Зовут "косая" за раскосые глаза. В праздники меня всегда
наряжают китайцем.
Валька красивая, золотистая, властная, Куминова,
кумир мой ... вдруг становится моим покровителем.
Мы "смельчаки" - штат ее.
Я - первый смельчак, готовность на все, - не сделаешь, твою маму повесят на Красной площади.
Валька же - мое самое счастье. Только она знает мое папоротниковое королевство, она там - моя королева.
* * *
Готовится праздник "7 ноября".
Бабушка стряпает большой пирог с капустой.
Мы с Папой грызем кочерыжки.
Ленка в эти наши общие дни какая-то отчужденная.
Всегда сидит в своем углу,
(мне тоже хочется такой угол: кровать слева от окна, рядом стол, на столе лампа под зеленым абажуром, деревянный стакан с очень красиво и остро отточенными карандашами, в столе, я знаю, - замечательный изящный ножик с медными ободками;
на самом деле мне хочется именно этот угол и сидеть там Ленкой),
всегда читает книжку.
Мама дарит подарки. Это что-нибудь самодельное. Я только теперь могу представить, как она сидит поздними вечерами, когда мы спим, и неумело, очень кропотливо, со сдержанным, но неизменно элегантным каким-то вкусом шьет платья моей кукле, или клеит корзиночки для леденцов, или одно единственное яблоко, разрезанное нам с Ленкой пополам, укладывает на блюдечки из серебряной бумаги с картинками по сказке: "покатилось яблочко наливное по блюдечку золотому, и открылась дальняя чудесная страна".
С Папой мы раздвигаем стол, вкладываем две доски, стол вытягивается в длину слова гостепри-имный, я стаскиваю стулья, смотрю, как Папа разливает по бутылкам самодельное смородиновое и черемуховое вино.
Приходят наши друзья Надеевы, - любимый веселый Надеев, я бросаюсь к нему на шею, мы теперь как-то редко видимся; тетя Шура с Валькой и Женькой; тетя Градя и дядя Федя Вовки - это у них такая фамилия Вовки, они тоже живут в нашем доме, тоже наши друзья, ихтиологи, иногда дарят мне маленьких белых рыбок в банке; Ольга Гавриловна - Мамина подружка, ласковая,
ах, как она поет, - тетя Оля.
Бабушка несет пирог к столу, вдруг не может сдержаться, плачет, - ее сына Толю убили на войне,
и роняет пирог на пол.
(Мне часто снится Толя - бабушкин сын, мне было всего несколько месяцев, когда он ушел на фронт, говорили, что он меня любил.
Мне снится, что Толя возвращается, и я просыпаюсь в сладких слезах:
"Бабушка, Толя приехал!"
Я даже помню напряжение, с которым пробиваюсь сквозь сон, как бы равное тому напряжению, когда нужно вернуть выпавшее из памяти слово: еще чуть больше захотеть, - и вот он, Толя! живой! вернулся!)
Нам ребятишкам наливают немножко вина с водичкой, Надеев пляшет с нами:
"Топор-рукавица,
Рукавица и топор".
Сквозь мягкий плавающий сон я еще долго слышу:
"Прощай любимый город,
Уходим завтра в море..."
- красивый голос тети Оли над нестройным хором, а капитан - седой большой дядя Федя, такой добрый.
Мама подходит меня поцеловать.
* * *
У нас есть одна пара коньков "снегурочек", навсегда привязанных к старым валенкам, - привязывать трудно.
С коньком на одной ноге мы мчимся с Валькой по двору и везем за собой санки, в них Женька с морозными яблочными щеками, в башлыке, погоняет нас веткой и распевает:
"Пара гнедых
Э-Эх, пара гнедых ..."
Мы делаем крутой поворот и вытряхиваем ее в сугроб.
Или бежим, раскинув руки, как самолеты, и на нас сыплются снежинки. И это счастливое таяние снежинок на распаленном лице.
Наверное прибегает кто-то еще из ребят, нас зовут смотреть, как задавило собаку трамваем. Я помню ужас, с которым ожидаю увидеть. Ужас не имеет формы. Собак я хорошо знала. Там должна быть собака, и с ней что-то такое огромное, недозволенное. Я даже удивилась, что собака оказалась обычных размеров, когда мы уже стояли над нею кругом. Она лежала, и туда, где живот, нельзя было смотреть. Я не могла оторваться от оскаленного рта, так что было видно немножко десны.
Их заносило снегом.
Кто-то из ребят постарше стал ругаться, и мы кинулись бежать, сколько бы еще мы простояли в оцепенении?
Не знаю, куда делись все.
Я сижу за какими-то ящиками в подвале, слезы не текут, я не сразу понимаю, что повторяю, неистово повторяю ругательства, которые говорил тот. Они носятся во мне, убивая пустоту, а когда замечаю, не остается и этого.
* * *
Нас ведут в настоящий театр, он только что открылся. На балет "Доктор Айболит".
Дух замирает с первых ступеней, от входа между высоких колонн. Сначала я даже не могу разделить зрительный зал и сцену.