.
– Куда он ушел?
– В горы ушел, куда и все.
– Почему гарнизон не сражался с Сузамитрой, ведь эти воины присягали царице Лаодике?
– Сузамитра объявил, что он скоро станет царем Понта, подкупил военачальников.
– Что же он не сражался со мной, а предпочел бежать? Смотритель пожал плечами: он не знал.
– А ты почему остался?
– У меня больная жена, я не мог ее бросить. К тому же я не поверил Сузамитре, будто. Лаодика казнила своего старшего сына.
– И правильно сделал,- сказал Мнаситей и указал на Митридата.- Вот он- сын Лаодики.
– И царь Понта,- весомым голосом добавил Гергис. Взглянув на Митридата, смотритель почтительно поклонился.
Мнаситей, его свита и телохранители заняли дверец Фарнака, деда Митридата.
Митридат не мог усидеть в отведенных ему покоях и принялся бродить по огромным чертогам, с немым восхищением созерцая колоссальные колонны из цельных стволов могучих кедров, на которых покоились тяжелые балки перекрытий. Он подолгу рассматривал большие статуи крылатых быков, отполированные до зеркального блеска полы из синего лазурита. Ничего греческого, всюду царил персидский стиль.
На плитах из красноватого песчаника, которым были облицованы стены одного из залов, искусным резцом были вырезаны боевые сцены и травля диких животных. Там же можно было увидеть торжественные шествия знати в длинных персидских кафтанах.
Смотритель, почитавший за честь всюду сопровождать юного царя, делал пояснения вежливым вкрадчивым голосом. Этот немолодой перс с рыжей завитой бородой умел быть угодливым и льстивым.
– Здесь, мой повелитель, изображена победа твоего деда Фарнака над вифинским царем,- молвил смотритель, вытянув руку в широком атласном рукаве в сторону идущих чередой барельефов.- А тут царь Фарнак принимает дань от поверженных армян. Здесь понтииское войско осаждает Синопу, куда впоследствии твой дед перенес столицу царства.
– А это что?- заинтересовался Митридат, ткнув пальцем в барельеф.
– Это…- Смотритель запнулся, забыв нужное греческое слово.
– Можешь говорить по-персидски,- милостиво разрешил Митридат, догадавшись, в чем дело.
Смотритель отвесил благодарный поклон и заговорил по-персидски уже более оживленно:
– Это прием царем Фарнаком послов селевкидского царя, мой повелитель. А здесь изображено римское посольство у царя Фар нака…
Митридат задержался около барельефа, внимательно разглядывая фигуры римлян в облегающих панцирях и круглых шлемах с пышными перьями. У римских послов не было оружия, лишь сопровождающие их люди держали на плечах странные вязанки тонких лоз с воткнутыми в них топорами.
– Что это?- спросил Митридат.- Дары?
– Нет, мой царь,- ответил смотритель,- это фасции. Их носят телохранители римских полководцев. Любого провинившегося перед ним или римским народом военачальник римлян имеет право сначала высечь розгами, а потом обезглавить топором.
– Даже царя?
– Какого царя?- не понял смотритель.
– Какого-нибудь. Скажем, осмелившегося противиться Риму.
– Затрудняюсь дать точный ответ, повелитель,- склонив голову, проговорил вельможа.- Скажу лишь, что македонский царь Персей, воевавший с Римом и попавший в плен, был казнен римлянами. Сын Персея, плененный вместе с отцом, был помилован ими, но лишен царства.
В уголках губ Митридата притаилась негодующая усмешка.
– Как же может царь жить без царства!
– Я слышал, сын Персея стал обычным писцом.
– Даже так?
Митридат мрачно покивал головой, с хищным прищуром вглядываясь в изображения римлян, вершителей судеб царей и царств. В этот миг молодой понтийский царь еще не ведал, что борьба с далеким Римом станет в будущем смыслом всей его жизни.
Вскоре выяснилось, что город обезлюдел не полностью. В нем осталось много бедноты и тех из зажиточных горожан, которые не причисляли себя к знати: купцов, ростовщиков, содержателей притонов и постоялых дворов…
Городская жизнь понемногу наладилась, когда стало ясно, что воины царицы не собираются никого убивать и грабить. Вновь ожил рынок, из предместий и близлежащих селений в Амасию потянулись желающие что-то продать и купить.
Телохранители Мнаситея, рыская повсюду вместе с соглядатаями Гергиса, обнаружили в одном из домов трех пожилых персианок. Это были дочери давно умершего царя Митридата Филопатора Филадельфа, деверя царицы Лаодики. Женщин привели во дворец на допрос к Мнаситею. На допросе присутствовал и Гергис.
– Где ваши мужья и сыновья?- грозно вопрошал македонец.- Что они замышляют?
Персианки хранили горделивое молчание, закрывая лица своими разноцветными покрывалами. В их черных глазах, под изогнутыми густыми бровями не было страха.
– Что мне делать с этими старыми воронами?- обратился к гаушаке раздраженный Мнаситей.- Может, они не понимают по-гречески? Тогда спроси их на персидском.
Гергис повторил вопросы Мнаситея по-персидски.
Женщины переглянулись между собой, затем самая старшая из них ответила Гергису тоже по-персидски, указав куда-то рукой. Две другие при этом закивали головами.
– Они полагают, что их мужья и сыновья находятся в войске храброго Сузамитры, которому Воху-Мана обещал помочь стать во главе этой земли.
– Кто такой этот Воху-Мана?- насторожился Мнаситей.- Еще один смутьян?
– Это божество персов, олицетворяющее благой помысел,- пояснил Гергис.
– Что же храбрец Сузамитра бежит от меня, если с ним такой союзник?- усмехнулся Мнаситей и подмигнул двум своим военачальникам, стоящим тут же.- Спроси их об этом, Гергис.
Гергис вновь заговорил с персианками на их родном языке.
Женщины слушали его с интересом, потом засмеялись все трое, поглядев на Мнаситея, развалившегося в кресле.
Гергис продолжал говорить неторопливым голосом, упоминая имена Лаодики и Митридата.
Старшая из женщин о чем-то переспрашивала гаушаку, шепталась с сестрами. Затем, остановив словоизлияния Гергиса движением руки, сказала что-то в ответ.
Гергис повернулся к Мнаситею и перевел ее слова:
– Сузамитра никого не боится. Когда у него будет достаточно войска, он сразится с тобой. Еще я сказал им, что с нами старший сын Лаодики, которого знать и войско провозгласили царем,- добавил Гергис.- Они не поверили мне, сказав, что старший Митридат давно умерщвлен матерью. Я думаю, надо им показать живого царя Митридата.
– Над чем они так смеялись?- подозрительно спросил Мнаситей.
– Я сказал им, что ты не знаешь, кто такой Воху-Мана.
– Зачем?
– Смеющихся людей всегда легче расположить к себе, нежели угрюмых, поверь моему опыту, Мнаситей.
– Сколько времени тебе потребуется, чтобы завладеть их доверием?
– Это будет зависеть от того, как они воспримут живого Митридата.
– Хорошо.- Мнаситей громко хлопнул в ладоши.- Позовите сюда царя Митридата!
Один из телохранителей македонца бросился выполнять приказание.
Когда Митридат, сопровождаемый смотрителем дворца и его слугами, появился в зале, Гергис и два его соглядатая отвесили царю низкий поклон. Мнаситей даже не поднялся с кресла. Никак не выказали своего почтения к сыну Лаодики и греческие военачальники, глядя на македонца.
– Перед вами царь Понта,-развязно бросил персианкам Мнаситей.- Митридат, подтверди этим женщинам мою правоту, ты ведь знаешь персидский.- Поскольку Митридат промолчал, слова Мнаситея перевел Гергис.
Старшая из персианок недоверчиво ухмыльнулась, в то время как две другие с нескрываемым любопытством разглядывали Митридата, который еле сдерживал гнев.
– Она не верит, что перед ней царь Митридат, потому что ты не поклонился ему,- сказал македонцу Гергис, тоже недовольный его поведением.- И она права- так царей не встречают!
– Мне плевать на обычаи варваров,- вспылил Мнаситей,- так и скажи этой старой мегере! И еще добавь, что в моей власти казнить их или помиловать.
– Может, ты так же властен и надо мной?- резко спросил Митридат, становясь против сидящего в кресле Мнаситея.- Ответь мне, своему царю. Я просто хочу знать предел твоего могущества.
Македонец смерил Митридата презрительно-насмешливым взглядом. Он упивался своей властью и вседозволенностью.
– Эй, слуги!- Мнаситей щелкнул пальцами.- Отведите царя в опочивальню, а то он, кажется, перегрелся на солнышке. Я всегда говорил, что климат в Азии вреден для царей.
Последняя фраза явно предназначалась греческим хилиархам, которые немедленно отреагировали на шутку Мнаситея одобрительным смехом.
Кровь бросилась в лицо Митридату. Молча, с искаженным от злобы лицом он бросился на македонца, схватил его обеими руками и, подняв над головой словно мешок с соломой, швырнул на оторопевших от неожиданности греков.
Падающее тело свалило с ног обоих военачальников, смех которых был прерван столь необычным образом.
Все присутствующие в зале замерли, пораженные проявлением такой неимоверной силы.
Не глядя на изрыгающего брань Мнаситея, которому хилиархи помогали встать на ноги, Митридат широкими шагами вышел из зала. Стража почтительно расступилась перед ним.
Смотритель и его приближенные торопливо засеменили следом, как стая шакалов за рассерженным львом.
С большим трудом Гергису удалось уговорить взбешенного Мнаситея не убивать персианок, а взять их с собой в Синопу как заложниц. Войско двинулось в обратный путь.
В Амасии Мнаситей оставил сильный гарнизон из каппадокийцев, во главе которого поставил эллина.
Повозки, взятые amp; селениях близ Амасии, замедляли движение войска.
Мнаситей приказал крестьянским старостам- пекидам- нагрузить возы доверху съестными припасами. В глубине души подозрительный македонец хранил уверенность, что вся здешняя округа тайно поддерживает смутьяна Сузамитру.
До горных проходов было еще далеко, когда примчались встревоженные всадники Багофана, производившие разведку впереди. Они сообщили Мнаситею, что путь закрыт множеством конников, стоящих в боевом строю.
– Судя по всему, это Сузамитра,- промолвил Багофан, взглянув на Мнаситея.
– Наконец-то он попадет в мои руки,- процедил сквозь зубы македонец.
Остановив войско, Мнаситей приказал разбивать лагерь и окружить его повозками.
Пока воины ставили палатки, в шатре Мнаситея состоялся военный совет, где присутствовал и Митридат. Для него был поставлен небольшой трон с высокой спинкой и подлокотниками из слоновой кости, взятый из дворца в Амасии.
Военачальники стоя выслушивали распоряжения Мнаситея, который тоже ни разу не присел, нервно шагая по шатру.
Митридат, внимательно наблюдавший за македонцем, невольно поражался его военному опыту.
– Пускай храбрые воины Сузамитры пожарятся на солнцепеке, а мы пока укрепим свой тыл,- говорил Мнаситей.- Диофант, поставишь свою фалангу в центре. Левый фланг тебе прикроют «бессмертные», правый- персидские копейщики. Впереди, прикрывая всю линию тяжелой пехоты, встанут лучники и метатели дротиков. В таком порядке и двинемся от стана. Сейчас солнце бьет нам в глаза, подождем, пока оно опустится к горным вершинам. Багофан, будешь держаться со своими конниками далеко в стороне и наблюдать за битвой с какой-нибудь возвышенности. Ударишь тогда, когда заметишь, где находится Сузамитра. Постарайся его пленить. В стане останется пять тысяч воинов для его защиты.
– А что делать мне?- неожиданно спросил Митридат, уязвленный невниманием к себе.
– Тебе, царь, я поручаю охрану лагеря,- сказал Мнаситей.
– С этим справится кто-нибудь другой,- возразил Митридат.- Я хочу возглавить конницу.
– Конницей командует Багофан, и он опытнее тебя, царь.
– Я готов уступить главенство Митридату,- подал голос Багофан.
– И слышать не хочу!- стоял на своем Мнаситей.- Хуже нет, когда меняют военачальника перед самым сражением.
– Митридат не может оставаться в лагере, воины Сузамитры должны увидеть его, – сказал Гергис. – Сузамитра распространяет слух, что
Митридат мертв, так пусть его войско убедится в том, что Митридат жив. И главное – что Митридат- царь.
Багофан и Диофант поддержали гаушаку.
– Так, может, царь Митридат отправится к Сузамитре без всякого войска и усмирит его своим царским величием?- насмешливо произнес Мнаситей.- Если Сузамитра ложным слухом смог собрать целое войско, готовое провозгласить его царем, так пусть истинный царь Понта отнимет у него это войско одним своим появлением. Это будет бескровная победа.
– Я согласен!- воскликнул Митридат, вскочив с трона.
– Но…- начал было растерявшийся Гергис. Мнаситей не дал ему договорить:
– Коня царю Митридату. Живо!
Сопровождать Митридата вызвался Диофант, взяв с собой сына Архелая.
… Митридат гнал коня галопом по вьющейся среди холмов дороге. Ветер трепал его длинные волосы, сорвал с головы диадему, но он даже не заметил этого. Им владело жгучее желание поскорее встретиться с Сузамитрой.
Оба спутника Митридата сильно отстали.
Проскакав около двух парасангов и взлетев на вершину небольшой возвышенности, Митридат остановил взмыленного жеребца.
Перед ним расстилалась зеленая равнина с редкими купами деревьев. На равнине, перегородив дорогу, стояло конное войско. Сверкали шлемы и копья, вздымались над плотными рядами конников военные значки в виде крылатого круга с лучником посередине. Всего не меньше шести тысяч всадников.
Митридат подумал, что если ему удастся возглавить всю эту конницу, тогда с ним поневоле станет считаться Мнаситей и все военачальники пехоты. У него наконец появится реальная власть.
Между тем подъехали Диофант и Архелай. Архелай молча протянул Митридату сорванную ветром диадему.
Митридат, занятый своими мыслями, так же молча водрузил диадему на голову и тронул коня.
Три всадника рысью спустились с холма, приближаясь по дороге к широко развернувшимся конным отрядам, блиставшим на солнце бронзовыми налобниками и нагрудниками коней, медью щитов и панцирей. Оттуда доносился звон уздечек, лошадиные всхрапывания, бряцанье оружия.
Когда расстояние сократилось примерно до трехсот шагов, от конной массы отделился одинокий наездник на буланой длинногривой лошади. Он лихо подскакал к Митридату с поднятой правой рукой.
– Кто вы и куда едете?- громко спросил он, сверля подъехавших настороженным взглядом. Вопрос прозвучал по-персидски.
– Я- Митридат, царь Понта,- прозвучало в ответ тоже по-персидски.- Мне нужно встретиться с Сузамитрой, моим братом и вашим полководцем. Скачи к нему и скажи, что царь Митридат приехал с миром.
Гонец повернул обратно буланую лошадку, не пряча удивления на юном безусом лице.
Митридат видел, как он вздыбил лошадь возле группы всадников в богатом вооружении и ярких плащах, что-то быстро сказал и отъехал в сторону.
После краткого совещания из среды военачальников выехал один на крепкогрудом рыжем жеребце.
– В случае опасности, царь, скачи что есть мочи к нашему стану, а мы постараемся задержать погоню,- предостерег Митридата Диофант.
Митридат кивнул и двинулся навстречу всаднику на рыжем коне. Они остановили коней в двух шагах друг от друга. Военачальник снял с головы шлем с глухим забралом: это был Сузамитра.
– Ты ли это, Митридат? Или твоя тень?- изумленно и радостно воскликнул Сузамитра,- А мы уже оплакали тебя.
– Я жив и очень рад нашей встрече,- улыбнулся Митридат, протянув руку Сузамитре.
Сузамитра стиснул руку Митридата в своих ладонях и долго тряс ее, повторяя в счастливом ошеломлении:
– Надо же, жив!.. Живой, клянусь Митрой!.. Вот Тирибаз обрадуется!
– Где он?- спросил Митридат.
– У тибаренов,- ответил Сузамитра,- собирается мстить за тебя. С той поры как ты угодил в плен, он места себе не находит. Все клянет себя и призывает гнев Ангро-Манью на свою голову. В отряде у него такие головорезы, каких свет не видывал! Тирибаз нарядил их в черные одежды и называет «демонами смерти».- Сузамитра засмеялся.
Засмеялся и Митридат.
– Где Моаферн и Сисина?- продолжал расспрашивать он.
– Не знаю,- пожал плечами Сузамитра.- После той злополучной стычки с отрядом хазарапата пути наши разошлись. Зато Фрада и Артаксар со мной. Мы решили не просто мстить царице Лаодике, но отнять у нее власть над Понтом. Нам и в голову не могло прийти, что Лаодика сохранит тебе жизнь и даже провозгласит царем!
– Так вы слышали о моем воцарении?- оживился Митридат.
– Слышать-то слышали, только думали, что на троне сидит твой младший брат. Поэтому мне и удалось склонить на свою сторону царскую конницу.
– Тебя, кажется, решили провозгласить царем,- хитро прищурился Митридат.- Как царство делить будем, брат?
– О чем ты говоришь!- смутился Сузамитра.- Поскольку ты жив и уже в диадеме, вся персидская знать с радостью присягнет тебе как законному правителю. И я в том числе.
Растроганный Митридат, не слезая с коня, обнял Сузамитру. Когда Митридат привел за собой несколько тысяч всадников, готовых подчиняться только ему, когда усмиренные одним его появлением Сузамитра и другие царские родичи появились вместе с ним в лагере, Мнаситей от досады ни за что обругал Диофанта и передал командование фалангой другому военачальнику.
С опасением поглядывал на такое усиление Митридата и Багофан. Среди воинов Сузамитры было немало тех, за которыми безуспешно гонялся воинственный хазарапат, чтобы лишить их жизни. Теперь эти отчаянные сорвиголовы злорадно поглядывали в сторону Багофана.
– Не пойму, почему Сузамитра не разделался с Митридатом?- втихомолку говорил Багофану Мнаситей.- Он мог бы стать первым, а стал вторым! Или впрямь он так предан Митридату?
– Что же теперь делать?- вздыхал Багофан.
– Улыбаться и делать вид, что мы рады этому,- проворчал македонец.- Похоже, этот Воху-Мана заодно с Митридатом.
Гергис в отличие от Мнаситея и Багофана был доволен тем, что все обошлось без крови.
Именно Гергис сумел убедить Сузамитру и его сторонников не ходить вместе с Митридатом в Синопу, но вернуться в Амасию и созвать туда всех тех, кто, подобно неуемному Тирибазу, продолжает готовиться к войне с царицей Лаодикой.
– Пускай из твоих уст Тирибаз и те, кто придет вместе с ним, узнают, что тот, кого они считали мертвым, жив и царствует,- говорил Сузамитре сладкоголосый гаушака.- Скажи им, что царь Митридат назначил тебя аспаэштаром и что царская конница, как и прежде, будет размещаться в долине Хилиокомон. Скажи также, что тебе позволено царем Митридатом набирать в царскую конницу всех желающих, имеющих коня. При тебе неотлучно будут находиться царский писец, который станет составлять списки вновь набранных воинов, и глашатай. Осенью, как обычно, состоится смотр конных отрядов близ Амасии, куда прибудет царь Митридат, дабы убедиться в твоем умении начальствовать и в боеспособности новых воинов, ставших под царские знамена.
Сузамитре выдали трех знатных заложниц. После чего два войска двинулись в разные стороны по одной дороге: конница – к Амасии, пехота- к Синопе.
На обратном пути Мнаситей в присутствии Багофана стал сердито выговаривать Гергису, уловив момент, когда Митридата не было рядом:
– Зачем ты отговорил Сузамитру ехать в Синопу? Кто тянул тебя за язык! В Синопе Сузамитра и все его приспешники были бы
у нас в руках. Из-за тебя, болтуна и тупицы, Сузамитра обрел надежное пристанище, ему подчинена царская конница, к нему под крыло вот-вот стекутся все недовольные царицей. Из людей вне закона это отребье превратится в грозную силу, на которую при случае сможет опереться Сузамитра. По твоей вине этот человек сделался опасен вдвойне!
– Аспаэштаром Сузамитру сделал не я, а Митридат,- молвил в ответ невозмутимый Гергис.- Царь хоть и молод, но прекрасно понимает, сколь шатко его положение. Поэтому Митридат возвысил Сузамитру в надежде противопоставить твоему высокомерию, Мнаситей, его преданность и неприязнь к грекам. Я намекнул Митридату, что если Сузамитра и его люди окажутся в Синопе, то вряд ли удастся избежать кровавой бойни. И царь счел более полезным для себя, чтобы Сузамитра оставался в Амасии.
– Вот именно,- вставил Багофан.- Ив результате в проигрыше оказались все мы, сторонники Лаодики.
– Ошибаешься, Багофан,- со значением промолвил Гергис.- Ты видишь дерево, но не видишь корней. Я ведь не зря упомянул о царском дозволении Сузамитре набирать в конницу всех желающих. Я уверен, в первую очередь к Сузамитре придут те, кто до этого скрывался в горах. Этих Сузамитра непременно возьмет к себе, ведь они его единомышленники. Писцом при Сузамитре остался мой человек. Он живо сообщит мне, когда в Амасии появится Тирибаз со своей шайкой, донесет о Сисине с Моаферном и о тех, кого мы считали до сих пор друзьями царицы и которые вдруг покажут свое истинное лицо. Когда эти люди соберутся наконец вместе, их всех можно будет разом уничтожить во время осеннего смотра конницы.- Помолчав, Гергис добавил:- Можно уничтожить и Митридата, если он будет мешать.
Мнаситей и Багофан не скрывали своего изумления и восхищения тем, с каким изумительным коварством и непостижимой хитростью гаушака расставляет свои сети. Они взирали на Гергиса, как взирают юные ученики на мудрого педагога, как смотрят начинающие кулачные бойцы на того, кто несколькими точными ударами поверг наземь, казалось бы, сильнейшего соперника, показав тем самым свой опыт и мастерство.
– Клянусь Зевсом, Гергис, я тебя недооценивал,- растерянно пробормотал Мнаситей.
– А я и вовсе подозревал тебя в измене,- признался Багофан. Гергис, польщенный такими признаниями, лишь с улыбкой щурил темные таинственные глаза, поглаживая коротко подстриженную черную бородку. Теперь-то эти двое будут уважать его!
По окончании похода Лаодика сразу почувствовала перемену в сыне. Внешне Митридат был очень приветлив с матерью, пожалуй, даже более, чем с сестрами, но он больше не ловил ее страстных взглядов, прятал глаза, не отвечал на пожатия рук. И все время старался держаться чуть в стороне: то сядет не рядом с ней, а подле младшего брата, то затеряется в свите. При выезде в город требует себе коня, хотя еще не так давно предпочитал ездить вместе с матерью в колеснице.
Ночами истомленная плотскими желаниями царица не находила себе места в опочивальне, а ее любовник не приходил, отговариваясь поутру усталостью или недомоганием.
Так прошло девять дней. На десятый Лаодика, оставшись с сыном наедине, потребовала объяснений.
– Волею судьбы; Митридат, я тебе не только мать, но и жена,- молвила царица, не сводя с сына пытливых глаз.- Я обожаю тебя не только как сына, но и как мужа. Как единственного мужчину, подарившего мне истинное счастье! Поэтому мне особенно тяжело видеть и чувствовать твое охлаждение. Что случилось, мой мальчик? Я больше не желанна тебе? Ты полюбил другую женщину?
Митридат хотел было признаться матери в своем намерении прекратить прежние отношения во избежание слухов и кривотолков, но, ощущая на себе ее молящий взгляд, ничего не мог выговорить, просто не мог подобрать нужных слов для этого. Он чувствовал, что безнадежно бороться с преступной страстью, ибо каждую ночь желал оказаться в материнской спальне. Сын ждал этого разговора и заранее готовился к нему, подбирая самые вразумительные доводы. Пришло время их привести, а у Митридата недоставало мужества.
Мать сидела перед ним, тщательно завитая и умащенная благовониями. Выражение мольбы и печали очень шло ее подведенным сурьмой глазам, большим и прекрасным. В каждой черточке ее красивого лица притаилось ожидание. Было видно, что она догадывается о том, что на душе у сына. Понимает всю безнравственность их кровосмесительной связи и все-таки надеется на ее продолжение.
– Я много думал над этим,- собравшись с духом, произнес наконец Митридат,- и решил, что не вправе осквернять материнское ложе. Это противно обычаям эллинов и не только эллинов.
– Думаешь, между нами встанет тень твоего отца?- после краткой паузы спросила Лаодика.
– Это тоже имеет значение,- выдавил из себя Митридат, хотя так не думал, более всего опасаясь огласки.
Но сказать об огласке- значило бы, что он просто хочет получше скрыть их тайные свидания, только и всего.
– Зачем придумывать отговорки, сын мой,- печально промолвила Лаодика, опуская голову на согнутую руку, на которой поблескивал все тот же золотой браслет с головой Горгоны,- не лучше ли сказать правду? Скажи, что я стара, не столь стройна и гибка, что твое сердце полно вожделения к другой женщине, моложе и красивее. Я пойму тебя и не стану чинить вам препятствий: юность всегда тянется к юности. Ведь мы же договорились с тобой быть откровенными друг с другом.
Митридат взглянул на мать, она поймала этот взгляд и поняла его. «Нет у него никакой другой женщины,- млея от заполнившей ее радости, подумала Лаодика,- одна я у него на уме. Он мой! Только мой!..»
Царица стала действовать смелее.
Она встала позади сына, положив руки ему на плечи, и заговорила мягким убеждающим голосом:
– Рассуди сам, сын мой, каково жить царственной вдове, еще полной жизненных сил и плотских желаний. Снизойти до раба или своего телохранителя, чтобы утолить жажду страсти, я не могу. Также не могу разделить ложе с каким-нибудь вельможей из опасения, что он возомнит о себе слишком много. В моем окружении и так полно честолюбцев, я устала от них. Выходить вновь замуж я не хочу, поскольку новый супруг может отнять власть у меня и моих сыновей. Моим уделом было томиться и страдать, пока я снова не обрела тебя, Митридат. После самой первой ночи с тобой я поняла, что ты тот самый мужчина, о котором я мечтала всю жизнь, как бы кощунственно это ни звучало. Не думай, что я бездумно увлеклась тобой. С самого начала я терзалась не меньше твоего. К каким ухищрениям я только не прибегала, стараясь заглушить в себе эту страсть, но все было напрасно. Тогда я вспомнила египетскую легенду о том, как богиня Исида отдавалась своему сыну Гору, дабы напитать его силой перед схваткой со злым богом Сетом. Я подумала, а может, в моем влечении к родному чаду усматривается воля какого-нибудь божества. Может, в моей страсти, неподобающей для матери с точки зрения обычной морали, таится какой-то божественный смысл, некий знак, отмечающий избранника богов. Быть может, обладая мной, Митридат, ты обретаешь магическую силу, возносишься над простыми смертными и их моралью, проникаешься сознанием того, что деяния богов тебе по плечу…
Лаодика продолжала говорить, усыпляя волю сына, ее руки при, этом поглаживали ему спину и плечи, касались волос. Она знала, что где-то в глубине его мужского сознания теплится огонек вожделения к ней. Она это чувствовала и стремилась исподволь раздуть тлеющий огонек во всепожирающее пламя страсти.
Царица говорила тихим голосом и томно дышала; никогда еще она так страстно не прижималась своим телом к сыну.
Митридат чувствовал, что теряет самообладание. Он не смел прервать мать, завороженный ее словами. От ее прикосновений по его телу прокатывались теплые сладостные волны.
Вот две нежные руки обхватили его голову и к губам прижались пылающие материнские уста.
Через несколько мгновений мать и сын, охваченные неистовым желанием, предались страсти прямо на полу, застеленном коврами.
Голоса служанок за дверью потревожили их, уже готовых окунуться в пламенный экстаз.
Любовники, стремительно вскочив, заметались в поисках укромного уголка, дабы завершить начатое. Они спрятались за выступом стены и колонной, поддерживающей свод. Здесь, в тесноте и полумраке, не имея возможности лечь, эти двое вначале стоя ласкали друг друга, затем, так же стоя, соединили свои тела воедино.
Вскоре из-за выступа стены раздались протяжные женские стоны и вслед за ними задыхающиеся от блаженства мужские.
В узкий небольшой зал, освещенный двумя светильниками на подставках, заглянул проходивший мимо евнух. Его насторожили неясные звуки, долетевшие отсюда.
– Кто здесь?- негромко спросил евнух, приоткрыв дверные створки.
Двое за выступом замерли, прильнув друг к другу. Вопрос евнуха прозвучал громче. Затем двери затворились; евнух ушел.
– Днем нам не дадут уединиться,- прошептала царица, облегченно переведя дух.- Приходи ко мне ночью. Придешь?
– Приду,- прошептал в ответ Митридат, зарывшись лицом в душистое руно материнских волос.
То была едва ли не самая бурная из их любовных ночей. Неповторимая, изумительная по накалу чувств, когда им казалось, будто они сливаются и растворяются без остатка один в другом.
В минуты отдыха Лаодика признавалась, обнимая сына:
– Никому, слышишь, никому не могу я отныне принадлежать, Митридат. Хочешь знать почему?.. Потому что ты взял меня всю без остатка. Иначе не скажешь. Сейчас я отчетливо осознаю это. До тебя я никому не принадлежала. А теперь я твоя и навсегда останусь твоею, даже если ты этого перестанешь хотеть, даже если я сама перестану того хотеть…
– А как же мой отец?- спросил Митридат, изумленный и ошарашенный.
В ответ у царицы вырвался нетерпеливый жест, красноречиво говорящий о том, как низко она ценила своего умершего супруга как мужчину.
Такое признание Лаодики превознесло себялюбивого юношу в собственных глазах. По воле рока до нее у Митридата не было подобного опыта общения с женщинами. И то, что он на материнском ложе превзошел своего отца, наполнило сердце Митридата горделивым самодовольством. Благодаря стараниям Тирибаза в душе юноши жило страстное желание первенства и превосходства. Именно эта черта характера, развитая в нем Тирибазом, помогла Митридату в недалеком прошлом стать отменным наездником, научиться прекрасно стрелять из лука и кидать копье, превзойдя в этом самого Тирибаза.
Однако тот же Тирибаз всячески старался заглушить в своем воспитаннике интерес к женскому полу, который с годами все сильнее проявлялся в Митридате. Старый воин хотел воспитать Митридата нечувствительным к этому соблазну, полагая, что истинному правителю подобает больше думать о государственных делах, нежели о плотских утехах. Истинный правитель должен быть рабом одной-единственной страсти- страсти к войне.
И вот, лежа в постели с родной матерью, Митридат вдруг вспомнил наставления Тирибаза. Его надтреснутый голос так отчетливо прозвучал у него в ушах, что Митридат невольно вздрогнул. И, вздрогнув, понял, что задремал.
– Что с тобой, мой милый?- прошелестел возле самого уха юноши ласковый голос царицы.
Ее рука, скользя по телу Митридата от груди к низу живота, призывала возобновить прерванное блаженство.
Митридат, желая заглушить в себе слова Тирибаза, звучащие как упрек, охотно откликнулся на этот призыв.
Утром полусонная Лаодика, томно раскинувшись на ложе, наблюдала за тем, как ее сын торопливо облачается в одежды, чтобы затем незаметно пробраться в свою опочивальню.
– Что это у тебя?- лениво спросила царица, заметив на шее у Митридата маленький кожаный мешочек на тонкой бечевке. Сын поднял на нее глаза. Лаодика указала пальцем на мешочек.
– Здесь целебные травы,- ответил Митридат и спрятал ла данку под хитон.- Я делаю из них отвар при недомоганиях. Меня научил этому Моаферн там, в горах…
На самом деле травы в мешочке были ядовитые. Митридат ежедневно употреблял это зелье крошечными дозами, как учил его Моаферн.
– А-а…- негромко протянула царица и еле заметно улыбнулась.- Я подумала, что ты хранишь там свои амулеты, которые так любят персы.
– У меня один амулет – мой акинак,- горделиво произнес Митридат, надевая пояс с кинжалом.
– Ты говоришь как спартанец,- вымолвила Лаодика и сладко потянулась, откинув с себя одеяло.- Как здесь душно, словно в кузнице Гефеста!
Она подставила сыну уста для прощального поцелуя, когда он присел на край ложа, пожирая ее вожделенным взглядом.
Поцелуй возбудил Митридата, и он захотел большего, но Лаодика остановила сына, уже собравшегося возлечь на нее.
– О нет, мой дорогой!- умоляюще заговорила она.- Теперь не время для этого. Сюда вот-вот придут мои служанки. Тебе пора уходить. А ночью я опять буду твоя, пей меня до самого донышка! Ступай же, мой царь Эдип!
Так Митридат впервые услышал это имя.
Жизнь во дворце угнетала Митридата. Дни тянулись бесконечно долго, зато ночи, наполненные ласками, пролетали быстро.
Днем он отсыпался после ночных утех, плескался в бассейне, навещал сестер, часто заходил в оружейный зал и на конюшню. Любовь к лошадям и оружию, привитая ему с ранних лет Тирибазом, жила в нем и властно звала взять в руки лук или меч, вскочить верхом на горячего скакуна.
Иногда Митридат уединялся в библиотеке, заново открывая для себя сочинения греческих авторов. Особенно его привлекал Геродот, его «История» в девяти книгах. Зачитывался он и описаниями походов великого царя Александра в изложении историка Диодора.
Но честолюбивые порывы, пробуждавшиеся в душе Митридата после всего прочитанного, неизменно гасились унылым однообразием его существования. Каждодневно он чувствовал на себе материнскую опеку. Митридата не допускали до государственных дел, он лишь олицетворял собой царя, не имея при этом никакой власти. Лаодика сама не раз говорила сыну:
– Зачем тебе впутываться в дрязги вельмож, разбирать жалобы простонародья на несправедливость царских чиновников, выслушивать отчеты высших сановников, судить и карать- все это скучно и утомительно, поверь мне. Пускай этим занимаются те, кому положено по должности: Гистан, Гергис, Багофан, Дионисий… Мы же будем предаваться любви, не зная забот и печалей!
Митридат пробовал возражать матери:
– Получается, что во главе царства стоят не цари, но их прислужники. Излишняя власть портит этих людей, их заносчивость я уже испытал на себе. Слуги должны боготворить властелина, а не стараться стать вровень с ним. Мне кажется порой, что царь не я, а евнух Гистан. Только и слышу от тебя и от сестер: «Гистан знает», «Гистан сделает», «Попроси Гистана»…
Лаодика с материнской лаской и тактом любовницы всякий раз убеждала сына в том, что Гистан действительно незаменим, что он самый преданный ей человек, который вдобавок может помочь выпутаться из любого затруднительного положения.
Если днем Митридат еще как-то пытался отстаивать свою точку зрения, то по ночам он всецело принадлежал своей любовнице, не имея сил бороться с ее чарами, снедаемый желанием вновь и вновь владеть этим телом.
Так проходили дни за днями, похожие один на другой. Честолюбивая натура Митридата была опутана сетями сладострастных желаний. И он, все более развращаясь, смирился с этим сладостным пленом.
Однажды, гуляя с Антиохой в дворцовом парке, Митридат неожиданно спросил сестру:
– Ты слышала про царя Эдипа?
Антиоха кивнула, отняв от лица букетик левкоев.
– Конечно, слышала.
– Я хочу знать, где он царствовал и когда. Я просмотрел множество свитков в библиотеке, но не нашел ничего о царе Эдипе ни у кого из историков. Меня это заинтриговало.
– Почему тебя заинтересовал этот царь?- спросила Антиоха и пристально посмотрела на брата.
Брат и сестра остановились возле каменного льва, из раскрытой пасти которого била слабая струя воды и стекала в круглую мраморную чашу. Над головами у них шелестели листвой вязы и платаны; в ветвях деревьев со щебетом порхали птицы.
– Меня недавно сравнил с этим царем один человек,- как бы нехотя промолвил Митридат, не глядя на сестру.- Вот я и хотел узнать, чем я похож на царя Эдипа?
– Царь Эдип- мифический властитель греческого города Фивы,- сказала Антиоха.- Ты слышал легенду о фиванском царе Лаии, сыне Лабдака?
Митридат отрицательно качнул головой.
– Царь Лаий, изгнанный из Фив Зетом и Амфионом, сыновьями Зевса, отправился в Пелопоннес,- продолжила Антиоха.- Лаий похитил малолетнего сына тамошнего царя Пелопса и надругался над ним. В результате мальчик покончил с собой. Это преступление навлекло на Лаия гнев богов, и в итоге он пал от руки собственного сына Эдипа.
– Странно,- пробормотал Митридат, поглаживая подбородок.- Чем же я похож на Эдипа? Неужели мать думает, что я злоумышлял на своего отца!
– Так это мама сравнила тебя с царем Эдипом?- живо спросила Антиоха.
– Ну да,- ответил Митридат, не понимая, отчего вдруг сестра так внимательно смотрит на него.
– И она ничего не рассказывала тебе о нем?
– Ничего. Я хотел сам прочитать про Эдипа у Геродота или Фукидида…
– Ты не там искал, Митридат.- Антиоха смотрела на брата так, будто только что прочитала его мысли.- Идем со мной.
Митридат последовал за сестрой по дорожке, выложенной обломками мраморных плит, мимо благоухающих цветочных клумб и колючих кустов шиповника. Он глядел на покачивающиеся бедра Антиохи, на ее белые икры, мелькающие в разрезах пеплоса, на гибкую линию девичьей шеи, и в нем с неистребимой силой пробуждалось столь знакомое чувство неутоленной плоти.
Придя в свои покои, где на стенах прыгали солнечные зайчики от полуденных лучей дневного светила, запутавшихся в оконных занавесках, Антиоха принялась доставать из круглой кожаной коробки папирусные свитки греческих трагиков. Она быстро пробегала глазами заголовки, откладывая свитки в сторону. Отыскав нужный папирус, Антиоха обернулась к стоящему в ожидании Митридату.
– Вот.- Она протянула брату свою находку.- Это трагедия Софокла «Царь Эдип». Прочти ее, и ты поймешь, что имела в виду наша мать. Но сначала поцелуй меня.
Антиоха подставила брату губы.
Митридат обнял сестру и приник устами к ее устам, вожделение к ней все сильнее охватывало его.
Антиоха, ощутив телом напрягшийся мужской фаллос, прошептала Митридату на ухо:
– Наконец-то ты увидел во мне женщину!
Не разжимая объятий и не прерывая страстных поцелуев, брат и сестра боком отступили за толстую занавеску, где стояло ложе. Избавляясь от одежд, они пожирали глазами наготу друг друга, еще больше возбуждаясь от жадных прикосновений пальцев.
Дальнейшее продолжалось с торопливым нетерпением уже в постели, почти без слов, лишь страстное дыхание и звуки поцелуев выдавали любовников. Она распаляла его своими ласками, готовая отдаться и в то же время нежно отстраняя» желая продлить удовольствие от прелюдии. Он, пылая страстью не меньше, чем она, с мягкой настойчивостью стремился преодолеть ее слабое сопротивление, соединиться с нею. Наконец это случилось.
Антиоха, стиснув зубы, издала невнятный стон, почувствовав глубоко в своем чреве твердую плоть брата. Мышцы ее ослабли, уступая его напору; больше она себе не принадлежала.
Случившееся было подобно короткому летнему ливню, пробуждающему своей живительной силой задремавшие соки в растениях, превращающему вялотекущий ручей в бурный поток. Два нагих тела, истомленные и опустошенные, влажные от пота, какое-то время пребывали в блаженном покое.
Первым пришел в себя Митридат.
Он легонько подул в лицо Антиохе. Ее изогнутые длинные ресницы затрепетали. Она открыла глаза, сиявшие, как два камня аквамарина. Взгляд девушки светился восхищением и любовью.
– Какой ты сильный, Митридат,- прошептала Антиоха, запустив пальцы в кудри брата.- Ты силен, как молодой бог!
Польщенный такой похвалой, идущей, казалось, из самого сердца, Митридат стал покрывать поцелуями розовые соски девичьих грудей. Он делал это с такой страстностью, что Антиоха слегка задыхалась.
Митридат глядел на сестру и не узнавал ее, словно в ее чертах- этой улыбке, изгибе бровей, пылающих щеках- угадывался лик совсем другой женщины, горячей и необузданно страстной. Той, что таилась в Антиохе и которая так и не открылась бы ему, ни случись между ними такое.
– Что-то не так?- забеспокоилась Антиоха, поймав на себе взгляд брата.-Я наверно, ужасно выгляжу, да? О, моя прическа!- Антиоха принялась ощупывать свои растрепавшиеся волосы.
– Ты замечательно выглядишь,- улыбнулся Митридат.- Ты сама Афродита!
Когда Антиоха поднялась с постели, чтобы одеться, Митридат увидел свежие пятна крови на белой простыне.
Сначала он растерялся, потом смутился, будто увидел нечто запретное. Движимый нежностью к сестре за то, что она отдавалась ему, несмотря на боль, Митридат обнял Антиоху, уткнувшись лицом ей в затылок.
– Я был, наверно, невероятно груб,-немного растерянно прошептал он,- прости.
– Ничего страшного, братик,- успокаивающе произнесла Антиоха, взглянув на ложе со следами крови.- Так всегда бывает… в первый раз.
Митридат облегченно вздохнул и признался:
– А я уж подумал, не слишком ли велик у меня…- Он невольно запнулся.
– Велик, но не слишком,- засмеялась Антиоха, поднимая с полу свой хитон.- Надеюсь, теперь ты станешь чаще бывать у меня.
По взгляду Антиохи и по тону ее голоса Митридат понял, что он желанен ей как мужчина, что она согласна и впредь дарить ему себя всю без остатка. Осознание этого пробудило в сердце Митридата чувство горделивого удовлетворения, всколыхнуло радостный подъем в душе. Он мог поклясться, что в эти минуты им владела всепоглощающая любовь к сестре как к женщине.
Расставаясь, Антиоха запечатлела на устах брата трепетный поцелуй и вложила ему в руки папирусный свиток с трагедией Софокла.
– Когда прочитаешь, приходи,- с загадочной улыбкой про шептала Антиоха.- Мы обсудим с тобой это.
Она сделала ударение на последнем слове.
– Что- «это»?.- насторожился Митридат.
– Ты догадаешься сам, прочитав трагедию,- интригующе пояснила Антиоха.
Митридат отыскал укромный уголок дворцового парка и, устроившись на мраморной скамье в окружении благоухающих роз, углубился в чтение. Его сразу захватили, увлекли картины волнующей драмы, разворачивающейся во дворце фиванских царей. Мифические персонажи оживали перед ним, благодаря блестящему таланту афинского трагика.
Долго правил в славном городе Фивы благородный царь Эдип.
Неожиданно в царстве Эдипа начался мор. Дельфийский оракул предсказал, что бедствие прекратится после того, как будет изгнан убийца царя Лаия, прежнего фиванского царя, на вдове которого был женат Эдип.
Заботясь с благе государства, царь Эдип принялся разыскивать виновника преступления. Найдя единственного спасшегося спутника Лаия, Эдип выяснил, что убийца фиванского царя- он сам. Цепочка дальнейших дознаний выявила Эдипу ужасную истину. Он не только убийца отца, но и супруг матери, родившей ему двух сыновей и двух дочерей. В отчаянии Эдип ослепил себя за то, что любовался наготой женщины, некогда вскормившей его грудью.
Иокаста, мать и жена Эдипа, повесилась на собственном поясе. Развязка драмы потрясла Митридата.
Ему было безумно жаль Иокасту и еще больше самого Эдипа, над которым довлело проклятие его отца Лаия. Он несколько раз перечитал наиболее волнующие места трагедии, сопереживая чувствам и страданиям главных действующих лиц.
Ничего подобного ему не приходилось читать в своей жизни.
Митридату стало ясно, почему мать как-то назвала его царем Эдипом. Он понял также, что нечаянно выдал Антиохе то, что является любовником их матери.
«Так вот что за намек таился у нее во взгляде,- подумал Митридат, медленно сворачивая папирус в трубку.- Вот что она имела в виду, предлагая после прочтения обсудить «это». Я попался, как наивный простак!»
Отступать было поздно, и Митридат, решительно сжав губы, направился к сестре.
В глубине души он был уверен в Антиохе как в своей союзнице, и их столь внезапная и упоительная близость казалась ему залогом того, что Антиоха не будет слишком сурова к нему.
И все же какая-то робость томила Митридата.
Антиоха только что приняла ванну и лежала на ложе с выражением блаженного умиротворения на лице. Увидев брата, она услала прочь служанку и жестом пригласила Митридата сесть рядом с ней.
Митридат повиновался, стараясь не смотреть на голые ноги сестры.
Антиоха была в короткой эксомиде нежно-розового цвета. Ее пышные волосы были, заново уложены в изящную прическу с ниспадающими на плечи завитыми локонами. От нее исходил запах свежести и чистоты.
– Прочитал?- спросила Антиоха, видя, что брат не стремится первым делиться впечатлениями.
Митридат кивнул и молча протянул Антиохе свиток.
– Ты огорчен или раздосадован?- допытывалась Антиоха.
– Скорее сражен наповал,- промолвил Митридат, собираясь с духом.- Я должен тебе признаться, в чем заключается мое сходство с царем Эдипом…
– Можешь не продолжать, я все знаю,- мягко прервала Антиоха и положила свою прохладную ладонь на руку брата.
– Откуда?- тотчас спросил Митридат, чувствуя, что краснеет.
– Я случайно подслушала разговор Гистана с Дионисием,- ответила Антиоха.- Но я догадывалась об этом и раньше, ведь я все-таки женщина.
– Ты осуждаешь меня?- Митридат посмотрел сестре в глаза.
– Нет,- без раздумий сказала Антиоха,- поскольку знаю, как плохо жилось нашей матери с нашим отцом. Отец женился на ней по воле своего отца, нашего деда, но всю жизнь любил другую женщину. Эта женщина всеми средствами старалась разлучить отца с женой, интриговала, пускала в ход запугивания и яд. Отец смотрел на это сквозь пальцы, занятый беседами с философами либо строительством кораблей… Его отношения с нашей матерью ухудшались еще и потому, что он ждал сыновей, а рождались одни дочери, как у его старшего брата. К счастью, боги даровали ему двух сыновей, а то бы он непременно оставил нашу мать ради той, другой.
– Где сейчас эта женщина?- спросил Митридат.
– Ее обезглавили в день похорон нашего отца,- тихо промолвила Антиоха,- тогда многих казнили.
– Я помню,- покивал головой Митридат.
В его памяти возник душный летний вечер, весь пронизанный дымными отблесками множества пылающих факелов; длинный меч палача с голубоватым отблеском стали; коленопреклоненная женщина в богатом плаще, и ее голова, скатившаяся по ступеням… Как алела тогда кровь на белом мраморе, какой струей она хлестала из обезглавленного тела несчастной!
– Да, я помню это,- задумчиво повторил Митридат.
– Из прочитанной трагедии Софокла ты, наверно, понял, что своей судьбы не избежать никому,- сказала Антиоха.- Человек слишком слаб, чтобы противиться воле богов. Пример тому- царь Эдип. Люди по наивности своей и еще из глупого самодовольства полагают, будто сильный человек может стать творцом своей судьбы, может пренебречь пророчеством божества. Они бросают вызов бессмертным обитателям Олимпа, будучи смертными сами.
Антиоха усмехнулась.
– Так и тебе, брат мой, предопределено богами делить до поры ложе с родной матерью и в дальнейшем иметь супругой родную сестру. Помнишь, я говорила тебе о халдее, прочитавшем по звездам твою судьбу? Он предрекал тебе и это, но я не стала говорить тебе всего по понятным причинам. Вдобавок, если честно, я сама мало верила в то, что у мамы дойдет с тобой до этого. Теперь вижу, что заблуждалась в своем неверии. Хочу лишь предупредить тебя, братец, вот о чем. Халдей назвал твою связь с матерью роковой. Он не объяснил, в чем заключается опасность. Я решила поначалу, что опасность заключается в огласке. Но после долгих размышлений поняла- огласка тут ни при чем. Все гораздо сложнее. Антиоха сделала паузу, словно не решаясь произнести осознанное ею. Видя, что Митридат в ожидании глядит на нее, она заговорила вновь:
– Я разговаривала со жрецами сирийской богини Атаргатис, сведущими в предсказаниях и магии, и выяснила, что тебе грозят в будущем большие опасности из-за измены родного брата. Доблестью и воинской славой он затмит тебя и даже будет оспаривать у тебя власть над Понтом. Вдумайся в это, брат мой. Вдумайся хорошенько!
У Митридата вырвался небрежный жест.
– Мой младший брат не сможет тягаться со мной, даже если целыми днями не будет расставаться с луком и дротиком. Он слаб и труслив!
– Я имею в виду другого твоего брата,- многозначительно произнесла Антиоха,- того, кто может появиться на свет. Ведь наша мать еще не стара и вполне может иметь детей. Что, если она зачнет от тебя сына, который одновременно будет тебе и братом?
– Ты с ума сошла, Антиоха!- с возмущением воскликнул Митридат.- Как ты могла подумать такое! Это невозможно… Это недопустимо!..
– Почему же невозможно, если ты спишь с ней,- с беспощадным спокойствием промолвила Антиоха,- а в твоем умении оплодотворить женщину я убедилась сегодня сама. Клянусь Афродитой, я даже завидую маме, ибо она отдается поистине бесподобному любовнику.
– Замолчи!- выкрикнул Митридат и, вскочив, забегал по комнате.
– Надеюсь, ты не станешь ломать стулья и привлекать внимание служанок,- язвительно сказала Антиоха.
Она уселась на ложе, поджав под себя ноги, и наблюдала за братом, как воспитательница наблюдает за капризным ребенком.
– Тебе предуготовано богами стать великим, подобно Ганнибалу или царю Пирру,- промолвила Антиоха, смягчая тон,- будь же благоразумен, брат мой. Не теряй головы ни во время опасности, ни в минуты наслаждения.
– К чему это ты?- замерев на месте, спросил Митридат.
– К тому, что. мужское семя при определенной сноровке может и не попасть в детородный орган женщины,- ответила Антиоха.- Хочешь, я научу тебя этому?
– Лучше я поговорю с матерью откровенно,- пряча глаза, сказал Митридат.- Уверен, она не собирается рожать, да еще от меня! Какие это вызовет толки, подумай сама, сестра.
– Что могут значить какие-то толки для влюбленной женщины, вдобавок облеченной неограниченной властью,- с сомнением покачала головой Антиоха.- Сегодня ее одолевает желание всецело принадлежать своему единственному мужчине, завтра ей захочется иметь от него ребенка, послезавтра стать его законной супругой… Если ты слеп, Митридат, то я не слепа! Мать безумно влюблена в тебя. В таком состоянии она способна на любую глупость. Гистан тоже сетует на это.
– Почему Гистан всюду сует свой нос?- резко спросил Митридат.- Можно подумать, это он хозяин во дворце!
– Как ни возмущайся, но это так и есть,- вздохнула Антиоха
– А если я не хочу терпеть его здесь?- вызывающе проговорил Митридат, вновь присаживаясь рядом с сестрой.
– Умоляю, брат, не пытайся поссорить мать с Гистаном и не проявляй явную враждебность по отношению к нему. Ты плохо знаешь этого человека. В конце концов, Гистан прав- связь с родной матерью совсем не красит тебя в глазах эллинов Синопы. Будет лучше, если это прекратится и как можно скорее, иначе, боюсь, тебя постигнет позднее раскаяние, как царя Эдипа.
Митридат сознавал правоту сестры. К тому же образы великой трагедии Софокла как живые стояли у него перед глазами. Ему и раньше казалось, что неподобающее сыну вожделение к матери есть порождение злого рока. И за наслаждения на материнском ложе в будущем его может постичь суровая кара, а через него и потомки его могут испить ту же чашу.
«Надо остановиться, пока не поздно»,- сказал себе Митридат.
Сказанное Антиохой наполнило Митридата смятением и тревогой. Как он сам не подумал об этом! Как мог в погоне за наслаждением упустить, казалось бы, столь очевидное обстоятельство! Ведь чрево любой женщины предназначено в первую Очередь для деторождения.
Если Митридат допускал для себя возможность быть любовником матери, то иметь от нее дитя он допустить никак не мог, поскольку это поневоле открывало их супружеские отношения, и самое ужасное то, что это уже будет невозможно скрыть. Все оправдания и увертки, измышленные Митридатом для усыпления своей совести при посещении материнской спальни, рассыпались в прах при одной мысли, что, ложась с матерью в постель, он может стать отцом ее будущего ребенка. Его пугали не столько предсказания жрецов, сколько собственное положение, вся порочность и двусмысленность которого сразу проявятся, едва у царицы Лаодики станет расти живот.
Вечером, когда царица и оба ее сына сидели за ужином, вяло наблюдая за проделками бродячих фокусников, Митридат-старший сказал, отвечая на вопрошающие взгляды матери:
– Мне что-то нездоровится сегодня. Я пойду лягу.
Это означало, что нынче ночью сын не придет в опочивальню к матери.
На следующее утро Митридат, лежа в постели, думал об Антиохе, о сладостных минутах обладания ею. Вспоминал ее слова, улыбку, жесты…
Тишина большой комнаты, свет, падавший с потолка,- все навевало на него непередаваемый душевный покой. Им владело также чувство, будто он обрел опору в жизни и в то же время неиссякаемый источник наслаждений.
«Несомненно, Антиоха будет мне замечательной женой,- размышлял юный честолюбец.- Она умна, красива. И как страстно она отдается. О лучшей супруге и мечтать нельзя!»
Митридат стал думать о том, как будет проходить их свадьба,- «лучше, конечно, на эллинский манер, нежели на персидский»,- в каком наряде будет Антиоха на этом торжестве, в каких покоях дворца они поселятся. Лично ему нравятся комнаты для гостей позади мегарона – там спокойнее.
Однако перед этим ему – именно ему!- необходимо объясниться с матерью, как-то вернуть их отношения в пристойное русло. И медлить с этим нельзя.
Внезапно в дверь спальни негромко постучали. В следующий миг на пороге возникла та, о которой были невеселые мысли Митридата. Лицо царицы излучало радость.
На ней было тонкое одеяние до пят, подчеркивающее гибкость талии и пышность бедер. Прозрачное покрывало, прикрепленное к обручу у нее на голове, окутывало ее, будто облако. Белизна рук Лаодики на фоне этого покрывала обретала особенно нежный оттенок. Царица, легко ступая, приблизилась к ложу Митридата. Сын встретил ее без улыбки.
Она поприветствовала его первой и осведомилась о здоровье. Он успокоил ее, сказав, что прекрасно себя чувствует.
– По твоему лицу не скажешь,- заметила Лаодика и привычным движением коснулась устами губ сына, положив руки ему на плечи.
Митридат заметил, как при этом затрепетали длинные ресницы матери.
В неярком рассеянном свете зарождающегося дня, пробивающегося сквозь тонкие пластинки кварца в окнах под самым потолком мать показалась Митридату необычайно красивой в этом одеянии, с этой прической. Она с таким обожанием глядела на него, что в нем невольно проснулись так скоро забытые позывы страсти.
Переборов себя, Митридат поднялся и стал одеваться, повернувшись к матери спиной.
Он ждал, что она заговорит с ним, был готов отвечать на ее вопросы, лишь бы не молчать, ибо молчание выдавало его охлаждение к ней. Надев хитон и сандалии, Митридат повернулся. Мать смотрела вдаль грустно-задумчивым взглядом.
Митридат понимал, что если сейчас сядет рядом с ней либо коснется ее- ему не совладать с собой.
И все же он сел рядом и обнял мать за плечи, мягкие и податливые. Митридат решил не откладывать объяснение на потом.
Поскольку пауза затянулась, Лаодика первая нарушила молчание:
– Ты не в настроении, да? Плохо спал?
Она ластилась к сыну, прижимаясь щекой к его подбородку и заглядывая ему в глаза.
– Да,- выдавил из себя Митридат и, кашлянув, добавил:- Антиоха каким-то образом прознала о наших с тобой отношениях, мама. От нее об этом могут узнать и остальные сестры. Ты понимаешь, чем это грозит?
– Нет, не понимаю.- В голосе царицы не было ни смущения, ни тревоги. Казалось, она ждет не дождется, когда страсть в сыне пересилит благоразумие, а до всего прочего ей не было дела.
– Как ты не понимаешь,- возмутился Митридат,- ведь тебе придется как-то смотреть в глаза своим дочерям. Думаешь, они одобрят твой поступок?
Лаодика беспечно махнула рукой, промолвив:
– Что мне их мнение!.. Все они скоро повыходят замуж и покинут меня. Антиохе я уже подыскала жениха, приглядела кое-кого и для Статиры.
Сердце Митридата замерло в груди.
– Зачем торопиться с этим!- растерянно пробормотал он.- Я разговаривал со Статирой, она не рвется замуж. И Антиоха тоже.
– В их годы самое время думать о замужестве,- сказала Лаодика с непреклонными нотками в голосе,- без супружеского ложа юные девицы быстро отцветают.
Митридат в тот же день передал Антиохе услышанное от матери. Антиоха не скрывала своей озабоченности и недовольства.
– Только этого мне не хватало! Интересно, на ком остановила свой выбор моя обожаемая мать?
– Она не назвала мне имя жениха, ни откуда он родом, как я ни просил ее,- сказал Митридат.
– Тебе придется постараться, дорогой брат, и вызнать все о моем предполагаемом суженом,- заявила Антиоха.- От этого зависит наше с тобой будущее!
Антиоха с улыбкой сообщницы поцеловала Митридата в щеку. Она поведала ему также, что мать последнее время перестала откровенничать с нею, как-то странно отдалилась от нее без упреков и объяснений.
– Впрочем,- добавила Антиоха,- и я таю от нее, что испытываю страсть к старшему брату. Мы обе увлечены тобой, Митридат, и нас обоих гложет ревность. Чем это кончится- не знаю, но вряд ли чем-то хорошим.
Митридату не понравилось мрачное настроение сестры и он постарался утешить ее как мог.
Он хотел также зайти к Статире. Но Антиоха отговорила его, сказав, что сама расскажет ей обо всем.
– Это поможет мне влезть в доверие к Статире,- призналась она.
В течение последующих нескольких дней Митридат всячески старался вызнать у матери, за кого она решила выдать замуж Антиоху. Он подкреплял свое упрямое любопытство тем, будто его беспокоит, достаточно ли знатен человек, избранный матерью в мужья Антиохе, не враждовал ли он или его родственники с Понтийским царством. Да и хорош ли он внешне- ведь Антиоха такая красавица!
– Можно подумать, ты сам наметил Антиоху себе в жены и не хочешь ее никому уступать,- с небрежным смешком промолвила как-то царица.
Она не заметила смущение сына, того, как он поспешно отвел глаза только потому, что к ней в этот момент подступил Дионисий с какими-то счетами и расписками. Это заставило Лаодику удалиться вместе с Дионисием туда, где обычно разбирались подобные дела и куда царица так не любила наведываться.
Тогда Митридат отважился на последнее, как он полагал, самое верное средство разузнать все у матери на ложе любви. В одну из ночей сын вновь проник в материнскую спальню.
– Обними же меня, дорогой, любимый… Обними крепче, как умеешь только ты один. Пойми, мы должны предаваться любви не так, как все прочие, а с куда с большей страстью, раз уж мы зашли так далеко!- шептала Лаодика, отдаваясь сыну на широкой постели за кисейной занавеской.
Из сада доносился смех рабынь; стрекотали в ночи цикады; шелест листвы, колыхаемой ветром, напоминал шум набегающих морских волн.
Царице казалось, что давно ушедшая юность вдруг вернулась к ней под покровом темноты, что она снова в милой ее сердцу Селевкии, в отцовском дворце. И рядом с ней прекрасноволосый Агамед-родосец, ее первая любовь. Ей хотелось думать, будто одна из ее глупых записок наконец-то тронула сердце красивого педагога и соединила его с ней на этом ложе.
Царица почти верила в реальность воссозданной мечты, утопая в водовороте блаженства, видя склоненное над собой юношеское лицо с гордым носом и властными губами в обрамлении густых кудрей.
Любовникам было жарко, их сплетенные в тесном объятии тела стали влажными от пота.
В сладостном порыве, не помня себя, Лаодика прижала к себе сына и покрыла его лицо поцелуями. Счастливые слезы стекали у нее по щекам.
– Мой Агамед!- исступленно шептала царица.- О мой любимый Агамед! Наконец-то ты со мной!
Митридат был удивлен, услышав это мужское имя. Он решил, что мать опять сравнивает его с каким-то эпическим героем.
Пока они лежали, отдыхая от ласк, Митридат размышлял о том, как лучше в отвлеченной беседе незаметно перевести разговор на Антиоху и ее жениха. Но сначала надо начать эту беседу. И Митридат уже открыл было рот, но мать опередила его.
– Я знаю, мой любимый, как нам избавиться от слухов и кривотолков,- сказала царица, положив голову сыну на грудь.- Нам нужно узаконить наши отношения.
– То есть как узаконить?- не сразу понял Митридат, занятый своими мыслями.
– Мы должны стать законными мужем и женой,- пояснила Лаодика,- тогда нам не придется скрываться, стыдиться и прятать таза. Представляешь, как хорошо нам будет!
Митридат от изумления не сразу нашелся, что сказать.
Это невозможно!- воскликнул он, сев на постели и отстранив руки матери, хотевшей его обнять.- Это дико!.. Это чудовищно!.. Как такое тебе могло прийти в голову!
– Разве нам плохо вдвоем, Митридат?- спрашивала Лаодика, умоляюще сложив руки.- Разве ты не любишь меня? Не жаждешь как женщину?..
– Страсть- это одно, а брак- совсем другое,- говорил Митридат, подкрепляя свои слова возмущенными жестами.- Я твой сын, пойми же это! Ни один человек в Синопе не одобрит подобного брачного союза, клянусь чем угодно! Более того, нас будут осуждать за это на каждом углу, в каждом доме.
– Я знаю, как утихомирить страсти,- спокойно возразила Лаодика, поглаживая бедро Митридата, словно стараясь этим его успокоить.- Я скажу, что ты не сын мне, что мой настоящий сын был убит Багофаном два года тому назад. Тем более, что многие видели голову того несчастного, привезенную хазарапатом, и ни у кого тогда не возникло подозрения, что это не ты- такое было сходство. Мне нетрудно будет доказать все это. Конечно, с твоей помощью, Митридат.
Сын молчал, взирая на мать. Услышанное не укладывалось у него в голове.
– Ты по-прежнему останешься царем, и имя у тебя будет то же самое,- шептала Лаодика, переплетая свои ноги с ногами Митридата и страстно прикасаясь к нему.- Из меня получится прекрасная любящая жена, вот увидишь, мой дорогой. Наше счастье будет зависеть лишь от нас двоих. И кто знает, может, я рожу от тебя ребенка, сына или дочь. Признаться, мне очень хочется этого. Все, что я хочу,- это засыпать и просыпаться счастливой.
Мысли Митридата окончательно перепутались после последних слов матери. Он был готов поверить, что спит и видит все это во сне. Ему казалось, роковая история мифического царя Эдипа воплощается наяву и страдания, перенесенные сыном Лаия, уготованы и ему, Митридату.
– Я шокировала тебя, извини,- улыбнулась Лаодика, пригладив растрепанные волосы сына.- Поговорим об этом утром на свежую голову, а теперь предадимся-ка лучше более приятному занятию.
Однако прежнего пылкого любовника будто подменили: уста его словно окаменели, руки лежали неподвижно, в теле не чувствовалось всепоглощающего желания.
Сын охотней забрался бы под одеяло, если бы не настойчивое желание Лаодики вновь соединиться с ним. Ее ласковые умелые руки завладели расслабленной мужской плотью.
Митридат, которому было лень пошевелиться, завороженный, наблюдал, как у него на глазах растет и вытягивается его трепетный разгоряченный жезл, в эти упоительные мгновения казавшийся ему символом мужской силы, источником наслаждения, почти священным предметом, перед которым должны пасть ниц все женщины мира.
Та, что склонилась над жаждущим женского чрева фаллосом, лаская его языком и осыпая поцелуями, в этот миг представлялась Митридату Иокастой, супругой и матерью царя Эдипа.
По мере того как всепроникающее возбуждение захватывало все его существо, в Митридате росло восхищенное обожание той, что так тонко чувствовала тело своего любовника, будто свое собственное. Ее прикосновения лишь усиливали желание отдаться ей, доверить свое растревоженное смелыми ласками естество в полной уверенности, что она не расплещет ни капли из той чаши наслаждения, из которой пьют только вдвоем, только на ложе любви.
Эта изогнутая женская спина, блестевшая в свете бронзовой лампы, эти плечи и руки, излучавшие тепло, эти округлые белые бока и бедра, подчеркивающие гибкость тонкой талии, линия шеи, волосы, золотым потоком упавшие на ложе,- все в этой женщине притягивало вожделенный взгляд Митридата.
Он уже не мучился и не сожалел, что страсть матери к нему завела ее так далеко, а испытывал какую-то приятную покорность судьбе.
Утром все разрешится само собой, думал он, погружая пальцы в тепло материнских волос. Днем его мать, конечно, одумается, иначе и не может быть. Она же неглупая женщина! Сейчас над ней довлеет страсть, как, впрочем, и над ним…
Однако и при свете дня Лаодика осталась при своем мнении, приводя новые доводы, довольно нелепые и абсурдные. Ей же они казались очень убедительными.
Любовь, заполнявшая все ее помыслы в течение последних месяцев, наполнившая смыслом ее не веселую до этого жизнь, сделала свое дело. Царица потеряла всякую способность здраво рассуждать и замечать очевидные несуразицы в своих поступках и словах. Ей казалось, что лишь таким способом она удержит в руках свое счастье, не упустит вдруг воплотившуюся в реальность мечту. Для нее открывалась новая жизнь, куда она стремилась со всем пылом своих необузданных страстей.
«Если такому моему желанию нет объяснения, так и не надо ничего объяснять,- рассуждала царица с горячностью влюбленного без памяти человека.- Пусть это смахивает на вызов моральным устоям, меня это не страшит. Ради личного счастья можно пойти на что угодно, ибо я не обладаю бессмертием богов и мне не интересно, что станут говорить обо мне после моей смерти».
Лаодика была убеждена, что ее выдумка как щит заслонит ее от всех напастей сразу, и изо всех сил старалась убедить в том же сына-любовника.
Митридат употребил свой последний довод:
– Мама, а ты подумала, одобрит ли знать Синопы твой брак неизвестно с кем? Ведь получается, что я – никто!
– Я скажу, что ты знатного персидского рода, даже подыщу тебе «родственников», которые подтвердят мои слова,- стояла на своем царица.- Гергис поможет мне в этом. Тебе не о чем беспокоиться, Митридат!
Полный отчаяния Митридат устремился к Антиохе.
– Ты должна воздействовать на мать,- взывал он к сестре, не находя себе места.- Поговори с ней как женщина с женщиной. Растолкуй ей нелепость ее замысла. Ты же знаешь ее лучше меня и сможешь достучаться до материнского сердца.
– После того как до этого сердца достучался ты, мне это сделать будет труднее,- задумчиво проговорила Антиоха, наблюдая за братом, прищурив глаза.
Она сидела в кресле, закинув ногу на ногу и обняв себя за плечи. Длинный сиреневый химатион с застежками на плечах как нельзя более подходил к ее задумчивому виду.
Антиоха выглядела спокойной, хотя душа ее напоминала в этот миг вздыбленный океан. Одна беспощадная мысль упрямо билась у нее в голове: мать встает у нее на пути, желает занять место, которое Антиоха готовила для себя.
«Ну нет, дорогая моя,- мысленно обращалась дочь к матери,- я не позволю тебе строить свое благополучие за счет моего!»
Метания и сетования Митридата мешали Антиохе сосредоточиться, поэтому она выставила брата за дверь.
– Ступай к Статире, она хотела тебя видеть. Когда я придумаю, что делать, я извещу тебя.
Бросив на сестру благодарный взгляд, Митридат удалился.
Антиохе удалось вскоре узнать, кого ей наметили в мужья. Этим человеком оказался тиран греческого города Диоскуриада с немного странным именем Провак. Этот город лежал на восточном побережье Понта Эвксинского в стране гениохов.
Провак недавно пришел к власти, но уже чеканил монету со своим изображением.
Лаодика сама поведала дочери все, что знала о нем, и показала серебряный обол с гербом Диоскуриады на одной стороне монеты и ликом правителя на другой.
Антиоха долго всматривалась в немного резкие черты чужого лица, повернутого в профиль: горбатый нос, низкий лоб, выдающиеся скулы, плотно сжатый рот. Ни малейшего сходства с Митридатом! Разочарованная Антиоха вернула монету матери.
– Не нужен мне такой муж!- сердито вымолвила она.- Он, похоже, не эллин, а варвар. Наверно, и улыбаться-то не умеет!
– Не скрою, мать Провака из местного племени,- сказала Лаодика,- но отец- эллин.
– Судя по внешности, Провак пошел в мать, а не в отца,- заметила Антиоха с некоторой брезгливостью в голосе.- Варвар, выучивший греческий язык!
– Не забывай, ты сама наполовину персианка,- строго напомнила мать.- Твое упрямство тебе не поможет, пойдешь замуж за Провака!
– Не пойду!- отрезала Антиоха и убежала прочь, чтобы поплакать в одиночестве.
В середине лета в Синопу пришел корабль в праздничном убранстве под парусом, на котором были изображены сыновья Зевса- братья Кастор и Полидевк, покровители Диоскуриады. Корабль привез подарки от жениха невесте и ее матери.
После щедрого угощения Лаодика и посланцы Провака условились, что свадебное торжество состоится в Диоскуриаде по окончании сбора винограда.
Спустя три дня судно диоскуриадян снова вышло в море, направляясь в обратный путь.
Лаодика настояла на том, чтобы Антиоха вместе с нею вышла на пристань проводить украшенный лентами корабль, помахать ему вслед рукой. Она заставила дочь надеть длинную столу, расшитую золотыми нитками, увенчала ей голову кулахом, усыпанным драгоценными камнями, шею украсила жемчужными ожерельями. Так что у недовольной невесты был подчеркнуто царственный вид, в то время как сама царица почти ничем не выделялась из толпы своих служанок.
– Взмахни же хоть раз рукой,- молвила дочери Лаодика.- Вот упрямая!
Корабль уже вышел за мол, над которым взлетали белые брызги прибоя. Ветер донес до стоящих на берегу зычную команду кормчего. В следующий миг большой белый парус, будто облако, окутал мачту.
Триера двигалась галсами, преодолевая встречный ветер.
Расстояние все больше увеличивалось.
Очертания людей на прыгающей палубе делались все более неясными; пропадали из поля зрения трепещущие на ветру разноцветные ленты.
– О Посейдон, сделай так, чтобы это корыто никогда не добралось до родной гавани!- зло прошептала Антиоха.
Жизнь несчастной Антиохи превратилась в мучительное ожидание корабля из Диоскуриады. Так осужденный на смерть ждет дня казни. Ее отношения с матерью вконец разладились. Они старательно избегали друг друга, а если и находились вместе, то либо хранили каменное молчание, либо не скупились на упреки и обвинения. Дочь отпускала недвусмысленные намеки о «сыновних ласках и поцелуях», за что получала от матери пощечины.
Поскольку Антиоха грозилась повеситься или сбежать, царица приставила к ней евнуха и двух своих служанок, которые не отходили от
Антиохи ни на шаг ни днем ни ночью, еще более отравляя ее и без того унылое существование.
Митридат уже не мог запросто приходить к сестре, беседовать с ней наедине, гулять в парке из-за постоянного присутствия посторонних глаз и ушей. Бывало, евнух Гистан и вовсе запрещал Митридату появляться у Антиохи, ссылаясь на распоряжение царицы.
Антиохе удавалось изредка пересылать Митридату записки на пальмовых листьях или на клочках папируса. В них она упрекала брата за бездействие, злословила об его «постельных проказах в спальне матери», молила помочь ей…
Сама она тоже не сидела сложа руки, то пыталась спуститься из окна по вереЕке, то искушала деньгами приставленного к ней евнуха, то притворялась смертельно больной. У царицы от ее выдумок и ухищрений голова шла кругом. Она все строже спрашивала с Гистана за надзор за своей строптивой дочерью.
Митридат все реже отвечал на записки Антиохи.
Его вдруг с необычайной силой обуяла страсть к Статире. Это случилось в один из вечеров вскоре после ухода корабля диоскуриадян.
В тот вечер Статира развлекала Митридата игрой на египетской арфе. Она воспроизводила наиболее полюбившиеся ей мелодии: греческие, персидские, египетские…
Иногда она начинала негромко напевать, но очень скоро прекращала, смущаясь. Петь Статира не любила, считая свой голос резким и немелодичным.
Красивые, чуть удлиненные глаза Статиры блестели, влажный рот улыбался. Длинный хитон без рукавов открывал полные девичьи руки. Ее густые каштановые волосы были распущены по плечам, обрамляя нежный овал лица волнистыми локонами.
Это было так красиво и обворожительно, что Митридат взирал на Статиру, затаив дыхание, не в силах унять сердцебиение.
При расставании Статира, как обычно, позволила Митридату поцеловать себя во впадинку между грудей. Для этого ей пришлось слегка стянуть с плеч тесемки хитона, чтобы полуобнажить грудь.
Целуя сестру, Митридат притянул к себе ее стан, ощутив сквозь тонкую ткань упругие формы девичьего тела. В следующий миг в нем словно вспыхнул огонь! Он разорвал хитон на Статире и принялся жадно целовать ее нагие плечи, шею, грудь…
Статира не отталкивала его, наоборот, обвила шею Митридата руками и шепотом попросила запереть дверь.
Отдаваясь, Статира стонала и кусала губы, ее ногти с силой впивались в спину и плечи Митридата, но он уверенно утолял свою страсть, наученный опытом, изредка шепча слова успокоения. Наконец Статира затихла, ее руки бессильно упали на ложе, тело расслабилось, покорное воле любовника. Ее щеки зарделись, а пересохшие уста время от времени чуть слышно просили: «Поцелуй меня… Целуй же меня!..»
Своими впечатлениями брат и сестра делились уже на другой день. – Я и не предполагала, что это так больно,- призналась Статира.- Вся постель была вымазана кровью, моей кровью. Поистине, брат мой, это кровавое удовольствие. А ты, конечно, наслаждался! Так?
Статира, изображая обиду, шутливо щелкнула Митридата по носу.
Митридат не стал отрицать того, какое удовольствие он испытал вчера. Он как мог превозносил соблазнительную прелесть Статиры, просил у нее прощения за причиненную боль, брал ее на руки, как маленькую девочку, сажал к себе на колени. Был с нею ласков и обходителен, как молодой супруг.
Так продолжалось не один день.
Митридат, вожделея сестру, действовал с тактом опытного искусителя.
Статира блаженствовала, не ведая, что ответное вожделение все сильнее затягивает ее в ловушку необузданной страсти. В душе она торжествовала, что сумела переманить Митридата к себе от Антиохи.
Антиоха проговорилась ей как-то, что опутала своими чарами их старшего брата и в будущем станет его супругой и царицей Понта.
В характере сестер с детских лет жило стремление хоть в чем-то возвыситься друг над другом, доказать свое, пусть мнимое, но превосходство. Для обеих примером была Лаодика, их старшая сестра, блиставшая умом и красотой, ставшая в конце концов царицей Великой Каппадокии.
Теперь Статира чувствовала себя отомщенной в полной мере. Митридат не достанется Антиохе не потому, что ее вот-вот выдадут замуж, а потому, что он привязался к ней, Статире.
Статира тоже писала записки Митридату, и ее послания были более пылкими. В них не было ни малейшего упрека, в каждой строчке сквозило желание принадлежать своему возлюбленному брату. И Митридат, как побег, набирающий силу, тянулся к Статире, словно к ласковым лучам утреннего солнца.
Некоторое время спустя Статира вновь отдалась Митридату.
Она быстро усваивала приемы любовных утех, не ведая, что ее неутомимый любовник почерпнул все это на ложе с женщиной, давшей жизнь им обоим. В отличие от Антиохи, Статира не гнушалась самых откровенных ласк, ища более глубокого наслаждения в разнообразии поз. Она любила брать инициативу на себя, раскрывая перед Митридатом свою страстную горячую натуру.
Если Антиоха отдавалась Митридату ради будущей диадемы царицы, то Статира делила с ним ложе, войдя во вкус подобной «гимнастики», ценя своего брата в первую очередь как непревзойденного любовника, а уж потом как возможного будущего супруга.
Статира знала, что мать и ей подыскала жениха. Она надеялась, что страсть Митридата избавит ее от участи Антиохи. О предсказаниях халдеев Статира ничего не знала, видимо, Антиоха не делилась с ней этим.
Выяснив это в одной из бесед со Статирой, Митридат подумал, возможно, Антиоха пыталась обмануть судьбу, стремясь как можно скорее стать его женой, хотя ей, по-видимому, уготован богами иной супруг, иной жребий. С этого момента мысли Митридата были заняты только Статирой. Ее он боготворил, ее желал видеть своей супругой.
Митридат несколько раз затевал с матерью серьезный разговор о том, что их соития на ложе необходимо прекратить, что он устал от двусмысленных замечаний Гистана, от кривых взглядов служанок и их перешептываний. Он не желает постоянно оправдываться перед Антиохой. И уж конечно, не намерен жить открыто в супружестве с родной матерью, прикрываясь ложью о своем происхождении.
Царица всякий раз выслушивала сына, не перебивая. В ней больше не чувствовалось внутреннего протеста, у нее больше не вырывались пылкие слова и жесты. В ее облике была странная умиротворенность и покорность. Она не пыталась спорить, возражать, вешаться сыну на шею. У нее на лице то и дело появлялась загадочная улыбка.
Глядя на эту улыбку, на согласные киванья головой, Митридат порой умолкал на полуслове, словно завороженный этой мягкостью в лице матери. Он никак не мог разгадать выражение ее глаз, когда она украдкой наблюдала за ним во время беседы или за трапезой. Он не раз ловил на себе этот странный взгляд и впадал в непонятное смущенние и даже злость на самого себя. Митридат решил, что мать, вероятно, глубоко страдает в душе, но не хочет показать ему этого. Ее естество, наверное, властно требует того, к чему так привыкло за прошедшие полгода, превращая каждую ночь в пытку.
Как-то раз Митридат, движимый жалостью, прижал мать к себе, когда их никто не видел. Он хотел увлечь ее в укромный уголок дворцовых покоев, где они не раз уединялись средь бела дня еще совсем недавно, но царица воспротивилась этому.
– Мне приятно, что я по-прежнему желанна тебе, сын мой,- промолвила Лаодика,- но сейчас нам не повредит небольшой перерыв, чтобы разобраться в самих себе. Во всяком случае, я в себе должна разобраться. Скоро мне предстоит решать судьбу не только свою, но еще одного… человека.
И опять Митридат ощутил на себе этот непонятный странный пронизывающий материнский взгляд. Кого она имела в виду, говоря такие слова? Антиоху?.. Статиру?.. А может, своего младшего сына?
Митридат терялся в догадках, томился непонятными предчувствиями, старался взглянуть на себя и своих близких глазами постороннего человека. Он просил прощения у матери и Антиохи при каждом удобном случае, чувствуя свою вину перед ними за свои отношения со Статирой. Припадал к ногам Статиры, мысленно казня себя за то, что не разглядел сразу, насколько она лучше и нежнее Антиохи.
Статира воспринимала эти бурные излияния брата как должное. Их взаимная привязанность росла с каждым днем, хотя между ними не было сказано ни слова о любви. Соединяющая их нить была соткана из взаимного вожделения и тех впечатлений, какие они носили в душе после страстных объятий на ложе.
В начале осени из Диоскуриады в Синопу прибыло пышное посольство на том же самом корабле, только выкрашенном в красный цвет. Жениха среди послов не оказалось, хотя он обещал лично доставить свою невесту в Диоскуриаду.
Глава посольства, льстивый улыбающийся грек, поведал царице Лаодике, что Провака отвлекли от этой поездки «неотложные дела».
– Что за дела?- нахмурилась Лаодика, не выносившая людей, которые не держат слово.- Твой повелитель берет в жены не какую-нибудь пастушку, но дочь понтийского царя, мог бы отложить на время все заботы.
– К сожалению, царица, эту напасть отложить невозможно,- печально вздохнул посол,- на наши земли опять напали варвары, живущие в окрестных горах. Провак собрал войско, чтобы отразить их.
– Так у вас там война?- насторожилась Лаодика, не переставая хмуриться.- В таком случае до свадьбы ли будет Проваку?
– О царица,- заулыбался посол,- все греческие города на побережье Колхиды живут такой жизнью: варвары тревожат нас, мы тревожим варваров. Впрочем, колхи и гениохи бессильны перед стенами городов. Все, что они могут, это опустошать наши поля и виноградники. Дикий народ!
– Ну, если так…- неуверенно промолвила Лаодика, немного успокоившись. В ней росло желание не выдавать Антиоху за Провака, и, чтобы подавить его, она вспомнила оскорбления, которые бросала ей дочь.
Вскоре красный корабль отплыл обратно к берегам Колхиды, увозя царскую дочь и ее приданое.
После отъезда Антиохи в Диоскуриаду Митридата не покидало чувство вины перед ней, словно он был в сговоре с матерью, мечтавшей поскорее избавиться от нее.
Внезапное охлаждение к нему матери также действовало на него удручающе. Митридат полагал, что с прекращением их интимных встреч между ними все же останутся трепетные поцелуи в уста, пламенные взгляды украдкой, волнующие объятия наедине, но ничего этого не было. Мать оставалась с ним холодно любезной и неприступной к нескрываемой радости Гистана. Старший евнух действительно знал слишком много.
И вот наступил день, которого Митридат поначалу ожидал с таким нетерпением и о котором совсем позабыл, увлекшись утехами на ложе.
Мнаситей и Багофан поставили Митридата в известность об ежегодном осеннем смотре войск в долине Хилиокомон. Пехота и конница уже расположились станом на равнине близ Амасии, необходимо было присутствие царя.
Сердце Митридата радостно заколотилось в груди при мысли, что он вновь увидит Сузамитру, а может, и Тирибаза, опять промчится верхом на коне, увидит горы вблизи и вдоволь надышится вольным ветром с горьковатым запахом полыни.
Митридат распорядился немедленно готовить коней в дорогу.
Мнаситей и Багофан незаметно переглянулись- такая расторопность им понравилась.
Статира неожиданно заявила, что хочет поехать вместе с Митридатом.
Она сама поговорила с матерью и каким-то образом сумела настоять на своем. Митридат не стал возражать против этого, не расставаться со Статирой в походе было и его тайным желанием.
Прощание Митридата с матерью получилось коротким и натянутым, словно оба стыдились проявлять на людях нежность друг к другу.
Лаодика поцеловала сына в щеку, пожелав ему удачи. Сын торопливо обнял мать, на краткий миг прижав ее к себе. Он шепнул, что будет думать о ней постоянно.
– Хочу в это верить,- негромко сказала царица, заглянув сыну в глаза. После чего Лаодика направилась к своей свите, застывшей на ступенях дворца.
Митридат поспешил к своему коню, которого держал под уздцы царский конюх.
В отряде, сопровождавшем Митридата и его сестру, было триста всадников. Почти все они были воинами Багофана. Половину из них составляли каппадокийцы, половину- армяне. Полсотни конников-греков были людьми Мнаситея.
Кроме вооруженных телохранителей и их предводителей за Митридатом следовали также царские слуги, на попечении которых находились двадцать мулов, навьюченных всем необходимым в дороге. Стояли теплые дни ранней осени.
В селениях, через которые проходил отряд Митридата, крестьяне давили виноград, веяли убранную пшеницу и овес, были заняты сбором плодов. Повсюду люди с любопытством взирали на молодого царя, показывали его детям; девушки по местному обычаю подносили Митридату воду и хлеб.
На пятый день пути взору открылся воинский стан на берегу реки. Вдалеке, на желтом горном утесе, высились стены и башни Амасии. Туда вела узкая дорога, петляя по склонам холмов. Долину окружали горы, поросшие лесом. За ближними горными кручами возвышались исполинские хребты, изрезанные трещинами, с изумрудными пятнами дальних горных лугов. Еще дальше вздымались заснеженные вершины конусообразных пиков, похожие на шлемы армян и каппадокийцев.
Митридат въехал в лагерь при звуках длинных персидских трубкарнаев.
Для него на небольшом возвышении был поставлен пурпурный шатер, перед которым стояли воткнутые древками в землю знамена понтийского войска.
Митридат спешился у шатра.
К нему приблизилась большая группа военачальников. Впереди шел Сузамитра в персидских шароварах и длинном плаще.
– Царю понтийскому привет!- улыбаясь, воскликнул Сузамитра.
– Привет и тебе от царя понтийского,- с улыбкой ответил Митридат.
Они со смехом обнялись и долго тискали друг друга в объятиях.
Затем Митридат увидел братьев Фраду и Артаксара. Узнал и своих царственных родственников, которые пришли к нему весной вместе с Сузамитрой.
Военачальники приветствовали его по персидскому обычаю поклоном, прижимая правую руку к груди, левую- к устам.
От Сузамитры Митридат узнал, что Тирибаз также находится в стане.
– Где же он?- тормошил Сузамитру Митридат.- Почему не пришел встретить меня? Он не болен?
– Здоров,- с усмешкой ответил Сузамитра.- А почему не пришел?.. Занят, только и всего.
– Чем же он занят?- спросил Митридат.
– Играет в кости с Моаферном и Сисиной,- ответил Сузамитра и засмеялся.
Вместе с ним засмеялись Фрада и Артаксар.
– Так эти два плута тоже здесь?- не скрывая радости, вос кликнул Митридат.- Ну, так я сам к ним приду, если они такие занятые! Веди меня к ним, Сузамитра.
Видя, что Митридат направляется куда-то в сопровождении трех молодых военачальников, Статира окликнула его:
– Куда ты, Митридат?- Она стояла возле коня, растирая затекшие после долгой езды ноги.
– Жди меня в шатре,- отозвался Митридат, обернувшись на ходу.- Я скоро вернусь!
Там, куда Сузамитра привел Митридата, действительно шла игра в кости. При виде царя игроки, все трое, вскочили на ноги. Не обращая внимания на царскую диадему, Тирибаз, Сисина и Моаферн поочередно сжимали Митридата в крепких объятиях, трясли его со смехом и радостными восклицаниями.
Тирибаз от волнения слегка заикался. У Моаферна на глазах блестели слезы. Сисина хлопал своего бывшего воспитанника по плечу, то и дело повторяя восторженным голосом:
– Каков стал, а!.. Нет, вы поглядите, друзья, каков он стал!.. Сузамитра, не желая мешать душевным излияниям дорогих Митридату людей, незаметно покинул шатер, где все это происходило. Он вместе с Фрадой и Артаксаром стоял у коновязи, дожидаясь, пока находившиеся в шатре наговорятся, изольют друг другу переполняющие их бурные чувства.
Солнце, окутанное прозрачной дымкой облаков, медленно клонилось к закату, окрасив небо над дальними горами в розоватый цвет.
В шатре остро пахло овчинами и прогорклым оливковым маслом из горящего светильника.
Два человека сидели на подушках, поджав под себя ноги: Тирибаз и Митридат.
Они остались наедине после шумного торжества в царском шатре, после всех церемоний и пира, на котором присутствовали все военачальники понтийского войска и приближенные Митридата. На пиру не было только Тирибаза, Моаферна и Сисины. Эти трое держались с непонятной осторожностью, словно опасались чего-то.
– Для Багофана и Мнаситея мы по-прежнему остаемся разбойниками, заслуживающими казни,- объяснял Митридату свое поведение Тирибаз.- Хоть мы и состоим на царской службе, нас это вряд ли спасет от козней Мнаситея и мстительности Багофана.
К тому же в стане крутится немало соглядатаев Гергиса. За кем они следят? За нами, вот за кем. Не доверяю я всем этим улыбающимся лицам, кинжал можно всадить и с улыбкой на устах.
Митридат слушал Тирибаза, чуть заметно кивая головой: его друг и воспитатель нисколько не изменился, все так же бдителен.
– Ты доверяешь Сузамитре?- спросил Митридат. Тирибаз кивнул.
– Ему доверяю и многим в его окружении, но не всем. Сузамитра приблизил к себе немало случайных людей, став аспаэштаром. А случайные люди, Митридат, часто появляются совсем не случайно,- многозначительно заметил Тирибаз. Он тут же перевел разговор на другое.
– Что это за девушка с тобой, Митридат? Ее лицо мне как будто знакомо.
– Это Статира, моя сестра. Вот, захотела поехать со мной.
– Поладил ли ты со своим младшим братом?
– К сожалению, Тирибаз, младший брат меня ненавидит,- вздохнул Митридат.- Ненавидит за то, что царем стал я, а не он.
– Это неудивительно, клянусь Митрой,- усмехнулся старый воин.- Как относится к тебе твоя мать?
– С любовью,- ответил Митридат и слегка покраснел, его вдруг смутил прямой взгляд Тирибаза.- С того самого дня, когда с меня сняли оковы, мать отнеслась ко мне с полным доверием. Она очень обрадовалась моему возвращению,- поспешно добавил Митридат, стараясь держаться как можно спокойнее.
– Твоему пленению,- поправил Тирибаз.- Ведь ты вернулся не добровольно, но был схвачен воинами хазарапата. Ох, и проклинал я себя все это время за свою неосмотрительную отлучку тогда!
– Однако все обошлось как нельзя лучше, Тирибаз. Я стал царем. Мы снова вместе. Отныне твои скитания закончились.
– Если ты думаешь, Митридат, что я поеду с тобой в Синопу, то ты ошибаешься,- хмуро промолвил Тирибаз.- Моаферн и Сисина туда тоже не вернутся. Это опасно для нас.
– Мать простила вас, поверь мне,- пылко произнес Митридат.- Я сам позабочусь о вашей безопасности.
– Для начала, Митридат, позаботься о собственной безопасности,- невозмутимо продолжил Тирибаз.- То, что ты не прекратил, живя во дворце, употреблять в пищу ядовитые растения, это похвально, друг мой. Но, мне кажется, дворцовая жизнь поубавила в тебе бдительности, а это недопустимо. Царю надлежит быть настороже, тем более царю молодому. Твоя мать наверняка не смеет шагу ступить без подсказки своих советников и прежде всего евнуха Гистана. Эта хитрая бестия необычайно возвысилась после смерти твоего отца, Митридат. Причем, очень странной смерти…
– Ты подозреваешь в чем-то Гистана?- насторожился Митридат.
– Мне кое-что известно о проделках этого евнуха со слов Моаферна,- понизил голос Тирибаз.- Ты ведь знаешь, что Моаферн сведущ в ядах. Он осматривал тело твоего умершего отца перед сожжением и по пятнам на лице определил, что скорее всего его отравили так называемым египетским порошком. Этот яд очень трудно приготовить, еще труднее дозировать, зато он не имеет, ни запаха, ни вкуса. Здесь важно знать, насколько тот, кого нужно отравить, привержен к вину и сладостям. Моаферн вспомнил, что незадолго до случившегося Гистан, как бы между прочим, поинтересовался у него, сколько вина царь выпивает утром и сколько вечером, а также просил его проследить, чтобы царь не увлекался сладким, мол, это способствует тучности и одышке. Моаферн не придал этому значения поначалу, приняв заботу Гистана о здоровье царя за чистую монету. И лишь впоследствии, когда прах твоего отца, Митридат, упокоился в могильнике, Моаферн заподозрил неладное в тогдашнем поведении Гистана и поделился этим со мной. В присутствии царицы Лаодики я обвинил Гистана в свершенном злодеянии и просил ее, почти умолял подвергнуть главного евнуха пыткам. Она же вместо этого приказала бросить в темницу меня. Если бы не Сисина и Моаферн, мне самому оттуда было бы не выбраться. Я говорю тебе все это, Митридат, чтобы ты наперед знал: царь рождается во дворце и зачастую во дворце умирает.- Тирибаз сделал многозначительную паузу.- Умирает, недоцарствовав.
– Мать тоже уверяла меня, что отца отравили,- волнуясь, проговорил Митридат,- но она полагает, что это дело рук родни со стороны старшего отцовского брата, который правил до него. Она считает, что таким способом родственники ее деверя хотели захватить царскую власть.
– Заметь, Гистан тоже утверждал это и на этом стоял,- сказал Тирибаз.- С каким рвением, Митридат, он обвинял в измене твоих теток, их мужей и сыновей. Вину всех обвиняемых даже не пытались доказывать, их просто казнили, невзирая на пол и возраст. Неудивительно, что родственники и друзья казненных стали разбегаться кто куда. Это бегство лишь уверило твою мать, Митридат, в том, что она права, подозревая в смерти супруга тех, кто ее всегда недолюбливал, кого, собственно, ей и хотелось обвинить в этом.
– Когда я вернусь в Синопу, Гистану не поздоровится, клянусь Солнцем,- зловеще произнес Митридат.- Я отдам его палачам, и они вместе с жилами вытянут из него все потайные мысли.
– А если твоя мать воспротивится этому?- Тирибаз вопрошающе посмотрел на Митридата.
– Я смогу уговорить ее,- уверенно сказал Митридат.
Стояла глубокая ночь, когда Митридат наконец отправился в свой шатер. Тирибаз вышел проводить его.
У входа в шатер Тирибаза стояли два плечистых воина в чешуйчатых панцирях и темных башлыках, в руках у обоих посверкивали голубоватым блеском в призрачном лунном свете изогнутые клинки мечей.
– Это и есть твои «демоны смерти»?- Митридат кивнул на стражей, одежда которых была черного цвета. Когда он входил в шатер, его охраняли стражники не столь устрашающего вида.
– Они самые,- ответил Тирибаз.- Не воины, а горные львы! В схватке каждый стоит троих. Ночную стражу я доверяю только им.
– Сколько у тебя таких воинов?
– Тридцать.
– И еще есть кроме этих?
– Еще полсотни не столь воинственных, зато столь же преданных.
– Как воспитывать в людях преданность, Тирибаз?
– Ценить их и показывать, что они дороже тебе того золота, что ты им платишь за службу. Все очень просто, Митридат.
– Я запомню это, Тирибаз.
– И правильно сделаешь, друг мой.
– Если бы ты знал, Тирибаз, как я рад, что мы опять вместе!
– Такие слова дороже для меня любой награды, Митридат.
Так они шли по широкому проходу вдоль длинных рядов холщевых палаток с кожаным верхом и вели негромкую беседу.
Пройдя шагов триста, собеседники свернули на поперечную улицу палаточного стана. Впереди, на возвышении, полыхали костры возле царского шатра, громада которого высилась подобно горе с круглым верхом.
Из палаток доносились храп и дыхание сотен спящих людей; все вокруг было объято сном и покоем.
Споткнувшись о колышек какой-то палатки, Тирибаз неожиданно приотстал.
Что-то говоривший ему Митридат оглянулся, в этот миг к нему бесшумно метнулась из прохода между двух палаток чья-то быстрая тень. Лязгнул вынимаемый из ножен меч.
Тирибаз издал предостерегающий возглас.
Митридат вовремя заметил опасность и ловко увернулся от занесенного у него над головой меча.
Остро отточенная сталь со свистом рубанула воздух. Нападающий, лицо которого закрывал плотно намотанный башлык, вновь замахнулся мечом.
Митридат без колебаний бросился на него и ударом кулака поверг наземь.
– Рази его кинжалом! Рази!- выкрикнул подоспевший Тири баз с мечом в руке.
Однако неизвестный, воспользовавшись заминкой, вскочил на ноги и исчез за ближайшей палаткой.
Митридат и Тирибаз кинулись его преследовать, но скоро потеряли из виду и остановились, переводя дух.
– Быстро бегает негодяй,- сказал Митридат, поправляя на себе пояс с кинжалом.
– На такое дело не пошлют одноногого,- проворчал Тирибаз, убирая меч в ножны. – Я предупреждал тебя, Митридат, позаботиться о своей безопасности, как видишь, я был прав. Похоже, не только твой младший брат желает тебе смерти, но кто-то еще. И этот кто-то находится в этом стане.
«Неужели Мнаситей отважился на такое?- подумал Митридат, но вслух ничего не сказал.- Дерзкий македонец не может простить мне своего унижения и жаждет моей смерти! Если это так, Я буду беспощаден, как Ангро-Манью!»
В огромном царском шатре Митридата дожидалась Статира. Несмотря на поздний час, она не спала. Ей сразу бросилась в глаза печать глубокой задумчивости на лице брата, его нахмуренные брови и сурово сжатые губы.
Митридат едва ответил на ее приветствие, занятый своими, как видно, невеселыми мыслями.
– Что произошло?- подступила к брату Статира.- О чем вы беседовали с Тирибазом? Что расстроило тебя?
Митридат постарался улыбнуться и прижал сестру к себе. Во всяком случае, ей-то он может всецело доверять. Как Тирибазу и Сузамитре.
«А если убийцу подослал Сузамитра?- мелькнула в голове Митридата предательская мысль.- Ведь знать Амасии прочила его в цари, что, если в Сузамитре взыграло честолюбие? Теперь, когда он командует всей конницей, ему гораздо легче стать царем».
Митридат отстранил сестру и, пожелав ей спокойной ночи, удалился за парчовый полог в глубине шатра, где находилась его походная спальня.
Снимая с себя пояс и сапоги, Митридат мучительно размышлял над тем, мог ли Сузамитра желать ему смерти, повинуясь воле своих царственных родственников. Митридат старательно воспроизводил в памяти взгляд Сузамитры во время первой встречи с ним здесь, в стане. Вспоминал, что он говорил и как себя вел, пытаясь в поведении и словах друга распознать крупицы неприязни к себе либо нечто похожее на это.
Митридату не хотелось верить в то, что Сузамитра способен на такое зло, поэтому он убедил себя в его непричастности к случившемуся.
«Скорее всего, это был человек Мнаситея,- думал Митридат, укладываясь на ложе,- а может, Багофана…»
Полог пошевелился под чьей-то рукой, и от легкого дуновения ветерка всколыхнулось пламя светильника.
Митридат выхватил из-под подушки кинжал, но, увидев перед собой сестру, смущенно улыбнулся, как проказник-мальчишка, застигнутый при воровстве.
Статира стояла перед ним, уже готовая ко сну, в тонком длинном химатионе с распущенными по плечам волосами. В глазах у нее притаилась тревога.
– Что случилось, брат?- тихо спросила она.- Я же вижу- что-то случилось. Тебе грозит опасность, да?
– Только что меня хотели убить и наверняка убили бы, если бы не Тирибаз,- сказал Митридат, пряча кинжал обратно под подушку.
Статира села рядом с ним на ложе и положила маленькую ладонь Митридату на колено.
– Расскажи, как это было,- попросила она.
Митридат повиновался, тронутый мягким заботливым тоном сестры, ее сочувственным прикосновением. Осознание того, что ей дорога его жизнь, наполняло ему душу нежной признательностью.
Выслушав брата, Статира спросила:
– А это не мог подстроить Тирибаз?
– Ну что ты!- почти с возмущением воскликнул Митридат.- На Тирибаза я полагаюсь, как на самого себя. Он никогда не предает меня!
– Иногда предают и самые верные,- печально вздохнула Статира.- Кто знает, что могло измениться в сердце Тирибаза за те шесть месяцев, что вы не виделись с ним. Может, он разочаровался в тебе, может, озлобился на тебя, может…
– Не может!- раздраженно перебил сестру Митридат.- Ты говоришь чушь, Статира. Я знаю Тирибаза, он не изменник. Если Тирибазу не верить, то кому вообще тогда верить!
– Мне,- прошептала Статира, прижимаясь к брату. Митридат заглянул в глаза сестры, такие красивые и блестящие.
Ее изогнутые ресницы чуть подрагивали, придавая девичьему взору томную прелесть.
Митридат обнял сестру и уткнулся губами в ее пушистые волосы, словно благодаря за тревогу о нем. В этот миг он почувствовал себя слабым и беззащитным.
– Кто стоит на страже у твоего шатра?- вдруг спросила Ста тира.
Митридат взглянул на нее, отстранившись.
– Воины Сузамитры, а что?
– Сузамитре ты тоже доверяешь как себе?
– Да,- помедлив, ответил Митридат, хотя у него были совсем иные мысли.
«Если убийца был подослан все-таки Сузамитрой, значит, он уже знает, что покушение не удалось, и вполне может сделать вторую попытку этой же ночью. Присяга вновь набранных воинов состоится завтра, если они присягнут мне, Сузамитре будет труднее взять царскую власть. Ему нужно действовать нынче же ночью, благо и стража у моего шатра состоит из преданных ему воинов, он сам говорил».
Итак, если Сузамитра враг, он непременно нападет до рассвета еще раз.
Статира словно читала мысли Митридата.
– На всякий случай давай сделаем так: я лягу на твое ложе, а ты на мое,- предложила она, взяв брата за руку.
– Нет, я не хочу рисковать твоей жизнью,- запротестовал Митридат.- Получается, что я сам подставляю тебя под удар. Раз ве я могу так поступить после всего, что было между нами?
Статира улыбнулась и запечатлела на устах Митридата благодарный поцелуй.
– Тогда я лягу на пороге твоей опочивальни, вот тут.- Статира указала на персидский ковер у себя под ногами.- Если убийца появится, он непременно споткнется об меня. Я подниму шум, ты проснешься. Светильник мы загасим, в кромешной тьме убийца не сможет заметить меня на поду.
– В темноте и я не смогу разглядеть убийцу,- промолвил Митридат.- К тому же с испуга убийца может поразить кинжалом тебя. Нет, так не годится, сестра.
– Что же нам, не спать всю ночь?- выразила изумленное недовольство Статира.- А если убийца не придет и все твои страхи пустые?
– Ты можешь спать, но только рядом со мной,- Митридат ласково провел ладонью по длинным волосам Статиры,- а мне придется быть всю ночь начеку. До рассвета уже близко, так что это пустяки.
– Нет уж,- решительно возразила Статира,- если мы ляжем вместе, то будем спать по очереди. Первой бодрствовать буду я. Дай мне свой кинжал, он не даст мне заснуть.
С этими словами Статира забралась под одеяло, положив руки с кинжалом поверх него. Она вынула клинок из ножен и осторожно приложила к щеке, заметив при этом:
– О! Холодный как смерть!
Митридат без возражений улегся рядом с сестрой и закрыл глаза. Он думал, что Статира вскоре заснет, тогда он возьмет у нее акинак и будет лежа ждать утра.
Однако все вышло иначе.
Сон очень скоро сморил Митридата, и он провалился в глубокую темноту, будто в яму.
Проснулся Митридат от легких прикосновений к своему лицу. Он открыл глаза и увидел перед собой улыбающуюся Статиру, которая водила указательным пальцем по его носу и бровям.
– Как тебе спалось, мой милый?- ласково спросила Статира. Митридат непонимающе глядел на сестру, на солнечный свет, золотивший верх шатра. До него долетали голоса слуг, возившихся с котлами у костра.
– Разве уже утро?- удивился Митридат.
– Уже давно утро, мой царь,- по-прежнему улыбаясь, сказала Статира.
Митридат понял, что произошло, и слегка нахмурился.
– Почему ты меня не разбудила?
– Ты спал как младенец и мне было жаль тебя будить,- виноватым голосом ответила Статира.- Не гневайся на свою сестренку, которая так сильно любит тебя.
– А если бы…
– Тогда я непременно растолкала бы тебя, поверь!- с жаром заверила брата Статира.
Митридат не мог сердиться на Статиру. Она сидела перед ним такая обворожительная, с румянцем на щеках и спутанными, как у нимфы,
волосами. К тому же ночные мрачные мысли улетучились у него из головы, им на смену пришла бодрящая радость от разгорающегося нового дня.
Едва закончилась утренняя трапеза, в царском шатре появился Сузамитра. Он не скрывал своей озабоченности и сразу завел речь о ночном нападении на Митридата, предлагал возможные пути поисков тех, кто стоял за спиной неизвестного убийцы.
– Откуда тебе известно об этом?- спросил Митридат, подозрительно глядя Сузамитре в глаза.
– Я только что был у Тирибаза,- сказал Сузамитра.- Он все мне рассказал. Причем велел никому больше не говорить об этом, даже Фраде и Артаксару. Он полагает, что не стоит поднимать шум.
– Я согласен с Тирибазом,- кивнул головой Митридат. Церемонии принятия присяги предшествовал священный обряд поминовения душ всех воинов, павших в битвах.
На священном участке, выложенном плоскими камнями, жрецы-маги развели яркий огонь на колоннообразном мраморном жертвеннике и, став в круг, принялись нараспев читать молитвы на старинном персидском наречии. Двигаясь по кругу, каждый жрец держал в одной руке пучок сухих прутьев, в другой- погремушку, издававшую при потряхивании мелодичный тонкий звон. Время от времени жрецы все разом поворачивались к жертвеннику и бросали в священное пламя несколько прутиков.
Одеяния жрецов состояли из длинных белых одежд с широкими рукавами и островерхих войлочных колпаков, натянутых глубоко на уши. Персы, армяне и каппадокийцы- воины и военачальники- в почтительном молчании замерли вокруг бразмаданы с полыхающим в ее центре огнем. Лишь эллинские наемники стояли особняком в стороне.
Митридат в окружении полководцев и телохранителей стоял ближе всех к жертвеннику. От него не скрылись кривые усмешки греческих стратегов и в первую очередь Мнаситея. Только полководец Диофант был серьезен, понимая всю важность происходящего. Диофант был женат на родной тетке Митридата, ныне умершей, и во многом через нее приобщился к древним обычаям персидской знати. Он уважал персидских богов и в совершенстве знал персидский язык.
Приняв присягу у восьмисот вновь набранных Сузамитрой воинов, Митридат затем устроил смотр всему войску.
Верхом на коне и сопровождаемый свитой, Митридат объехал сначала плотные ряды конницы.
Почти семь тысяч всадников, разбитых на тысячи и сотни, на каурых, рыжих и гнедых лошадях стояли на равнине, приветствуя своего царя дружным боевым кличем.
Митридат с восторженной улыбкой озирал стройных тонконогих скакунов под яркими попонами, стоящих голова к голове, задерживал взгляд на чьем-нибудь панцире или начищенном до блеска шлеме, придирчиво вглядывался в посадку того или иного конника, разглядывал оружие. Конница всегда была гордостью понтийских царей.
Пешие воины стояли густыми шеренгами на обширном склоне пологого холма, сверкая на солнце медью щитов и шлемов, остриями копий, бронзовой чешуей панцирей.
Всего в пеших ратях было двадцать тысяч человек, из них четыре тысячи составляли греческие наемники.
Греческая фаланга выделялась среди разноплеменного воинства Митридата своей монолитной сплоченностью, гривастыми шлемами гоплитов, более длинными копьями и большими круглыми щитами, на которых пестрели эмблемы различных эллинских городов.
Митридат остановил коня возле фаланги наемников. Тысячи персов, армян, тибаренов и каппадокийцев не выглядели так грозно, как этот небольшой отряд эллинов, даже их равнение в строю бросалось в глаза.
Митридату захотелось посмотреть на маневры и перестроения фаланги. Он приказал Мнаситею вывести наемников на широкий простор объятой солнцем равнины.
Македонец повиновался с явной охотой, желая, как видно, поразить царя и его свиту отменной выучкой эллинских гоплитов.
Сначала фаланга наступала в сомкнутом строю с опущенными копьями под переливы флейт. Затем, повинуясь взмахам руки Мнаситея, наемники несколько раз перестраивались на ходу, образуя то плотный квадрат, то заостренный клин.
С какой-то непостижимой слаженностью фаланга размыкала ряды, образуя широкие проходы в своем построении, смыкалась вновь, действуя, как живой единый организм. Ни один из наемников не сбился при всех этих сложных передвижениях, нигде не было заметно толкучки или смятения. Все выполнялось четко и быстро: гоплиты действовали как заводные.
Особенно Митридата поразил маневр, при котором фаланга, наступавшая прямо на него, вдруг по команде развернулась на месте и двинулась уже в обратном направлении. Склоненные копья при развороте воинов дружно поднялись кверху и наклонились вновь уже в другую сторону.
В довершение всего Мнасихей образовал из фаланги ощетинившийся копьями круг, который по команде снова превратился в фалангу.
Все в свите Митридата наперебой восторгались столь непревзойденной выучкой эллинских гоплитов. И только Тирибаз мрачно хмурил густые брови да Сузамитра небрежно покусывал нижнюю губу. Оба презирали тактику греков, ставя превыше всяческих построений стремительный удар конницы.
Митридат, в душе изумленный не меньше остальных, обратился к Мнаситею, подъехавшему к нему верхом на коне:
– Как добиться столь поразительного умения? Я хочу обучить этому всю остальную пехоту. Это возможно, Мнаситей? Македонец снисходительно ответил:
– Чтобы добиться этого, надо родиться эллином, царь. Варвары не столь хладнокровны, суровая дисциплина им в тягость, по этому сражаться фалангой они не смогут, как ни приучай их к этому.
Выслушав ответ Мнаситея, Митридат сжал губы, сдерживая гнев. Он решил, что македонец нарочно напрашивается на грубость, дабы выставить его перед свитой в неприглядном свете как несдержанного юнца.
Ничего не ответив, Митридат направил коня дальше вдоль застывшего строя персидских щитоносцев. Свита в молчании Последовала за ним.
На другой день начались скачки и состязания стрелков из лука. Сидя на возвышении, Митридат наблюдал, как молодые наездники, не жалея коней, мчатся по кругу, отмеченному на равнине древками воткнутых в землю копий.
Каждая сотня выставляла по одному наезднику. От каждой тысячи был один заезд из десяти всадников. Победитель получал награду из рук царя- шлем, наполненный золотыми монетами.
Рядом с Митридатом восседала Статира, которой все вокруг было в диковинку. После тихой и размеренной жизни дворца она очутилась в водовороте шумных и бурных событий, где Митридат и его свита являлись неким центром, вокруг которого перемещались все эти массы войск, сновали посыльные с царскими приказами военачальникам. Даже эти состязания проводились скорее для услады царственных очей, нежели для чего-то иного.
Во всяком случае, так казалось Статире.
Митридату очень хотелось участвовать в состязании стрелков, но невозмутимый Тирибаз охлаждал его пыл, говоря:
– Ты- царь и стоишь над всеми, так не принижай свое царс кое величие, соревнуясь с простыми воинами. Вот если бы с тобой состязались цари, тогда другое дело.
В эти дни, наполненные пирами, состязаниями, построениями войск и разговорами о войне, Митридат проникался сознанием того, что он действительно властелин и подвластное ему войско готово двинуться в поход против любого врага.
На одном из военных советов Митридат заговорил о римлянах. Далеко ли их владения от его владений? Чем сейчас заняты римляне? Нет ли в действиях римских наместников в Азии угрозы Понту? Отвечал царю Мнаситей:
– Понтийское царство и азиатские владения римлян разделяют земли галатов, Вифиния и Пафлагония. Твой отец, царь, был другом римского народа. Этот почетный титул, поверь, римляне дают далеко не каждому из своих союзников. Миром с римлянами нужно дорожить, ведь под небесами, после гибели великого Карфагена, нет больше державы могущественнее Рима. Сейчас римляне заняты войнами в Иберии и дележом Нумидии между двумя сыновьями умершего нумидийского царя Миципсы. Миципса был союзником Рима, поэтому римскому сенату небезразлична судьба его сыновей. Полагаю, царь, покуда взоры римлян обращены на запад, восток в это время может наслаждаться миром.
– В действиях римских наместников в Азии нет никакой угрозы Понту и нашей торговле с Египтом и Грецией через проливы в Мраморном море,- вставил Багофан.- Ближайшие несколько лет мы можем наслаждаться миром и покоем. Что может быть прекраснее этого, царь?
– Прекраснее этого может быть победоносная война,- горделиво сказал Митридат, тем самым выдав свои тайные мысли и желания: войско у него есть, теперь ему нужен враг!
Митридат медлил распускать войско на зимние квартиры, каждое утро моля Вэрэтрагну, персидское божество победы, ниспослать ему хоть какую-нибудь войну. И, как видно, молитвы его были услышаны воинственным богом.
В стан под Амасией примчался гонец из Синопы. Гергис извещал Митридата о вторжении пафлагонцев в пределы его царства.
– Ведет пафлагонцев Манес, их царь,- сообщил гонец.- Он и раньше делал набеги на Понт, но в этот раз он собрал особенно много воинов, вознамерившись дойти до самой Синопы. Повсюду Манес отнимает у селян собранный урожай и угоняет скот.
– Клянусь М. итрой, этот негодяй дорого заплатит мне за это,- угрожающе произнес Митридат, и в глазах молодого царя сверкнула жестокая радость.
Митридат немедленно объявил, что поведет конницу на вторгшихся пафлагонцев, дабы не дать им уйти с награбленной добычей. Пехоте предстояло двигаться следом скорыми маршами.
Статира стала умолять Митридата взять ее с собой, доказывая, что она выучилась отлично скакать верхом. Митридат уступил, желая покрасоваться перед сестрой своей удалью в предстоящих схватках с пафлагонцами.
Митридат вел конницу без промедлений. Переправившись через широкую реку Галис, царь оказался на земле пафлагонцев, подчиненных еще его дедом царем Фарнаком. Эти пафлагонцы назывались «мирными», они исправно платили налоги понтийским царям и поставляли всадников в их войско.
За отрогами западного Париадра лежала собственно Пафлагония. Страна пастухов и звероловов, разрезанная невысокими горами на множество долин. До недавних времен населением каждой долины правил свой царек, но еще при деде Митридата пафлагонцы пытались создать сильное государство под властью единого царя, видя, что вифинцы и понтийцы с двух сторон стремятся поработить их страну.
При отце Митридата Пафлагонией правили уже только три царя, которые непрерывно воевали друг с другом, обращаясь за помощью к тем же вифинцам и понтийцам.
Одного из правителей Пафлагонии убили сами пафлагонцы. Другого отравили вифинцы. Последний уцелевший царь пафлагонцев сумел отбиться от вифинцев и долго воевал с отцом Митридата, покуда римляне не прекратили эту войну, принудив понтиицев уйти из Пафлагонии. Сыном того отважного царя и был Манес.
Митридат хотел побольше узнать о Манесе, расспрашивая о нем своих приближенных, но никто толком ничего не знал о нем. Все говорили примерно одно и то же: «Манес-разбойник и коварный человек, слову его верить нельзя. Войско у него небольшое, но храброе, поскольку постоянно воюет с соседями».
Не доходя двух переходов до Синопы, Митридат наткнулся на конный отряд из войска Манеса, грабивший какое-то селение. Всадники Митридата напали на грабителей и обратили их в бегство.
Преследуя разбегающихся пафлагонцев, понтийцы обнаружили еще один их отряд за невысоким перевалом.
Пафлагонцы грузили награбленное добро на повозки и вьючных животных, опустошив еще два селения. Воины Митридата свалились на них как снег на голову. Произошла короткая беспорядочная битва, в которой понтийцы опять взяли верх.
Митридат, сражавшийся рядом с Тирибазом, сумел заколоть мечом напавшего на него врага. Убитый оказался военачальником.
Взятые в плен пафлагонцы сказали, что этому военачальнику Манес велел без остановок двигаться к Синопе, но он нарушил приказ, увлекшись в пути грабежами. Сам Манес разбил лагерь в трех переходах отсюда, туда свозят все награбленное за эти дни. Часть угнанного скота пастухи Манеса уже погнали в Пафлагонию.
Митридат устремился к стану Манеса. Дорогу показывал один из пленников.
Манес не ждал нападения, полагая, что юный понтийский царь вряд ли успеет так быстро добраться от Амасии к приморской равнине. Он вообще был невысокого мнения о Митридате как о правителе и полководце. По слухам, доходившим до него, Понтом правила царица Лаодика с кучкой евнухов. И Манес доверял этим слухам.
В одном из набегов в понтийские пределы Манесу досталась изумительная по красоте камея из оникса с изображением царицы Лаодики. Грубого по натуре царя поразила красота вдовствующей царицы. Он никогда не расставался с камеей, часто любуясь ею то у себя во дворце, то в своем разбойном стане при свете костра. Лицо этой женщины возникало перед ним и во сне, и в сладких грезах в минуты покоя.
Не в силах справиться с сердечными муками, Манес вознамерился жениться на Лаодике. Поскольку царица с презрением отвергла его домогательства- последнее посольство Манеса не было даже допущено во дворец,- то пафлагонский царь решил действовать иначе, досаждая понтийцам набегами. В своих дерзновенных помыслах Манес доходил до того, что хотел внезапным налетом захватить Синопу и увезти Лаодику в Пафлагонию. Применять насилие над женщинами было для Манеса в порядке вещей, поэтому он не видел ничего зазорного в том, если царственная вдова станет его супругой помимо своей воли. Или наложницей, каких у сластолюбивого Манеса было множество.
Манес поручил своему лучшему военачальнику неожиданно появиться с отрядом конников под стенами Синопы, сжечь несколько домов в предместье и так же неожиданно исчезнуть. Пусть царица Лаодика и ее женоподобные советники видят, что для конницы Манеса не существует преград! Заодно Манес велел разведать подходы к Синопе, осмотреть городские укрепления, нет ли где лазейки. Он понимал, что взять штурмом большой, хорошо укрепленный город ему вряд ли удастся, и рассчитывал на внезапный наскок ночью либо на рассвете. Манес ждал своего военачальника вот уже третий день.
Вместо него на лагерь пафлагонцев лавиной обрушились понтийцы. Среди шатров и возов с награбленной добычей завязалось яростное сражение. Пафлагонцев было больше, чем воинов Митридата, но, смятые и разобщенные в самом начале битвы, они сражались вяло, больше помышляя о бегстве.
Первым подал пример к спасению жизни царь Манес.
Вскочив на коня, он ускакал в горы, бросив в своем шатре все золотые безделушки, которые сам с такой любовью отбирал в куче захваченного добра. Там же остались шлем и щит царя.
От полного разгрома войско Манеса спасли сумерки, окутавшие долину, едва желтый диск солнца скрылся за ближайшей горой. Понтийцы не преследовали разбитого врага при надвигающейся ночи, опасаясь засад, на которые пафлагонцы были великие мастера. В захваченном станехорели костры.
Воины Митридата готовили себе пищу, перевязывали раны, чистили оружие. Утром могло начаться новое сражение. Вместе с воинами у костров сидели бывшие пленники, освобожденные удачным нападением понтийцев. В основном это были женщины и дети, но были среди них и мужчины.
Митридат смотрел, как складывают в кучу тела убитых врагов, потом подошел к груде из панцирей, щитов и шлемов, снятых с поверженных воинов Манеса. Рядом возвышалась груда из оружия, оставленного пафлагонцами на поле битвы. Вот они, его первые трофеи! Митридата сопровождал Тирибаз.
– Сколько пало пафлагонцев?- обратился к нему Митридат.
– Около пятисот,- ответил Тирибаз.
– Какие потери у нас?
– Девять убитых и чуть больше сорока раненых. Митридат удовлетворенно кивнул головой и, сняв шлем, утер вспотевший лоб.
– Еще семьсот пафлагонцев захвачено в плен,- сказал Тирибаз.- Что будем с ними делать, царь? В походе да еще по горам это большая обуза.
– Пусть убираются на все четыре стороны.
– Ты их отпускаешь?- удивился Тирибаз.
– Да. Пусть возвращаются к Манесу, чтобы он не вздумал набирать новых воинов для войны со мной. Тех, что я отпускаю, думаю, будет нетрудно еще не раз обратить в бегство.- Митридат усмехнулся.- Или я не прав?
– Прав, пожалуй,- ответил Тирибаз.- Пойду распоряжусь, чтобы отпустили пленных. К утру многие из них разыщут Манеса. Он не мог уйти далеко.
– Как думаешь, Манес будет сражаться со мной или побежит в свои горы?- окликнул удаляющегося Тирибаза Митридат.
– Скорее всего, побежит,- прозвучал ответ.
«Значит, и я пойду в Пафлагонию дабы настигнуть Манеса»,- подумал Митридат.
После столь легких побед война казалась ему лучшим из развлечений.
Узнав от пафлагонцев, отпущенных на волю Митридатом, о печальной участи посланного к Синопе отряда и гибели от руки Митридата одного из лучших своих военачальников, Манес призадумался.
«Может, мальчишка Митридат и не столь опасен, но с ним опытные полководцы его отца, с которыми трудно тягаться»,- размышлял он.
Не желая возвращаться в Пафлагонию с пустыми руками, Манес решил сохранить хотя бы угнанный скот. Отправив в подмогу пастухам всех вернувшихся из плена воинов, Манес с остальным войском занял проход между горами.
Леса по склонам горных увалов стояли в осеннем убранстве. Листва кленов, дубов, вязов и рябин пестрела всеми оттенками желтого и ярко-красного цветов. Трава в узкой долине по-прежнему радовала глаз своей сочной зеленью, на фоне которой сразу бросалось в глаза рыже-бурое пятно, занимавшее все пространство меж двух горных хребтов. Это стояли в боевом строю пафлагонские конники на рыжих и буланых лошадях.
Понтийская конница остановилась в полете стрелы от пафлагонской.
Военачальники Митридата совещались, не слезая с коней.
– Я так и думал, что Манес будет ждать нас именно здесь,- сказал Тирибаз.- Отсюда идет самый удобный путь в Пафлагонию.
– Придется нападать в лоб,- заметил Фрада,- ни с флангов, ни с тыла не подобраться.
– Воинов у Манеса немногим больше, чем у нас- одолеем!- уверенно промолвил Сузамитра.- Только надо ударить, пока солнце высоко и не бьет нам в глаза.
Сузамитра посмотрел на Митридата, ожидая, что скажет он. Митридат взглянул на Тирибаза и, заметив его еле заметный кивок, произнес:
– Наступаем немедля! Сузамитра, выстраивай войско. Заиграли боевые трубы; понтийская конница пришла в движение.
Внезапно от пафлагонцев прискакал вестник на белой лошади.
– Царь Манес вызывает на поединок царя Митридата!- про кричал он, сложив ладони рупором.
Митридат через своего глашатая ответил, что он принимает вызов. И спросил, как хочет с ним сражаться Манес: пешим или верхом на коне?
Вестник пафлагонцев возвестил, что царь Манес предпочитает конный бой.
– Будь осторожен,- напутствовал Митридата Тирибаз,- Манес способен на любую гнусную уловку. Властвуя над разбойными людьми, он набрался от них всевозможных подлых приемов.
– Я тоже жил одно время бок о бок с разбойниками,- сказал Митридат,- и тоже кое-что знаю.
– Старайся не доводить дело до рукопашной,- невозмутимо продолжил Тирибаз,- рази Манеса с расстояния дротиком. Целься в шею повыше ключицы.
Митридат кивнул и тронул поводья.
Горячий жеребец вынес его из рядов понтийских всадников.
– Если Манес тебя ранит, скачи назад!- крикнул вдогонку Сузамитра.- Мои лучники прикроют тебя в случае опасности!
Митридат не испытывал страха, лишь нетерпеливое желание показать свое умение держаться в седле и владение оружием. Одолеть вражеского предводителя в честном поединке- это ли не слава!
Пафлагонский царь приближался на широкогрудом сером скакуне с длинной белой гривой. Когда до Митридата оставалось не более ста шагов, Манес натянул поводья.
Остановился и Митридат, с пристальным любопытством разглядывая того, кого ему предстояло убить либо пасть самому от его руки.
На вид Манесу было не более сорока лет, его лицо скрывал шлем с длинными нащечнихсами почти до самого подбородка. Он был широкоплеч и довольно грузен. Кожаный панцирь с металлическими пластинами заметно стеснял его движения. Шлем царя по обычаю его народа был украшен лошадиным хвостом, ниспадающим ему на спину.
Манес взял на изготовку дротик и подбросил его в руке, показывая, что он готов к поединку.
Митридат прикрылся щитом и ударил пятками коня, погружая его делать разбег.
Два всадника поскакали навстречу друг другу с поднятыми для броска копьями.
Дротик Манеса Митридат легко отбил щитом, как его учил Тирибаз.
Сам сделал обманное движение, взяв немного в сторону, чтобы оказаться сбоку от противника. И метнул копье, целя Манесу в шею.
Но Манес, видимо, был знаком с таким приемом, поскольку так резко отвернул в противоположную сторону, что дротик Митридата даже не задел его.
Выхватив из ножен меч, Манес устремился галопом на юного царя, свирепо вращая большими выпуклыми глазами.
Митридат, выругавшись вполголоса, тоже обнажил клинок.
Они пронеслись совсем близко друг от друга, обменявшись ударами. Перед взором Митридата мелькнул ощеренный в злобной усмешке рот Манеса, его черная борода и большой красный нос. Всадники съехались вновь.
Митридат не предполагал, что Манес при всей своей грузности и кажущейся неповоротливости окажется так ловок в обращении с мечом. Он отбивал все выпады Митридата, то и дело нападал сам и наконец сильнейшим ударом выбил меч из его руки.
По рядам понтийского войска прокатился возглас тревоги за своего царя. Сузамитра велел лучникам выдвинуться вперед.
Пафлагонцы ликовали. Их громкие радостные крики отдавались дальним эхом в горных вершинах.
Оставшись без меча, Митридат не растерялся и не упал духом. Он мог бы легко поднять меч с земли, наклонившись с коня. Однако Манес не позволял ему это сделать, наседая на него все сильнее.
У Митридата оставался еще акинак, но он даже не вынул его из ножен.
Злость при виде самодовольной усмешки Манеса и негодование на самого себя за постыдную неловкость подхлестнули Митридата к решительным действиям. Развернув коня, он погнал его прямо на пафлагонского царя, который и не думал уворачиваться, полагая, что с мечом в руке он сильнее безумной отваги юнца. Кони сшиблись.
Манес замахнулся мечом, но Митридат ударом щита сбил его с коня наземь.
Теперь тревога, как стон, прошла по рядам пафлагонцев, их ликующие крики смолкли.
Митридат не стал подбирать свой меч. Быстро спешившись, он ринулся на Манеса, который сильно ушибся при падении, поэтому не успел подняться на ноги.
Вырвав меч из руки пафлагонца, Митридат приставил его к горлу поверженного Манеса.
– Ты проиграл,- торжествующе произнес он.- Проси пощады!
– Так нечестно,- морщась от боли, промолвил Манес.- Ты напал на меня, лежащего на земле. Так цари не поступают!
Изумленный Митридат опустил меч.
– Как же поступают цари, по-твоему?
– Давай, продолжим поединок,- предложил Манес.- Тот, кто получит рану или будет обезоружен, считается проигравшим. Царь царя должен победить оружием, а не голыми руками. И на лежащего на земле царь нападать не должен, запомни это.
Митридат, слушая Манеса, удивлялся все больше. После предостережений Тирибаза он считал его человеком, лишенным благородства, и не предполагал, что тот придерживается каких-то особых царских правил, выходя на поединок.
– Ты согласен?- спросил Манес, все еще лежа на земле.- Согласен,- сказал Митридат.
– Тогда помоги мне встать,- прокряхтел Манес. Пафлагонцы и понтийцы с недоумением взирали на то, как оба царя вновь садятся на коней и разъезжаются в разные стороны. Митридат подобрал свой меч и взял в правую руку дротик, которым так постыдно промахнулся в самом начале поединка. Отыскал свой дротик и Манес.
Теперь цари не стремились гнать коней навстречу друг другу, но скакали по кругу, держа копья наготове.
На этот раз промахнулся Манес. Зато дротик Митридата, пущенный сильной рукой, пробил насквозь щит пафлагонца. Манес отбросил ставший обузой щит и схватился за меч.
Митридат налетел на него, как орел на раненого волка.
Отбитый бок давал Манесу о себе знать, поэтому он больше защищался.
Звенела сталь клинков. Задирая головы, храпели скакуны. Манес уворачивался, отступал. Улыбка больше не играла у него на устах. Но он не робел, в его ответных выпадах не было суетливости и спешки.
Митридат не заметил, как снова попался на ту же уловку Манеса. Меч вылетел у него из руки, когда он уже собирался поразить своего соперника в грудь.
Вдобавок конь под Митридатом споткнулся и сбросил его. Манес с победным возгласом вскинул над головой руку с мечом. Пафлагонское войско ответило ему восторженным гулом. Понтийские военачальники приуныли: превосходство Манеса чувствовалось во всем.
Однако дальнейшее поразило всех, кто это видел.
Оказавшийся на земле Митридат живо вскочил и кинулся к своему противнику, будто подстегнутый плетью. Он обеими руками толкнул в бок жеребца Манеса, и тот с коротким ржанием повалился на зеленую траву вместе с седоком.
Гул восхищения и восторга прокатился, подобно волне, по всему понтийскому войску.
Манес, изрыгая проклятия, заставил коня подняться и вскочил на него, намереваясь ринуться на пешего Митридата. Но Митридат, схватив белогривого за узду, с неимоверной силой рванул на себя. Передние ноги у бедного животного подломились, конь покатился по траве, смяв при этом Манеса.
Напрасно Манес, привстав на одно колено, звал к себе своего белогривого. Жеребец, напуганный таким обращением, мчался в сторону пафлагонской конницы с развевающимся по ветру хвостом.
Манес плюнул в сердцах и поискал глазами меч, который выронил, когда конь подмял его под себя.
Он увидел свой клинок в руке Митридата.
Понтийский царь остановился в двух шагах от Манеса. На голове Митридата не было шлема, растрепанные вьющиеся волосы делали его еще моложе, голубые глаза царя сверкали холодным блеском. Сделав усилие, Манес поднялся на ноги и расправил плечи.
– Я победил тебя,- хрипло промолвил он, глядя в лицо Митридату.- Победил в честном поединке.
– В самом деле?- Митридат усмехнулся.- А я вот побежденным себя не чувствую! Побежденный обычно просит пощады. Я ее не прошу и, даже более, заставлю просить о пощаде тебя.
С этими словами Митридат отшвырнул Манесов меч и, бросившись на пафлагонского царя, оторвал того от земли мощным рывком. Манес невольно вскрикнул от страха, когда молодой силач поднял его над своей головой без особых усилий, словно весил Манес не больше, чем овца.
– Так ты говоришь, победил меня?- с издевкой спросил Мит ридат и бросил пафлагонца к своим ногам.
Манес закричал от боли, шмякнувшись на спину. Две сильных руки вновь подняли беднягу Манеса высоко над землей. И снова прозвучал издевающийся голос Митридата:
– Говоришь, победил меня в честном поединке?
Ударившись о землю вторично, Манес так клацнул зубами, что у него потемнело в глазах.
– Я проиграл, Митридат! Я побежден!- завопил Манес, болтая руками и ногами в воздухе: юный царь собирался ударить его оземь в третий раз.- Ты победил!.. Пощади меня!.. Пощади!!!
– Клянешься ли ты вернуть угнанный скот?- спросил Митридат, по-прежнему держа Манеса над головой.
– Клянусь всеми богами!- торопливо выкрикнул Манес, потеряв голову от боли и страха.- Твои стада недалеко отсюда, скоро ты их увидишь!
– Клянешься ли ты не нападать больше на мое царство?- продолжал грозно вопрошать Митридат.
– Клянусь, я забуду сюда дорогу!- без промедления отвечал пафлагонский царь, чувствуя железную мощь держащих его рук.
В следующий миг он обрел почву под ногами. Все стало на свои места: синева небес, зелень широкого луга, два войска, застывшие невдалеке…
Манес стоял, покачиваясь на гнущихся ногах, и взирал на широкую спину спокойно удаляющегося Митридата. Он шел к своему коню, пасущемуся невдалеке, шел уверенной походкой победителя.
Со стороны понтийского войска к Митридату скакали всадники. Оттуда неслись восторженные победные крики.
В голове у Манеса гудело, во рту был соленый привкус крови. Свинцовая тяжесть, навалившаяся на плечи, давила его к земле. Манес сел на траву и закрыл лицо руками.
Подбежавшие слуги тормошили царя, о чем-то спрашивали…
Манес не отвечал, чувствуя себя бесконечно жалким и униженным. Впервые его одолел в поединке юноша, годившийся ему в сыновья, причем одолел без оружия, показав тем самым свою неукротимую силу и еще более неукротимую волю.
Манес сдержал слово: угнанный скот вернули Митридату. В ожидании, когда пафлагонские пастухи перегонят коров и овец обратно во владения Митридата, два войска разбили стан в той же долине. Пафлагонцы – в проходе между двух гор, понтийцы- на просторной равнине недалеко от них.
За эти дни Митридат несколько раз навещал Манеса в его шатре. Пафлагонский царь после неудачного поединка почти не вставал с ложа. Возле него постоянно крутились лекари с какими-то снадобьями и припарками. Они с уважением поглядывали на рослого царя понтийцев, который со знанием дела давал им советы, приходя в гости, какие травы нужно прикладывать к больным местам, из каких готовить отвар, чтобы принимать внутрь.
На расспросы Манеса, где Митридат научился лекарскому искусству, тот лишь таинственно улыбался. Молодой царь был не очень-то разговорчив, чем также нравился Манесу.
Во время одной из бесед наедине Манес показал Митридату гемму с изображением царицы Лаодики.
– Ты думаешь, я позарился на твой скот?- признался Манес.- Ничуть не бывало! Вот эта женщина- цель всех моих вторжений в Понт. Я давно добиваюсь того, чтобы она стала моей женой, но все без толку.
– Мать ни разу не обмолвилась, что кто-то усиленно добивается ее руки,- удивленно сказал Митридат, разглядывая на ладони гемму с выпуклым профилем красивой эллинки.
Несомненно, на камее изображена его мать, только несколько моложе. Неизвестному мастеру удалось передать в камне надменность во взгляде царицы и чуть заметную складку у края губ, которая в минуты гнева делала жесткими эти красивые уста.
– Откуда у тебя эта гемма?- обратился к Манесу Митридат.
– Долгая история…- Манес отвел взгляд, не желая делиться своими разбойными подвигами.- Лучше скажи, такова ли твоя мать на самом деле, какой изобразил ее резчик? Мне не довелось увидеть ее наяву.
– В жизни она еще прекраснее,- ответил Митридат,- но и это ее изображение нисколько не погрешило против истины. Можешь мне поверить.
Митридат вернул гемму Манесу.
– Охотно верю тебе, Митридат,- восхищенно проговорил Манес.- Твоя мать- божественная женщина! Она и неприступна, как богиня! Сколько раз я отправлял к ней послов с предложением пойти за меня замуж с дарами, достойными ее красоты. Она неизменно отвечала отказом и возвращала подарки. От отчаяния я и занялся грабежом ее владений, желая хоть таким образом обратить на себя внимание.
Манес помолчал, затем продолжил:
– Мой род древнее понтийских и вифинских царских родов.
Самый первый понтийский царь Митридат Основатель начинал царствовать не где-нибудь, а в Пафлагонии в крепости Кимиаты у подошвы горной цепи Ольгассия. Он опирался на пафлагонцев, которые помогали ему завоевывать Понт. Потомки Митридата Основателя сделали центром своего царства долину Хилиокомон, где проживает много персов. Там же они основали и свою новую столицу Амасию. Вот почему я в какой-то мере считаю себя достойным руки царицы Понта, ведь женой Митридата Основателя была женщина из рода пафлагонских правителей. Персы и пафлагонцы- два самых храбрых народа на земле, брак царицы Понта со мной слил бы наши народы воедино. Представляешь, какая это была бы сила, Митридат!
– Моя мать – эллинка, и ей нет дела до тех общих корней, которые когда-то связывали царей Понта и Пафлагонии,- сказал Митридат.- Она одинаково сильно недолюбливает и персов, и пафлагонцев. Ей чужды здешние боги и обычаи, она не знает ни персидского, ни пафлагонского языка.
– Зато я знаю греческий,- горделиво вставил Манес. Собеседники разговаривали по-персидски. Митридату стало смешно и грустно.
Вот перед ним сидит человек царского рода, который не может похвастаться ни красотой, ни даже правильностью черт своего лица. Своим поведением и манерами Манес ничем не отличается от своих слуг и телохранителей, людей грубых и невежественных. Тем не менее он считает себя достойным руки его матери, полагая свое царское происхождение достаточным основанием для такого брака. Даже при знании греческого владыка пафлагонцев вряд ли сможет общаться на равных с царицей Лаодикой, женщиной неглупой и разносторонне образованной.
Митридат не знал, какими словами объяснить это Манесу, чтобы не задеть его самолюбия. Не знал он и того, как разубедить его не стремиться к встрече с той, что занимает все его мысли, поскольку царица Лаодика в первую очередь обратит внимание на грязные ногти Манеса, а не на его греческий, и вряд ли будет в восторге от хвастливых речей пафлагонца.
Манес полагал, что если Митридат по дружбе- он уже считал его своим другом!- замолвит словечко за него перед матерью, тогда, кто знает, может, богоподобная царица Лаодика снизойдет до него.
– Ты скажи матери, что у меня и в мыслях нет лишать трона ее сына,- говорил Манес, выразительно глядя на Митридата.- И если она не желает видеть меня своим супругом, то я согласен быть ей другом. Самым преданным другом!
Для большей убедительности Манес даже постучал себя в грудь кулаком.
Митридат не хотел тешить Манеса пустыми надеждами в деле, исход которого был ему заранее известен, поэтому он перевел разговор.
Митридат привел конницу к Амасии, когда осень была уже в разгаре. Он был удивлен тем, что не встретил свою пехоту ни на обратном пути, ни в долине Хилиокомон.
– Наверно, мы разминулись с пешим войском,- успокаивал Митридата Сузамитра.- Мнаситей не столь хорошо знает наши горы, он мог повести войско более длинной дорогой, мог просто заплутать.
– С ним же Багофан, а он-то знает эту страну как свою ладонь,- возразил Митридат.- Не иначе Мнаситей нарочно подстроил это. Негодяй мстит мне за то, что я в свое время поставил его на место!
В Амасии Митридата дожидалось письмо от матери, прочтя которое он вдруг почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.
Мать писала о своей необъятной любви к нему. О той бездне, куда она без колебаний готова ринуться с головой, дабы упрочить их счастье. Она писала, что ждет ребенка, отцом которого является он, Митридат.
«Мой любимый, привыкай к мысли, что отныне ты мне не сын. Мой сын пал от руки Багофана,- было написано в письме.- Я понимаю, тебе трудно переступить через моральные принципы, еще труднее перевоплотиться в двойника, но иначе нельзя, поскольку скрывать мою беременность уже невозможно. Не думай, что я легкомысленно иду на такое. Я долго и мучительно размышляла, прежде чем сделать выбор. Маленькая жизнь, что находится во мне, служит мне оправданием и залогом моей любви к тебе, Митридат. Не материнской любви, но супружеской…»
Далее мать писала, что Митридату не о чем беспокоиться, она все устроит к его возвращению в Синопу. Гергис поможет ей в этом.
«Митридат, ты не потеряешь царство. Ты обретешь его в своем новом качестве вместе с любящей супругой. Задержись в Амасии до тех пор, пока я сама не призову тебя».
Такими словами завершалось послание царицы.
Выронив свиток из рук, Митридат стиснул виски ладонями. Он был в отчаянии. Он чувствовал себя жертвой, уготованной на заклание.
Теперь Митридату стало ясно, кого имела в виду мать, когда говорила ему, что ей скоро предстоит решать не только свою судьбу, но еще одного человека. Она не случайно не называла его имени- ведь этим человеком является ее еще не родившийся ребенок.
«Так вот почему она так странно на меня смотрела последнее время,- думал Митридат.- И похорошела она тоже неспроста. А я-то, глупец, ни о чем не догадывался! Хотя Антиоха предупреждала меня, к чему приводят подобные развлечения в постели».
Митридат был готов рвать на себе волосы от злости на самого себя.
Решение мигом созрело у него в голове: он не допустит рождения этого ребенка! Он не станет сидеть и ждать неизвестно чего, но помчится в Синопу и заставит мать избавиться от плода!
Сузамитра и Тирибаз, провожая Митридата в дорогу, пытались выяснить, что было в письме.
– На тебе лица нет,- говорил Митридату Сузамитра.- Что там стряслось в Синопе? От кого письмо?
– От матери, она больна и просит меня немедленно приехать,- пряча глаза, ответил Митридат и прикрикнул на слуг, взнуздывающих ему коня.
Наконец конь был готов. Его подвели к царю.
Митридат торопливо обнялся с Сузамитрой и Тирибазом.
– А если это козни Мнаситея?- спросил Тирибаз.- Или твоего младшего брата?
– Я еду не один, со мной триста воинов,- ответил Митридат и ловко вскочил на широкую спину гнедого каппадокийского скакуна.
Слуги Митридата сели на коней и выехали с дворцового двора вслед за своим господином.
На площади, перед дворцом, царя дожидался отряд в триста всадников. Все они были персами. Во главе отряда стоял Артаксар.
– Не нравится мне эта спешка,- ворчливо промолвил Ти рибаз, глядя, как царские слуги один за другим исчезают в узком проеме дворцовых ворот.- И болезнь царицы, думается мне, тут ни при чем. Не договаривает Митридат. Тревожно у меня на сердце.
Сузамитра, знавший по опыту, что Тирибаз редко ошибается в своих предчувствиях, обратился к нему:
– Может, уговорить Митридата остаться. Или спросить богиню Анахиту, какая опасность угрожает Митридату.
– Судя по той спешке, с какой царь собрался в путь, остановить его невозможно,- покачал головой Тирибаз.- Он весь в отца, у того тоже было ретивое сердце: где мысль, там и дело. А вот в храм Анахиты надо сходить непременно. Может, жрецы-гадатели подскажут нам, что надлежит делать, чтобы Митридат не попал в беду.
Митридат мчался, не жалея коня. День клонился к закату, косые лучи низко опустившегося солнца слепили глаза. Было душно и безветренно.
Мелькающие по сторонам лесистые увалы, холмистые луга и заболоченные низины вносили успокоение в его растревоженную душу своими мягкими очертаниями и приглушенными красками меркнущего дня.
Время от времени невдалеке от дороги, как видение, возникала усадьба знатного вельможи с башенками из сырцового кирпича по углам либо деревня, утопающая в садах, теряющих листву. Оттуда доносился лай собак.
Артаксар начал было предлагать сделать остановку на ночлег, но Митридат упрямо продолжал гнать коня, отвечая Артаксару отрицательным жестом руки или коротким «нет».
Больше Артаксар не заговаривал об отдыхе, даже когда отряд проследовал напрямик через большое селение, раскинувшееся по обе стороны от дороги.
Солнце скрылось за горами, последние его лучи погасли. Землю окутал мрак.
Поднялся ветер, наполнивший неясными шорохами придорожные рощицы и заросли кустов.
Уставшие лошади все чаще спотыкались на каменистой неровной дороге.
Из-за плотных туч, затянувших ночное небо, не было видно ни луны, ни звезд.
Отряд двигался рысью, потом перешел на шаг.
Ночная темень и навалившаяся на плечи усталость испортили настроение Митридату, которому казалось, что даже природа отвернулась от него. Он не взял с собой проводника и теперь боялся в темноте сбиться с пути.
Ветер донес до него запах дыма, где-то неподалеку было жилье.
Митридат остановил отряд в неглубокой лощине и велел Артаксару, взяв с собой несколько воинов, разведать, откуда тянет дымом. Артаксар скоро вернулся назад. Он был один.
– Царь, до селения рукой подать,- сообщил военачальник,- всего в одном перестреле отсюда. Я расставил воинов с факелами так, чтобы лошади не оступились в ирригационные канавы, которые там на каждом шагу.
Выбравшись из лощины, Митридат увидел впереди на дороге одинокую фигуру всадника с факелом в руке. В стороне от дороги за редкими деревьями был заметен еще один пылающий в ночи факел. Чуть дальше от него на некотором расстоянии друг от друга светились еще три красноватых огонька.
Цепочка факельщиков, выставленная сообразительным Артаксаром, вывела Митридата и все его войско к небольшому селению, обнесенному глинобитной стеной. Пробираться пришлось полями, пересеченными вдоль и поперек узкими оросительными рвами, сухими в это время года.
У распахнутых настежь ворот Митридата встречали длиннобородые старейшины с посохами в руках. Они приветствовали своего царя по-персидски.
Видя почтение, с каким на него взирали мужчины и женщины, высыпавшие на центральную площадь деревни, озаренную светом факелов, видя их раболепные поклоны, Митридат вновь укрепился в своей уверенности, что ни люди, ни обстоятельства не смогут лишить его царской власти, ибо он истинный признанный властелин.
Ему отвели самый лучший дом, сложенный из камней и обмазанный глиной, с плоской деревянной кровлей.
Отведав сыра и козьего молока, Митридат улегся спать на широкой постели в темной тесной комнате с голыми стенами и грязными циновками на полу.
Он слышал, как хрустят сеном лошади за стенкой- там находилась конюшня- и как негромко переговариваются его телохранители в соседнем просторном помещении с пылающим очагом посередине. Сквозь драную циновку, закрывавшую дверной проем, пробивались жаркие багряные отсветы пламени.
Со двора долетал властный голос Артаксара, отдающего какие-то распоряжения жителям деревни.
Митридат не заметил, как заснул.
Утром его разбудило ржание лошадей и стук копыт. Спросонья Митридат решил, что Артаксар поднял отряд и двинулся в путь без него. На самом деле оказалось, что в селение прибыл Тирибаз со своими воинами.
Митридат сразу узнал его хрипловатый голос.
Выскочив из дома, он столкнулся с Тирибазом лицом к лицу.
– Что случилось? Почему ты здесь?- выпалил Митридат, едва ответив на приветствие военачальника.
– Далеко же ты умчался за полдня,- как ни в чем ни бьтало промолвил Тирибаз и похлопал Митридата по плечу.- В дом войти позволишь?
Митридат догадался, что Тирибаз не хочет говорить при воинах, поэтому, посторонившись, пригласил его в дом.
Оглядев убранство жилища хозяйским взглядом, Тирибаз присел на скамью возле очага, в котором тлели горячие угли. Снял с головы скифскую шапку с загнутым верхом.
Митридат тем временем выставил за дверь своих телохранителей, которые провели ночь у порога его спальни. Затем сел напротив Тирибаза и, вперив в него требовательный взгляд, коротко спросил:
– Ну?
Тирибаз пригладил свою короткую черную бородку и заговорил, понизив голос:
– Узнал я это от жрецов Анахиты, которые вопросили богиню об опасностях, грозящих тебе. Не скрою, обращались жрецы к богине по нашей с Сузамитрой просьбе. Вот что они нам поведали. Письмо тебе действительно послано царицей, но письмо это- ловушка, ибо твой младший брат вознамерился отнять у тебя царство. Не знаю, заодно ли с ним твоя мать, но только беды тебе грозят и от нее. Я поспешил за тобой следом, Митридат, чтобы предупредить тебя- твоя мать и твой младший брат что-то замышляют. Как я понимаю, Мнаситей и Багофан на их стороне. А ты ведешь с собой всего триста воинов. Если дело дойдет до…
– Не дойдет,- прервал Тирибаза Митридат.- Я расскажу тебе суть происходящего, только ты поклянись Огнем и Водой, что никому не проболтаешься.
Тирибаз удивленно вскинул свои кустистые брови, однако произнес священные слова клятвы. Огнем и Водой персы клялись в особо редких случаях, не сдержать такую клятву значило навлечь на себя величайший позор и гнев всех богов.
Тирибаз был заинтригован, видя мучительное волнение Митридата, бледность, залившую его лицо, и то, с каким усилием он повел дальнейшую речь:
– Моя мать действительно замыслила дело безрассудное и опасное для нас обоих. Она… Как бы это выразить… В общем, Тирибаз, она хочет стать моей женой. Делить со мной ложе на законных основаниях, понимаешь?
Изумленный Тирибаз лишь молча покивал головой, ожидая дальнейших объяснений.
– В прошлом году, когда воины Багофана захватили меня в плен и доставили в Синопу, мать обращалась со мной очень хорошо, потчевала разными яствами, угощала вином… Я же, перебрав вина, совершил непристойный поступок, Тирибаз.- Митридат залился краской стыда.- Ночью, когда мать зашла ко мне в спальню, я спьяну набросился на нее и… Ну, ты понимаешь, что произошло между нами.
Митридат с треском переломил в руках толстую палку, которой ворошил угли.
– Я, конечно, попросил у нее прощения на другой же день, и мать простила меня, заметив при этом, что, вероятно, так было угодно кому-то из богов, из зависти или по злобе толкнувших ее в мои объятия.
Примерно месяц спустя, на празднике Дионисий, мать привела меня в дом для тайных свиданий, и там мы принадлежали друг другу до самого утра. В тот день мы изрядно выпили вина как и все вокруг. Не стану скрывать, Тирибаз, в ту ночь я сильно возжелал свою мать как женщину, а она возжелала меня…
С того случая наши тайные встречи участились. Почти каждую ночь я проводил в спальне матери, иногда она отдавалась мне днем. Моя мать- прекраснейшая из женщин, Тирибаз! Ахурамазда свидетель, я совсем потерял голову из-за нее!
Митридат швырнул сломанную палку в очаг.
– И вот мать пишет, что ждет ребенка от меня, что вознамерилась выйти за меня замуж. Теперь я кляну себя за свое слабоволие!
Тирибаз, пораженный услышанным, хранил долгое молчание. Наконец он произнес:
– Жрецы правы, Митридат, опасность грозит тебе именно от матери. Ее желание стать женой своего сына иначе как помрачнением рассудка я объяснить не могу. Этим своим поступком, даже просто желанием этого твоя мать оттолкнет от себя эллинов Синопы и того же Мнаситея. Все это только на руку твоему младшему брату.
– Моя мать не так наивна, как ты думаешь, Тирибаз,- возразил Митридат и поведал о том, какую уловку придумала царица, чтобы ее брак не выглядел кровосмешением.
– Вот это да!- воскликнул Тирибаз.- В хитрости твоей матери не откажешь, Митридат. Она хочет выдать тебя за двойника своего сына, ну и ну! До какой же степени твоя мать влюблена в тебя, если готова пойти на такое. На какие дикости порой способен женский разум!
– Я не хочу допустить этого, Тирибаз,- промолвил Митридат.- Также не хочу, чтобы моя мать родила от меня. Вот почему я столь стремительно поскакал в Синопу. Я сумею образумить мать и заставлю ее прервать беременность.
– Если еще не поздно,- мрачно заметил Тирибаз. Эти слова только подхлестнули Митридата.
– Нечего рассиживаться,- воскликнул он, вставая,- пора в дорогу!
У горных теснин отряду Митридата преградили путь вооруженные отряды. Он сразу узнал щиты и шлемы греческих наемников, значки всадников хазарапата.
Митридат, не слушая предостережений Тирибаза, изготовил своих конников к битве.
Однако, противная сторона не торопилась начинать сражение, словно чего-то выжидая. Оттуда примчался верхом на коне глашатай и возвестил Митридату, что полководцы Мнаситей и Багофаи желают разговаривать с ним.
– Послушаем, что они скажут,- заметил Митридат, выезжая из рядов своих воинов.
Его сопровождали Тирибаз и Артаксар.
– Наверняка Мнаситей задумал какую-то подлость,- ворчал Тирибаз, обшаривая прищуренным взором голую равнину, упиравшуюся в горную гряду позади греческой фаланги, перегородившей дорогу.- С каким удовольствием я снес бы мечом его телячью голову!
– Мои лучники начеку,- промолвил Артаксар,- нам нужно лишь стать так, чтобы не заслонять тех, кто будет с нами разговаривать.
К удивлению Митридата, Мнаситей и Багофан подъехали к нему, не взяв с собой никого из телохранителей. Оба были безоружны.
Митридата сразу насторожило, что они приветствовали его не как царя.
– Что это значит, Мнаситей?- резко сказал Митридат, не ответив на слова приветствия.- Ты, кажется, не намерен пропускать меня. И почему ты обращаешься ко мне не как к царю?
– Сожалею, но ты больше не царь,- с ухмылкой ответил македонец.- Царица Лаодика призналась недавно, что ты только похож на ее старшего сына Митридата, но сыном ей не являешься. Доказательством тому служит то, что царица забеременела от тебя и даже вознамерилась сочетаться с тобой законным браком. Однако лучшие люди Синопы не захотели видеть своим царем никому не известного проходимца и вручили царскую власть младшему сыну Лаодики. Теперь он властвует над Понтом.
– А что стало с царицей Лаодикой?- спросил Митридат, чувствуя себя словно висящим над бездной.
– Царицу Лаодику ее сын отправил в город Амис за то, что она осквернила ложе его отца и отказалась вытравить плод, зачатый в унизительной для царицы связи,- ответил Багофан, опередив Мнаситея.- Ей ничто не угрожает, но царство она потеряла.
– Ребенок Лаодики еще не появился на свет, а царь Митридат уже питает к нему лютую ненависть,- язвительно вставил Мнаситей.- Хотя его можно понять, клянусь Зевсом!
– Царь Митридат обещает награду за твою голову,- добавил Багофан,- для этого он и послал войско в Амасию.
– Тридцать талантов-деньги немалые,-ухмыльнулся Мнаситей.
– Во всяком случае, тебе этих денег не видать,- не сдержавшись, проговорил Тирибаз, с неприязнью глядя на македонца.
– Кто знает, Тирибаз,- сказал Мнаситей.- Кто знает… Багофан, не желая обострять беседу, обратился к Митридату почти дружелюбно:
– Это я настоял на встрече с тобой. Я хочу знать, кого я убил в Армянских горах: сына Лаодики или его двойника? Ответь мне во имя всех богов, ты- Митридат? И если нет, то кто ты?.. Митридат ответил не сразу, погруженный в раздумья.
– Мое имя Митридат,- сказал он,- я не сын Лаодики, это верно; Настоящий сын царицы погиб в схватке в отрогах Армянского Тавра года три тому назад.
– Я же говорил тебе, что он не сын Лаодики,- убежденным голосом сказал Багофану Мнаситей.- Разве царица легла бы в постель с родным сыном, подумай сам!
– Значит, я не ошибся тогда,- задумчиво промолвил Багофан.- Я знал, что ошибиться я не мог.
Митридат снял с головы царскую диадему и протянул Мнаситею.
– Передай это царю Понта и скажи, что со временем он оценит мою голову еще дороже.
Мнаситей держал на ладони легкую пурпурную ленту с развевающимися на ветру концами, глядя, как три всадника наметом удаляются прочь. На лице у македонца было написано недоумение.
– Вот уж не думал, Багофан, что этот малый так легко откажется от царской власти,- произнес он немного растерянно.- Я полагал, что он придет в ярость, покажет свою буйную натуру…
– Что, уплывают твои тридцать талантов?- усмехнулся Багофан. И сурово добавил:- Не знаю, кто он, этот Митридат, и что у него на уме, только мы еще примем с ним хлопот, помяни мое слово.
– Будущее покажет,- процедил сквозь зубы Мнаситей, засовывая диадему за кожаный пояс.- Судя по всему, наш друг не будет сегодня сражаться с нами. Он, видимо, решил подождать, пока вырастет цена за его голову,- усмехнулся македонец, провожая взглядом большой конный отряд, галопом удаляющийся по дороге в сторону Амасии.
Впереди среди клубов поднятой пыли виднелся красный плащ Митридата.
– Зачем ты наплел, будто истинный сын Лаодики погиб, ведь ты же знаешь, что это была уловка, придуманная мною,- выговаривал Митридату Тирибаз вечером на привале.
Оба сидели у костра в глубоком овраге, по краям которого топорщились густые заросли молодых дубов, чьи ветви на фоне звездного неба напоминали неподвижные руки чудовищ.
– По-твоему, мне следовало выложить этим негодяям всю правду,- с легким раздражением молвил Митридат.- Рассказать им, как я возжелал родную мать, а она – меня. Поделиться с ними своими душевными переживаниями в надежде на сочувствие и понимание. Не могу же я оправдывать то, чему нет оправдания. Да еще перед кем?! Перед Мнаситеем, который с самого начала желал видеть царем не меня, а моего младшего брата. Перед Багофаном, который ничем не лучше Мнаситея. Я также не могу подставить под удар свою мать, которой теперь тоже не сладко. Не хватало того, чтобы еще общественное мнение ополчилось на нее. Мой брат и так лишил ее власти, спровадил в Амис. Я не удивлюсь, если он прикажет лишить жизни нашего ребенка, едва тот появится на свет.
Митридат тяжело вздохнул.
В ночной тишине раздавался храп спящих вповалку воинов да потрескивало пламя костра.
– Пожалуй, так будет лучше,- промолвил Тирибаз,- зачем тебе еще один брат.
– О чем ты говоришь, Тирибаз?!- встрепенулся Митридат.- Это же мой сын! Плоть от плоти.
– Поскольку он зачат твоей матерью, прежде всего он тебе брат, а уж потом сын,- ворчливо сказал Тирибаз.- Ох, и натворил ты делов, оставшись без моего присмотра! Не знаю, как мы будем выпутываться из этого. Теперь ты не царь, не сын своей матери, не брат родному брату и сестрам. Ты отныне никто! И самое печальное, что ты сам признал это в присутствии Багофана и Мнаситея.
– Пусть эти двое думают, будто я смирился с поражением,- зловеще произнес Митридат.-Я встречу их под Амасией, все равно они идут туда.
У костра появился Артаксар, ходивший проверять караулы.
– Все тихо?- спросил Тирибаз.
– Тихо,- отозвался Артаксар, садясь на корточки и протягивая руки к огню.- Кони только немного встревожены чем-то.
– Волков чуют,- сказал Тирибаз и подбросил в костер несколько сухих хворостин.- Волков в этих местах рыскает немало. Мне доводилось здесь охотиться на них еще в молодости.
И старый воин углубился в воспоминания о том, какие славные были времена, когда он был молодым.
По прибытии в Амасию Митридат собрал на военный совет военачальников конницы. Митридат поведал, что родной брат низложил его и послал против него войско.
– Я хочу дать сражение под Амасией,- сказал Митридат.- Кто не верит в меня, может уходить. Я никого не держу. Никто из военачальников не покинул Митридата.
Дождливым хмурым утром Митридат вывел из города конницу, Заметив с крепостной стены приближающееся войско. Он решил напасть первым, чтобы не дать воинам Мнаситея отдохнуть после марша, не дать им возможности разбить укрепленный стан.
Сузамитра галопом повел в атаку левый фланг, Тирибаз- правый. Оба военачальника были прирожденными наездниками, поэтому мастерски развернули широким охватом конные сотни. Четыре тысячи всадников с воинственным кличем с двух сторон накатывались на греческих наемников, на всем скаку пуская стрелы из тугих дальнобойных луков.
Митридат, находившийся в центре вместе с Фрадой и Артаксамром, выжидал удобного момента, чтобы бросить в битву еще две тысячи конников.
Сырая земля наполнилась грозным гулом мчащейся конной лавины, тишину утра расплескал устрашающий рев атакующих. Равнина покрылась потоками всадников на разномастных лошадях, над которыми тучами взлетали свистящие быстрые стрелы и обрушивались на поднятые щиты греческих гоплитов.
Сквозь моросящий дождь Митридат вглядывался в действия наемников. С вершины холма ему было видно все как на ладони. Сейчас его конница сомнет, рассеет хваленых воинов Мнаситея! Построиться для битвы они не успеют, не должны успеть…
Однако замыслу Митридата не суждено было сбыться.
Наемники с непостижимой быстротой и слаженностью образовали большой четырехугольник, который, разделившись, образовал две фаланги с лесом поднятых длинных копий. Между фалангами расположилась легкая пехота, лучники и дротометатели. Вот копья фаланг опустились и через головы фалангитов в приближающуюся конницу полетели стрелы и дротики.
В меткости воинам Мнаситея нельзя было отказать. Митридат видел, как падают под копыта мчащихся лошадей его наездники.
Навстречу конникам Сузамитры вылетели всадники хазарапата, их было не меньше тысячи. Багофан тоже прекрасно знал свое дело. Его отряд, столкнувшись с воинами Сузамитры, сразу стал отходить, увлекая Сузамитру за собой и одновременно подставляя его воинов под обстрел со стороны пехоты.
Конные сотни Тирибаза, наткнувшись на опущенные копья фаланги, смешались, закрутились на месте, затем отхлынули прочь. На примятой траве перед строем фаланги осталось лежать несколько десятков неподвижных тел, корчились раненые лошади, издавая протяжное ржание.
Митридат видел, как две греческие фаланги разошлись в стороны, отражая фланговые наскоки вражеской конницы. Он повел свой конный отряд с холма на равнину, намереваясь вклиниться в пространство между фалангами, туда, где скопилась легкая пехота.
Мнаситей вовремя оценил грозящую опасность и успел поставить фалангитов общим фронтом против конницы Митридата, соединив две фаланги в одну большую.
Митридат умерил бег своего скакуна при виде многих сотен сарисс, нацеленных на атакующих. Он разделил отряд на две части, собираясь напасть на фланги греческих наемников.
Больше двух часов конница Митридата кружила вокруг железного строя воинов Мнаситея, выискивая малейшую брешь в их монолитном построении, пытаясь отрезать от тяжелой пехоты конников Багофана, которые стойко прикрывали тыл пешего войска. Усилившийся дождь прекратил сражение.
Митридат не считал себя побежденным, но так как он оставил поле сражения, укрывшись за стенами Амасии, Мнаситей и Багофан с полным правом могли утверждать, что победа осталась за ними. Представляя себе торжествующего Мнаситея, Митридат не находил себе места от переполняющей его злобы.
– Завтра дадим новую битву!- объявил Митридат военачаль никам, расставаясь с ними у дверей в царские покои. Военачальники покорно склонили головы.
На следующий день непогода разыгралась пуще прежнего, и Митридат, досадуя на небо, был вынужден ждать прояснения. Оно наступило на другое утро.
Было холодно и тихо, словно воздушные вихри, налетавшие с северо-запада, утомились и забылись сном где-то в горных долинах. Небеса радовали глаз своей чистой и необъятной синевой.
Митридат поднялся на крепостную башню. Он хотел посмотреть, где разбили стан греческие наемники, а также подметить все выгодные и невыгодные места на поле предстоящей битвы.
И снова Митридата постигло обидное разочарование: стана не было. Мнаситей увел войско обратно в Синопу.
– Неудивительно, что Багофан с Мнаситеем убрались восвояси,- заметил вездесущий Тирибаз.- Вот-вот наступит зима, а зимой никто не воюет. К тому же без осадных машин взять Амасию невозможно, а их не было у Мнаситея.
– Они непременно будут здесь весной,- сказал Сузамитра.- Война, начатая нынче осенью, продолжится в следующем году.
Сузамитра сказал это для успокоения Митридата, видя его нетерпеливое желание сражаться. О том же заговорил и Тирибаз, соглашаясь с Сузамитрой.
На Митридата вдруг навалились странное безразличие и усталость; он почти не спал прошедшие две ночи. Не проронив ни слова, Митридат стал спускаться по ступеням внутрь башни, освещая себе путь факелом.
Добравшись до опочивальни, Митридат, не раздеваясь, повалился на ложе и долго лежал на спине, устремив невидящий взор в высокий потолок, разделенный балками перекрытий на большие квадраты. В душе у него царила пустота.
Чувствуя, как тяжелеют веки, Митридат закрыл глаза, покорный охватившему его безволию. Ему захотелось вновь очутиться где-нибудь в горах и чтобы рядом были Тирибаз, Моаферн и Сисина. В конце концов, он теперь никто и может жить так, как хочет…
С этой мыслью Митридат погрузился в глубокий сон. Прошло несколько дней.
Все это время Митридат ни с кем не встречался, уединившись в дальних покоях огромного дворца. Лишь Статира изредка навещала брата, усмотрев в таком его поведении скорее болезнь духа, нежели немоготу тела. Митридат ничего не объяснял сестре, уходил от ее прямых и настойчивых расспросов, ссылаясь на нездоровье и плохое настроение. Однако проницательная Статира чувствовала, что за отмалчиванием Митридата стоит нечто большее, чем неудачное сражение с Мнаситеем и воцарение в Синопе их младшего брата.
Однажды Статира пришла к Митридату и спросила тихим, но требовательным голосом:
– Это правда, что наша мать ждет от тебя ребенка? Распростертый на ложе Митридат после долгого молчания отве тил:
– К сожалению, правда.
Митридат не стал подниматься с ложа, чтобы не встречаться глазами с сестрой.
Статира присела на край постели.
– Это ужасно,- чуть слышно промолвила она.- Как же ты мог, Митридат?!
– Я сам размышляю над тем, как получилось, что судьба уготовила мне жребий царя Эдипа,- сказал Митридат.- Но если Иокаста выходила замуж за родного сына по незнанию, то нас с матерью соединяло на ложе обоюдное желание. Я был просто ослеплен ее телесной красотой, мать до беспамятства влюбилась в меня. Порой мне кажется, что все это произошло во сне. Во всяком случае, я бы много дал, чтобы обратить случившееся в сон. Однако человеку далеко до божества, и каждый из нас обречен влачить на себе тяжкий груз своих ошибок.
– Еще ходит слух, будто ты не брат мне, будто ты его двойник,- сказала Статира и пытливо посмотрела на Митридата.- Ответь мне, так ли это? Я обещаю хранить тайну.
– Увы, не так,- ответил Митридат.- Я твой брат, клянусь чем угодно.
– Почему «увы»?- осторожно спросила Статира.
– Если бы я не был тем, кем являюсь на самом деле, моя связь с матерью не выглядела бы столь предосудительно,- пояснил Митридат с тяжелым вздохом.- Кто распускает эти слухи, Статира?
Статира пожала плечами.
– Не знаю. Мне поведал об этом смотритель дворца, а он узнал об этом в городе.
Спустя еще несколько дней в покои Митридата пожаловали Тирибаз и Сузамитра.
Митридат поднялся с кресла им навстречу.
– Что случилось, друзья?- спросил он.- У вас такие встревоженные лица.
– Он еще спрашивает!- фыркнул Тирибаз.- В Амасии полно лазутчиков Гергиса, которые распускают о тебе гнусные сплетни, порочат твое имя, а ты, скрывшись с глаз, только даешь повод людям сомневаться в истинном положении вещей. Ты или поглупел, Митридат, или считаешь нас глупцами!
– Но все эти слухи- правда,- мрачно нахмурившись, произнес Митридат.- Я спал со своей матерью, и она забеременела от меня.
– Я не про то,- сердито отмахнулся Тирибаз.- Негодяи Гергиса трезвонят повсюду, будто ты не сын Лаодики, ссылаясь на признание самой царицы. Местная знать встревожена. Если вчера твои сторонники, Митридат, пошли за тобой в битву, то, кто знает, обнажат ли они меч за тебя завтра, глядя на твое малодушие. А это завтра скоро наступит, клянусь Митрой. Зима пролетит быстро, Митридат.
– Что я должен делать, по-твоему?
Митридат приблизился к Тирибазу, словно пробудившись от сна. По его глазам было видно, что он готов к действию, но не знает, с чего начать.
– Для начала тебе необходимо пройти обряд посвящения на царство по персидскому обычаю,- сказал Тирибаз.- Это сплотит вокруг тебя персидскую знать. Затем тебе надлежит взять в жены Статиру, поскольку обычай женитьбы на родной сестре освящен богами в персидском царствующем доме. Так повелось со времен Ахеменидов, твоих давних предков. Став царем, Митридат, ты сможешь жить в супружестве даже с родной матерью, ибо по верованиям персов царская власть даруется богами, творцами мира, поэтому царю дозволяется все кроме клятвопреступлений. Возложив на голову царскую тиару, ты имеешь право пресечь любые пересуды самыми суровыми мерами, так как осуждать поступки царя- это все равно что оскорблять его в лицо.
– Митридат, ты можешь взять в жены всех своих сестер, если пожелаешь. И сверх того можешь иметь сколько угодно наложниц, ведь воля царя- закон,- поддержал Тирибаза Сузамитра.
– К весне нам нужно создать сильное войско, чтобы одолеть полководцев твоего брата,- сказал Тирибаз.- Пускай он вопит у себя в Синопе, будто ты самозванец. Твои друзья и сторонники знают истину, и они хотят видеть царем Понта тебя, Митридат.
Митридат удовлетворенно кивнул головой и расправил широкие плечи. Прочь печальные думы, он станет царем Понта! Станет, даже если для этого ему придется перешагнуть через труп родного брата!
Обряд посвящения на царство проходил в храме Анахиты, что возвышался недалеко от дворца на широкой площадке из белого камня. Это было очень древнее здание, пожалуй, самое древнее в Амасии.
У входа в храм Митридата встречал магупати, старший жрец. С ним было четыре младших жреца.
Все были в белых длинных одеждах и такого же цвета колпаках с отворотами, закрывающими рот. Волосы, уста и борода священнослужителей должны быть закрыты в целях ритуальной чистоты. Считалось, что священные предметы можно осквернить не только случайным прикосновением, но даже дыханием.
Свита Митридата осталась за пределами храма.
Митридат невольно поежился, когда жрецы с гулким стуком закрыли тяжелые двери у него за спиной и его обступил таинственный мягкий полумрак.
Шагая вслед за старшим жрецом, Митридат незаметно сжимал в руке рукоятку кинжала. Позади, шаркая ногами по каменному полу, шли младшие жрецы. От этого Митридату, наслышанному о лазутчиках Гергиса, было как-то не по себе.
Жрецы привели Митридата в небольшую комнату без окон с высоким потолком. Там стоял большой чан с водой. Рядом на скамье лежали сухие покрывала и расшитый золотом кандий.
Старший жрец велел Митридату раздеться донага и погрузиться в чан с водой.
– Это священная вода, сын мой,- сказал он,- она смоет с тебя пыль обыденности и суетность желаний, пробудит в тебе стремление к совершенству, тягу к великому и достойному подражания.
Митридат нехотя избавился от одежд и с еще большей неохотой расстался со своим акинаком. Забравшись в чан, он с изумлением увидел, как помощники магупати бросили его одежду в огонь, пылавший в бронзовой жаровне.
– О Арэдви-Сура!- воскликнул при этом старший жрец.-
Сюда вошел один человек, запятнанный и непросвещенный, а выйдет другой, чистый телом и помыслами. Да снизойдет на него хварэна!
После омовения младшие жрецы помогли Митридату облачиться в кандий, длиннополое царское одеяние, зауженное в талии, с широкими рукавами и плотно облегающее грудь. Надели также на Митридата пояс с акинаком.
В другой комнате, гораздо больших размеров, Митридату дали отведать горсть очищенных фисташковых орехов и выпить чашу кислого молока.
«Ну вот, помыли, приодели, напоили, накормили, теперь не помешало бы поразвлечься с красоткой на ложе»,- посмеивался про себя Митридат.
Его привели в главный зал храма с колоннами и огромным отверстием в крыше для выхода священного дыма. Посреди зала стоял жертвенник из желтого песчанника с углублением наверху, где сжигали жир и шерсть жертвенных животных, из-за чего верхушка жертвенника почернела и слегка оплавилась.
За жертвенником прямо напротив входа на каменном постаменте возвышалась женская статуя из белого мрамора. Она стояла между двух колонн, поддерживающих кровлю, так, чтобы в непогоду струи дождя не попадали на нее через отверстие в кровле.
Митридат с первого взгляда понял, что статуя изготовлена греческим мастером, по тому, с каким совершенством резец ваятеля воспроизвел в мраморе лицо богини Анахиты, ее роскошные формы, проступающие сквозь ткань виссона. Статуя была облачена в одежды как живая женщина.
В Синопе Митридату довелось вдоволь насмотреться на статуи богинь, нимф и харит, которые стоят там повсюду, не только в храмах. Он даже запомнил имена наиболее известных ваятелей прошлого и тех, что творят ныне.
Жрецы разожгли на жертвеннике огонь, бросив туда печень быка, немного овечьего жира и локон волос Митридата. В руках у старшего жреца был пучок сухих прутьев священного белого тополя. Этими прутьями он поддерживал жертвенное пламя, одновременно произнося молитву Аташ-Ниайеш. Собственно, с этой молитвы начинается возжигание любого огня, даже того, что предназначен для приготовления пищи.
Митридат знал, что огонь, разведенный здесь и сейчас, отныне будет считаться династийным царским огнем. Его перенесут отсюда на специальное возвышение при храме, видимое отовсюду. Там пламя будет гореть днем и ночью, поддерживаемое жрецами изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. До тех пор, пока не прекратится царствование Митридата.
Жрец читал молитву, а Митридат в это время разглядывал лицо стоящей напротив него статуи. Оно чем-то напоминало ему лицо матери, такое же спокойно-величавое и безупречно-красивое. Вот только ваятель придал облику мраморной богини немного восточные черты. Это чувствовалось в миндалевидном разрезе глаз, изгибе бровей, овале лба…
Увлекшись созерцанием, Митридат не заметил, как ему на голову возложили золотую тиару.
Жрецы, все пятеро, затянули протяжными голосами гимн в честь Аташ-Адуран. Так назывался у персов Огонь Огней или Царский Огонь.
Статира подступила с расспросами к Митридату, едва тот вернулся во дворец. Митридат уже снял с себя царское облачение и был в коротком греческом хитоне, когда сестра вошла к нему с горящими от любопытства глазами.
– Рассказывай, что там было,- твердила Статира, взяв брата за руку.
Она всегда так делала, когда проявляла нетерпение.
Митридат был необычайно задумчив, рассказывая сестре о том, что увидел в святилище Анахиты. Казалось бы, он описал ей словами весь обряд посвящения на царство, однако проницательная Статира видела, что Митридат о чем-то умалчивает.
И она продолжала трясти его за руку:
– А потом? Что было потом?.. Ведь было же что-то еще! Митридат улыбнулся:
– От тебя ничего не скроешь.
Он поведал Статире, что в самом конце обряда со статуи богини вдруг упало одеяние, открыв все ее прелести. По словам старшего жреца это означало, что сама небесная воительница возжелала разделить ложе с Митридатом.
– Поэтому сегодняшнюю ночь я проведу в храме,- сказал Митридат.
Статира взирала на брата широко открытыми от непередаваемого изумления глазами.
– Тебе не страшно?- прошептала она.
– Нисколько,- солгал Митридат.- В конце концов, богиня тоже женщина. Так сказал мне жрец.
– А я, наверно, умерла бы от страха, если бы меня возжелал кто-нибудь из богов,- призналась Статира.
Тирибаз, узнав, что Митридату предстоит провести ночь в храме, посоветовал со свойственным ему недоверием одной рукой обнимать богиню, а в другой держать кинжал. «На всякий случай»,- как выразился он.
В своей подозрительности Тирибаз дошел до того, что как только Митридат удалился в храм, он под покровом темноты окружил святилище плотным кольцом воинов. Тирибаз и сам до утра не сомкнул глаз, дожидаясь Митридата.
На рассвете тяжелые храмовые двери отворились. Из них сопровождаемый жрецами вышел Митридат.
– Далеко не всякому смертному выпадает столь величайшее счастье, о царь,- молвил на прощание старший жрец.- Отныне ты находишься под особым покровительством небесной воительницы. Ты – любимец Анахиты. Благодаря этому твое царствование будет долгим и прославленным на все времена
На лице Митридата не было никакой радости но поводу услышанного. Более того, он выглядел хмурым и чем-то недовольным.
Сухо попрощавшись со жрецами, Митридат направился к дворцу через площадь, на которой строились воины, всю ночь охранявшие храм.
– А ты что здесь делаешь?- накинулся Митридат на подошедшего к нему Тирибаза.- Почему ты вооружен? И что тут делают эти воины? Кто привел их сюда?
– Этих воинов привел я,- невозмутимо ответил Тирибаз, подавив зевок тыльной стороной ладони.- Пока ты развлекался с богиней, четыреста воинов дежурили у храма, дабы вам никто не помешал. Конечно, я был тут же. Однако я не вижу восторга на твоем лице, друг мой. В чем дело? Неужели тебя разочаровали телесные прелести Анахиты? Скажи хоть, какая она с виду.
– Никакой Анахиты не было,- сердито ответил Митридат,- и я догадываюсь почему.
– Почему?- насторожился Тирибаз.
– Ты перекрыл стражей все подходы к храму, поэтому богиня и не пришла ко мне. А я всю ночь не сомкнул глаз, ждал и надеялся! Я лишился величайшей милости небесной воительницы, коей не удостаивался никто из царей Понта. И все это из-за тебя, Тирибаз!..
– Что же тогда жрец плел тебе про покровительство Анахиты,- сказал Тирибаз.- Про то, что ты ее любимец. Я ведь все слышал, хоть и стоял далеко.
– Не стану же я жаловаться жрецам на то, что богиня не явила мне свою наготу,- проворчал Митридат,- и тем более ставить им это в вину. Виноват ты. Жрецы предупреждали меня, что богиня явится ко мне в образе смертной женщины без всяких атрибутов божества, чтобы все происходило естественно. Ложе уравнивает смертных и бессмертных.
– Вот уж не думал, что мои воины могут помешать богине Анахите проникнуть в собственное святилище,- пробурчал Тирибаз.- Если это не проделки жрецов, то небесная воительница сильно сдает в моих глазах. Не расстраивайся, Митридат. Если богиня положила на тебя глаз, она непременно улучит момент, чтобы остаться с тобой наедине.
Или я не знаю женщин!- Последние слова Тирибаз произнес с нескрываемым пренебрежением.
Митридат со свойственной молодости обидой не пожелал продолжать разговор с Тирибазом и, ускорив шаг, оставил военачальника одного.
Тем не менее Тирибаз не чувствовал себя виноватым. В душе он полагал, что все сделал верно. Даже Сузамитра одобрил его замысел. А то, что ожидания Митридата оказались напрасными, так и у богини могут быть свои капризы, как у всякой женщины. Захотела и не пришла.
– Ты должна стать моей законной супругой,- объявил однажды Статире Митридат,- так хочет знать Амасии, и так хочу я.
Статира улыбнулась спокойно и непринужденно.
– Для меня важнее, что так хочешь ты,- сказала она.- На конец-то мы можем не таиться от слуг и евнухов и проводить ночи вместе как супруги.
Свадебный обряд состоялся на другой день.
Глядя на восемнадцатилетнего царя и девятнадцатилетнюю царицу, восседающих в пиршественном зале под пурпурным балдахином, любуясь их улыбками и цветущим видом, Тирибаз размышлял: «Теперь в Понтийском царстве два царя. На стороне одного Ахурамазда, на стороне другого Зевс. И кто из них окажется сильнее- покажет будущее».
Вокруг шумело пиршество, звучали арфы. Полунагие танцовщицы изгибались в танце посреди зала, озаренного светом множества светильников. Персидские вельможи ели и пили, славя своего царя и его прекрасную жену.
Унылая равнина расстилалась вокруг, насколько хватало глаз; колыхаемый ветром ковыль был подобен зыбким морским волнам.
Вдали у горизонта солнце садилось в пурпурную дымку заката.
Усталые лошади медленно тащили крытые повозки, поставленные на большие деревянные колеса без спиц. Мулы и ослы, груженные кладью, были сцеплены в вереницы по нескольку животных, каждую вел за собой один погонщик.
Растянувшийся по степи обоз сопровождали конные отряды, двигавшиеся впереди и по бокам. В хвосте без всякого порядка шло пешее войско.
Скрипели колеса повозок; всхрапывали кони, позвякивали уздечки. Глухо растекался по степному раздолью приглушенный густыми травами шум от топота копыт и тяжелой поступи пехоты.
Митридата, ехавшего во главе передового дозора, догнал молодой наездник на гривастом скакуне.
– Царице плохо, повелитель,- встревоженным голосом сообщил воин.- Она зовет тебя к себе.
Митридат кивнул ехавшему рядом с ним Сузамитре, мол, гляди в оба, и, повернув коня, поскакал к обозу. Посыльный помчался за ним.
– Что говорит повитуха?- на скаку обернулся к гонцу Митридат.
– Повитуха опасается, что царица не сможет разродиться,- ответил гонец, не смея поравняться с царем и сдерживая своего рвущегося в галоп жеребца.
Митридат до боли стиснул зубы и огрел коня плетью. Неужели боги окончательно отвернулись от него?
Сначала он был дважды разбит Мнаситеем в долине Хилиокомон, потом из-за измены потерял Амасию. Это случилось еще весной.
Все лето Митридат и его верные сподвижники кружили среди горных цепей Скидиса и Париадра, собирая новое войско и одновременно отбиваясь от преследующей их конницы хазарапата.
В начале осени у реки Фермодонт произошла новая битва. И снова Мнаситей разбил наспех собранное воинство Митридата.
Митридат потерял в битве три тысячи воинов, еще больше угодило в плен либо просто разбежалось кто куда.
С той поры уделом Митридата и тех, кто оставался ему верен, были скитания. Войско его таяло без сражений. После каждой ночевки военачальники находили возле потухших костров брошенное оружие. Догонять беглецов было бесполезно. Люди, набранные в пехоту из селений Понтииской Каппадокии, как правило, не отличались воинственностью. Мирные каппадокийцы более привыкли служить своим царям не мечом, но исправно платя налоги.
Отряды из горных племен, примкнувшие к Митридату ради военной добычи, видя, что добычи нет, открыто отказывались сражаться и уходили в свои горные крепости.
С конницей дело обстояло лучше, так как в ней служили в основном персы, для которых война являлась основным занятием. Вдобавок предводители конницы были настроены непримиримо по отношению к грекам, оспаривающим у них власть в стране, не желая признавать царем Понта их ставленника Митридата-младшего.
Статира делила с Митридатом все тяготы походной жизни, не жалуясь и не ропща. Ее беременность, протекавшая болезненно и мучительно, терзала сердце Митридата не меньше понесенных поражений. Он страшился потерять Статиру, присутствие которой давало ему силы и мужество.
В повозке было душно, пахло овчинами и нагретой воловьей кожей. Мигая, горел подвешенный к ивовой дуге медный светильник.
Статира лежала в глубине возка, укрытая мягким одеялом из шкурок степной лисицы. Подле нее сидела служанка, девушка лет двадцати, покорная и печальная.
Старая повитуха, взятая в селении тибаренов, при появлении Митридата заговорила с ним на своем грубоватом свистящем наречии. Но Митридат, не слушая ее, пробрался к ложу беременной жены и сел рядом на дощатый пол повозки, слегка подрагивающий на ходу.
Глаза Статиры вспыхнули тихой радостью, она протянула Митридату руку. Другая ее рука покоилась на вздувшемся животе, причинявшем ей столько страданий.
– Что сказала тебе повитуха?- обратилась Статира к Митридату. Голос у нее был слабый и измученный.- Сколько я еще протяну?
– Успокойся, все обойдется,- ласково промолвил Митридат, сжимая пальцы сестры в своей руке.- Повитуха спрашивает, когда будет остановка на ночлег. Скоро мы доберемся до кочевья скифинов и там заночуем.
– Ты надеешься, что скифины поддержат тебя?- спросила Статира. Митридат лишь вздохнул в ответ, как человек, у которого нет выбора.
– Если я умру…- начала было Статира, но Митридат не дад ей договорить:
– Ни слова об этом! Божественная Арта не допустит этого. Мы будем вместе, что бы ни случилось, и вместе въедем в Синопу как победители.
– В твоей победе я не сомневаюсь, Митридат,- прошептала Статира, прижимая руку брата к своей щеке.- Меня беспокоит, что я не смогу родить тебе сына.
Вскоре войско остановилось на ночлег.
Неподалеку в вечерних сумерках горели костры становища скифинов, отчего над шатрами и кибитками степняков мерцало желтовато-красное зарево. Оттуда доносился лай собак и тягучее заунывное пение, будто кто-то в тоске изливал свою душу на непонятном языке.
Митридат сидел у костра в ожидании Тирибаза, отправленного вперед еще днем.
Тирибаз неплохо знал эти степи и места кочевок скифинов. По следам его отряда войско Митридата вышло наконец к одному из кочевий.
Думы Митридата были о Статире и предстоящих ей родах.
По неясному шуму, всколыхнувшему засыпающий стан, Митридат догадался, что вернулся Тирибаз со своим отрядом.
Горя нетерпением, Митридат направился туда, где спешивались с коней «черные демоны» Тирибаза и звучали радостно-возбужденные голоса.
Митридат увидел Сузамитру, оживленно о чем-то говорившего с Тирибазом, а рядом с ним двух незнакомцев, судя по одежде – скифинов. Оба стояли спиной к Митридату, поэтому их лица были ему не видны.
«Неужели Тирибаз привел с собой предводителей степняков?- мелькнуло в голове у Митридата.- Неужели он сумел договориться с ними?»
Тирибаз при виде Митридата радостно воскликнул:
– Царь, гляди, кто к тебе пожаловали! Узнаешь?
При этих словах оба незнакомца обернулись, и изумленный Митридат застыл на месте. Перед ним стояли Моаферн и Сисина!
– А я решил, что ты прихватил с собой скифинских вождей,- со смехом молвил Тирибазу Митридат, поочередно тиская в объятиях Моаферна и Сисину.- Каким ветром вас сюда занесло, друзья? Почему не объявлялись раньше? Да ты, кажется, растолстел, Моаферн!
– Полегче, медведь!- выдохнул бывший виночерпий, ощутив на себе всю силу Митридатовых рук.- Не раздави меня! Я тебе еще пригожусь.
Сисина отвесил Митридату поклон.
– Царь, извини нас за наш невзыскательный наряд.
– Брось, Сисина, какие церемонии!- махнул рукой Митридат.- Я хоть и называюсь царем, но царствую лишь над своим войском, которое день ото дня становится все меньше. Да и одет я немногим лучше вашего.
Уже в шатре Митридата Моаферн и Сисина поведали своему бывшему воспитаннику о странствиях и приключениях, выпавших на их долю с тех пор, как они покинули Амасию. А также о том, как они сказались у скифинов.
– В одном из набегов мы попали в плен к моссинойкам,- рассказывал Моаферн, потягивая вино из чаши.- Моссинойки сначала хотели нас убить, но потом передумали и продали в рабство к скифинам. Вернее, обменяли на лошадей вместе с несколькими женщинами и детьми из племени халдеев. Скифины- народ дикий и не признает денег. Однако в рабстве мы пробыли недолго. Царь скифинов, прознав, что я смыслю во врачевании, приблизил меня к себе, даровав свободу. И даже поставил вровень со здешней знатью. Сисину скифины и вовсе приняли за своего, когда увидели, как он умеет объезжать лошадей и метко бьет из лука. Его сделали распорядителем царской охоты.
– Значит, вам неплохо живется у скифинов,- улыбнулся Митридат.
– Жаловаться не станем, это верно,- сказал Моаферн и залпом допил вино.- Но все же тянет отсюда прочь… Человек счастлив только среди соплеменников.
– Верования у скифинов примитивные, как и семейные отношения,- вставил Сисина.- У них любой мужчина может сойтись на ночь с любой приглянувшейся ему женщиной. Недоступны лишь царские жены и дочери. Поначалу мне это нравилось, но со временем я понял, что иначе как распутством это не назовешь. Все-таки у персов иной обычай. У нас принято дорожить любимой женщиной. И сколько бы наложниц ни было у знатного человека, он не станет делиться ими даже с родными братьями.
– А велико ли у скифинов войско?- поинтересовался Митридат.
– Всего в племени восемь кочевий,- ответил Моаферн.- В каждом есть свой родовой вождь, который обязан подчиняться племенному вождю или царю, по-нашему. Каждое кочевье может выставить от трех до пяти тысяч всадников, а царское кочевье- и все десять тысяч. Вот и считай, какая сила у скифинов.
– Стало быть, мое войско вышло к царскому кочевью,- сказал Митридат.- Как зовут царя скифинов? И что он за человек?
– Зовут его Маргуш,- ответил Моаферн.- Он хитер и жаден.
– Вдобавок похотлив, как кабан,- заметил Сисина.
– Помимо набегов на соседей Маргуш занят разбором распрей между своими женами, а их у него девять,- продолжил Моаферн.- С недавних пор к распрям жен добавились распри повзрослевших старших сыновей, которые уже занялись дележом верховной власти.
– И здесь то же самое,- вздохнул Митридат.- Сколько у Маргуша сыновей?
– Осталось семеро,- сказал Сисина.-Двоих он убил, подозревая в покушении на свою жизнь.
– Маргуш прочит себе в преемники сына от любимой жены, его зовут Урташ,- вновь заговорил Моаферн.- Однако Уду, сын от самой старшей жены Маргуша, противится этому. И не считаться с ним Маргуш не может: за Уду стоят многие из знатных скифинов. Сам Уду является родовым вождем, в то время как Урташ постоянно находится при отце. Маргуш оберегает любимого сына, зная, что братья ненавидят его, и особенно Уду.
– Уду-воин хоть куда!- восхищенно проговорил Сисина.- Придет срок, и он открыто выступит против отца.
– Значит, Маргуш вряд ли окажет мне поддержку, обремененный своими заботами,- задумчиво произнес Митридат.
– Как знать,- пожал плечами Моаферн.- Может, Маргуш и станет твоим союзником, если ты поможешь ему одолеть Уду.
– Да,- кивнул Сисина,- Уду для Маргуша-главная забота. Неожиданно в шатер вбежал Фрада, предводитель царских телохранителей.
– Царь, повитуха просила передать, что у царицы начались схватки. Там прибежала служанка от нее. Митридат вскочил, затем снова сел.
– Моаферн, дружище,- волнуясь, заговорил он,- умоляю, помоги моей жене, облегчи ей страдания.
Моаферн встал и набросил на плечи плащ.
– Не беспокойся, Митридат,- спокойно промолвил он,- женские роды мне не в диковинку. Куда идти?
– Фрада, проводи его,- кивнул военачальнику Митридат.
В полночь Статира разрешилась от бремени дочерью. Когда Митридат пришел к ней рано утром, она спала, измученная и обессиленная. Повитуха показала Митридату новорожденную. Находившийся тут же Моаферн заметил с улыбкой:
– Пришлось изрядно повозиться с твоей дочуркой, царь. Она никак не хотела покидать чрево матери. Какое имя ты ей дашь?
– Я назову дочь Апамой,- сказал Митридат.
Царь скифинов принимал своего знатного гостя и его свиту в своем просторном шатре, расположенном в самом центре становища.
Маргуш, по обычаю степняков, сидел на белом мягком войлоке, поджав под себя ноги. Справа от него восседал любимый сын Урташ, слева- седой старик с крючковатым носом.
По сторонам вдоль войлочных стенок шатра также с поджатыми ногами сидели приближенные Маргуша, всего не меньше тридцати человек.
Митридат и его люди после приветственных слов, сказанных Тирибазом, знающим язык скифинов, уселись посреди шатра на отведенные для них места.
Моаферн и Сисина также находились в шатре, оба сидели среди скифинской знати.
Сначала шаман скифинов долго гадал на ивовых палочках, раскладывая их перед собой длинными рядами. При этом он бормотал какие-то заклинания, закатывал глаза и легко бил себя по впалым щекам. Во время движений амулеты из дерева и кости, висевшие у него на шее и прикрепленные тонкими бечевками к краям шапки с загнутым верхом, сталкивались со звуком раскатившихся костяных шариков.
Во время этого незамысловатого обряда в шатре царила полнейшая тишина. По глазам и лицам степняков было видно, что для них эта процедура имеет огромную важность. По сути от результата гадания зависело, станет царь скифинов разговаривать с незванными гостями или велит им убираться прочь.
Митридат незаметно разглядывал предводителя скифинов, его сына и первых людей племени. До сих пор ему не приходилось иметь дело с этим народом.
На вид Маргушу было около пятидесяти лет. Он был широкоплеч и осанист. Одежда на нем была в точности такая же, как на любом из находившихся в шатре скифинов. Единственным отличием была диадема из золотых пластинок, стягивавшая его загорелый открытый лоб. Длинные светлые волосы Маргуша достигали плеч. Небольшая золотистая бородка и усы придавали царю суровую мужественность.
Его сын был также светловолос и разрезом глаз очень походил на отца. Урташ только-только переступил семнадцатилетний рубеж, поэтому еще не имел ни усов, ни бороды.
Одеяние скифинов состояло из штанов и длинных рубах из выделанной кожи. На всех были красивые узорные пояса, на которых висели кинжалы: у кого в посеребренных ножнах, у кого в позолоченных. Многие имели золотую серьгу в левом ухе, а на груди?- ожерелье из золотых монет либо прекрасно выполненную золотую пектораль.
Необычайно красивая пектораль покоилась на груди у царя скифинов. Она представляла собой двойную дугу из витой золотой проволоки. Пространство между дугами было заполнено искусно отлитыми из золота крошечными фигурками конных воинов, по оружию и одеянию в которых без труда можно было узнать скифинов. На концах дуги было два кольца, через них был продернут шнурок, завязанный на крепкой шее Маргуша.
Наконец шаман закончил свое гадание и возвестил, что царь Митридат и его вельможи прибыли к скифииам без злого умысла.
– Подобные гонимому ветром перекати-полю,- шепотом переводил Тирибаз Митридату слова шамана.
«Подмечено верно, клянусь Митрой»,- подумал Митридат, восхищенный такой прозорливостью гадателя.
После того как шаман удалился, царь скифинов позволил себе благожелательную улыбку и первым заговорил с Митридатом на хорошем персидском языке.
– Мой дед долго воевал с твоим дедом, царем Фарнаком и в конце концов был вынужден подчиниться ему. Твой дед, Митридат, был храбрый воин! С моим отцом твой отец заключил договор о вечной дружбе, не требуя от скифинов ежегодной дани скотом и лошадьми, наложенной на нас царем Фарнаком, настаивая лишь на том, чтобы скифины сражались вместе с ним против его врагов. Мой отец до конца своих дней следовал этому договору, сражаясь на стороне понтийского царя. Благо твой отец, Митридат, щедро делился со скифинами военной добычей. Не зря он носил прозвище Благодетель. Теперь наши отцы в стране предков наслаждаются покоем, предоставив своим сыновьям постигать все тяготы бренного бытия. Что привело тебя к нам, Митридат, сын славного отца?
– Не стану таить от тебя, Маргуш, что я оказался на твоей земле, гонимый родным братом, который ныне правит Понтийским царством,- сказал Митридат.- По праву старшинства царский трон должен принадлежать мне, однако эллины и евнухи из окружения моего брата, который вырос среди них, пожелали видеть царем его. Придворных лизоблюдов устраивает безвольный царь, почитающий Зевса и эллинские законы, нежели правитель, хранящий обычаи персов и поклоняющийся Ахурамазде.
– Я слышал, Митридат, что ты совершил обряд восхождения на царство в древней столице Понта Амасии,- промолвил Маргуш,- но полководцы твоего брата изгнали тебя из города и потушили твой Царский Огонь. Так ли это?
– Так,- кивнул Митридат.- Я не только потерял Амасию, но и был разбит в трех сражениях. Однако пусть мой брат посыпает пеплом от моего Царского Огня свою безмозглую голову, ибо я все равно одолею его. И время это не за горами.
– Твоей решимости можно позавидовать, царь,- улыбнулся Маргуш.- Могу ли я чем-нибудь помочь тебе?
– Я хотел бы возобновить с тобой договор наших отцов, Маргуш,- сказал Митридат.- Если мы будем иметь общих врагов, то, клянусь Солнцем, нас не одолеет никто. А когда я стану истинным правителем Понта, скифины займут достойное положение в моем войске и, как встарь, не будут облагаться податями.
– Мне по душе сказанное тобой, Митридат,- после краткого раздумья произнес Маргуш,- но для больней крепости нашего союза я хотел бы, чтобы ты взял в жены мою дочь. Скифины тем охотнее пойдут в сражение за тобой, если будут знать, что ты мой зять.
Митридат бросил вопрошающий взгляд на Тирибаза.
Тот ответил взглядом: «Соглашайся!»
– Если в качестве приданого дадут три тысячи всадников, я соглашусь на такой брак,- выставил свое условие Митридат.
Тирибаз с тревогой посмотрел на царя скифинов- не посчитал бы он такое условие дерзостью?
Но Маргуш только рассмеялся словам Митридата.
– Сразу видно, жених себе цену знает! Моя дочь приведет тебе пять тысяч всадников, дабы ты крепче любил ее. Хвала Папею, у меня будет воинственный зять. О таком я и мечтал для своей ненаглядной Олдуз!
Митридат сам сказал Статире о своей предстоящей женитьбе на дочери царя скифинов, пояснив при этом:
– Мне нужна скифинская конница, а без женитьбы на Олдуз я вряд ли ее получу. Маргуш хитер, он не очень-то верит мне, поэтому и вешает мне на шею свою дочь. Моей клятвы о дружбе и союзе ему, видишь ли, мало!
– Ты видел дочь Маргуша?- спросила Статира.
Она по-прежнему находилась в повозке и почти не вставала с ложа, поскольку была очень слаба.
– Не видел,- ответил Митридат.- Но, думаю, своей красо
той она вряд ли сравнится с тобой. Тебе не о чем тревожиться, моя царица, ведь моим сердцем владеешь только ты. Статира улыбнулась Митридату благодарной улыбкой.
Перед тем как уйти, Митридат запечатлел долгий поцелуй на устах Статиры и другой, полный страсти,- меж ее прекрасных грудей, набухших соком жизни после недавних родов.
Перед свершением свадебного обряда было решено подвергнуть невесту ритуальному очищению. На этом настояли зороастрийские жрецы, находившиеся в войске Митридата. Митридат и сам понимал, что для персов скифины являются «грязным» народом, так как не содержат в надлежащей чистоте себя и свои примитивные жилища.
– Эти варвары поддерживают огонь, это божественное творение- страшно вымолвить- сухим пометом скота!- с негодованием говорили Митридату маги-жрецы.- Они обкуривают себя зловонным дымом, не ведая, что это не что иное как дыхание Ангро-Манью, Злого Духа. Из-за этого мысли их нечестивы, поступки сумасбродны, желания отвратительны. Молясь, как и мы, Солнцу, Земле и Ветрам, скифины тем не менее не пытаются очищать перед молитвой свои помыслы и тем более руки. Их священные предметы валяются там же, где сложена повседневная утварь. Все добрые боги давно отвернулись от них, но эти дети степей даже не догадываются об этом.
Митридат, слушая жрецов, лишь печально качал головой.
Конечно, скифины давным-давно находятся под властью Ангро-Манью, непримиримого врага светлого бога Ахурамазды. Возможно, их оправдывает только то, что они по наивности своей ступили на путь алчности и порока. Собственно, это их далекие предки избрали путь, которым идут нынешние поколения скифинов, этот осколок могучего степного народа, затерянный между хребтами Париадра и Армянского Тавра.
Юная скифинка решительно воспротивилась, когда жрецы-маги попросили ее раздеться донага, собираясь обмыть девушку коровьей мочой, как того требовал обычай. Никакие уговоры не действовали на нее. Царская дочь, привыкшая к неповиновению и не доверявшая чужакам в странных одеяниях, просто вскочила на коня и умчалась в степь, разгоняя пронзительным свистом бесчисленные отары овец.
Маргуш только посмеялся, узнав о таком поведении дочери.
В тот же день он отрядил около сотни воинов на поиски упрямой Олдуз.
Спустя два дня царскую дочь привели к магам уже без одежд, со связанными за спиной руками. Беглянку доставил сам отец.
– Делайте с ней, что велят вам ваши боги,- промолвил Мар гуш, подтолкнув дочь.- Да особенно с ней не церемоньтесь! Моя дочь признает только силу.
Заметив среди магов Митридата, который только что закончил утреннюю молитву, Маргуш обратился к нему:
– Привет тебе, мой зять. Взгляни на свою будущую жену, которая непременно принесет тебе удачу, ведь ее имя так и переводится с нашего языка.
– Наверно, не стоило вести мою невесту по всему стану в таком виде,- с легким осуждением заметил Митридат, глядя на нагую Олдуз, которая стояла перед ним, закусив губы и опустив глаза. На щеках девушки алел пунцовый румянец стыда.
– А чего моей дочери смущаться?- пожал плечами Маргуш.- Хвала предкам, она не кривонога и не кособока. Гляди, какие у нее широкие бедра и маленькие ступни. Какая упругая грудь, какой живот и лодыжки. А волосы, как у нисейской кобылицы! А здесь какое богатство! – Маргуш похлопал дочь по округлым белым ягодицам, бесцеремонно повернув ее перед женихом.- В походе попка Олдуз заменит тебе самую мягкую подушку. Разве у тебя не возникает вожделение при виде ее наготы?
Митридат накрыл девушку своим плащом и передал жрецам.
Сначала маги трижды совершили над Олдуз очищение коровьей мочой, песком и водой, заставив ее пройти через девять вырытых в земле ям. После чего очищающаяся провела девять дней и ночей в уединении с дальнейшими омовениями уже одной водой и молитвами, которые она должна была повторять вслед за магами, не отходившими от нее ни на шаг. Это делалось для того, чтобы очищение проникало и в тело, и в душу Олдуз. Обряд так и назывался- «очищение девяти ночей». На десятый день состоялась свадьба.
Более разнузданного веселья Митридату не приходилось видеть, если не считать празднества в честь Вакха, на котором он присутствовал, живя в Синопе. Однако разнузданность захмелевших эллинов сильно отличалась от пьяного буйства скифинов, которые, в отличие от первых, пили вино, не разбавляя его водой. В отличие От эллинов, скифины не расставались с оружием ни днем, ни ночью и без раздумий пускали его в ход, если чувствовали себя хоть в чем-то оскорбленными.
Митридат так и не понял, из-за чего вспыхнула ссора в среде знатных скифинов и почему хохочет развеселившийся от обильных возлияний Маргуш, подзадоривая своих старейшин, которые размахивали кинжалами перед лицом друг у друга, изрытая угрозы. Потом началась свалка и самая настоящая резня, в которой принимали участие также жены некоторых именитых степняков, умело орудуя ножами и кулаками.
Ковры и подушка в царском шатре окрасились кровью.
В это же время на другом конце огромного шатра большая группа пьяных скифинов хором распевала какую-то песню, стуча ножнами мечей в медные и серебряные блюда.
Слуги Маргуша поливали дерущихся водой, растаскивали за ноги и за волосы. В шатре звучали вопли боли и ярости, пронзительные женские крики, перекрывая пьяное пение и смех тех скифинов, которые вместе со своим царем наслаждались подобным зрелищем.
Митридат с большой охотой покинул царский шатер, когда по словам приближенных Маргуша ему пришла пора уединиться со своей суженой. По обычаю скифинов Митридат увез Олдуз из отчего дома верхом на коне. Спешившись у своего шатра, Митридат бросил себе под ноги плеть и стрелу. После чего на руках внес молодую супругу в ее новое жилище.
Олдуз сразу показала свой неукротимый нрав, отказавшись раздеться и возлечь на ложе с мужем.
– Твои жрецы оскорбляли и унижали меня, поливая коровьей мочой, оттирая песком, будто я медный котел. Мне не давали толком поспать девять ночей подряд, то и дело заставляя мыться и молиться, молиться и мыться, словно я прокаженная. За это моему супругу тоже придется поунижаться, чтобы добиться моего тела, столь чистого и благоуханного после такой долгой и тщательной чистки!- Олдуз говорила на неплохом персидском, что несказанно удивило и обрадовало Митридата.
– Откуда ты знаешь персидский?- спросил он.
– Моя мать персианка,- гордо ответила Олдуз.- Скифины захватили ее в одном из набегов. Своей красотой она сразу покорила моего отца, и он, не задумываясь, взял ее в жены. Впрочем, он все делает, долго не раздумывая. Такой он человек.
Митридат, лежа под одеялом, наблюдал, как Олдуз укладывается спать отдельно от него. Вернее, любовался ее гибким станом, длинными распущенными волосами, движениями, полными непринужденной грации…
«А эта дочь степей необычайно привлекательна,- лениво думал он.- Не зря ее отец так гордится ею».
Олдуз, словно читая мысли Митридата, легко и проворно избавилась от явно стеснявшего ее свадебного наряда, без малейшего стеснения демонстрируя ему свои прелести. Она выглядела немного старше своих шестнадцати лет благодаря крепкому сложению, властному выражению лица и необычайно густым изогнутым бровям.
Ложась в постель, девушка взмахом покрывала загасила светильник. Все пространство шатра окуталось непроницаемой тьмой.
Слабый девичий вздох, чуть слышно прозвучавший в этой тьме, пробудил в Митридате решимость. Он на ощупь прокрался к противоположной стенке шатра и отыскал руками завернутую в одеяло Олдуз.
Девушка ничем не выразила негодование или испуга, позволяя Митридату гладить свое тело. Но едва он отыскал губами ее уста, тут же ему в горло уперлось острие кинжала.
– Убирайся!- с угрозой прошептдла Олдуз.
Митридату вспомнились женщины-скифинки, дерущиеся наравне с мужчинами на свадебном пиршестве, и он безмолвно повиновался. От местных женщин всего можно ожидать, они норовисты, как степные лошади, на которых ездят с младых лет.
Наступила зима с холодными ветрами и снегопадами.
Войско Митридата осталось зимовать в кочевье Маргуша.
Изначально в мире существовали два первичных духа, близнецы, славящиеся своей противоположностью.
Когда эти два духа, добрый и злой, схватились впервые, то они создали бытие и небытие; каждый из них избрал свою дорогу. Ангро-Манью, Злой Дух, выбрал зло, Дух добра Ахурамазда выбрал праведность.
С помощью Спэнта-Манью, Святого Духа, Ахурамазда явил к жизни шесть светлых божеств, своих верных помощников по укреплению в мире добра и уничтожению зла.
Первым появился на свет Воху-Мана, Благой Помысел. Потом Аша-Вахишта, Лучшая Праведность, олицетворявшая могучий закон истины-аша. За ними следом появились Спанта-Арианти, Святое Благочестие, воплощающее посвящение тому, что хорошо и праведно, и Хшатра-Ваирия, Желанная Власть, представляющая собой силу, которую всякий должен проявлять, стремясь к праведной жизни. Последними были создана Хаурватат (Целостность) и Амэрэтат (Бессмертие). Они не только укрепляют смертное бытие, но и способны даровать праведникам вечное процветание и вечную жизнь.
Божества, созданные Ахурамаздой, получили название Амэша-Спэнта (Бессмертные Святые).
В свою очередь и Ангро-Манью создал злонамеренных демонов-даэва, собираясь противостоять Ахурамазде и Бессмертным Святым.
Обретя верных помощников, Ахурамазда приступил к творению мира. Это происходило в два этапа. Сначала он создал все предметы и живые существа свободными от телесных оболочек. Затем Творец придал всему определенные черты, то есть соединил духовное с материальным. Материальное бытие было лучше, чем предшествующее нематериальное, потому что совершенные творения Ахурамазда получили в нем благо в форме чего-то цельного и ощутимого.
Когда свершился второй акт творения, началось сражение со злом, поскольку в отличие от нематериального бытия материальное творение оказалось уязвимым для сил зла. Ангро-Манью яростно ворвался в мир через нижнюю сферу небес и погубил его совершенство. Он вынырнул из воды, сделав большую ее часть соленой, затем ринулся к земле. И там, куда он проник, образовались пустыни. Злой Дух иссушил растения, убил единотворного быка и первого человека. В конце концов Ангро-Манью напал на седьмое божественное творение – на огонь- и испортил его дымом.
Тогда добрые божества объединились.
Амэрэтат сваяло растение и истолкло его в ступе, а прах рассыпало по миру с тучами и дождем, чтобы вырастить повсюду больше всевозможных растений. Семя быка и человека, очищенное Луной и Солнцем, породило еще больше скота и людей.
Творение было первым из трех периодов, на которые делится история мира.
Нападение Ангро-Манью ознаменовало начало второй эры- Смешения, на протяжении которой этот мир больше не является полностью хорошим, но представляет смесь добра и зла.
Когда мировой цикл был пущен в ход, Ангро-Манью продолжил свои нападения на мир вместе с даэвами и прочими силами зла, которые он сотворил, чтобы противиться благим божествам. Помимо материального ущерба Ангро-Манью и его помощники вызывали все нравственные пороки и духовное зло», от которого страдают люди. Для того чтобы противостоять их нападкам, человек должен почитать Ахура-мазду и шесть светлых божеств. И настолько полно принять их всем своим сердцем, чтобы не осталось в нем больше места для пороков и слабостей.
По откровению, в давние времена полученному Зороастром, человечество имеет с благими божествами общее предназначение- постепенно победить зло и восстановить мир в его первоначальном, совершенном виде. На этом вторая эра закончится и начнется третья- Разделение. Тогда добро будет снова отделено от зла, а поскольку последнее будет окончательно уничтожено, то третья эра продлится вечно. Все это время Ахурамазда, благие божества-язата, все племена и народы будут жить вместе в полном спокойствии и мире.
Так объяснял Митридат юной Олдуз сотворение мира со слов зороа-стрийских жрецов, которые неотступно следовали за ним в обозе. Олдуз внимательно слушала Митридата.
– Зороастр – это царь или жрец?- спросила она.
– Зороастр был жрецом много-много лет тому назад,- ответил Митридат.- Он был очень благочестивым человеком, поэтому ему единственному было уготовано судьбой узреть Ахурамазду и шесть светлых божеств. От них Зороастр получил откровение, в коем заключается смысл и цель жизни для каждого человека. Он также узнал, какими обрядами следует почитать богов добра и каким образом противостоять силам зла, которые повсюду в этом мире.
– Значит, это Ангро-Манью породил злого демона Вурутаху, создавшего ночь и болезни, от которых страдает мой народ,- промолвила Олдуз и взглянула на Митридата серьезными глазами.- С ним постоянно ведут борьбу лучезарный бог Гойтосир и небесная богиня Аргим-паса, его жена. В благодарность за это скифины приносят им в жертву белых коней и даруют девственность дочерей. Только конца этой борьбе не видно. Из года в год болезни поражают то скот, то людей. И темные ночи неизменно одолевают солнечный свет. Я наблюдаю это всю свою жизнь…
– Все зло в этом мире порождено Ангро-Манью, как и добро- Ахурамаздой,- сказал Митридат.- Каждый человек, будь то мужчина, женщина или ребенок, волен поддерживать того или другого. Перестань лгать, красть, причинять боль другому, и светлые божества не оставят тебя своими милостями. Другое дело, что для этого необходима определенная сила воли, ведь зачастую именно безволие толкает человека на плохие поступки, рождает в нем нечестивые мысли. В таком случае человек, сам того не подозревая, начинает служить Ангро-Манью, тем самым отодвигая светлый миг победы добра над злом.
– Обещаю тебе с этого дня никогда не лгать и гнать прочь дурные мысли,- торжественно произнесла Олдуз, преданно глядя на Митридата.- И прикажу своим воинам и слугам делать так же.
Митридат чуть заметно улыбнулся и погладил свою юную жену по светлым блестящим волосам.
– К сожалению, невозможно заставить человека быть честным и добрым,- с грустью в голосе сказал он,- каждый сам избира ет верный путь либо сбивается с него. Единственно верным воз действием здесь могут быть убеждение и личный пример.
Беседа эта происходила на крепостной стене города Гимниады, выстроенного скифинами в самом центре своих владений.
Многие соплеменники Олдуз, по примеру окрестных племен, приспособились к оседлой жизни и даже научились возделывать землю. В Гимниаде жила скифинская знать, привыкшая к персидской роскоши и греческим удобствам. Здесь находился и дворец царя скифинов, окруженный хозяйственными постройками и жилищами слуг.
Маргуш, не любивший тесноту и пыль городов, редко навещал Гимниаду. Зато его старший сын Уду часто бывал здесь.
Митридат очутился в столице скифинов после набега на греческий город Керасунт, под стенами которого он был ранен стрелой в плечо.
В то время как Митридат залечивал рану, его полководцы сражались под Амасией с Багофаном и Мнаситеем. Оттуда давно не было никаких известий.
Митридат и его свита пребывали в тревожном ожидании.
Со стены, сложенной из сырцового кирпича, открывался вид на холмистую равнину, уходящую к горам. Там, за голубыми вершинами, расстилалась цветущая долина Хилиокомон, где конные и пешие отряды двух братьев, двух Митридатов решали оружием, кому из них править Понтом.
Войско вернулось в Гимниаду, едва начали желтеть листья на деревьях. И вернулось с победой.
Среди знатных пленников Митридат увидел Багофана и своего дядю Стефана, доводившегося братом военачальнику Диофанту.
Оба предстали перед Митридатом, который пожелал сам допросить их
– Этот,- кивнул на Стефана Тирибаз,- сдался сам в начале битвы. Этот,- Тирибаз указал на хазарапата,- отбивался отчаянно, положил много наших воинов. Но все же Сузамитра сбил его с коня, а мои «демоны» скрутили его ремнями. Мы понимали, что убивать Багофана нельзя, ибо он много знает.
– Я знаю не меньше,- со значением вставил Стефан и демонстративно отодвинулся от стоящего рядом с ним Багофана.
– Прекрасно,- произнес Митридат, поглаживая раненое плечо.- С тебя и начнем, дядюшка. Поведай нам, что творится в Амасии и Синопе. Доволен ли народ правлением моего брата?
– Лгать не стану,- сказал Стефан,- эллины, что живут на побережье, не жалуются на правление Митридата-младшего. Но в Амасии и на землях, где живут персы, твоим братом недовольны, так как его военачальники занимаются откровенным грабежом. Персы желают видеть царем тебя.
– Почему ты сдался в плен, Стефан?- спросил Митридат.
– Я повздорил с Мнаситеем, и он пригрозил мне расправой. Угрозы Мнаситея- не пустой звук, ведь он обладает неограниченной властью, поскольку является родственником царя.
– Как это понимать?- насторожился Митридат.
– Багофан выдал свою младшую дочь замуж за твоего брата, а старшую отдал Мнаситею.
– Вот оно что!- изумленно протянул Митридат и перевел взгляд на хазарапата.- Так ты теперь мой родственник, Багофан. К сожалению, это не облегчит твоей участи.
– Я тоже сожалею, что не прикончил тебя в Синопе в свое время, хотя у меня была такая возможность,- дерзко ответил Багофан.- Однако я спокоен, за меня отомстит Мнаситей. Он же преподнесет твою голову в дар твоему брату. Вернее, истинному владыке Понта, ведь ты самозванец, недаром даже боги отвернулись от тебя.
– А если я пощажу тебя, Багофан,- сказал Митридат,- ты обещаешь не сражаться со мной больше?
– Такого обещать не могу,- отрезал Багофан.
– Почему?
– В Понте должен быть один царб. И я свой выбор сделал.
– И все-таки ты послужишь мне, упрямец, ибо такова моя воля,- твердо произнес Митридат и движением руки повелел страже увести Багофана.
Разговор Митридата со Стефаном продолжился в трапезной за чашей вина.
Митридату не терпелось узнать побольше о матери и сестрах. О них он и начал расспрашивать Стефана.
Стефан охотно делился с племянником тем, что знал.
– Царица Лаодика прошлой весной родила сына, которому дала имя Махар. Она безвыездно живет в Амисе. Там же находится Антиоха, вернувшаяся этим летом из Диоскуриады. Тирана Провака, ее мужа, сограждане лишили власти, восстановив в своем городе демократию. Провак бежал к гениохам, но повздорил с ними и был убит варварами. Мне кажется, Антиоха сама строила козни против нелюбимого супруга, иначе она не гордилась бы тем, что ухитрилась не зачать от него ребенка. Что касается младших сестер, Роксаны и Нисы, обе они живут в Синопе под строгим надзором евнухов. Я слышал, твой младший брат собирается сделать Роксану своей второй женой, когда она достигнет совершеннолетия. Мнаситей противится этому, зато Гистан предлагает Митридату взять в жены и Нису. Гистан очень сильно настроен против Антиохи, подозревая ее в симпатиях к тебе, Митридат. Но Антиохе симпатизирует Гергис. К тому же эллины Амиса стоят за нее горой. Не знаю, чем уж Антиоха так очаровала их…
Когда стемнело, Митридат удалился во внутренний дворик. Ему хотелось побыть одному, чтобы осмыслить все услышанное в беседе со Стефаном.
Значит, у него есть не только дочь, рожденная Статирой, но и сын, одновременно являющийся ему братом.
«Махар… Моего сына зовут Махар,- размышлял Митридат, отмеряя неторопливыми шагами каменные плиты двора.- Махар по-персидски значит «герой». Интересно, на кого он больше похож- на меня или на мать?»
Митридату казалось, что минуло не два года, а целая вечность с той поры, когда он последний раз видел Антиоху, обнимал и целовал мать. Ему вдруг нестерпимо захотелось увидеть эту прекрасную женщину, давшую жизнь его сыну, бывшую для него плохой матерью, но непревзойденной любовницей.
– О чем вы тут шепчетесь?- спросил Тирибаз, неожиданно появившись в комнате, где уединились Митридат и Сузамитра.
Митридат и Сузамитра обернулись к Тирибазу.
– Мы обсуждаем, как выгоднее использовать плененного Багофана,- сказал Митридат.
– Причем так, чтобы сам Багофан не догадывался об этом,- добавил Сузамитра с хитрой миной на лице.
В этот миг в лицах обоих было столько наивного коварства и юношеского нетерпения немедля пустить его в действие, что Тирибаз невольно улыбнулся в душе. Когда-то и он был таким же молодым и нетерпеливым.
– Неужели вы думаете, будто Багофан настолько прост, что позволит обвести себя вокруг пальца?- присаживаясь на стул, промолвил Тирибаз.
– Мы хотим устроить побег Багофану,- заявил Митридат,- пусть он расскажет Мнаситею, где мое войско пережидает зиму. Я убежден- Мнаситей обязательно постарается нас уничтожить, внезапно нагрянув в Гимниаду. Багофан сам станет подбивать Мнаситея на это!
– А мы тем временем устроим ловушку где-нибудь на подходах к Гимниаде,- с горящими глазами вставил Сузамитра,- разобьем войско Мнаситея в клочья!
– Задумано неплохо,- проговорил Тирибаз, с хрустом разминая свои темные заскорузлые пальцы с желтоватыми поломанными ногтями.- Только я советую вам все-таки убить Багофана, а к Мнаситею отправить Стефана. Стефан скажет македонцу, будто Багофан жив и ждет от него спасения. Заодно Стефан укажет Мнаситею ближайшую дорогу к Гимниаде.
– Ты забыл, что Стефан повздорил с Мнаситеем,- заметил Тирибазу Митридат,- македонец может не поверить ему. А Багофану он непременно поверит.
– А если Багофан, наоборот, убедит Мнаситея не нападать на Гимниаду, тогда что?- резко спросил Тирибаз.- Резон в этом есть и немалый. Здешние горы и равнины чужие для эллинов. Они победили нас в долине Хилиокомон, где много селений и хорошие дороги, а в этом крае дорог нет и селений мало. Племена вокруг дикие и воинственные, им все равно кого грабить и убивать- была бы добыча.
– Но Тирибаз…- пытался возражать Сузамитра.
– Митридат сам уверил Багофана в том, что он не сын Лаодики,- перебил Сузамитру Тирибаз.- Значит, Мнаситей и Багофан убеждены в том, что настоящий старший сын Лаодики давно мертв и они ведут войну с самозванцем, войско которого скоро разбежится само собой.
– Вот и пускай Багофан поведает Мнаситею, что у Митридата-самозванца осталось всего несколько сотен воинов,- сказал Сузамитра.- Мнаситей обязательно попадется на такую приманку.
– Пусть ему об этом расскажет Стефан,- стоял на своем Тирибаз,- а Багофана нужно убить. Мнаситей без Багофана не столь опасен, поймите же это. Уничтожать надо не войско, а предводителей.
Митридат и Сузамитра переглянулись.
– Ладно,- тряхнул кудрями Митридат.- Будь по-твоему, Тирибаз. Отдаю Багофана в твои руки.
– Вот это царское решение, клянусь Истиной!- воскликнул Тирибаз и легко, будто мальчик, вскочил со стула.
Багофана убили ночью, тело вывезли за город и тайно закопали. Стефан, узнав, какой помощи от него ждут, пришел в сильное замешательство. Он не отличался храбростью, и даже малейшая опасность приводила его в трепет. Дожив до сорока четырех лет, Стефан лишь однажды участвовал в сражении и то при первой же возможности сдался в плен, не считая это позором для себя, так как всю жизнь предпочитал кровопролитию занятия риторикой и любовные похождения.
– Не трясись,- успокаивал его Тирибаз,- с тобой поедет Артаксар. Он наплетет Мнаситею, что якобы бросил самозванца, поскольку все вокруг уходят от него, не получая жалованья и устав от поражений. Ты только поддакивай ему, больше от тебя ничего не требуется.
– Познакомься, дядюшка,- сказал Митридат и указал на молодого военачальника в персидском кафтане.- Это Артаксар. Он тоже царского рода. Не смотри, что он молод. Артаксар бывал в таких переделках, какие тебе и не снились.
– Я верю, верю…- пролепетал Стефан, кивая головой. И тут же озабоченно спросил:- А если Мнаситей станет расспрашивать про Багофана, что я ему отвечу?
– Скажешь, что Багофана усиленно стерегут, и он не смог бежать вместе с вами,- ответил Тирибаз.- При этом добавляй, что ты и сам-то ни за что бы не выбрался, если бы не Артаксар. Тебе придется крепко запомнить разные мелкие детали на тот случай, если Мнаситею придет в голову допрашивать вас с Артаксаром порознь. Я знаю, Мнаситей не глуп, но ведь и ты тоже не простак. А, Стефан?
Тирибаз дружески хлопнул упитанного вельможу по плечу.
Стефан еле устоял на ногах и изобразил на мясистом круглом безбородом лице кислую улыбку.
Спустя несколько дней Тирибаз с отрядом всадников проводил Стефана и Артаксара до горных проходов, ведущих в долину реки Лик. Эта река впадала в еще более полноводную реку Ирис, орошающую долину
Хилиокомон. Пробив горный хребет Париадра, Ирис несла быстрые воды на более низкую приморскую равнину, разделяясь на два рукава при впадении в Понт Эвксинский.
– Если не найдете Мнаситея в Амасии, значит, ищите его по ту сторону Париадра, на побережье,- напутствовал перед расставанием Тирибаз двух «перебежчиков», одетых в одежды скифинов.
Мнаситей попался на уловку Митридата и повел своих наемников к Гимниаде. Лазутчики, разосланные повсюду предусмотрительным Тирибазом, загодя предупредили Митридата о приближении вражеского войска.
– Наконец-то,- возрадовался Митридат,- я разделаюсь сненавистным Мнаситеем!
Тирибаз предлагал напасть на наемников Мнаситея в горных теснинах, с ним соглашались Фрада и Сузамитра. Однако Маргуш и военачальники скифинов не желали начинать битву в горах: по их поверьям в темных лесистых ущельях обитали духи зла. К тому же горное эхо пугало степных лошадей. Поскольку конные отряды Маргуша составляли больше половины всего воинства Митридата, ему пришлось уступить вождю скифинов и ждать Мнаситея на равнине близ Гимниады. Неожиданно в стане Митридата объявился Артаксар.
Радостно возбужденный, он рассказал о том, как ему удалось обмануть Мнаситея, завести его войско в горы, туда, где удобнее всего было устроить засаду.
– Я сделал все, как было условлено,- молвил Артаксар, недоуменно глядя на Митридата и Тирибаза.- Почему вы не напали навойско Мнаситея в горах? Чего вы дожидаетесь здесь, у Гимниады?
Тирибаз только выругался в ответ и отвернулся. Митридат поведал Артаксару о страхе скифинов перед горами и спросил о Стефане.
– Ты вернулся без него, где он?
– Стефан изобразил недомогание, и Мнаситей отпустил его в Синопу вместе с Диофантом,- ответил Артаксар.- Диофант возглавит гарнизон Синопы, а Стефан будет при нем секретарем.
Еще через день войско Мнаситея расположилось станом напротив лагеря Митридата.
Евнух Гистан вызвал из Амиса Антиоху, сообщив ей через своего посланца о смерти жены Митридата-младшего.
Антиоха без промедления прибыла в Синопу. Она не заметила скорби в лице своего избалованного братца, который встретил ее широкой улыбкой и распростертыми объятиями.
Митридат заметно возмужал, держался независимо. Внезапную смерть своей супруги он объяснил просто:
– Ее изводила какая-то неизвестная кожная болезнь. Ни лекари, ни снадобья не могли ей помочь. Тогда несчастная бросилась вниз с дворцовой башни.
– Быть может, тому виной была также твоя холодность?- с коварной ухмылкой заметила брату Антиоха.- Признайся, Митридат, тебя не очень тянуло на ложе к жене, нагота которой совсем не радовала твой глаз.
– И все-то ты знаешь,- надменно улыбнулся Митридат и слегка ущипнул сестру пониже спины.- Мы действительно редко спали вместе, но виноватым я себя не считаю. Если не боги покарали Багофана болезнью его дочерей, то всему виной дурная наследственность. Шелудивые дети мне не нужны, ибо я царь.
– Поэтому ты вспомнил обо мне,- произнесла Антиоха, отстраняя руку Митридата, потянувшуюся к ее талии.
– Я, собственно, и не забывал о тебе,- промолвил Митридат, томно понизив голос.- Я всегда помнил, что у меня есть сестра, обладающая непревзойденным телесным совершенством и дивной красотой лица.
– О!- Антиоха засмеялась.- Я сражена!
После вечерней трапезы, оставшись наедине с Антиохой, Митридат без долгих предисловий объявил сестре, что хочет жениться на ней, и как можно скорее.
– К чему такая спешка?- спросила Антиоха.
– Гистан прочит мне в жены Роксану и Нису,- ответил Митридат.
– Обеих сразу? У этого разбойника подлинный размах, клянусь Герой!
– Антиоха, ты мне больше по душе, нежели эти глупые девчонки.
– Тебя не смущает, братец, что я старше тебя. Мне уже двадцать два года, а тебе всего семнадцать.
– Для меня это не имеет значения, поверь.
Митридат сидел рядом с сестрой, его руки так и тянулись к ее коленям. В глазах у него был вожделенный блеск. Юнец совершенно не умел скрывать свои чувства и тем более похоть, он даже не пытался это делать.
Антиоха начала действовать со свойственной ей решимостью.
– Я согласна стать твоей женой, Митридат, но с одним условием… Брат нетерпеливо воззрился на нее.
Антиоха подсела к нему вплотную и что-то прошептала ему на ухо. Митридат отпрянул от нее.
– Ты с ума сошла!- воскликнул он.- Убить Гистана?!. Моего главного советника?!. Это… это дико и чудовищно, сестра!..
– Я так и знала, что ты молишься на этого евнуха, как на статую бога!- с нескрываемым презрением промолвила Антиоха и упруго поднялась со скамьи.- И ты еще называешь себя царем?! Не смеши меня! Царствует в Синопе скорее Гистан, нежели ты. Мне не о чем с тобой разговаривать.
Антиоха решительно направилась к двери. Митридат догнал ее, схватил за руку, усадил на стул. Сам принялся ходить вокруг нее, бессвязно бормоча:
– Это безрассудно, сестра! Так нельзя… Надо все обдумать… Вечно у тебя какие-то условия! Ну, чем тебе не угодил Гистан?.. Чем?..
– Всем!- отрезала Антиоха.- Выбирай: или он, или я.
– О боги Олимпа!- простонал юный царь и рухнул на колени, обхватив голову руками.- Как ты безжалостна, Антиоха. Бедный Гистан…
– Не печалься,- насмешливо молвила Антиоха,- я буду тебе и супругой, и советником, и другом… Подумай сам, братец, что может дать тебе Гистан в сравнении с тем, что могу дать тебе я.
С этими словами Антиоха обнажила одну ногу и придвинула ее к коленопреклоненному Митридату.
Вид белокожей девичьей ноги с упругими округлыми мышцами, излучающей тепло, возымел свое действие на слабовольного Митридата.
– Я согласен, согласен…- зашептал он, лаская руками обнаженную ногу сестры.- Признаться, мне этот евнух и самому в тягость. Однако он неимоверно хитер и подозрителен, убрать его будет непросто.
– Об этом не беспокойся, мой дорогой,- ласково пролепетала Антиоха, запуская свои гибкие пальцы в густые кудри брата,- твой Гистан и испугаться не успеет, как окажется во вратах Аидова царства.
– В таком случае это не злодеяние, а скорее дар,- прижимаясь щекой к гладкой коже нежного девичьего бедра, проговорил юный негодник, умевший быстро приспосабливаться к любой смене обстоятельств и так же быстро умевший оправдывать себя в собственных глазах.
– Конечно, дар,- вторила ему Антиоха,- ведь мы избавим Гистана от каждодневных забот и даруем ему вечный покой. Его смерть будет как сладкий сон.
– Значит, ты умертвишь Гистана ночью?- Митридат поднял взор на сестру.
– Мы умертвим,- мягко поправила его Антиоха, кокетливо проведя пальчиком по щеке брата.- Вернее, отправим в вечность.
– А без меня это сделать нельзя?- встревожился Митридат, сразу забыв про ногу сестры, хотя продолжал сжимать ее в своих ладонях.
– Глупый.- Антиоха шутливо щелкнула Митридата по носу.- Доверять такое дело людям посторонним нельзя. Действовать надо самим, иначе можно лишиться и царства, и жизни.
– Зачем ты пугаешь меня, Антиоха?- пролепетал Митридат, сидя на полу и глядя на сестру снизу вверх.
– Я говорю тебе очевидные вещи, братец,- с легким раздражением сказала Антиоха, вновь пряча ногу под покров пеплоса.- А если ты станешь мямлить и дрожать раньше времени, то ищи себе другую супругу. Я же возвращаюсь в Амис!
– Ну хорошо, я готов быть с тобой до конца,- с мужеством отчаяния произнес Митридат, покорно склонив голову.-Надеюсь, мне не придется закалывать Гистана мечом. Я ужасно боюсь крови.
– Не придется,- брезгливо кривя красивые губы, сказала Антиоха. И тут же встала, собираясь уходить.- Не робей, братец. Я все сделаю сама. Тебе только придется держать светильник: у меня ведь не пять рук. А покуда прощай. Да держись с Гистаном непринужденно, чтобы он ничего не заподозрил.
Антиоха ушла, а ее брат еще долго сидел на холодном полу, погруженный в самые невеселые мысли.
Гистан удивился, когда к нему пришла служанка и пригласила его в покои Антиохи.
– Моя госпожа хочет спросить у тебя совета по очень важному делу,- сказала рабыня с поклоном.
«Странно, что Антиоха хочет посоветоваться именно со мной»,- размышлял евнух, шагая дворцовыми переходами на женскую половину.
При юном и бесхарактерном царе, после того как царица Лаодика перебралась в Амис, Гистан чувствовал себя полновластным властелином во дворце и городе. Он заранее догадывался, о чем может пойти речь.
Интуиция не подвела его: Антиоха действительно заговорила с ним о желании царя Митридата сделать ее своей женой.
– Как мне поступить, Гистан?- спрашивала Антиоха.- Мой брат пылает ко мне самой необузданной страстью и грозится сжить меня со света, если я не отдамся ему. Он – царь, а я почти пленница. Без твоей
помощи, Гистан, я не смогу противостоять Митридату. Ты единственный имеешь влияние на него.
– Ты не хочешь выходить за него замуж?- осторожно спросил евнух.
– Прежде всего я не хочу быть игрушкой в его руках,- сказала Антиоха, тряхнув неприбранными волосами: она недавно встала с постели.- Сегодня Митридат желает сделать меня своей супругой, добиваясь единственно моего тела, но где уверенность, что если я уступлю ему, он не откажется от своих слов завтра? К тому же все вокруг говорят, будто ты, Гистан, намерен сочетать браком моего непутевого братца с Роксаной и Нисой, с обеими сразу. Получается, я лишняя.
Антиоха стояла перед Гистаном полуодетая, уперев руки в бока. Склонив голову набок, она ожидала от него ответа. Гистан негромко прокашлялся в кулак и заговорил:
– Царь не может быть без супруги, тем более такой, как твой брат. Извини, Антиоха, но все его мысли заняты женщинами, вернее, определенной частью их тела. Однажды я застал Митридата за таким занятием: он облизывал у Нисы ее детородные органы… То же самое он вытворяет и с Роксаной, евнухи и служанки несколько раз заставали их вместе. Стоит мне не доглядеть, и Митридат живо лишит своих младших сестер девственности, вот я и решил…
– А если женой Митридата стану я, одна я? А, Гистан?- перебила евнуха Антиоха.- Я стану держать его в руках и отучу шляться в комнаты сестер. В конце концов, у меня есть свои чары, и я сумею приучить Митридата только к своему ложу, можешь мне поверить. Но при этом я хочу быть единственной супругой Митридата и иметь в тебе, Гистан, надежного союзника. Я ведь знаю, что на самом деле царством правишь ты, а не мой глупый брат.
Евнух пристально посмотрел Антиохе в глаза, стараясь понять, куда она клонит. Он нисколько не сомневался в том, что она хочет стать царицей и помыкать своим братом, но ему не верилось, что Антиоха при этом желает иметь его своим союзником.
«Она определенно чего-то недоговаривает, – думал Гистан, хотя на его непроницаемом лице не отражались никакие мысли.- И совершенно определенно что-то замышляет. Моя помощь ей нужна лишь на какое-то время, это очевидно. С этой мегерой надо быть начеку!»
Гистан решил притвориться, что симпатизирует Антиохе и готов оказать ей поддержку, дабы не отпугнуть от себя и постепенно выяснить ее замыслы.
– Если ты станешь женой Митридата, тогда, конечно, Нисе и Роксане можно будет подыскать мужей из синопской знати,- сказал евнух.- Только и мне, прекрасная Антиоха, хотелось бы с самого начала выдвинуть свое условие, чтобы в дальнейшей мы могли доверять друг другу. Обоюдная выгода есть основа любого тайного союза. Антиоха лучезарно улыбнулась, сверкнув белыми зубами.
– Ты необычайно проницателен, Гистан. Я слушаю тебя.
– Поскольку я евнух, то мое место не на троне, а рядом,- продолжил Гистан,- однако у меня достаточно власти, чтобы влиять на того, кто в данный момент занимает царский трон. Так было при царице Лаодике, и так продолжается при ее сыне Митридате. Я хочу, чтобы ты сразу поняла, Антиоха, что все решения буду принимать я. Ты будешь царствовать лишь в своем гинекее. У тебя и твоего мужа будут все почести, у меня- вся власть. Если ты попытаешься ограничить меня, значит, я подыщу Митридату другую супругу. Если ты попытаешься убить меня, тогда умрешь сама. Ты можешь подумать, прежде чем дать ответ. Если ты не примешь моего условия, я помогу тебе вернуться в Амис и обещаю, что твой брат ничем не потревожит тебя в течение одного года. За этот срок ты должна будешь либо выйти замуж, либо навсегда покинуть Понтийское царство.
В возникшей долгой паузе царская дочь и желтолицый евнух молча сверлили друг друга напряженным взглядом.
– Я принимаю твое условие, Гистан,- наконец сказала Антиоха покорным голосом.- По мне лучше царствовать и не править, чем жить и не царствовать.
– Сказано мудро,- улыбнулся Гистан и, желая ободрить девушку, великодушно добавил:- Если мы поладим, то какие-то решения станем принимать вместе.
В следующий миг Гистан заметил неприязненный огонек в синих девичьих глазах, который сразу погас под опущенными ресницами. Но и этого краткого мига было достаточно Гистану, чтобы понять- в сердце Антиохи столько ненависти к нему, что дорвавшись до власти, она непременно постарается его уничтожить.
– Предлагаю выпить вина в ознаменование нашего союза,- с лукавой улыбкой предложила Антиоха и, не дожидаясь ответа Гистана, отошла к столу, на котором стояли чаши и сосуд с вином.- Присаживайся, Гистан, где тебе удобно,- разливая вино в чаши, сказала Антиоха.
Она стояла вполоборота к Гистану, который, садясь на стул, успел заметить краем глаза, что Антиоха бросила какой-то белый порошок в одну из чаш. Движение девичьей руки было не суетливое, но все-таки довольно поспешное, и оно сразу привлекло внимание подозрительного евнуха.
«Так вот какие мысли ты лелеешь, коварное создание!- гневно подумал Гистан.- Вздумала избавиться от меня, еще не став царицей! Я знал, что доверять тебе нельзя. Я уничтожу тебя, глупая, твоим же оружием».
Антиоха приблизилась к Гистану и подала ему чашу с вином. Другую чашу она поставила на низенький столик возле кресла, куда намеревалась сесть сама.
– Я, наверно, такая растрепанная,- неожиданно смутилась Антиоха, поймав на себе пристально-ухмыляющийся взгляд евнуха.- Подожди, друг мой. Сейчас я приведу себя в порядок.
Уйдя в глубину комнаты, где за кисейной занавеской стояло взбитое ложе, Антиоха отыскала на сундуке среди разбросанных одежд круглее бронзовое зеркало на тонкой ручке и костяной гребень. Глядя на себя в зеркало, девушка торопливыми и вместе с тем плавными движениями стала расчесывать свои спутанные после сна локоны.
Она стояла так, чтобы видеть в зеркале, что делает Гистан у нее за спиной.
Евнух, полагая, что за ним не наблюдают, быстро и ловко поменял чаши: свою поставил на столик возле кресла, а чашу Антиохи взял себе. Благо, чаши ничем не отличались одна от другой.
Антиоха предстала перед Гистаном тщательно причесанная и неторопливо опустилась в кресло, слегка обнажив свою правую ногу. Хотя лицо ее было спокойно, в душе у нее бурлила мстительная торжествующая радость, ибо она знала, что перехитрила Гистана.
– За наш союз,- подняв чашу, произнес евнух и медленно стал пить вино, полагая, что все сделал правильно и ему ничто не грозит.
– И мое царствование,- негромко добавила Антиоха и поднесла чашу к губам, не спуская глаз с пьющего Гистана.
Вкус вина и осознание собственного превосходства пробудили в Гистане чувство торжества над той, что сидела напротив и не спеша тянула вино из чаши.
Евнух, упиваясь своей изворотливостью, процитировал строфу из «Алкесты» Еврипида:
Многовидны явленья божественных сил; Против чаянья, много решают они: Не сбывается то, что ты верным считал, И нежданному боги находят пути…
Антиоха, допив вино, по памяти закончила отрывок: Таково пережитое нами.
– Прекрасно!- восхитился Гистан и поднялся со стула.- Я всегда восхищался твоей красотой и умом, Антиоха. Честное слово, мне жаль расставаться с тобой. Прощай, дитя мое!
Антиоха догадалась, что имел в виду евнух, говоря последние слова, и столь же едким тоном сказала:
– Прощай, Гистан. Мне тоже очень жаль.
Выйдя с женской половины дворца, Гистан зашагал в покои юного царя.
Он застал Митридата за завтраком. Тот лениво жевал финики и плевался косточками, стараясь попасть в круглое медное блюдо, стоящее на голове у Дитиса. Старый слуга сидел на полу в трех шагах от своего молодого господина.
– А, Гистан…- с безразличным видом промолвил Митридат, бросая в рот очередной финик.- Чего тебе?
– Когда вдоволь наиграешься, сходи попрощайся со своей обожаемой Антиохой,- небрежно сказал евнух и тотчас удалился, не вдаваясь в объяснения.
– Что?.. Почему?.. Как это понимать, Гистан?- кричал ему вслед встревоженный Митридат.- Разве Антиоха сегодня уезжает?.. Да погоди же!..
Понимая, что случилось нечто непоправимое, Митридат бросился вон из комнаты, чуть не сбив Дитиса, который с кряхтеньем встал на свои негнущиеся ноги.
Ворвавшись в спальню к сестре, Митридат застал ее нагой, исполняющей довольно непристойный греческий танец. Молодая рабыня-азиатка играла на свирели, другая- рыжеволосая фракиянка- ударяла в бубен.
Митридат застыл столбом в дверях, хлопая глазами и не зная, что сказать.
Антиоха же подскочила к брату и стала изгибаться перед ним, крутить бедрами, кусая губы и издавая страстные стоны, как изнывающая от похоти куртизанка.
– Ты чего?- пролепетал Митридат, пожирая сестру восхищенным взглядом.- Гистан сказал мне…
– Что мог сказать тебе этот глупец?- прервала Митридата Антиоха и, обвив руками его шею, приникла к нему жадным поцелуем.
Возбужденный долгим лобзанием, Митридат подхватил сестру на руки и, не обращая внимания на рабынь, перенес ее на ложе. Рывком избавившись от хитона, он навалился сверху на Антиоху, которая с готовностью приняла его на свое лоно.
Брат и сестра предались любви с таким остервенелым сладострастием, что ложе под ними ходило ходуном.
Рабыни, оставив бубен и свирель, поспешно покинули опочивальню.
Весь день Гистана. мучила жажда, и сколько бы он ни пил, она не отпускала его. Евнух исходил потом, он весь горел огнем, словно находился не в прохладном дворце, а в знойной пустыне. Страшная догадка осенила его, когда он, покончив наконец с делами, кое-как добрался до мягкой постели. У него начались страшные боли в животе, будто его внутренности наполнились раскаленными углями, к этому добавился сильнейший озноб. Все предметы расплывались перед глазами корчившегося в судорогах Гистана.
Евнух хотел позвать на помощь, послать за лекарем, но не смог добраться даже до двери, не смог крикнуть.
Проглоченный им яд был замедленного действия; проникая в кровь человека, он вызывал лишь жажду и жар. Однако с каждым часом действие зелья усиливалось, отнимая у больного все силы, наполняя его мозг галлюцинациями. Затем к жару добавлялась боль в кишечнике, жар сменялся ознобом, и вскоре наступила мгновенная смерть.
Утром слуги нашли старшего евнуха лежащим на полу возле ложа в луже собственных нечистот. Его мертвое посиневшее лицо было искажено гримасой боли и какого-то безнадежного отчаяния, высунутый лиловый язык был прикушен зубами.
В тот же день того, кто еще вчера мнил себя первым лицом в государстве, без особых церемоний погребли в некрополе за стенами Синопы.
Антиоха из злорадства повелела выбить на надгробии надпись: «Здесь покоится евнух Гистан, перехитривший самого себя».
Место главного советника занял вновь объявившийся в Синопе Стефан, доводившийся дядей Митридату и Антиохе.
Стефан с большой охотой согласился принять эту должность, которую до него занимали только евнухи.
На желание Антиохи и Митридата сочетаться законным браком Стефан смотрел как на некую блажь. Он не высказывался с явным одобрением за этот кровосмесительный союз, но и не выдвигал доводов против. Это был человек с гибким нравом и угодливыми манерами; все его суждения были тщательно взвешены, все доводы обтекаемы. Стефан не имел привычки навязывать кому-то свое мнение, за что был любим друзьями и родственниками. Свои отношения с придворным окружением он строил, исходя из сиюминутных настроений молодого царя и его царственной сестры.
Антиоха держалась со. Стефаном по-приятельски. Митридат в нем души не чаял. Оба звали его «милый дядя», отвечая на его угодливость самой нежной привязанностью и ласковым вниманием. Так натуры пылкие и непостоянные, часто обуреваемые взрывными страстями, проникаются почтительным смирением и умеряют свой непримиримый пыл, когда с ними обращаются без высокопарных нравоучений, без явного превосходства, потакая их мелким капризам.
Обожаемая сестра необычайно выросла в глазах Митридата, когда она поведала ему, как ловко разделалась со всесильным Гистаном.
– … А если бы Гистан, заметив, что ты бросила в вино какой-то порошок, стал обличать тебя в покушении на свою жизнь, как бы ты поступила тогда?- спросил сестру Митридат во время их откровенной беседы.
– Я выпила бы при нем отравленную чашу,- ответила Антиоха,- ведь я сыпала в вино толченый мел, причем так, чтобы Гистан заметил это.
– Как же ты подмешала яд?- удивился Митридат.
– Яд уже лежал на дне другой чаши,- улыбнулась Антиоха.- Я просто налила в чашу вина, и смертельное зелье было готово.
– Но зачем тебе понадобилось сыпать толченый мел, если Гистан и так не видел, что ты приготовила ему отраву,- недоумевал Митридат.- Дала бы ему чашу с ядом- и все.
– Гистан не доверял мне с самого начала, я видела это по его глазам,-терпеливо объясняла Антиоха.- Мне нужно было усыпить его бдительность. Сделать так, чтобы он сам залез в расставленные мною сети. Я разыграла перед ним наивное коварство, и наш многомудрый Гистан без колебаний решил избавиться от меня, как от злобной гидры. Он подменил чаши в то время, когда я причесывалась, и не догадывался, что я слежу за ним. В результате я выпила вино с мелом, а Гистан- вино с ядом. Дальнейшее тебе известно, братец.
– Так ты сама взяла себе чашу с ядом, а Гистану подсунула толченый мел в полной уверенности, что Гистан за твоей спиной заменит чаши,- восхищенно покачал головой Митридат.- Как все просто. Бедный Гистан недооценил тебя, сестра.
– Он сам выбрал смерть,- холодно промолвила Антиоха,- тем самым избавив нас от лишних хлопот. Скопец во главе государства- что может быть хуже и гнуснее!
– Во всяком случае, Антиоха, я благодарен тебе, что ты управилась с Гистаном без моей помощи,- сказал юный царь.- Сознаюсь, один его взгляд приводил меня в трепет.
Митридат, который всю жизнь был окружен евнухами, в отличие от своей сестры не относился с такой брезгливостью к людям подобного сорта. Однако высокомерие Гистана подчас сильно задевало его самолюбие, поэтому юнец не чувствовал сожаления или печали по поводу смерти вездесущего евнуха. Тем более что вместо него советником при нем стал дядюшка Стефан, обходительность и мягкость которого служили разительным контрастом вызывающей надменности почившего Гистана.
Известие о поражении Мнаситея под Гимниадой в Синопу привез гаушака Гергис.
Стояли ветреные зимние дни; с небес, затянутых темными тучами, моросил дождь. На море бушевали штормы. По ночам грозный шум прибоя долетал до дворцовых покоев.
Антиоха с братом и дядюшкой Стефаном, сидя у пылающего очага в главном зале мегарона, слушали повествование Гергиса о злосчастном походе Мнаситея в земли скифинов.
Гергис живописал подробности кровавой битвы, свидетелем которой он был, рассказал о трудном отступлении войск Мнаситея, преследуемых дикими полчищами степняков.
– Сначала мы шли по голой и совершенно безводной местности,- говорил Гергис,- потом углубились в Армянские горы. У истоков реки Гарпас в каком-то мрачном ущелье воины Митридата настигли нас, пришлось сражаться… Мнаситей вел себя храбро и сумел до темноты отразить нападение врага. Проводники разбежались. Дальше шли наугад, держась на заход солнца. Дорог в тех глухих краях нет, лишь караванные тропы. Они-то и вывели остатки войска Мнаситея через селения колхов к городу Трапезунту,
– Значит, Мнаситеи жив, хвала богам!- воскликнул Митридат.
– Жив,- кивнул Гергйс.- но он заперт в Трапезуйте воинами твоего брата, который неотступно двигался по нашему следу, как волк за стадом оленей. Меня Мнаситеи морем отправил в Синопу, чтобы я сообщил об его бедственном положении, ему нечем платить наемникам, а осада предстоит долгая и трудная. Жители Трапезунта убеждают Мнаситея посадить войско на корабли и перебраться по морю в Керасунт или Котиору, ссьшаясь на то, что стены их города обветшали, а чинить их, когда враг стоит у ворот, нет никакой возможности. Мнаситеи не соглашается на это, поскольку выходить в это время года в море опасно да еще на перегруженных судах. Он намерен держаться до весны, а когда утихнут зимние штормы, покинет Трапезунт на кораблях либо попытается разбить Митридата в открытом сражении. Мнаситеи повелевает Диофанту собирать новое войско и по весне идти к нему на помощь.
– Милый дядя,- обратился к Стефану Митридат,- сегодня же извести Диофанта о повелении Мнаситея. И собери деньги для его наемников.- Затем царь вновь заговорил с гаушакой:- Друг Гергйс, что еще велел передать мне мой верный Мнаситеи?
– Мнаситеи хочет предупредить тебя, царь,- сказал Гергйс и как-то странно посмотрел на невозмутимого Стефана.
– О чем он хочет меня предупредить?- встревожился юный царь.
– Мнаситеи подозревает Стефана в измене,- медленно произнес Гергйс, не спуская подозрительных глаз с главного советника.
– Вот это новость, клянусь Зевсом!- нимало не смутившись, рассмеялся Стефан.- И на чем же основаны подозрения Мнаситея, любезный Гергйс?
– На том же, на чем основаны и мои подозрения, уважаемый,- с холодной учтивостью ответил гаушака.- Ты угодил в плен к Митридату вместе с Багофаном, но вскоре объявился в стане Мнаситея с каким-то молодым знатным персом, который якобы помог тебе бежать из плена. Этот знатный перс так складно рассказывал о трудностях, которые преследуют разношерстное войско Митридата-старшего, что Мнаситеи поверил ему и даже решился уничтожить самозванца одним решительным ударом. Спутник Стефана вызвался провести войско Мнаситея кратчайшей дорогой к городу Гимниаде, где и произошло печальное для нас сражение.
Кстати, этот молодой перс сумел скрыться от приставленной к нему стражи во время перехода по горам. Я уже тогда заподозрил неладное и советовал Мнаситею повернуть назад, но Мнаситей верил в свою удачу и не послушался меня.
– Но при чем здесь я?- пожал плечами Стефан.- Бежав из плена, я сразу же отправился в Синопу вместе с Диофантом. Мнаситей сам отпустил меня.
– Конечно, твоя роль была гораздо скромнее во всей этой истории,- с кривой усмешкой сказал Гергис.- От тебя требовалось лишь поведать о страданиях в плену несчастного Багофана и поддакивать лживым россказням того молодого перса, лицо которого я хорошо запомнил.
Юный царь переводил взгляд то на Гергиса, то на Стефана: он был в растерянности. Наконец Митридат обратился к сестре:
– Антиоха, что же ты молчишь?
– Это очень серьезнее обвинение, Гергис,- после паузы сказала Антиоха.- Наш дядюшка действительно был в плену, он и не скрывал этого. Между прочим, он также не скрывал, что тот, кого мы считаем самозванцем вовсе не самозванец, но старший сын нашей матери, мой брат по рождению и крови.
– Что ты говоришь, Антиоха!- возмутился юный царь. И схватил за руку Стефана:- Милый дядя, неужели это правда?
– Да, мой друг,- склонив голову, ответил Стефан.- Это правда, клянусь чем угодно. Я беседовал с ним- с твоим братом- с глазу на глаз. Он знает такие подробности из моей жизни и жизни вашего отца, о коих не ведает даже Тирибаз. Этот случай произошел, когда твоему старшему брату было всего семь лет. Тирибаз при этом не присутствовал. Я не стану вдаваться в подробности, ведь, по моему разумению, важны не сами обстоятельства, случившиеся много лет назад, но истина, которую они подтверждают.
Видя, что юный царь продолжает растерянно хлопать глазами, Гергис раздраженно заметил:
– Всю правду знает только царица Лаодика. Если она зачала ребенка от родного сына, значит, порочность этой женщины превосходит все границы, как и ее лживость…
– Довольно, Гергис!- оборвала гаушаку Антиоха.- Не тебе рассуждать о поступках нашей матери, не тем более осуждать ее. Всему можно дать объяснение. В конце концов, она вольна распоряжаться своим телом, как любой из нас распоряжается своим. Если даже боги совершают неблаговидные поступки, то что говорить о людях.
– Речь идет не о царице Лаодике,- пробовал защищаться Гергис.- Я говорил про измену Стефана…
– И об этом довольно!- отрезала Антиоха, ясно давая понять, что властвует здесь она.- Мнаситей проиграл сражение и теперь ищет, на кого бы свалить вину за это. Мне кажется, это неблагородно. А ты как считаешь, братец?
– Я согласен с тобой, сестра,- промолвил Митридат, который был готов поверить во что угодно, только не в измену своего обожаемого дяди.
Поняв, что своими обвинениями он ничего не добьется, Гергис попросил позволения удалиться.
– Ступай, друг мой,- сказал юный царь.
– Мы ценим твою преданность,- с улыбкой добавила Антиоха. Гаушака отвесил прощальный поклон, пряча неприязнь во взгляде.
Всю зиму обитатели дворца в Синопе жили ожиданием вестей из осажденного Трапезунта. Слухи оттуда доходили крайне редко и были малоутешительны: в городе царил голод, Мнаситей властвовал в Трапезуйте как тиран, подавляя силой любые попытки горожан завязать переговоры с самозванцем.
От Трапезунта до Синопы по морскому побережью можно было добраться за пять дней, а верхом на коне и вовсе за два дня. Опасная близость войны изводила страхом Митридата-младшего. Если Мнаситей, столь блестящий полководец, не сможет одолеть рвущегося к трону самозванца, то кто тогда сможет его одолеть!
Вдобавок Антиоха раздумала выходить замуж за него, хотя многое позволяла ему в своей спальне.
Свой отказ своенравная девушка объяснила так:
– Еще неизвестно, как все обернется. Вдруг наш старший брат разобьет Мнаситея и захватит Синопу. Тебя, братец, он скорее всего казнит, может и меня казнить, если узнает, что я твоя жена.
– Ты и впрямь веришь, что самозванец- это наш старший брат?- часто задавал Антиохе Митридат-младший один и тот же вопрос.
Ответ Антиохи был неизменным:
– Дядюшка Стефан не мог ошибиться. Да и я сама достаточно общалась с нашим братом до моего отъезда в Диоскуриаду, чтобы убедиться, что это не чужой человек. А утверждение нашей мате ри- всего лишь попытка избавиться от злоязыкой людской молвы, только и всего.
– И тебе нисколько не жаль меня?- чуть не плача, спрашивал сестру юный царь.- Значит, ты не любишь меня, если так спокойно говоришь о моей смерти от руки родного брата!
– А разве ты пощадишь своего старшего брата, если он попадет в твои руки?- резко парировала Антиоха.- Вы делите не корзину фруктов, а царский трон! Сколько царей умерло, так и не добившись своего, сколько отправилось в Аид, уже сидя на троне,- таких наберется многие сотни за все прошедшие времена в разных частях земли. Везде происходит одно и то же, поверь мне, братец: трон за жизнь и жизнь за трон!..
Весной Синопу переполошил слух о том, что воины «самозванца» ворвались в Трапезунт.
Правда, Мнаситею удалось посадить часть наемников на корабли и отплыть к городу Керасунт. Вскоре и Керасунт оказался в осаде.
Диофант во главе вновь набранного войска выступил на помощь Мнаситею. Вместе с. ним отправился Гергис, возглавивший отряд конницы.
Диофанту удалось потеснить войско «самозванца» и соединиться с Мнаситеем. Стычки под Кераеунтом следовали одна за другой.
Наконец воинам Митридата с помощью хитрости удалось проникнуть в Керасунт, где в течение двух дней продолжались отчаянные уличные схватки.
Мнаситей и Диофант, понеся большие потери, все же сумели прорваться под покровом темноты в город Котиору, колонию Синопы в земле тибаренов.
Митридат до конца лета осаждал Котиору, от которой до Синопы было не более трех дней пути.
Осенью в Синопе объявился Гергис во главе горстки всадников, измученных долгой скачкой.
Гергис вошел в царские покои с видом посланца богов, перед которым открываются все двери.
Митридат-младший поднял на вошедшего испуганный взгляд, забыв на время про денежные счета, над которыми он сидел вместе с грамматевсом Дионисием.
– Что хочет передать мне мой верный Мнаситей?- обратился к гаушаке юный царь.
– О царь, твой верный Мнаситей пал в битве, и войско его рассеяно,- нарочито громко и развязно ответил Гергис.- Диофант и его сыновья сдались в плен вместе со всеми синопцами, находившимися в войске Мнаситея. Котиора взята твоим старшим братом и разграблена. Твоя конница почти вся перешла на сторону самозванца. Мне удалось увести всего двадцать всадников. Город Фарнакия открыл перед самозванцем ворота. Что будет дальше- ведают только боги.
Митридат несколько мгновений взирал на Гергиса широко раскрытыми глазами. По его лицу растекалась мертвенная бледность, затем он вскочил и стремглав выбежал из комнаты, столкнувшись в дверях с дядей Стефаном.
На недоумевающий вопрос Стефана: «Что случилось?» Митридат прокричал, убегая:
– Все кончено, дядюшка! Все пропало!..
Антиоха, узнав от брата последние новости, живо созвала служанок и стала собираться в дорогу.
– Я возвращаюсь в Амис к маме,- заявила она Митридату.- Мне кажется, там сейчас самое безопасное место.
– Ты бросаешь меня в самый трудный момент,- стал упрекать сестру Митридат.- Стало быть, твои чувства ко мне, твои ласки и поцелуи были сплошным притворством. Ты совсем не любишь меня! Ты лживая и двуличная, как наша мать!
– Ну что ты раскричался!- набросилась на брата Антиоха.- По-твоему, я должна вверить тебе свою жизнь и все свои надежды? Тебе?!
Да ты о себе-то позаботиться не в состоянии, не то что обо мне. Или ты ожидал, что я с готовностью разделю твою печальную участь? А может, ты полагал, что я возглавлю войско и встану на твою защиту?
Антиоха нервно расхохоталась и оттолкнула Митридата, который хотел в знак примирения обнять ее.
– Время лобзаний прошло, братец,- сказала она.- Насту пило время перемен. Оставь меня, я тороплюсь!
Юный царь ушел от Антиохи, еле сдерживая слезы.
Город Амис нравился царице Лаодике не меньше Синопы, поэтому она и выбрала его местом своего изгнания. Тихие залы старого дворца, возведенного в городской цитадели еще царем Фарнаком, были хорошо ей знакомы. Лаодика когда-то подолгу жила здесь с мужем, который считал Амис наравне с Синопой столицей своего царства.
С недавних пор Амис стал особенно дорог Лаодике: ведь тут у нее родился Махар, плод ее безумной страсти и пламенной любви.
Мальчик рос здоровым и резвым. Лаодика, не доверяя кормилицам и нянькам, почти все свое время посвящала ребенку, в котором души не чаяла.
Досуг царицы, жившей затворницей, окрашивали лишь всевозможные повседневные заботы и прогулки под пальмами в широком внутреннем дворе. Иногда один местный рыбак, приносивший во дворец свой улов, катал царицу на своей юркой лодчонке вдоль береговых скал. Море и солнце, как в далеком детстве, радовали сердце и взор Лаодики, давая ей отдохновение от печальных дум.
По городу царица ходила в сопровождении служанки и всего одного телохранителя, который приходился сыном тому рыбаку. Именно поэтому Лаодика и приблизила к себе этого юношу.
Горожане повсюду узнавали Лаодику, ее здесь любили и почитали с той поры, как один здешний ваятель создал из мрамора статую Амфитриты, супруги Посейдона, для местного святилища этой богини. Лаодика позировала ваятелю, это бьшо почти двадцать лет назад.
Старый рыбак, дворцовый завсегдатай, с улыбкой, бывало, говорил своим друзьям-рыбакам, что он катает в своей лодке саму Амфитриту.
С возвращением из Диоскуриады Антиохи тихая жизнь Лаодики заметно оживилась.
Дочь приглашала во дворец то фокусников, то гадателей, то какого-нибудь бродячего философа. Она любила петь и танцевать, заставляя мать подыгрывать ей на арфе. Вместе с Антиохой Лаодика стала посещать театр во время праздника Дионисий; царица стала больше читать и меньше задумываться.
Затем Антиоха перебралась в Синопу, не скрывая своего намерения стать женой младшего брата и царицей Понта. Перед самым отъездом изворотливая Антиоха выкрала у матери яд, который Лаодика берегла для себя на тот случай, если ее недруги отнимут у нее Махара, чтобы убить его.
Узнав о внезапной смерти евнуха Гистана, Лаодика лишь молча усмехнулась: «Антиоха действует!»
Царица ожидала, что за этим последует скорая свадьба Антиохи и Митридата-младшего. Однако победы Митридата-старшего и смерть Мнаситея заставили деятельную Антиоху переменить свое решение – она вновь появилась в Амисе.
В первой же беседе с матерью дочь поведала, каким ничтожеством на самом деле оказался ее младший брат.
– Он более годится мне в сыновья, нежели в мужья,- говорила Антиоха.- При малейших трудностях наш Добрячок впадает в отчаяние и закатывает истерики. Ничего, скоро в Синопу вступит истинный правитель!
Вслед за Антиохой перед Лаодикой вскоре предстал сладкоголосый упитанный Стефан.
– Я счастлив лицезреть свою повелительницу, судьба которой всегда занимала мои мысли. Я молил богов, чтобы они даровали тебе, о царица, свое благорасположение. И вот – мои мольбы на конец-то услышаны!
Лаодика снисходительно улыбнулась.
Она сидела на троне, подле которого стояла ее небольшая свита. Все те, кто добровольно последовал за ней в Амис. В основном это были люди незнатные.
Все они были известны Стефану.
Вот стоит сириец Андротион из Антиохии, любимый врач царицы. Подле него- предсказатель Фидон, хмурый, как сыч. Рядом с ними- щегольски одетый дворецкий Зосим, тоже сириец. Тут же вольноотпущенник Зоил, личный гонец царицы. И другой вольноотпущенник Главк, личный писец царицы. Оба тоже были родом из Сирии.
– Я совсем не ожидала увидеть тебя здесь, Стефан,- сказала Лаодика.- Насколько мне известно, ты занимал место покойного Гистана, весьма почетное место. Неужели мой сын не оценил тебя по достоинству, что ты покинул Синопу и прибыл ко мне? Ты с жалобой, друг мой, или по делу?
– Я с мольбой к тебе, о царица!- воскликнул Стефан, прижав руки к груди: он был мастером театральных жестов.- Прими меня в свою свиту, позволь служить тебе, как прежде. Твой младший сын не прислушивается к моим советам, а я предлагал ему примириться со своим старшим братом. Он отпугнул меня своим безрассудством, о царица. И вот я здесь.
– Что ж, Стефан,- промолвила Лаодика, слегка поведя плечом под тонкой накидкой,- если хочешь, можешь остаться в Амисе. Только я не знаю, какую должность тебе дать, какое дело поручить… Мои верные слуги умело распределили между собой все заботы и обязанности.
– О царица,- расплылся в широкой улыбке Стефан,- я готов быть твоим опахалоносцем, лишь бы находиться рядом с тобой.
Лаодика удивленно приподняла брови.
– Что я слышу, Стефан? Ты хочешь стать вровень с моими рабами?! Ведь ты же царского рода!
– У столь богоподобной царицы и человеку царского рода не зазорно служить опахалоносцем,- не задумываясь, ответил Стефан.
Лаодика милостиво кивнула головой в диадеме.
– Хорошо, Стефан. Твое желание льстит мне. Зосим, выдай Стефану самое красивое опахало и обучи его с ним обращаться. Дворецкий выступил вперед и покорно склонил голову.
При этом лукавый сириец украдкой бросил насмешливый взгляд на Стефана, говорящий: «До чего ты докатился, приятель!» Зосим был близко знаком со Стефаном и мог позволить себе такую вольность.
Еще через несколько дней в Амисе появился грамматевс Дионисий. Он долго слонялся возле царского дворца, покуда стража не привела его к Лаодике.
Царица разговаривала с Дионисием у колонн дворцового портика: она вышла на прогулку.
– Полагаю, Дионисий, ты не задержишь меня надолго,- сказала Лаодика.- Говори, зачем пожаловал.
– Взываю к твоему милосердию, царица,- умоляюще заговорил грамматевс.- Спаси меня от гнева твоего старшего сына. Он убьет меня, когда узнает, что я служил его младшему брату.
– А ты разве больше не служишь ему?
– Нет, я бежал из Синопы.
– Но почему ко мне?
– О царица, всем известно, как твой старший сын любит и уважает тебя.
– Ну и причем здесь ты?
– Митридат будет милостив ко мне, увидев, что я верно служу тебе, моя госпожа.
– А разве это так?
– С этой минуты я готов за тебя хоть в огонь, моя царица!- воскликнул Дионисий и припал к ногам Лаодики.
– Ладно, Дионисий, не гни спину,- усмехнулась Лаодика.- Будешь моим ковроносцем.
Царица, сопровождаемая служанкой и телохранителем, стала не спеша спускаться вниз по ступеням к дорожке, ведущей в сад.
– Благодарю тебя, моя госпожа!- выкрикивал ей вслед обра дованный Дионисий.- Ты благороднейшая из женщин и прекрас нейшая из цариц!
«Глупец!- удаляясь, подумала Лаодика.- Можно подумать, я назначила его сатрапом».
Больше всех Лаодику изумил Гергис, который пожаловал к ней в сопровождении целой свиты бывших слуг и телохранителей ее младшего сына.
– Кто же остался в Синопе с царем Митридатом?- спросила изумленная царица у Гергиса.
– С ним… пока еще с ним его сестры Ниса и Роксана, их служанки, несколько евнухов и рабов, кто-то из стражи,- охотно перечислил гяушака.- Да, чуть не забыл, во дворце с Митридатом Живет также вдова Мнаситея и ее слуги.
– А ты, Гергис?.. Почему ты оставил царя Митридата? Я помню, в свое время ты охотно возвел его на трон.
– О чем сожалею сейчас,- тотчас произнес Гергис, словно знал заранее, что скажет ему Лаодика.- Твой старший сын, царица, по праву должен занять трон Понтийского царства. Тем более, как выясняется, никакой он не самозванец.
– И ты, послужив моему младшему сыну, теперь возымел желание послужить моему старшему. Так?- В голосе царицы слышалась неприкрытая издевка, что однако не смутило непроницаемого гаушаку.
– Вообще-то у меня сильное желание служить тебе, царица,- с легким поклоном промолвил Гергис, смиренно добавив:- Или хотя бы быть тебе полезным.
– Полетели мухи с дерьма на мед!- проворчал себе под нос острый на язык дворецкий.
Его услышали многие, в том числе и Гергис. Услышала Зосима и Лаодика, но не показала вида.
– У меня заболел старший конюх,- обратилась к Гергису царица,- могу поставить тебя на его место. Я слышала, ты неплохо разбираешься в лошадях.
– Еще лучше я разбираюсь в людях,- с неким намеком сказал Гергис.- Позволь мне, как и раньше, быть твоим вездесущим «ухом» и «оком», царица. Я стремлюсь не к выгоде, но к тому, чтобы приносить тебе ощутимую пользу, прошу понять меня правильно.
Лаодика знала, что, говоря так, Гергис не кривит душой. Он много лет занимался ремеслом главного подглядывателя и подслушивателя и сравниться с ним на этом поприще, пожалуй, не сможет никто.
– Хорошо, Гергис,- согласилась Лаодика,- оставайся и впредь гаушакой. В конце концов, в каждом доме не обходится без помойного ведра. А слуг и воинов, которых ты привел с собой, мой дворецкий распределит так, чтобы каждый был на своем месте.
В душе Лаодики все больше росла уверенность, что скоро она опять станет полноправной царицей, отстранив от власти младшего сына и посадив на трон любимого старшего. Кто знает, может, рожденный ею мальчик соединит их законным браком: ее и Митридата-старшего. Страстная любовь к родному чаду все так же пылала у нее в сердце. А молва… Молва после всего перенесенного была ей не страшна.
И вот наступил день, которого Лаодика ждала с трепетной радостью и вместе с тем с какой-то непонятной тревогой. Войско ее старшего сына подступило к Амису.
В ранней предрассветной мгле серого зимнего утра конные и пешие отряды растянувшегося змеей войска заполнили дорогу, ведущую к Амису с юго-востока. За городские стены долетал рев верблюдов и ржание степных коней; громыхали по камням повозки обоза.
Там, откуда двигалось грозное воинство, вздымали свои вершины седые горы Париадра, над которыми уже показался краешек восходящего солнца.
Смятение, наполнившее дверец, подняло с постели и царицу Лаодику.
Она взошла на башню цитадели прямо под пронизывающее дыхание северо-западного ветра. С высоты ей открылись поля и рощи, белые домики далеких усадеб, разбросанные по всей равнине. Ветер трепал Лаодике волосы и края плаща, но она не чувствовала холода, вглядываясь в ощетинившуюся копьями пехоту, в идущую на рысях конницу, более похожую отсюда, с высоты, на быстротекущую рыже-бурую реку, вышедшую из берегов.
Наконец она увидела всадника на белом коне, которого сопровождали около десятка конников. При его появлении по плотным воинским колоннам прокатывался приветственный клич. Это был ОН!
Лаодика столь тщательно готовилась к долгожданной встрече с сыном, что вконец измучила прислуживающих ей рабынь. То ее не устраивали уложенные завитые локоны, то тени для век казались тусклыми, и она требовала найти другие, поярче. Царица перебрала все свои наряды, не зная, что надеть, чтобы выглядеть стройнее. Она только сейчас с ужасом обнаружила, что располнела больше, чем ей казалось. Из-за этого самые любимые платья теперь были узки.
Служанки, как могли, успокаивали свою госпожу, предлагая ей всевозможные ухищрения, чтобы скрыть полноту. Они, кажется, не понимали, что царица желает понравиться не сыну, но мужу и любовнику.
Наконец Лаодика нашла выход. Она решила надеть тот самый пеплос, в котором Митридат видел ее на празднике Диониса в Синопе. «Боги! Как давно это было!..»
Лаодика была уже почти готова, когда к ней вбежала Антиоха, роскошно одетая и благоухающая благовониями.
– Мама, ты скоро?- нетерпеливо спросила дочь.- Зря ты надела этот пеплос, у него такой унылый цвет! Ну да ладно, пора идти. Слуги сообщили мне, что Митридат и его военачальники уже спешиваются у входа во дворец. Вот-вот они будут здесь!
Лаодика, огорченная замечанием дочери, даже забыла припудрить себе щеки. Она раздраженно прикрикнула на служанку, укладывающую ожерелья из крупных жемчужин у нее на груди, последний раз взглянула на себя в зеркало и поспешила за Антиохой, нетерпеливо ожидающей ее в дверях гинекея.
По пути в тронный зал Лаодика украдкой бросала завистливые взгляды на Антиоху. Как она стройная! Сколько в ней грации! И как идет дочери дорийская прическа! Может, и ей следовало сделать такую же?.. Нет, что ни говори, а молодость не заменят ни ожерелья, ни румяна, ни белила…
Садясь на трон из слоновой кости, Лаодика пропустила мимо ужей восторженные замечания относительно ее красоты из уст дворецкого. Не обратила внимания на комплименты Стефана, стоящего позади трона с опахалом в руках, и Дионисия, раскатывающего ковер перед троном, сочтя это грубой лестью.
Антиоха устроилась рядом с матерью на стуле без спинки.
Стефан, обмахивающий царицу опахалом из страусиных перьев, стал обмахивать и ее.
Свита царицы расположилась по бокам от трона.
Все пребывали в нетерпеливом ожидании; о чем-то шептались Гергис с Дионисием.
Наконец двери в зал распахнулись и Лаодика увидела Митридата. На нем был панцирь из воловьей кожи, на ногах бронзовые поножи, на плечах красный плащ, у пояса висел меч. Он шел к ней через зал уверенной поступью победителя. Пышные золотистые кудри обрамляли мужественное загорелое лицо с орлиным носом. Солнечные лучи отражались в голубых глазах, устремленных на нее.
Позади Митридата шли еще какие-то воины в шлемах и панцирях, но Лаодика видела только сына. Как он возмужал! Неудивительно, ведь ему уже двадцать один год. А вот ей уже сорок четыре…
Остановившись в нескольких шагах от трона, Митридат отвесил матери поклон. Вместе с ним поклонилась и вся его вооруженная свита.
После приветственных слов Митридата Лаодика не выдержала, вскочила с трона и прижала сына к себе. Ее душили слезы.
Помпезной встречи не получилось: Лаодика просто увела Митридата в свои покои, оставив приближенных в легком замешательстве.
Антиоха нервно кусала пунцовые губы: брат даже не обратил на нее внимание! А она-то старалась, чтобы понравиться ему!
Однако предаваться отчаянию было не в характере Антиохи. Сев на трон, она громко объявила:
– Ввиду того, что царица недомогает, ее заменит царская дочь. Разговаривать с вами буду я.
Военачальники Митридата нисколько не огорчились такой замене и охотно поклонились Аитиохе. В отличие от своего предводителя на них произвела впечатление дивная красота девушки.
Оставшись наедине, мать и сын дали волю чувствам, наслаждаясь объятиями и поцелуями. Их лобзания, поначалу суетливые и неумелые, становились все смелее и жарче. Соединив наконец уста, как в незабвенную пору тайных встреч, любовники дали волю нетерпеливым рукам, возбуждая друг друга самыми смелыми прикосновениями.
Ничего не видя и не соображая, мать и сын продолжили предаваться сладострастию с такой дикой жадностью, с какой изголодавшийся набрасывается на пищу.
Лаодика едва не лишилась сознания от блаженства, чувствуя изнутри накатывающиеся сладостные волны. Нет, она принадлежала сейчас не сыну и не любовнику, но богу любви!
Царица пришла в себя от громких протяжных стонов, которые вырвались из груди Митридата. Сын повалился рядом с ней на ковер, вспотевший и опустошенный.
Лаодика блаженно закрыла глаза, но тут же открыла их, услышав звук открывающейся двери и торопливый топот ног. Прямо над собой царица увидела встревоженное лицо Тирибаза и обнаженный меч у него в руке.
– Митридат, ты жив?- окликнул военачальник ее сына. Поскольку Митридат не отозвался, Тирибаз преклонил колено и тряхнул его за голое плечо.
– Ты невредим?- вновь спросил он.
– О боги!- простонал Митридат, приподнимаясь на локте и прикрывая неловким движением наготу матери.- Мне надоела твоя опека, Тирибаз! Я невредим и прекрасно себя чувствую. Ты успокоился теперь?
– Вполне,- невозмутимо ответил Тирибаз, убирая меч в ножны.- Развлекайтесь дальше, я ухожу.
Стараясь ступать бесшумно, Тирибаз удалился.
– Извини его,- прошептал Митридат, ткнувшись носом в материнскую щеку.- У Тирибаза один недостаток- он никому не доверяет.
– По-моему, это величайшее достоинство,- заметила Лаодика.- Такой друг и телохранитель поистине бесценен, невзирая на ту бесцеремонность, с какой он исполняет свой долг.- Царица улыбнулась и добавила:-Я велю поставить в свою спальню еще одно ложе… для Тирибаза. Хочешь взглянуть на мою спальню, вернее, на нашу спальню?
– Хочу,- ответил Митридат,- но сначала я хотел бы увидеть своего сына.
Махара привела за руку пожилая служанка.
Мальчика, по-видимому, подняли с постели, так как он выглядел заспанным и недовольно тер глаза кулачком.
Увидев мать, малыш подбежал к ней и обнял ее колени.
Сидевшая на стуле Лаодика указала пальцем на сидевшего напротив Митридата.
– Посмотри, сынок, это твой отец.
Застывшая у дверей служанка умильно улыбалась, глядя, как Митридат берет малыша на руки, целует его.
Ребенок серьезными глазами глядел на мускулистого рослого воина с золотистой вьющейся шевелюрой, который подбрасывал его на руках.
– Осторожнее!- беспокоилась Лаодика.- Не испугай его.
– Мой сын ничего не должен бояться,- смеясь, говорил ей Митридат.- Он и не думает плакать. Гляди, какой он невозмутимый! Сколько ему лет?
Лаодика молча показала два пальца и негромко добавила:
– И два месяца.
– Ты останешься у нас?- наконец вымолвил мальчик, обхватив ручонками крепкую отцовскую шею.
– Да,- кивнул сыну Митридат.
– Насовсем?- уточнил ребенок.
– Насовсем.
После этого детское личико впервые озарилось улыбкой, счастливой улыбкой ребенка, не ожидавшего, что у него такой красивый и молодой отец.
Ночью, нежась в мягкой постели, мать и сын делились пережитым за почти трехлетнюю разлуку, задавая друг другу множество вопросов.
– Я слышала, Статира родила тебе дочь?
– Да. Апаму.
– Теперь у тебя есть сын и дочь, рожденные от матери и сестры.- Царица печально вздохнула.- Все это чудовищно, конечно. Хочется надеяться, что Судьба будет милостива к этим детям, зачатым в кровосмесительных браках.
– У меня есть еще одна дочь от другой жены,- признался Митридат.- Эта женщина- дочь Маргуша, царя скифинов. Ее зовут Олдуз. Дочь очень похожа на нее. Я дал ей имя Орсабарис. Вернее, так пожелала назвать девочку Олдуз.
– Она, наверно, своенравна, эта Олдуз?- спросила Лаодика.
– Этого у нее не отнимешь,- усмехнулся Митридат.- Зато Олдуз прекрасно ездит верхом и бьет из лука. А ее приданое- пять тысяч всадников- очень мне пригодилось в моих походах.
Лаодика помолчала, потом спросила:
– А кем буду я, Митридат? Твоей женой или наложницей? Роль матери мне уже как-то не подходит, не находишь?
– Ты будешь моей женой, причем самой любимой,- без раздумий ответил Митридат.
– Отрадно слышать,- прошептала Лаодика, прижимаясь к сыну.- О Гера, как далеко я зашла! Не осуждай и не казни меня за это, о светлоокая супруга Зевса.
– Не тревожься, моя любимая.- Митридат провел ладонью по волосам матери.- Я теперь властелин Понта и могу делать, что захочу.
– Как ты поступишь со своим младшим братом?
– Я не причиню ему вреда, обещаю. Кстати, где он?
– Он здесь, во дворце. Прячется. Боится твоего гнева. После твоих побед его все бросили: Стефан, Дионисий, Гергис и бежали ко мне в Амис. Пришлось и нашему Добрячку перебираться ко мне под крыло.
Лаодика засмеялась.
– Я, пожалуй, оставлю его в Амисе, только приставлю к нему верных людей,- после краткого раздумья сказал Митридат.- Ты не против?
– Ты- царь, мой милый. Твоя воля- закон. В том числе и для меня.
Лаодика придвинулась к сыну, прикосновениями рук вновь призывая его к соитию. После стольких лет вынужденного воздержания в ней опять проснулась ненасытная жрица любви.
Митридат-младший предстал перед своим братом, трясясь от страха. Он бубнил что-то про то, будто его против его воли сделали царем и что он с радостью избавляется от царской диадемы.
– Полно, брат. Я не держу зла на тебя. Митридат-старший обнял своего брата-тезку и усадил рядом с собой.
Находившаяся при этом Лаодика лучезарно улыбнулась и сказала:
– Ваш отец оставил вам обширное царство, дети мои. Вам обоим хватит дел и забот для того, чтобы сделать Понт процветающим. Первый шаг к этому- прекращение вражды между вами.
– Мать мудро говорит,- произнес Митридат-старший, протянув брату руку.- Давай же поклянемся при ней в вечной дружбе. Что может быть прекраснее такого союза между двумя братьями!
Митридат-младший охотно согласился с этим.
Он без колебаний произнес нужную клятву и долго тряс руку старшего брата. В его лице не было ничего, кроме радости, что все так счастливо для него разрешилось.
В тот же день Лаодика устроила во дворце пиршество в ознаменование примирения своих сыновей.
Кроме знатных граждан Амиса на пир были также приглашены военачальники из войска Митридата.
Столы были накрыты в тронном зале, стены которого были расписаны в греческом стиле сценами из Троянской войны, а мозаика на полу была выложена разноцветными камешками в виде цветов и виноградных лоз.
На фоне строгих греческих гиматиев одеяния скифинов, штаны и короткие замшевые куртки с нашитыми на них серебряными бляхами выглядели немного чудаковато. Длиннополые кафтаны персов поражали яркостью расцветок и широкими в сборку рукавами.
Каждый стол был рассчитан на трех пирующих; столы были расставлены по обе стороны зала.
Три стола стояли на небольшом возвышении, там, где обычно стоит царский трон, но сейчас его не было. За центральным столом восседала Лаодика и оба ее сына. За одним из боковых столов сидела Антиоха и с нею военачальник Диофант и дядюшка Стефан. За другим – Сузамитра, Фрада и Артаксар. Таким образом, все занимающие места на возвышении были царского рода.
Антиоха была в длинной столе вишневого цвета с вызывающе открытыми плечами и полуобнаженной грудью. Столь же вызывающе она накрасила губы и подвела зелеными тенями глаза. Благодаря алебастровому порошку ее лицо выглядело бледным. Это только подчеркивало синеву ее глаз и яркость напомаженных губ.
Девушка ревниво поглядывала туда, где сидели и о чем-то шептались ее мать и старший брат.
Стефан, отчаявшись разговорить замкнутую Антиоху, завел беседу с Диофантом, который охотно ее поддержал. Оба были людьми образованными и достаточно остроумными, поэтому легко нашли общий язык.
На царице было облегающее египетское платье из белого виссона. Золотые браслеты украшали ее руки от кисти до плеча, на груди лежали яхонтовые и лазуритовые ожерелья. Голову Лаодики покрывал пышный черный парик, какие носили знатные египтянки. Поверх парика была надета диадема из тончайших золотых пластинок с мизинец шириной, спереди диадема была украшена головой сокола.
Золотая птичья головка находилась как раз посередине лба царицы на одной линии с носом. Эта, казалось бы, столь незначительная деталь придавала лицу Лаодики в обрамлении иссиня-черных волос какое-то благородное очарование.
Антиоха злилась на мать за ее умение всегда выглядеть необычайно привлекательной и моложавой. Вот и сейчас, видя, что греческий пеплос не красит ее, как прежде, она раздобыла где-то наряд египтянки вместе с париком и украшениями. Белый цвет, как известно, скрашивает полноту, тому же способствует густой парик, ровно подстриженный у самых плеч. Особенно злила Антиоху золотая диадема с соколом.
«Даже мне не показала ее, хотя я заходила к ней перед выходом на пир!- негодовала Антиоха.- И чем это. они так увлечены с Митридатом?»
Дело было в следующем.
Митридат снял с себя плащ, поскольку в зале от множества людей и курящихся в жаровнях благовоний было довольно душно. Лаодика увидела у него под плащом пояс с мечом.
– Ты что же, мне не доверяешь?- шепнула сыну царица, сделав изумленное лицо.
– Это Тирибаз принудил меня взять меч,- прошептал в ответ Митридат с виноватой улыбкой.- Не сердись.
– Я постараюсь,- чуть слышно промолвила царица и под столом ущипнула сына за ногу.- Может, следовало посадить твоего Тирибаза с нами за стол? Ты скажи, если я сделала что-то не так.- И царица ущипнула сына еще раз.
Митридат-младший был слегка чем-то озабочен и беспокойно поглядывал по сторонам. На вопросы матери, чем он встревожен, тот твердил, что с ним ничего не происходит, просто он разглядывает зал и гостей.
Но, если приглядеться, можно было заметить, что сидящий в зале Гергис- за одним столом с Дионисием- раза два ободряюще подмигнул младшему сыну Лаодики.
Первая смена блюд, объявленная дворецким, состояла из рыбы и прочих морских продуктов, столь любимых эллинами.
Скифины, более привычные к мясной и молочной пище, с очень подозрительным видом пробовали крабов и устриц, неумело выковыривали из зубов рыбьи кости. Иные, попробовав морскую капусту, тут же выплевывали ее изо рта, морщась и ругая эллинов, дающих им «лошадиную еду».
Глядя на варваров, ничего не смыслящих в изысканных кушаньях, знатные амисены лишь презрительно усмехались да перебрасывались негромкими колкими замечаниями.
Чтобы развлечь гостей, в пиршественный покой пришли музыканты и танцовщицы в греческих хитонах с волосами, убранными сзади в хвосты. Начались танцы под мелодичные переборы арф и кифар, под переливы флейт и свирелей.
Скифины, забыв про еду, таращились на изгибающихся в танце юных дев, на их гибкие руки и стройные ноги, мелькающие в разрезах хитонов. Некоторые из скифинов, восхищенные танцем, бросали танцовщицам золотые перстни, полагая, что девушки будут их подбирать и благодарить за такое проявление внимания. Но танцовщицы, к удивлению и разочарованию скифинских вождей, проявивших щедрость, протанцевав несколько танцев, тотчас покинули зал, не подняв с полу ни один из брошенных подарков.
Вошедший дворецкий объявил вторую смену блюд.
Расторопные слуги унесли рыбные объедки и поставили на столы блюда с дымящейся бараниной только что из котла, зажаренные на вертеле окорока быков. Все это было приправлено душистой зеленью. Виночерпии принялись разливать гостям виноградное вино.
В зале произошло заметное оживление. Персы и скифины с большим аппетитом набросились на жаркое и ароматный хмельной напиток бога Диониса. У скифинов, как и у персов, на поясе висели акинаки, которые они пустили в ход, разрезая ими жареные туши.
И опять жадность варваров произвела на греческих вельмож отталкивающее впечатление, о чем можно было судить по кривым ухмылкам и перешептываниям.
Митридат все замечал и хмурил светлые брови.
С этими грубыми людьми он прошел через многие битвы и лишения, а что сделали эти утонченные эллины, чтобы помочь ему- законному наследнику!- вернуть отцовский трон?
– Сколько надменности и спеси на лицах у амисенов,- процедил сквозь зубы Митридат, – можно подумать, они служат образчиком вкуса для всего мира!
– Эллины действительно служат образчиком вкуса для всей Ойкумены, сын мой, – мягко промолвила Лаодика.- Не только персы, фригийцы, сирийцы и египтяне многому научились у них, но даже македонцы и римляне. И те, и другие, покорив Элладу, тем не менее вынуждены были признать культурное превосходство эллинского народа.
– Может, эллины и в постели превосходят нас, персов?- обратился к матери Митридат, нарочно делая акцент на последнем слове.
Лаодика поняла, что сын желает задеть ее за живое, но не показала вида.
– Этого утверждать не могу,- сказала царица примирительным тоном,- ибо у эллинов, в отличие от персов, нет многоженства.
– Они также не спят с матерями, дочерьми и сестрами- эти высокоморальные эллины,- язвительно усмехнулся Митридат которому в словах матери послышался упрек.- Однако царь Эдип, как известно, был эллином и даже фиванским царем!
Митридат-младший слушал взаимные колкости матери и брата, искоса хмуро поглядывая на них. Он с самого начала приналег на вино, к которому уже успел пристраститься, и теперь царский виночерпий еле успевал наполнять своим черпаком его чашу.
Неожиданно по знаку дворецкого на середину зала выбежали жонглеры и акробаты: четверо юношей и девушка в коротком голубом хитоне.
Сначала девушка грациозно ходила по канату, натянутому между двумя треногами на высоте человеческого роста. Под громкие аплодисменты она стояла на канате на одной ноге, одновременно жонглируя сначала яблоками, затем острыми ножами.
Юноши показывали свое мастерство, делая высокие прыжки и сальто в воздухе, ходили на руках, выстраивали пирамиду.
В довершение всего ловкачи установили деревянный щит с намалеванными на нем разноцветными кругами так, чтобы его всем было видно, и принялись кидать ножи в цель одной и двумя руками, с разворота и в прыжке друг через друга.
Это зрелище так раззадорило скифинов, что двое из них выскочили из-за столов с намерением продемонстрировать гостям, что и они кое-что умеют. Царь Маргуш, уже изрядно захмелевший, развязными репликами подзадоривал своих смельчаков.
Оба скифина умело обращалась с ножами, но все же не все их броски были безупречно точны, что неимоверно расстроило их соплеменников.
Зато когда девушка в голубом хитоне стала попадать стрелами в яблоки, которые ее помощники поочередно подбрасывали высоко вверх, среди скифинов прокатился громкий хохот. Этим детям степей, с малых лет не расстающихся с луком, такая стрельба показалась самым заурядным зрелищем, словно при них подоили корову или взнуздали коня.
– У нас в кочевьях любой ребенок может так стрелять и даже лучше,- насмешливо проговорил Маргуш.- Эй, дайте-ка мне лук! Я покажу вам настоящую меткость!
Выйдя на середину зала с луком и стрелой в руках, Маргуш велел одному из своих воинов стать у закрытой двери, наложив на нее ладонь с растопыренными пальцами. Скифин повиновался без всякого страха. В зале водворилась напряженная тишина.
С поразительной быстротой и легкостью царь скифинов выпустил из лука три стрелы. Все три вонзились в кипарисовую дверь точно между пальцами живой мишени.
Скифины разразились громкими криками, приветствуя своего царя. По залу прокатился вздох восхищения.
Один из акробатов выдернул стрелы из двери и сунул их в колчан, висевший у Маргуша на боку.
– А теперь кто не побоится стать лицом ко мне с яблоком на голове?- обратился к залу самодовольный Маргуш.
Гости переглядывались между собой.
Хотя все имели возможность убедиться в поразительной меткости царя скифинов, желающих пощекотать себе нервы не было.
Внезапно со своего места быстро поднялась царица Лаодика и вышла из-за стола, вырвав руку из руки старшего сына, желавшего удержать ее. Его умоляющий возглас также не остановил царицу, которая уверенными шагами пересекла зал и встала к двери спиной. Ее лицо было спокойно, когда воин-скифин водрузил ей на макушку небольшое румяное яблоко.
Все сидящие за столами замерли, когда Маргуш поднял лук. Он долго целился, перед тем как натянуть тетиву. Его лицо словно окаменело, в темных прищуренных глазах появилось хищное выражение.
Вот оперение наложенной на тетиву стрелы медленно двинулось к плечу стрелка, повинуясь усилию могучей руки.
Напряжение в зале достигло предела.
Царица, прекрасная и невозмутимая, стояла неподвижно с яблоком на голове на виду у всех.
Маргуш натянул лук до конца, когда вдруг раздался вскрик, жалобный, протестующий возглас:
– Не стреляй, заклинаю!..
Это был голос Митридата-младшего: у бедняги не выдержали нервы.
Маргуш оглянулся.
В этот миг тетива сорвалась с его пальцев, и стрела с коротким резким свистом, пролетев расстояние в сорок шагов, пробила шею царицы, пригвоздив ее к двери.
В зале началось смятение.
Дворецкий и слуги бросились к Лаодике, которая с хрипением ловила воздух ртом, схватившись обеими руками за поразившую ее стрелу.
Злополучное яблоко, скатившись с головы царицы, попало кому-то под ноги и было раздавлено.
Когда Митридат-старший, расталкивая всех подряд, пробился к матери, стрелу из нее уже извлекли. Над несчастной хлопотал Андротион, пытаясь остановить кровь.
Митридат, упав на колени, схватил мать за кисти рук. Они были холодны как лед. В лице у царицы не было ни кровинки, зато из шеи кровь текла неудержимым потоком.
– Милая моя…- бормотал Митридат, дрожа от отчаяния.-
Потерпи. Сейчас Андротион спасет тебя. Ну же, Андротион!
Врач торопливо рвал на ленты какое-то покрывало, приказывал кому-то поддерживать голову Лаодики.
А вокруг плотным кольцом стояли потрясенные гости и приближенные царицы. Множество глаз с тревогой и состраданием взирали на то, как врач борется за жизнь своей госпожи.
Андротион еще не закончил делать перевязку, когда по телу Лаодики вдруг прошла судорога, затем другая.
Царица попыталась что-то вымолвить склонившемуся над ней сыну и не могла, лишь беззвучно шевелила губами.
Митридат наклонился к самому лицу матери и разобрал еле слышное:
– Люблю…
– Пустое дело,- проворчал Андротион.- Она умирает.
– Замолчи!- рявкнул на него Митридат.- Ты спасешь ее! Я приказываю тебе, иначе…
– Все,- опустив окровавленные руки, печально произнес врач.- Она умерла.
– Нет! Не может быть,- растерянно молвил Митридат, глядя в открытые глаза матери.- Она жива. Она же смотрит на меня.
Андротион тяжело вздохнул.
– Смотрит, но не видит.
Митридат окликнул мать, потряс ее за руки, за плечи. Лаодика не подавала признаков жизни.
Ее большие глаза, устремленные на сына, еще хранили выражение нежности, но взгляд был неподвижен и пуст.
Леденящий холод закрался в душу Митридата, его сердце было готово разорваться от горя, а разум не желал осознать и принять случившееся.
Вот перед ним лежит его мать, красивейшая из женщин. И она- мертва! Только что была жива и жизнерадостна, и вот- ее нет. Умерла!
Горячие слезы полились из глаз Митридата. Ему казалось, что он остался один на всем свете, что он потерял не только мать, но и любовь, и счастье, и все надежды. Митридат стонал и бил себя по голове, неудержимые рыдания сотрясали ему плечи. Мир казался ему жестоким, судьба- несправедливой, а люди- сборищем изменников и негодяев. Никто не смог спасти его мать, его любовь!
Митридат вскинул голову и увидел стоящих подле него Андротиона, Стефана, Тирибаза и Сузамитру. Стефан утирал слезы пухлым кулаком.
Людской круг, собравшийся вокруг умирающей царицы, распался на несколько отдельных групп. Только эти четверо остались стоять там, где стояли.
Гости приглушенными голосами обсуждали случившееся, искоса поглядывая на сидевшего в стороне с подавленным видом царя скифинов. У его ног лежал злосчастный лук и колчан со стрелами. Акробаты, уходя, не посмели забрать его с собой.
– Андротиона казнить!- резко выпрямляясь, сказал Митри дат сдавленным от слез голосом.
Врач побледнел.
Стефан перестал плакать и опасливо отодвинулся от сирийца. По знаку Тирибаза два персидских воина схватили Андротиона и поволокли к выходу.
Возле Митридата оказался Гергис.
– Повелитель, это несправедливо,- промолвил он, почтительно прижав ладонь к груди.- Врач не виноват, что…
– Тирибаз, этому отрубить голову. Немедля!- Митридат ткнул пальцем в Гергиса.- Моих телохранителей сюда!
Гости, пораженные внезапной жестокостью Митридата, затихли, никто из них не посмел сказать ни слова в защиту Гергиса.
Лишь Дионисий бросил Гергису, уводимому стражей, ободряющую фразу:
– Крепись, друг! Если перед царем ты виноват, то перед богами чист.
Митридат живо обернулся на реплику Дионисия.
– Этого тоже укоротить на голову!
Стража набросилась на Дионисия и потащила его вслед за Гергисом.
Потемневшими от горя глазами Митридат искал младшего брата, но того нигде не было видно.
Митридат велел Артаксару разыскать его, а Сузамитре- проследить, чтобы ни один человек не ускользнул из дворца. К Митридату приблизился Маргуш.
– Сын мой, не я, но злой рок направил стрелу из моего лука, оборвавшую жизнь твоей матери,- промолвил царь скифинов, виновато опустив глаза.-Я скорблю вместе с тобой. Мне безумно жаль твою мать; такая красивая женщина… Я бы ни за что не про махнулся, если бы…
Митридат не стал дослушивать своего тестя, коротко повелев Тирибазу:
– Скифинов перебить! Всех, что были на пире.
– И Маргуша?- спросил изумленный Тирибаз.
– Его в первую очередь!- рявкнул Митридат прямо в лицо Тирибазу.
Знатные амисены и дворцовые слуги, забившись по углам, со страхом взирали на разыгравшееся побоище. Персы безжалостно рубили мечами мечущихся по залу скифинов, закалывали их дротиками среди перевернутых столов и разбросанной серебряной посуды. Дольше всех защищался Маргуш, но в конце концов и его подняли на копья.
Антиоха, спрятавшись за портьерой, видела, как Фрада выволок из-под стола Митридата-младшего, со слезами умолявшего о пощаде.
В зале было полно персидских воинов, которые добивали раненых скифинов, снимали с убитых дорогие пояса и ожерелья. Стоял шум и гам, поэтому мольбы Митридата были услышаны только Фрадой да еще Тирибазом, который оказался неподалеку.
Тирибаз подошел поближе и кивком головы велел Фраде прикончим, юношу.
Фрада без колебаний вонзил свой короткий меч несчастному под левую лопатку.
От такого зрелища у Антиохи едва не подкосились ноги, а сердце бешено забилось в груди. Нет, ей лучше не выходить отсюда! Митридату показали бездыханное тело брата.
– Видимо, в сумятице он угодил под руку какому-то скифину, и тот убил его,- не моргнув глазом, солгал Тирибаз.- Это Фрада наткнулся на него.
– Поделом,- процедил сквозь зубы Митридат, толкнув носком сапога мертвую голову брата с выражением мольбы на лице.- Я убил бы его сам, если б знал, что может произойти сегодня.
Царицу Лаодику и ее младшего сына погребли в Синопе.
Останки Митридата-младшего после сожжения по эллинскому обычаю были собраны в урну и замурованы в царском могильнике, где уже покоился прах его отца, дяди и деда, знаменитого царя Фарнака.
Тело Лаодики по воле ее старшего сына было забальзамировано и положено в специально выстроенном склепе, имевшем потайной вход. Последнее пристанище царицы день и ночь стерегла от грабителей надежная стража.
Воцарение Митридата, ставшего шестым правителем Понта с таким именем, ознаменовалось еще двумя смертями.
В Амисе сразу после кровавого пиршества бросилась на меч Олдуз, не простя мужу убийства своего отца. В Синопе покончила с собой дочь Багофана и вдова Мнаситея, едва войско Митридата вступило в город.
Был 111 год до нашей эры.