- Илька, а где простыни? И одеяло тоже, я вот только подушку нашёл.
- Сейчас, Миш, мама нам свежее бельё приготовила. Вот, держи. Слушай, а может ещё одну подушку надо? Так я счас...
- Да ладно, не суетись, одной обойдёмся, - Мишка внимательно смотрит на меня, и вдруг, рассмеявшись, говорит: - Токмаков, а ты случаем во сне не пинаешься? А может, ты храпеть мне в ухо будешь, ещё не лучше! Смотри, а то я тогда тебя на пол выгоню.
Я, чуть подумав, - может врезать заразе хорошенько по заднице? - тоже смеюсь и, стаскивая с себя рубашку, отвечаю:
- А я не знаю, пинаюсь я там или нет! - скинув рубашку, я с удовольствием смотрю, как ловко Мишка стелет нам постель. В смысле, - аккуратненько, быстро, по-военному.
Я с завистью разглядываю Мишку. Я видел его уже без майки, но вот так вот, - совсем раздетого, в одних трусах чтобы, - ещё ни разу. Гибкий, сильный, под гладкой кожей катаются тугие, крепкие мускулы. Обязательно таким же буду! - обещаю я себе. А он, почувствовав на себе мой взгляд, поворачивается ко мне, и легко улыбаясь, вопросительно смотрит на меня. Я, чуть смутившись, быстро ему говорю:
- Иди-ка ты знаешь куда? В ванную! Иди, иди, Мишка я тоже, я щас тоже приду.
В комнате у мамы я торопливо роюсь в платяном шкафу. Где ж плавки-то мои, ёлки? Ага, вот они! Не собираюсь я красоваться перед Соболевым в своих синих семейниках! Он в своих красных атласных трусах, с разрезами на бёдрах, с белым кантом, а я что? Ну, вот, - другое дело. Я подхожу к двери в ванную и, хихикнув, щёлкаю несколько раз выключателем.
- Ахтунг, ахтунг! Айн, цвай, драй, штурмовик Ил-2 прилетайн! Хоторый тута есть хфашистен унд швайнен? Хенде хох, блин, а не то усем есть гроссе капут! Усех щас на хрен тута шизен! Ладно, ладно, Мишка, я ж это не тебя имел в виду! А ну! Ой! Да погоди ж ты, это я этим грозил, как их... да тараканам там всяким, вот кому! Ну, погоди, Миш, ты ж не таракан? Нет? Ну вот, и хорошо. Шею отдавил, понимаешь... Ой! Чего это, - холодная? Да ты сдурел, Соболев! Я те чё, - морж? Даже и не собираюсь, и не мечтай, сам холодной умывайся! Да? Врёшь ведь ты мне...Что, - и зубы? Так ломить же будет. А давай так, - я постепенно привыкать буду, ну, не сразу чтобы. Ну, не знаю, давай попробую, - хотя на кой мне это надо, сам не пойму, не в лагере же мы! Слушай, Мишка, ты ж меня так и обливаться по утрам приучишь... И на том спасибо! Вот ведь на какие только жертвы не пойдёшь, ради дружбы-то! Бр-р-р! Всё, Мишка, хорош. Нормально! А ну-ка, погоди-ка! Ах ты ж гад, Соболь! Одно слово, - зараза! Я холодной, значит, а себе он тёпленькую, значит! Воще, блин! Ни фига, совсем прикрой, а ну-ка, дай-ка я сам... Вот теперь и умывайся, не фиг, понимаешь... Ага, и зубы тоже будешь! Не, ну ты, Мишка, даёшь! И за ушами! Как я... Может шею тебе помыть? Ладно, ладно, - не хочешь, не надо, - фиг с тобой, я тебя и с грязной шеей вытерплю.
Мишка вытирается, убирает полотенце, смотрит на меня, и взгляд у него весёлый. Он обнимает меня за плечи, притягивает к своему боку, и разворачивается вместе со мной к зеркалу.
- Смотри, Илюшка! Нравится?
Нравится? Мишка, Мишка... Эта картина останется со мной на всю жизнь, да хоть сколько я не проживи, - хоть вечность целую! Из зеркала на нас с Мишкой смотрят двое раскрасневшихся после холодной воды и полотенца пацанов, один повыше, второй ему по плечо. Моё лицо светится счастьем, Мишка серьёзен, а глаза у него... Два стальных луча, два серых облака, прохладных, ласковых, любящих. Я обхватываю Мишку за талию, прижимаюсь к его плечу щекой, смотрю, не отрываясь на нас, смотрю я, и мне плакать хочется от чувства, которое во мне сейчас поднялось. Сладко, чуть больно и это навсегда! Слышите вы все, видите ли вы это?! Понимаете?! На-всег-да! Скажи мне сейчас Мишка: - не дыши! - умру! Умру, а так и не вздохну, утону в этом сером взгляде, и ничего не почувствую, кроме счастья! Мишка...
- Здорово! - выдыхаю я. - Как же здоровски, Мишка!
- Это же мы с тобой, Илька, потому и здорово!
- Ты теперь у меня всегда будешь теперь ночевать, - решаю я.
Мишка смеётся и говорит:
- А спорим, я у стенки спать буду?
И не дав мне даже сообразить хоть чуть-чуть, он, в обычной своей манере скоростного привидения, исчезает из ванной. Я, посмотрев ещё разок в зеркало, подмигиваю сам себе, и думаю, - у стенки? Ну, ну...
А в комнате Мишка и не думает ложиться, он стоит перед диваном с моей саблей в руке. Ха! Стоит он! Я такую стойку и не видал сроду! Позиция дураньян. Но, несмотря на нелепую позу, Мишка смотрится всё-таки классно, что да, то да.
- Соболев, - сухо говорю ему я. - Положил бы ты саблю, от греха. Сделаешь себе чего-нибудь там ненароком, а я отвечай. Не, ну как ты встал, чего ты левую руку к потолку задрал-то? А ноги? Э, э! Сабля детям не игрушка! Всё, Соболь, дождался ты! Щас...
Я бросаюсь к сундуку, щас я дедову достану, казачью, - она полегче... Мишка, тут же бросив саблю, в долю секунды оказывается у меня за спиной, одной рукой хватает меня поперёк груди, а вторую просовывает мне между ног и легко отрывает меня от пола. И крутанувшись со мной вместе вокруг оси, Мишка кладёт меня на диван, а сам падает рядом на живот, кулаки подложил под грудь и смотрит на меня, а в глазах серые чёртики скачут. Я смотрю ему в глаза, считаю этих самых чёртиков, и не знаю, как мне выразить свою любовь к этому самому лучшему на свете пацану. Не знаю, - потому что я ни к кому до Мишки такого чувства не испытывал. Я кладу свою ладошку ему на щёку и говорю:
- Эх ты, Мишка на Полюсе! А я-то всё равно у стенки лёг...
- Вот и хорошо, - значит, ты никуда от меня теперь не денешься, - смеётся Мишка.
Он, выпростав из-под себя руки, крепко меня обнимает, я ещё крепче обхватываю его, прижимаюсь к нему всем телом. Прижимаюсь щекой к его груди и думаю, - если только Мишка меня бросит, я не знаю, что тогда со мной будет, умру, наверное, я тогда с тоски.
- Миш, а я тебе точно нравлюсь, а то, может, ты так просто, а?
Мишка, замерев на секунду, откидывается чуть назад, берёт меня за подбородок, поворачивает мою голову, смотрит на меня, в самую душу смотрит, и говорит:
- Ещё раз такое скажешь, и я точно тогда подумаю, что ты дурак у меня. Понял? А дураков любить нельзя, дураков жалеть надо. Тебе как больше нравится?
- Наверное, я всё-таки дурак, Мишка, - всхлипнув, вздыхаю я, и снова утыкаюсь ему носом в плечо. - Ты прости, Мишка, прости меня... Вообще прости. Ну, достаю я тебя, подкалываю там, по-разному... Шуточки у меня дурацкие, и психую я по пустякам. Вот хочешь, я тебе честно скажу? Вот честно-честно! Я ж, Миш, и правда, дурак какой-то! Доиграюсь я, блин, надоем тебе и ку-ку. Нафиг он мне такой нужен, - ты тогда скажешь. Возишься с ним тут целыми днями и ночами, а он добра и не видит, ну и пошёл тогда он... А я вижу! Ты ж лучше всех! А я дурак... Ми-иш...
- А ну, кончай, Токмаков, кому сказал! Чего такое ещё! Дай вытру. Ты что, специально, да? Хочешь, чтобы и я разревелся? Подушка теперь мокрая, блин. Дай-ка, перевернём. Ты чего, Илюшка, в самом-то деле? А говорил, что не плакса! Ни с того, ни с сего... Как тебе в голову такое пришло, а? Не, ну надо же! Брошу я его! Поганок объелся, да? Я тебя сейчас вот ка-ак... Не, постой, по башке нельзя, договорились ведь. По заднице тогда, это для равновесия чтоб!
И Мишка хлопает меня по заднице, - очень даже чувствительно, надо сказать, хлопает. Я подпрыгиваю на диване, всем телом наваливаюсь на Соболя, стараюсь схватить его за руки, - если он, зараза, решил меня всерьёз отлупить, ни фига! Я без боя не дамся, я ж Токмаков, блин! Мы боремся, катаемся по дивану, одеяло в кучу, подушка на полу. Слёзы, грусть и дурацкие мои страхи прочь! Забыто. Справиться мне с чемпионом, конечно, и думать нечего, но вот искусать Мишку мне очень даже по силам, да и по душе. Тем более что он голый почти, в одних трусах только. Вот же гад! Как он ловко меня зажал, - не шелохнуться! И не укусишь... А я вот его щас ущипну, сам ведь он руки мои под себя подвернул! Ого, а чего это? Блин, это ж...
- С ума спрыгнул, Токмаков? - Мишка резко от меня откидывается, а сам красный, как помидор.
- Миш, а чего это он у тебя?.. Стоит что ли, да?
- Чего, чего... Маленький ты ещё! Наверное... И вообще, - я спать хочу! Гаси свет, понимаешь.
Да свет-то погасить, конечно, можно, - свет и мне не нужен. А вот спать, - ни фига! Такая тема, понимаешь, пришла, а он спать. Мне уже и так самому хотелось поговорить с Мишкой об этом... ну, об этом самом. Ну, а с кем мне ещё поговорить то об этом, - не с мамой же, в самом-то деле. Рыжков тоже не подходит, остаётся один Мишка. Да неудобно всё как-то было, а тут...
- Вот сам и выключай, мне свет не мешает. Спать он собрался, ха!
Мишка, чуть помедлив, посмотрев внимательно так на меня, усмехается и решительно встаёт с дивана. Да. Точно, - стоит у него. А не маленькая какая штукенция, с моим и не сравнить. Да, под спортивными Мишкиными трусами всё очень даже отчётливо видно. А Мишка, проследив мой взгляд, и не думает прикрываться, он просто наклоняется, поднимает с пола подушку и кидает её мне на голову, зараза.
- Соболев, я тебе за это штуку твою оторву к чертям собачьим!
Мишка ничего не отвечает, он просто идёт и выключает свет. Я копошусь в темноте, расправляю одеяло, Мишка стоит у дивана, не ложится.
- Ну, устроился, что ли? Илька, подвинься, давай, сам маленький, а сам весь диван занял!
- Мишка, ты почему зараза такая? - шепчу я, ткнувшись носом в его плечо и обхватив рукой упругую Мишкину талию. - Вот как "Комету" твою лечить, так я не маленький, а тут... Не маленький я вовсе! Совсем не маленький, даже! Если хочешь знать, у меня тоже стоит, сейчас вот прям. И по утрам тоже всегда.
Я плотно прижимаюсь своим члеником к Мишкиному бедру.
- Вот... Чувствуешь? Вот.
Мишка, как-то прерывисто вздохнув, поворачивается ко мне лицом, обнимает меня за плечи, переводит руку на лопатки, на спину, ниже... Он притягивает меня за поясницу ещё плотнее к себе, так плотно, что я чувствую, как бьётся его ласковое сердце. И там я тоже всё чувствую... Мне не стыдно совсем, как-то странно мне просто. Мишка осторожно, - пальцы только, - подсовывает, было, руку мне под резинку плавок, но тут же отдёргивает её назад.
- Ты чего, Миш? Я ж не против... - я ещё более осторожно, чем даже Мишка, просовываю свою ладошку между нашими телами, опускаюсь вниз, туда...
Какой он у него! Да в общем-то, не такой уж и большой, как мне показалось.
- Можно, Миш? Можно? - совсем уж тихонечко шепчу я ему в изгиб его шеи.
- Чего ж ты спрашиваешь, ты ж уже... - шепчет Мишка хрипло.
Он снова потихоньку кладёт руку мне на попку, только теперь поверх плавок. Гладит и чуть сжимает, - помру я щас, кажись... Ёлки, меня аж в дрожь бросает! И Мишка сам, того, тоже...
- Илюшка, ты чего плавки напялил? Вредно же в них так вот просто. Они ж для плавания, а так в трусиках надо, а то для него и вредно... - Мишка, шевельнув бёдрами, толкает мою руку своим членом.