Они оказались машинистами, Орми и друг его Хелмут, что переводится как Вишневое дерево. У Хелмута профиль будто из дерева и вырезан, а манеры попроще. Он не меняет свой комбинезон на выходной костюм, и обходится небольшим набором русских слов:
- Здравствуйте, выпьем белого, по маленькой, хорошо, теперь красного, - поднимает бокал, - здравствуйте!
Мы с Нинкой добавляем к столу наш походный хлеб, соль и баночку горчицы.
На завтра они берут нас с собой в Хаапсулу. Туда ведет узкоколейка, игрушечный паровоз серьезно так поспешает мимо игрушечных поселков, чистеньких полей, яблоневых посадок. Нам позволяют подбрасывать уголь в топку, отсветы играют на римском профиле Вишневого Дерева, а Орми в отутюженном комбинезоне восседает у другого окна:
- Хотите яблок, сибирячки?
Притормаживает, мы бежим нарвать яблок, заскакиваем на ходу.
- А теперь наддай пару!
В Хаапсулу есть Замок Епископа. Там в окнах августовскими ночами блуждает силуэт Белой Дамы.
На берегу залива - одинокая скамейка, якобы на ней Чайковский сочинял "Песню без слов".
Под соснами, воздев руки к небу, Нинка поет нам, сама с кудлатой рыжей головой - поющая сосна...
"Земля простирается по правую руку
и по левую руку,
Яркие картины обступают меня,
и все они освещены так хорошо,
Музыка начинает звучать, когда нужно,
а когда не нужно, умолкает,
Ликующий голос дороги, радостное,
свежее чувство дороги."
В Риге мы первым делом идем в бани, - ритуал омовения мы совершаем в каждом новом месте.
Потом обязательно на почту. Я опускаю Вам письмо.
- Какими судьбами? - нас окликают Сербины Славка и Элка, - привет Академгородку!
Элка, единственная дочь главного прокурора Риги, сбежала когда-то на романтическую стройку Городка. Здесь, в чопорной десятикомнатной квартире, как непримиримый укор, нетронутой стоит ее "детская". Мы устраиваемся рядком на узкой кровати, школьный столик, этажерка, картинка из засушенных анютиных глазок. Элка почему-то все сокрушается, что никак нам не удастся попасть в Дворец пионеров. На цыпочках крадемся в кухню выпить чаю, и так же на цыпочках - за дверь. Впрочем, если хотим, вечером будет концерт в Домском Соборе.
Конечно, хотим, но денег на билеты у нас нет.
Мы проникаем в Собор заранее, через подвалы. Там уже прячется молодой человек лет тринадцати, сначала мы спугиваем друг друга, но наблюдаем. Скоро к нему пробирается девочка. И вот уже, по неминуемому притяжению, мы вчетвером шепчемся под тяжелыми сводами. Мальчик - латыш, девочка русская. Эдчунд и Жанетта. Его дед - из латышских стрелков, её - красный командир. Но под страхом проклятья им запрещают дружить.
Когда бьет "концертный час", мы смешиваемся с публикой.
Органная месса Баха.
Потом мы провожаем ребят, они и живут в одном доме.
- Встречаемся завтра в семь. У Главпочтамта.
На завтра уже они ведут нас через служебный вход в Орденский замок, в свой Дворец пионеров. Пароль "Но-восибирск" срабатывает безотказно. Толпа ребят окружает нас, оставив свои мероприятия, показывает залы, чеканит воспитанным голосом:
- Это Белый зал, Голубой, Тронный, ...,
Так скучно, так благочинно.
Я смотрю, у Нинки рыжие загораются опасные угольки в глазах, и бросаю пробный камень:
- Здесь вы, конечно, деретесь на шпагах?
- Нет, мы не деремся на шпагах...
- А с этой башни вы прыгаете с парашютом?
- Мы не прыгаем с парашютом...
- Так что же вы тогда здесь делаете?
Мы рассказываем им массу "великолепных историй", устраиваем бег наперегонки вдоль анфилады комнат, возню, кутерьму, пока не подымаем на ноги всех воспитателей. В клубах пыли, через парадный вход вываливаем на улицу, Нинка вышагивает впереди, трубя своим басом марш из "Аиды", за ней, как за Крысоловом, тянется стайка детей. Потом обнявшись, всей толпой мы идем по улицам...
- Покажите нам дорогу на Вильнюс.
На краю города в заброшенной православной церкви лезем на колокольню и раскачиваем колокола, пытаясь сыграть "Барыню", как это делали легендарные звонари. Ребята прыгают во дворе, их счастливые рожицы!
"Знаешь ли ты, что это значит
когда ты идешь по дороге и вдруг
в тебя влюбляются чужие,
Знаешь ли ты речь этих глаз,
что обращены на тебя?"
До Вильнюса мы добираемся на попутках. В утренних сумерках смутно проступает город, вдруг вспыхивают первые лучи солнца, и кажется, это расцветившийся туман, стаивая, рисует купола соборов, шпили, выписывает ажурную каменную резьбу костелов, зажигает свечи на ветвях деревьев...
Мы обмираем, - это же Чюрленис!
Вы помните, мы рассматривали однажды репродукцию, еще гадали, - кто же он? Тогда довольно было, что какой-то прибалтийский художник.
Чюрленис. Мы расспрашиваем о нем встречных, если случается разговор, в церквах, где нам охотно повествуют об иконах, о стиле барокко, странно, они не знают своего художника. И только в реставрационной мастерской, куда мы вваливаемся, продолжая игру в "веселых странниц", после обстоятельной лекции об архитектуре Литвы, после показа множества чертежей готического костела св. Анны, который как раз реставрируют, нам объясняют дорогу на Каунас: