— Зайдем ко мне, кофе попьем? Я поняла: ей хочется поболтать об Игоре. И я была, если признаться честно, не против.
— Купим пирожные и пойдем ко мне.
Покупать она всегда предпочитала на свои деньги.
— А пирожные все какие-то на вид несвежие, — оглядев витрины, огорчилась я. — Только пирог с курагой выглядит аппетитно.
— Ладно, — она весело махнула рукой
— Зато он и правда очень вкусный, — продавщица, полная и уютная, как тахта, улыбнулась Наталье.
— Спасибо.
Во дворе ее дома белел заглохший фонтан, каменный его цветок из-за отбитых кое-где лепестков больше походил на половинку гигантской яичной скорлупы, возле которой, словно два муравья, сплелись парень и девушка.
— Фонтан заглох, — проговорила Наталья задумчиво, — и в этом грустный символ нашего времени — символ отсутствия любви.
— Но они все равно целуются, — сказала я, признаться не очень понимая, что она имеет в виду.
— Потому-то и грустно…
— ?
— …вообще, множество людей только потому обнимаются, целуются, что так принято, так заведено в людском сообществе — нужно соединяться в семьи, рожать и растить детей…
— А ты сама-то хочешь выйти замуж? — в лоб спросила я. Мы уже поднялись по лестнице к ее двери, на которой не значилось номера.
Сверху бесшумно стекла темная кошка, на секунду застыла возле нас, сверкнув зелеными глазами, и так же неслышно исчезла.
— Стекла и пропала, — сказала Наталья. И достала из сумочки ключ.
— Не отвечаешь!
— Может быть, и хочу.
В ее однокомнатной квартире почему-то тонко пахло сиренью. Я сняла плащ, она пальто. В зеркале появилось и исчезло ее лицо.
— А, может быть, и не хочу.
Комната походила на кабинет: книги, книги, в вазе цветы, а на стене картины и несколько рисунков зданий.
— Я — плохой архитектор, — вдруг сказала она, прочитав мои мысли — я как раз подумала об ее архитектурном таланте, — я хорошо придумываю, но не люблю исполнять. — Она забавно высунула кончик языка. — Мне скучно чертить и разрабатывать детали, зато сама идея, как правило, пользуется у меня страшной популярностью, я не хвастаю, честное слово. Мне даже предлагали продавать идеи одной крупной компании. Но я отказалась.
Рассказывая, она успела сварить кофе, принести чашки, поставить их и пирог на голубом блюде на небольшой журнальный столик.
— Почему ты отказалась? — Я вытянула ноги на диване, накрытом клетчатым пледом. — Было бы много денег.
— Шеф был неприятный, типичный делец, вот если б его убрали…
— Ты — как мафиози.
Она засмеялась. Просто закатилась. Господи, подумалось мне, а ведь все лжет — и вовсе ей не смешно.
— Ты считаешь, что мне не смешно, а я смеюсь, — неожиданно сказала она, прищурясь.
— Ничего я такого не подумала.
— А мне и в самом деле смешно, кем только меня не представляли, одни видят во мне монахиню, другие… — Она хмыкнула. — Кому я кажусь современной стервой (я покраснела), а кому… — Она вдруг задумалась, помолчала. — Один знакомый поэт сказал мне недавно, что я — поэзия.
— Муза?
— Нет, не муза, а поэзия: я появляюсь, чтобы исчезнуть, едва во мне перестают нуждаться. — Она села и рассеянно провела ладонью по зеркальной глади стола. У соседей за стеной заплакал ребенок.
— А этот Игорь — вполне, — без перехода заговорила она совсем другим тоном. — Худой, высокий, светловолосый. — Голос ее стал ниже, глаза сверкнули. — Асимметричное лицо. Нет, ты обратила внимание — совершенно асимметричный? значит, дисгармоничный: умом хочет сделать одно, а захлестнут чувства, сделает совсем другое. Глаза жесткие и… — она задумалась, — точно у волка, а волки — очень архетипны, у меня был знакомый психолог, сам круглый дурак, но книги хорошие приносил, ты читала о древних праобразах в коллективном бессознательном нашей психики, нет? вот, смотри, волк — животное, но как бы и собственный праобраз, и в его глазах…
А телефончик-то Игорю успела дать!
— …ум, а не только инстинкт, и этот, охотник, такой же чуткий, как волк, такой же осторожный, умный… очень чуткий.
Вот, что тебя интересует!
— Пей, пей кофе, — она улыбнулась мечтательно, — а то я тебя кормлю баснями, а кофе остывает.
— Так понравился тебе он? — Мой голос чуть дрогнул отчего-то.
Не люблю я тебя сейчас почему-то, Наталья!
— С ним можно было бы жить на две квартиры, — она не ответила прямо на мой вопрос, — зачем разрушать его милый гаремчик? Мне его малютки мешать не будут. Я стану заниматься своими делами, домики придумывать, а он своими. Позвонит мне — дорогая, а не сходить ли нам в гости? — Конечно, милый, с удовольствием. Ему, по-моему, важно, чтобы жену можно было вывести в свет. Придем, я стану молча поглядывать на его приятелей, поскольку молчаливая женщина — вожделенная мечта каждого мужчины. По крайней мере так учит нас литература. Приятели помрут от зависти! — Она засмеялась и откусила пирога. — Кстати, мою бабушку дед брал в тайгу, учил стрелять: она — не буду! он — стреляй! она — ни за что! боюсь! Он тогда свое ружье на нее наставил, прицелился, говорит — стреляй, Лулочка, а то!. . Она выстрелила куда попало и никуда, разумеется, не попала!. . — Наталья разрезвилась, щеки ее горели, глаза искрились смехом.
— Он привезет шубку тебе, — сказала я, — из песцов или из чернобурок.
— Еще бы!
Я почувствовала себя вдруг двуличной лисой.
— Вы будете с ним весьма неплохо смотреться!
— Ты считаешь?
— Прекрасная пара: высокие, стройные, зеленоглазые! (А я — стройная брюнетка с длинными ногами…)
— Представляешь, он мне звонит — а что же делает милая моя супруга одна в отсутствии супруга? А я ему…
— Вместе с ним, значит, ты жить не захочешь? — поинтересовалась я угрюмо, перебив ее лирический треп.
— Это он не захочет! — Она откусила опять кусочек пирога. — Еще кофе?