Я сижу в поезде, еду в Тарм. Сегодня первое июня, прошло три недели после встречи с Иисусом. У меня было полно дел. Вскоре после этого события я говорил с управляющим моей недвижимостью. Он не понял меня, когда я сказал, что хочу приобрести дом в Тарме.
– Разве это не рядом с Германией? Я совершенно не ориентируюсь на ютландском рынке недвижимости. Ты и туда хочешь инвестировать?
– Да нет, я туда переезжаю. Мои родители родом оттуда.
Он сам приехал из Северной Ютландии, но живет в Копенгагене последние лет двадцать. Он ненавидит Ютландию, как может ненавидеть только изгнанник.
– А зачем тебе это? В Ютландии скукотища.
– Мне приходится – Иисус мне так повелел.
Моя реплика заставила его заткнуться.
– А как быть с твоей квартирой?
– Выстави ее на продажу.
Спустя неделю я узнал о том, что теперь являюсь обладателем огромного дома в Тарме площадью 179 квадратных метров и восьми соток сада. Я видел этот дом только на фотографиях, сделанных управляющим во время командировок в Тарм, но дом этот выглядел замечательно – как внутри, так и снаружи. Это был добротный дом из красного кирпича, расположенный по адресу Поппельвай, 22, в квартале, отлично приспособленном для семей с детьми, и отдал я за него значительно меньше, чем стоила моя квартира в Хеллерупе. Я немного разочаровался, узнав, что он такой дешевый, ведь мне нужно было достойное жилище, однако управляющий пообещал, что дом изумительный во всех отношениях – просто в Ютландии все дешевле.
Переезжая в Тарм, я чувствовал себя превосходно, успев свыкнуться с этой мыслью, ведь все равно в моей жизни долгое время не происходило ничего знаменательного. Ну, хоть что-то сдвинется с места. Поезд вновь остановился рядом с коровьим стадом. Боже мой, сколько же в Ютландии коров!
Пересев в Эсбьерге на другой поезд, я увидел в вагоне пожилую даму, разгадывающую кроссворд. Только через несколько секунд я узнал ее. Это была моя бабушка. И тут же в животе у меня сердито зарычало. Я сел невдалеке. Она не заметила меня, а может, не узнала. Я не отрывал от нее недовольного взгляда. Никто не мог запретить мне пялиться, но она была настолько поглощена своим кроссвордом, что не замечала этого, хотя я буквально приклеился к ней глазами.
В последнее время я много думал о бабушке с дедушкой, ведь пока что Тарм ассоциировался у меня только с ними. Я решил попытаться обойтись без них. Они живут там, и я буду жить там, вот и все. Безусловно, когда-нибудь я натолкнусь на кого-то из них, но я не буду специально их разыскивать. Спустя двадцать минут, когда мы проезжали Варде, я начал удивляться – странно, что она не смотрит на других пассажиров. За те полчаса, что занимает дорога от Варде до Тарма, она ни разу не подняла глаза, даже когда народ, толкаясь, проходил мимо. Наконец было объявлено, что через несколько минут мы прибываем в Тарм. Мой живот скрутило, и я позабыл о бабушке. Какой же Тарм крошечный! Это не разочарование. Я просто констатирую.
Бабушка пошла на выход в противоположный конец вагона. Сначала я хотел просто молча выйти, но не удержался. Что-то заставило меня пройти вперед нее, так что она была вынуждена резко остановиться. Она тихо стояла и смотрела под ноги, однако на этот раз ей не удалось спрятаться за кроссвордом. Я стоял прямо перед ней, пытаясь подобрать нужные слова, но так и не смог ничего придумать, даже сказать «Привет, бабушка». Вдруг она потянулась к моей руке. Черт, черт, черт, что она делает? Я испуганно отпрыгнул назад, повернулся к ней спиной и поспешил убежать. Она потянулась ко мне!
Станция находится на севере, в то время как Поппельвай на юге, так что я прошел через всю главную улицу, которая охватывает большую часть Тарма. Я заскочил в «Лас-Вегас» – за четыре с половиной часа дороги я успел проголодаться. «Лас-Вегас» – это крупный гриль-бар Тарма. В нем более обширное меню и гораздо больше игровых автоматов, чем в маленьком «Вестсайде». Я заказал половинку цыпленка гриль с картофелем фри. Люди разглядывали меня с любопытством. Я спокойно поел, но два парня – один помоложе, второй примерно моего возраста – упорно продолжали пялиться на меня. Проглотив последний кусочек картошки, я вновь оказался на главной улице. Я не торопился и останавливался всякий раз, когда считал нужным. Так что до Поппельвай я добирался долго. Я прошел ручеек, который потом довольно существенно расширился, и тут мне захотелось просто присесть минут на пятнадцать и насладиться окружающим пейзажем. Мимо прошла стайка пышущих здоровьем ютландских гимназисток. Ютландки эти были эротично пухленькие, и мне пришлось спрятать глаза, так как я ощутил непривычное оживление в своем теле. Я заглянул в киоск посмотреть на ассортимент фильмов. Оказалось совсем неплохо. Я давал себе время изучить каждый камень и каждый указатель. Так я потихоньку приближался к своему новому дому.
Я стоял перед домом номер 22 на Поппельвай, не решаясь войти. Дом выглядел именно так, как я представлял себе по фотографиям. Соседка из дома напротив, чуть полноватая дама, которую, как я потом выяснил, звали Карен, с любопытством наблюдала, как я стою перед дверью и вожусь с ключами. Наконец я попал внутрь, и наступила тишина – это был абсолютно пустой дом. В животе у меня возникло странное ощущение. На этот раз это была не боль, и я не испытывал страха, а скорее чувствовал возбуждение.
В доме было пять комнат, большая гостиная, просторный коридор, вместительная кухня с чуланом и гараж, где стоял старый коричневый велосипед. Я понятия не имел, что мне делать с такой уймой свободного пространства, ведь я не мог толком обставить даже свою трехкомнатную квартиру. Так что несколько дней я провел, просто находясь в этом доме, обходя босиком сад, укладывался спать в разных комнатах, чтобы понять, какая из них лучше всего подходит для сна, но мне так и не удалось отдать предпочтение одной. Мне было одинаково хорошо везде.
Я избавился от всех своих вещей, прежде чем переехать, так как хотел начать все совсем с нуля. Организация «Армия Креста Церкви» забрала у меня дорогую мебель, около 500 дисков с фильмами, несколько тысяч компакт-дисков и еще кучу всякой всячины, в том числе большую часть моей одежды. Все, что я взял с собой, помещалось в спортивной сумке. Это было самое необходимое, плюс мой фотоальбом. Так что мне предстояло закупить мебель, чтобы превратить дом в настоящее жилье.
В мебельном магазине «Фальке» (это единственный мебельный магазин в Тарме) очень изумились моей покупательной способности.
– Вы же уже купили кровать, – вежливо напомнил мне продавец.
Я кивнул и указал на два раскладывающихся дивана.
Затем, когда я начал расплачиваться, он улыбнулся:
– Так ваша фамилия Окхольм?
Я занервничал, но, к счастью, он решил, что это просто совпадение.
– Я не знаю, известно ли вам, но Грит Окхольм – уроженка Тарма. – Он явно очень гордился этим фактом.
Я облегченно вздохнул:
– Певица Грит Окхольм? Так она же из Копенгагена.
Он энергично закачал головой:
– Нет, при въезде в наш город написано: «Тарм – родина Грит Окхольм». Неужели вы не заметили?
– Я приехал на поезде. Так она тут жила?
– Она тут родилась.
– Наверное, она часто приезжала сюда с концертами? – поинтересовался я, хотя прекрасно знал, что она ни куплета не спела для жителей Тарма.
– Нет, она не дала в Тарме ни одного концерта. – Он заметно охладел.
– Как странно.
– Вот и мы думаем.
Я поблагодарил за помощь и беседу. До одного из въездов в город было не более пятисот метров. Там стояла нескладная белая стела, и я с интересом направился к ней. Черт возьми, там действительно красовалась эта надпись!
У меня ушла неделя на покупку одежды (впервые в жизни я накупил себе кучу футболок), мебели, кухонной утвари, телевизора, а также на то, чтобы освоиться на новом месте, но зато когда этот этап завершился, у меня получилось отличное жилище. Во всех четырех комнатах были спальные места (два из них – раскладные диваны), на случай если я вдруг захочу поспать на новом месте. Почти вся новая мебель была бежевая. Мой дом стал очень милым и уютным – точно такими я представлял себе все дома в Тарме.
Иисус не посвятил меня в то, что я должен буду здесь делать, поэтому я очень боялся сделать что-то не так. Большую часть времени я проводил у телевизора, а когда покидал дом, гулял за городом по полям и лесам или слонялся по улицам, избегая заходить в магазины. Конечно, время от времени я совершал какие-то покупки, но старался ограничиться односложными репликами и пользовался кредитной картой, которая всегда была при мне. Никто не знал, чей я сын. На моем почтовом ящике было написано лишь «Николай Йенсен».
Я жил в Тарме уже три недели, когда решил пересечь поле с какой-то зерновой культурой, чтобы добраться до небольшого перелеска, в котором еще не был. Вдруг я увидел, что за мной бежит мой собственный дед. Я похолодел. Догнав меня, он заорал:
– Алё, у тебя все дома? Ты топчешь чужой урожай.
Я с изумлением уставился на него. Он стоит в каких-то десяти сантиметрах от меня и талдычит об урожае! Не знаю почему, но, видимо, в тот момент это показалось мне наиболее естественной реакцией, и я пару раз молча ударил его рукой в пах. Он удивленно отшатнулся:
– Да как ты смеешь!
– Вы бьете меня, я вам отвечаю. Оставьте меня в покое, и я отстану от вас.
Мой голос срывался, и я отнюдь не выглядел так мужественно, как мне хотелось.
– Тогда уважай чужую собственность!
Я ждал, но он так больше ничего и не сказал, и я понял, что он орет на меня только потому, что я зашел на поле, а отнюдь не потому, что узнал меня.
– Ты что, не узнал меня? Разве бабушка не сказала, что я приехал? Это я, Николай.
Дедушка побледнел и отступил еще на несколько шагов. Он смутился и явно подбирал слова, но единственное, что он смог выдавить из себя, было:
– Уважай чужую собственность!
– Ну да, ты вроде уже это сказал. Больше ничего не хочешь добавить?
– Человек тратит свое время и силы на то, чтобы засеять поле и ухаживать за ним, и вдруг появляешься ты и вытаптываешь его. Это называется «вандализм».
– Так это даже не твое поле?
Я не имел абсолютно никакого желания вступать в борьбу по поводу чужого потоптанного овса, так что повернулся и продолжил свой путь через поле, уже демонстративно топча колосья ногами. Продвинувшись метров на сто, я услышал крик деда:
– Я слежу за тобой, Николай! Веди себя пристойно!
А я совершенно не ощущал никакого трепета перед стариком.
Печенье, телевизор, собственный домик в провинции – и никаких угроз. Мой образ жизни не сильно отличался от копенгагенского. Только там мне было как-то грустно и одиноко. А здесь так классно смотреть телевизор весь день напролет. Живот мой совершенно успокоился, узел исчез.
Я регулярно питался в «Лас-Вегасе». Конечно, не каждый вечер, но большую часть вечеров. И я был не единственным, кто пристрастился к грилю. Те два парня (Велик и Свищ), что так пристально таращились на меня в первый день, тоже были завсегдатаями этого заведения. Они оба работали в автомастерской. Свищ был типичным кузнецом – высокий и широкоплечий. Маленький и щупленький Велик, напротив, совсем не походил на кузнеца. На первые несколько недель они оставили меня в покое, хотя им не терпелось завязать знакомство. Особенно Велику, который придвигался ко мне все ближе и ближе и однажды подсел за мой столик, следя за моей реакцией. Не рассердился ли я? Но мне было любопытно узнать, чем же я так их заинтересовал.
– Так ты, стало быть, копенгагенец?
Я улыбнулся. Так вот оно что.
– Ну да. Николай. – И я протянул ему руку.
Он сразу же пожал ее, придя в какое-то возбуждение:
– Велик, или Йонас, но все называют меня Велик. А могу я поинтересоваться, что привело тебя сюда? Я бы еще понял, если бы ты переехал из Хернинга, но из Копенгагена в Тарм…
– Мне хочется покоя.
– А… А обрести покой в Копенгагене совсем никак нельзя?
– У меня не получилось.
Свищ подслушивал наш разговор, стоя у игровых автоматов, а Велик с любопытством разглядывал мою левую руку. Указательный палец на ней почти не сгибался – я сломал его в драке и обнаружил это, когда было уже слишком поздно для правильного сращения костей. Он приподнял свою правую руку, поддерживая ее указательным пальцем, который сильно сгибался в обратном направлении.
– Прям как любовники, – он засмеялся, – у тебя не гнется, так что у тебя мужик.
Я улыбнулся.
– А другие болячки у тебя есть?
– Есть немного.
Свищ подошел к нам, держа в руке пригоршню только что выигранной мелочи. Высыпав монеты на стол, он протянул мне руку:
– Привет, я Свищ. Наверное, это очень круто.
– Николай. Что именно круто?
– Жить в Копене. Там хоть что-то происходит. У вас жгут машины и устраивают уличные драки.
– Ну, не каждый же день.
– А у нас вообще никогда. Здесь же ни черта не происходит, – посетовал он, сев за стол.
– У вас прикольные кликухи.
Эта моя фраза вызвала у них гордость. Велик широко улыбнулся:
– Мы и сами прикольные.
Его глаза сияли от волнения, он жадно смотрел на меня.
– Ты, кажется, что-то начал рассказывать. – Свищ тоже сгорал от любопытства.
– Ага, о своих болячках. У меня передние зубы искусственные, верхнюю губу я дважды рассекал, три пальца были сломаны, а еще у меня есть небольшой шрам на подбородке, шрам на плече, два сломанных пальца на ногах, шрам на правом бедре, большой шрам на спине. Кроме того, у меня был разрыв барабанной перепонки, переломы двух ребер и трижды рассечена левая бровь. Вот как-то так.
На губах обоих моих собеседников застыла потрясенная улыбка.
– Каково же происхождение всего этого богатства?
– А вот об этом мне не хотелось бы рассказывать.
– А что с руками? О них ты не сказал. – Свищ показал на шрамы на запястьях.
Я глубоко вздохнул (вот почему я редко носил футболки).
– Это похоже на попытку самоубийства.
Я попытался найти правдоподобное объяснение, но не смог, так что в итоге только смущенно усмехнулся и пробормотал:
– Да нет, это не от этого. Я теперь уже даже и не вспомню, как они у меня появились.
– По пьяни? – спросил Свищ.
Я кивнул, и Свищ засмеялся:
– Обычное дело. Я, например, абсолютно не помню, как я сломал указательный палец.
Они пытались вытянуть из меня как можно больше, но я был осторожен в своих рассказах. Поэтому им пришлось самим делиться своими историями.
Это были какие-то совершенно безумные рассказы, в которых фигурировали суперклей, пластмассовые солдатики и половой член спящего Свища. Велик стянул с него штаны после их очередной попойки, отыскал своих солдатиков и немного суперклея и поставил на члене Свища батальную сцену.
– Самое клевое было, когда у него началась эрекция. Одна из сторон конфликта была вынуждена продолжить битву на горе.
– Наверное, было дико больно их отрывать?
Свищ решительно поднялся и извлек свой член из штанов прямо посреди бара. Это был самый странный член, какой я когда-либо видел: он весь был в мелких шрамах.
– Я попытался просто смахнуть их, но они уже крепко приклеились. Весь мой член кровоточил, а хуже всего пришлось с теми, которые оказались на головке… – Он рассказывал об этом с энтузиазмом.
Я пораженно пялился на его член и при этом так заразительно хохотал, что заставил смеяться и их. Мимо бара проходила пожилая пара, которая посмотрела на нас с отвращением. Свищ быстро убрал хозяйство обратно в штаны.
Кроме этой, я услышал еще скучные истории про какие-то ярмарки, а также про то время, когда гандбольная команда Тарма находилась во втором дивизионе и боролась за кубок с GOG.[3] Но они были передвинуты в лигу Ютландии, потому что соседний город Скьерн переманил к себе лучших игроков. Я слышал неподдельную ярость в их голосах, но не понимал причины. Черт возьми, кто сейчас всерьез интересуется гандболом?
Затем последовали жестокие истории. Они удивили меня, но не испугали – в этих парнях было что-то приятное.
– Он продолжал кидаться арахисом, и тут я дал знак Свищу.
– Да, и тогда я вдарил ему как следует. Его передние зубы болтались на ниточках, и он начал угрожать полицией и тюрьмой. – Свищ смеялся.
– Но я схватил его и объяснил, что, раз он бросает в девушек арахис, он это заслужил.
Я и сам хотел рассказать несколько историй, но передумал – мои истории испугали бы их. Моя жестокость выливалась в настоящее насилие. Тут никто не бьет маленьких мальчиков ногами по голове.
Мы стали вместе ужинать в «Лас-Вегасе». Не каждый вечер, но несколько раз в неделю. Мне было с ними легко. Иногда они много болтали, иногда мы ужинали молча. Периодически они приглашали меня выбраться на прогулку в город вместе с ними, но я всякий раз вежливо отказывался. Я хотел, но мне не хватало мужества.
В дверь настойчиво звонили. На пороге стояла моя соседка, та самая полноватая дама.
– Привет, я Карен. Я живу в квартире девятнадцать.
– Ага. Привет.
– Мы тут говорили – жаль, нам не удалось устроить тебе теплого приема на Поппельвай, так что я решила хотя бы испечь для тебя пирог. – И она протянула мне сковородку.
Не успел я взять у нее пирог, как она уже проскользнула ко мне в дом. Это было как-то дерзко, но в то же время обезоруживающе, и я подумал про себя: «Черт, надо было ее пригласить».
– Да, мы много говорили о том, что вы за птица.
– Правда?
– Вы нас смутили. Мы думали, что сюда въедет семья с детьми. У нас тут семейный квартал. И вдруг появляется молодой бездетный парень из самого Копенгагена!
Она открывала все двери подряд и заглядывала во все комнаты. Это была уже следующая стадия наглости, но мне было все равно – я хотел, чтобы она посмотрела, какой у меня прекрасный дом.
– У вас четыре спальни?
– Ну да. На случай если вдруг гости приедут.
– Да, гостеприимный дом. Это хорошо. Должно быть место для других. Вы его отлично обустроили. – Она тепло улыбнулась.
– Спасибо.
– Милая мебель. Из «Фальке»?
– Ну да.
– Здорово.
Она села на диван и с любопытством посмотрела на меня, вероятно ожидая какой-то реакции с моей стороны. А я все еще ходил со сковородкой в руках и чувствовал себя ошарашенно, в хорошем смысле слова.
– Не желаете чашечку кофе?
– О, спасибо большое. И может, кусочек пирога. – Она все время улыбалась, и улыбка ее была очень приятной.
Я сидел с Карен и пил кофе с шоколадным пирогом. Она замужем за Каем. У них две дочки – одна моя ровесница, а вторая на несколько лет младше.
Мне недавно исполнилось двадцать пять. Обе дочери уехали в Орхус, и теперь Карен осталась одна.
– Может, немного скучновато, но всегда можно найти себе занятие. Правда? Я заметила, что вы тоже все время дома.
– Да, занятия всегда найдутся… – Хотя я сознательно ничего не делал.
Они живут тут всю свою жизнь, и все их друзья живут тут же, на Поппельвай. А у меня?
– А что у меня?
– Ну, вам же не коммуна дом оплатила? – спросила она с подозрением.
– Нет. С какой стати коммуна должна покупать мне дом?
– Они стараются всем обеспечить безработных.
– Я не безработный. – Я оскорбился.
Карен с недоумением взглянула на меня:
– Но у вас нет работы.
– Мне нет необходимости ходить на работу.
Она оживилась:
– А… так вы богач?
– Мне не хотелось бы говорить на эту тему.
– Как интересно. Но вы же не гангстер или что-то в этом роде?
– Что?
Она отрезала кусок пирога и протянула мне. Это уже был четвертый, а она все продолжала кормить меня.
– Слышала о гангстерах и рокерах, которые становятся участниками программы защиты свидетелей, как Дэн Люнге. Вы же не такой?
– Конечно нет.
Она с облегчением улыбнулась:
– Мы просто все удивляемся, зачем вам понадобилось переезжать в Тарм.
– Кто это «мы»? – Меня уже стало раздражать это слово.
– Все, с кем я разговариваю. Как вас зовут?
– Николай.
– Ну а фамилия у вас тоже есть?
Я откусил большой кусок пирога:
– Конечно.
– Окхольм?
Я колебался, но в итоге кивнул, и она дернулась от радости:
– Уф! Ну вот. Ваша мама – это наша Грит Окхольм?
– Да, моя мама – певица Грит Окхольм, которая родилась и выросла в Тарме.
– Да вы, наверное, самая занимательная личность, когда-либо жившая на Поппельвай. Как-то, правда, был тут один разведчик под именем Б. С. А почему ты переехал? Из-за мамы?
– Нет, просто захотелось.
– Нет, как же все-таки любопытно! Как будто бы твоя мама сама к нам переехала.
– Всего лишь я… – Но я заметил по реакции Карен, что для нее это не «всего лишь».
Я не просил Карен держать язык за зубами, я знал, что это бесполезно. Не прошло и двадцати четырех часов, как весь Тарм узнал о том, что я в городе, включая Надю Йессен из «Скьерн-Тарм даг-блад». Она позвонила мне и спросила, заинтересован ли я в статье. И я согласился – если уж об этом все-таки должно стать известно, то пусть об этом возвестят так громко, насколько это возможно.
Николай Окхольм, сын Грит Окхольм, кинулся в пучину жизни. Он переехал из Копенгагена в Тарм, стремясь лучше узнать себя и свою легендарную мать.
Текст: Надя Йессен
Николай Окхольм за свою короткую жизнь успел пройти через многое, и это наложило на него отпечаток. Он обладает харизмой, которая словно говорит: «Да, мне было тяжело, моя жизнь была непроста, но я ни за что не стану унывать». Его знаменитая мать погибла в ДТП, когда ему было тринадцать лет, а чуть больше полугода назад совершила самоубийство его сестра, Санне Окхольм. «Это было непростое испытание», – немногословно, но опечаленно признается Николай. После смерти родителей о нем заботилась сестра. «Меня бы сейчас не было на свете, если бы не она. Она спасла мне жизнь и тащила меня на своих плечах до самого конца. А в конце эта ноша стала для нее слишком тяжела, и это ее убило». Николай думает о своей семье каждый день. Трудно быть одному. Долгое время он был настроен пессимистично и даже решил, что не в силах справиться со своим настроением. Он замкнулся в четырех стенах и испытал еще большую боль наедине с собой, но теперь в его жизни начинается новая глава.
Это глава о возвращении домой и о поисках самого себя. Это оптимистическая глава, действие которой разворачивается в Тарме, городе, где прошло детство его матери.
«Моя сестра старалась контролировать меня, но у меня ехала крыша», – честно признается Николай. Ему стыдно за многие поступки, которые он совершил. «Какое-то время я тусовался с таким сбродом, что это настоящее чудо, что меня до сих пор не убили или не посадили. Каждые выходные мы затевали драки. Мы умели спровоцировать кого угодно, и горе тем, кто находился рядом в тот момент», – рассказывает Николай. Сейчас в его голосе звучит раскаяние, но что сделано, то сделано, и теперь он вынужден проживать каждый день с сознанием совершенных некогда проступков. Ситуация осложнялась тем, что эти проступки отражались на других людях, в особенности на его собственной сестре. Николай постоянно называет ее Сес, такое же прозвище было у старшей сестры Пера в фильме «Папа для четверых», но сам Николай не имеет абсолютно ничего общего с Пером. Он скучает по своей сестре сильнее, чем по кому бы то ни было. Он сам говорит об этом, но его глаза намного выразительнее слов – каждый раз при упоминании ее имени в его взгляде появляется глубокая тоска.
Когда погибли его родители, он неожиданно остался наедине с сестрой, которой только что исполнилось двадцать. Нести ответственность за тринадцатилетнего пацана было нелегкой задачей для молодой девушки, но она ни секунды не сомневалась, что должна позаботиться о нем. «Она чувствовала ответственность за меня всю свою жизнь». Она стала его ангелом-хранителем, у которого он мог найти утешение, когда его дразнили в школе или когда ему было одиноко. Она всегда была рядом. Она не сомневалась в своей ответственности за него после смерти родителей. «Нам обоим пришлось туго, но мне все-таки тяжелее, ведь я не был таким сильным, как Сес, и она буквально несла меня на себе, а я становился все тяжелее и тяжелее, погружался во все это дерьмо вокруг меня. Были периоды, когда мы с Сес вообще не виделись, потому что она просто не могла вынести наших встреч. Больше года мы только созванивались по телефону. А потом у нее появился Алан, мой племянник. Его назвали в честь нашего отца. Это событие дало ей какой-то новый импульс, и мы снова начали видеться. Мы были близки до самой ее смерти», – с печалью рассказывает Николай. Он уже давно покинул криминальный мир. В большой степени из-за того, что сестра верила в него. Все остальные уже отчаялись, что он встанет на путь спасения, но не его сестра. Она верила в то, что он хороший человек, которому просто сложно найти свое место в жизни. Именно это доверие увело Николая от насилия и преступного мира, и прояснение уже почти наступило, как вдруг она неожиданно утопилась. Николай уверен, что именно он довел свою сестру до самоубийства. «Конечно, это я виноват в произошедшем. Я не давал ей ни минуты покоя, и в конце концов она не справилась с постоянным напряжением». Смерть сестры – крест, который несет Николай. Это довлело над ним долгое время. В течение полугода она был полностью потерян для окружающего мира. Он был подавлен и страдал от депрессии, ему трудно было продолжать жить, но он нашел утешение в Иисусе. Раньше он не считал себя верующим человеком, но в последнее время слова Иисуса стали для него опорой и утешением. «Он помог мне и заставил кое-что изменить в жизни». Отныне слова Иисуса будут путеводной нитью в жизни Николая. «Я не делаю почти ничего из того, что он мне говорит, но в любом случае я прислушиваюсь. И иначе не посмею», – говорит Николай с улыбкой.
И вот он переехал в Тарм, на родину матери. Вся его жизнь была попыткой разобраться, где его истинное место. Он не знает, действительно ли оно в Западной Ютландии, но понимает, что без своих корней человек не имеет надежного якоря. «Мне кажется, я здесь для того, чтобы лучше узнать себя. Если ты не знаешь, откуда ведут происхождение твои родителей, как ты поймешь себя самого? Наверное, это и есть причина моего переезда сюда», – задумывается Николай. Он признает, что не может с уверенностью сказать, почему решил переехать в Тарм, но, так или иначе, он тут. Он выражает надежду, что в будущем внесет свой ценный вклад в развитие Тарма. Добро пожаловать домой, Николай Окхольм!
Люди оборачивались на меня на улице, показывали пальцем. Сначала я стал крайне самоуверенным, ведь я не мог сделать ни одного движения без того, чтобы народ этого не заметил. Некоторые даже подходили ко мне в «Фавере» и заглядывали в мою тележку со словами: «Ну вот, у него-то наверняка есть овсянка». Что мне было ответить на это? В этот момент я засовывал в нос палец, и одна пожилая женщина сказала мне, что моя мама никогда не ковыряла в носу, на что я воскликнул: «Это, конечно, ложь». Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы привыкнуть к постоянному вниманию, и довольно быстро я даже начал считать это прикольным: они видели во мне нечто особенное, хотя я совершенно не прикладывал к этому никаких усилий. Многие из них знали мою маму, играли с ней в песочнице или учились в одном классе, и все они непременно хотели поделиться своими переживаниями со мной. Я вежливо выслушивал, а они прикасались ко мне точно так же, как Сес прикасалась к Силье, – почти благоговейно. Карен рассказала, что весь город только обо мне и говорит. Все сходились во мнении, что когда-то я был хулиганом, но это было тогда, когда я жил в Копенгагене. Теперь я стал хорошим мальчиком. Я же вел себя совершенно обычно, не как знаменитость. И в Тарме всем это очень нравилось.
– «Ник-энд-Джей» в прошлом году выступали на Дне города, и вот они вели себя так, словно они какие-то особенные. Они немного получили по мозгам, чтобы научились вести себя как следует. А вот ты совсем не такой, – говорила мне Карен.
Она была права. Я совсем не такой, как «Ник энд-Джей».
Как-то мне позвонил дедушка. Я уже хотел положить трубку, но решил дослушать до конца. Он двадцать минут объяснял мне, что это не он предал меня, а я его. Он открыл мне двери своего дома, а я решил остаться в Копенгагене со своей сестрой, которая, абсолютно однозначно, не имела моральных сил заботиться обо мне. И во всех тех несчастьях, которые обрушились на меня, виноват я сам, а не он. Я только мычал в ответ.
– Но, Николай, все-таки еще не поздно.
– Не поздно для чего?
– Я все еще могу помочь тебе, если на этот раз ты мне позволишь.
Я перебил его:
– Может, ты заткнешься наконец?
Он промямлил:
– Ты не должен так разговаривать со мной. Я твой дед.
– Я буду говорить с тобой так, как мне хочется. Как бы ты мог мне помочь? Ты паразит. Я прекрасно знаю, что о тебе говорят. Это ты нуждаешься во мне, а не наоборот.
Он молчал.
– Все считают, что ты смешон.
Он положил трубку, и я почувствовал свою силу.
По словам Карен, в Тарме ненавидели моего деда, потому что он отказывался уговаривать маму приехать с концертом. Они упрашивали его связаться с мамой, но он ясно дал понять, что не хочет иметь с ней ничего общего. Поэтому никто с ним не общался, даже сотрудники духовной миссии. Кроме того, ходили слухи, что именно из-за него мама не хочет приезжать. Я признался Карен, что эти слухи верны.
– Правда? Что же он делал?
– Об этом я не хочу рассказывать.
– Надеюсь, не в педофилии дело?
– Я все равно не расскажу.
Через несколько дней после выхода статьи я пришел в «Лас-Вегас». Велик тут же подошел ко мне:
– Это надо отметить кружкой пива.
– Когда?
– В пятницу.
– Отлично. – Я радовался тому, что выберусь с парнями.
– Супер. Николай, как же круто, что она твоя мама.
В пятницу вечером я заглянул в «60-е». Я давным-давно не был в пабе. Свищ и Велик выглядели напряженными. Мы договорились встретиться около десяти, я опоздал минут на двадцать, но они сидели на том же месте. Не успел я войти, как Свищ ликующе воскликнул: «А-а-а-а!», энергично указывая на меня. Велик встал, покачиваясь, и с гордостью провозгласил: «Ну что, я же говорил, что мы с ним знакомы».
Все обернулись на меня, и публика разразилась аплодисментами. Такое начало слегка раздражало, но постепенно тщеславие взяло верх, и я позволил им восхищаться мной. Я разговорился с местной парикмахершей – симпатичной девушкой чуть постарше меня, со слегка развязными и грубоватыми манерами, но вполне милой и чрезвычайно кокетливой. Ее звали Анита, Свищ и Велик звали ее Дом Нараспашку. Мне потребовалось довольно много времени, прежде чем я понял, почему у нее такое прозвище, причем понять помогла она сама.
Я мочился, как вдруг почувствовал на своем члене чью-то руку. К счастью, это оказалась рука Аниты, а не Велика. Я не знал, что мне делать, но я еще не дописал, так что пока вопрос о дальнейших действиях не стоял. Она попыталась возбудить меня, но я только облил мочой руки. Когда я кончил мочиться, она обвилась вокруг меня и стянула с себя штаны, а мой расслабленный член все еще болтался снаружи. Мы стояли с ней лицом к лицу. Ее задница нависала над писсуаром. Все это было слишком абсурдно, чтобы я смог возбудиться. Анита была привлекательна, она погладила моим членом у себя между ног, но все-таки это был мужской туалет, и она только что сказала: «Трахни меня», дохнув на меня сильнейшим пивным перегаром. Она была вдрызг пьяна и, потеряв равновесие, выронила мой член и уселась задницей прямо в писсуар. Мне кажется, она не осознавала, где очутилась, потому что продолжала сидеть, расставив ноги и в истоме глядя на меня. Дверь открылась, и вошел Велик. Я в остолбенении смотрел на него. Он весело засмеялся, а Анита повторила «Трахни меня!» голосом, в котором уже слышалось завтрашнее сожаление. Велик обошел меня и начал мочиться. Струя проходила в трех сантиметрах от Аниты, и брызги летели прямо на нее. Наконец она поняла, где находится, с криком вскочила, попыталась стряхнуть мочу и в слезах выбежала из туалета. Я заправился и посмотрел на штаны и трусы, лежавшие на полу, осознав, что Анита выбежала с голой задницей. Велик улыбнулся:
– Ну, вот и Анита поприветствовала тебя в Тарме. У нее повсюду член, член, член.
На последнем слове дверь открылась, и Анита смущенно потянулась за своими штанами. Весь паб галдел и потешался над ней. Некоторые даже последовали за ней со своими мобильными телефонами, чтобы увековечить ее голую задницу на камеру. Ей явно было неприятно. Велик поднял ее штаны, но вместо того, чтобы отдать ей, кинул их мне. Имелось в виду, что Анита должна попрыгать за своими штанами, пока мы веселимся и делаем унизительные снимки, но мне не хотелось участвовать в этой забаве, и я отдал ей штаны, которые она тут же схватила. Народ разочаровался, ведь сорвалось такое веселье, но Анита была мне благодарна.
После этого я просидел в пабе совсем недолго. Выпив еще кружку пива, я попрощался с Великом и Свищом. Они пытались уговорить меня отправиться с ними в Скьерн, но я отказался. Было весело, но я ограничился небольшой дозой веселья, которую был в состоянии переварить.
Мне было хорошо. Это именно то слово, которое исчерпывающе описывало мою жизнь в тот период. Я болтал с жителями Поппельвай, особенно с Карен, потому что она как-то успокаивала меня. Было приятно сознавать, что, ощутив беспричинный гнев, мне нужно только выбраться из дома и поприветствовать Карен. Быть может, меня должны были преследовать муки совести, но мне всю жизнь было так дерьмово, а теперь вдруг стало так хорошо, и я опасался ворошить все эти «я не должен был». Я не хотел думать об этом. Случилось слишком много всего, чтобы мне беспокоиться сразу обо всем. Сес не должна была умирать. Мои родители не должны были умирать. Силье должна была остаться со мной. Я не должен был совершать столько дерьма в своей жизни. Да кучи всего не должно было быть, так что я не думал об этом, ведь теперь становилось лучше. Самый никудышный день в Тарме все равно был лучше самого клевого дня в Копенгагене.
В дверь позвонили, и я открыл в надежде, что мне принесли очередной пирог, которые у Карен получались отменно, но не тут-то было. Это оказались «Свидетели Иеговы». Они вычитали в статье, что я начал прислушиваться к Иисусу, но в то же время колеблюсь в моей преданности ему. Не хотелось бы мне узнать о нем подробнее, а также о том, каким образом он может спасти мою душу?
Один из них был молодой парень с прилизанной шевелюрой, и если бы он пришел один, я бы просто закрыл дверь у него перед носом, но его спутницей оказалась симпатичная рыжая девушка, которая напомнила мне Мириам. Поэтому я позволил им войти. Парень испытал настоящий экстаз из-за того, что я разрешил им пройти в дом. Они уселись за кухонным столом и принялись вытаскивать из сумки брошюры и памфлеты. Я встал в нескольких метрах, облокотился на стол и сложил руки.
– Вы знаете о «Свидетелях Иеговы»? – спросил парень.
– Не очень подробно. Извините, а как вас зовут?
– Мы забыли представиться? Простите. Меня зовут Матиас, а это Марианна.
Ага, это не Мириам. Да я, собственно, и не надеялся на это, однако этот факт не мешал мне пялиться на ее грудь. А грудь была действительно прекрасная. Конечно, девушка заметила мой взгляд и ссутулилась, чтобы затруднить мне обзор.
– Наверное, стоит начать с краткого рассказа о нас и о том, что представляют из себя «Свидетели Иеговы». «Свидетели Иеговы» – это свидетели Господа. Это название говорит о том, что мы свидетельствуем о Иегове и его явлениях. Иегова – имя всемогущего Господа, так же как ваше имя Николай, а наши – Матиас и Марианна.
Он продолжал говорить о Боге, о том, почему «Свидетели Иеговы» такие классные, но я не слушал его – я пялился на грудь Марианны и не мог заставить себя отвернуться. Я никогда не видел такой прекрасной груди. В какой-то момент я поймал ее взгляд – она не отвернулась. Напротив, она меня заставила отвести глаза. Она сильнее, чем показалась сначала. Матиас ничего не замечал – он был поглощен теми великими словами, которые изрекал. Я вновь попробовал прислушаться к нему.
– У Иеговы есть план, предназначенный для людей. Вы конечно же знаете об Адаме и Еве и о том, что у них произошло. Они согрешили, нарушив закон Господа, поэтому люди потеряли рай, но не навсегда. Сначала исчезнет зло, затем рай вернется к нам, и это произойдет при помощи Армагеддона.
Он восторженно поднял глаза к небу, хотя мой потолок явно мешал.
– И только верные слуги Господа переживут Армагеддон. На протяжении тысячелетия слуги Господа будут стараться создать рай на земле, с Иисусом в качестве правителя, и выжившие люди обретут вечность. Неужели вы не стремитесь к счастливой жизни, без страданий, насилия и смерти? А это станет реальностью, если вы примете слова Иисуса.
Его лицо покраснело. Он выдержал небольшую паузу и посмотрел мне в глаза.
– Неужели вы не хотите стать человеком, который всем своим существом будет следовать словам и воле Господа? Человеком, который помогает окружающим исполнять волю Господа?
Он ждал моего ответа.
– Но я же не верю в Бога, – пробурчал я с опаской.
Мои слова удивили их обоих. Они с недоумением смотрели на меня, пока Матиас наконец не опомнился:
– Но в статье написано, что вы прислушиваетесь к Иисусу.
– Ну да, Иисус помогает мне.
– Как же вы можете к Нему прислушиваться, если вы в Него не верите? – удивленно спросила Марианна.
– Я верю в того Иисуса, который оказался в моей квартире, но это не сын Бога.
– Нет, Иисус – сын Господа.
Я улыбнулся:
– Да, ваш – наверное, но не мой.
– Вы не можете верить в Иисуса, не веря в Бога. – Матиас тыкал в меня пальцем, находясь в моей собственной кухне.
– Я уж сам как-нибудь разберусь.
– Нет, так не пойдет.
– В моем доме проходит.
Матиас устало и растерянно потер лицо ладонями.
Марианна смотрела на меня с любопытством. Матиас собрался с силами:
– Но раз вы следуете воле Господа…
Я оборвал его:
– Я больше не желаю говорить о Боге.
– Бог говорит…
– Ты не слышал, что я только что сказал? Это мой дом. Вы – мои гости. Сначала это было забавно, теперь становится неловко. И я больше не желаю разговаривать о Боге.
– А о чем вы хотели бы поговорить? – мягко спросила Марианна.
Я пристально взглянул ей глаза:
– О тебе.
Она покраснела, но польщенно улыбнулась. Матиас побледнел. Он решительно поднялся, стукнул кулаком по столу и прошипел:
– Раз вы не можете вести себя нормально, мы пойдем.
– Хорошо, я провожу.
Матиас в недоумении стоял посреди кухни, а Марианна еле сдерживала смех.
Прежде чем закрыть за ними дверь, я поинтересовался у Марианны, нет ли у нее родственницы по имени Мириам, которая тоже состоит в «Свидетелях Иеговы».
– Мою кузину зовут Мириам. – Она удивилась.
– Она живет в Копенгагене?
– Да.
– Мне кажется, мы учились вместе в школе.
И тут она вспомнила, что много лет назад сестра рассказывала ей о каком-то извращенце, у которого знаменитая мать.
– О боже, точно. – Она произнесла эти слова одновременно в смятении и недоумении.
Я решал, что мне делать – лечь спать или посмотреть телевизор. Я слишком оживился после рассказов о Судном дне и глобальном плане Бога, так что телевизор перевесил. Я проводил перед телевизором не менее пяти-шести часов подряд. А что еще мне было делать? У меня была миссия – я должен стать лучше, избавиться от болей в животе. Я ее осуществил. Я много смотрел телевизор еще в то время, когда был агрессивным придурком, ненавидящим себя самого, но теперь я наслаждался. Налицо существенная разница. Я стал безвредным человеком без болей в животе. Иисус не может ожидать от меня ничего сверх этого.
Я взял банку пива, пакет печенья и удобно устроился в кресле перед телевизором. Американские сериалы шли один за другим. Вдруг я услышал в животе бурчание. Пока оно было тихим, так что я не обращал на него особого внимания. Наверное, я съел слишком много печенья. Я отодвинул пакет подальше и сосредоточился на серии «Фрейзьера». В животе забурчало снова, но я проигнорировал и на этот раз. Ведь мне было хорошо. И тогда мой узел в ярости взорвался. Он не перенес безразличия. Он вернулся, отдохнувший и непереносимый, и я получил от него порядочную трепку. Я с криком свалился со стула. Как же это охренительно больно! Я пыхтел и стонал, пытался встать и вытряхнуть его из себя, но тщетно. Мне удалось лишь приподняться на колени, после чего меня обильно вырвало. Я в отчаянии завыл, в бессилии уткнувшись лицом в собственную рвоту. Наконец мне удалось отползти на несколько метров, и я наткнулся на чьи-то сандалии:
– Помогите!
Иисус наклонился ко мне и нежно погладил по лбу:
– Николай, неужели ты правда думаешь, что все настолько просто?
Я понятия не имел, о чем он говорит, но боль исчезла, и я смог перевести дух. Я, стеная, валялся на полу, Иисус выключил телевизор.
Солнце пригревало. Стояла середина августа. Мы вышли в поле, где мне наконец удалось спокойно вздохнуть. Я насторожился: казалось, он разочарован мной, но причины этого разочарования я не понимал. Я был уверен, что мой образ жизни стал лучше. Иисус наклонился и начал рвать одуванчики. Если бы я так не волновался, мне показалось бы забавным, что здоровый мужик собирает одуванчики. Сидя на корточках спиной ко мне, он спросил:
– Как тебе Тарм?
– Хорошо. Прекрасный город.
Он поднялся, держа в руках целый желтый букет:
– Да, замечательный. Он всегда таким был. Ты растолстел. – И он пошел дальше.
Я поплелся за ним, взглянув на свой живот:
– Да, есть немного.
С тех пор как я приехал в Тарм, я набрал десять килограммов, которые все сконцентрировались в моем животе, но прежде я был таким тощим, что меня это мало беспокоило.
– Так ты доволен своей жизнью в Тарме? Именно так все и должно быть?
Что-то было явно не по нему – никакого благодушия в его голосе не звучало. Я поторопился ответить:
– Не стоит придавать особого внимания тому, что произошло только что и всего лишь один раз.
– А почему это произошло?
Я надеялся, что это был последний и наиболее мучительный приступ судорог перед исчезновением узла, но никакой уверенности в этом у меня не было.
– Понятия не имею.
– Ага. Николай, ты приехал сюда, чтобы тебе было клево?
– Не только. Но я сильно изменился. Я стал безобидным. Наверное, это лучше, чем было.
– Но этого недостаточно.
Он замолчал.
Неприятное молчание продолжалось в течение нескольких минут. Машин совсем не было слышно – только шумел ветер да изредка доносилось мычание коровы. Это было настоящей пыткой: я знал, что сейчас что-то последует, и меня раздражало это ожидание. Наконец он нарушил молчание:
– Ты тот, кто ты есть. Ты совершил то, что совершил. И забыть об этом у тебя не получится.
– Вон как. И кто это сказал?
– Я говорю!
Я остановился и удивленно посмотрел на него. Черт возьми, что он о себе возомнил? Я отлично себя чувствую. Мне никогда не было так классно. Возможно, я не могу назвать себя счастливым, но мне и этого вполне хватало. Я не испытываю постоянной боли. Если бы боль возвращалась лишь раз в три месяца, мне было бы достаточно.
– У меня свой дом, у меня соседи, с которыми я могу поболтать. Я вызываю восхищение. А это немаловажно для меня. Это невероятно важно! – Я говорил очень самоуверенно.
– Ты не имеешь права останавливаться на этом.
– Но я теперь там, где должен быть.
Я злился. Отойдя от него довольно далеко, я подошел к лошади и погладил ее. Он тем временем терпеливо ждал. Постояв на месте, он наконец сам подошел к лошади и протянул ей листья одуванчиков. Лошадь подошла к нему и принялась жевать. Мне пришлось обернуться к нему.
– Я стал лучше. Я доволен.
– Да нет, ты не доволен. Просто ты об этом еще не знаешь.
– Я удовлетворен тем, что у меня есть. А в этом и заключается радость.
В животе у меня начало угрожающе бурчать. Это было предупреждением о подступающей боли. Надо было что-то предпринять сейчас же. Лошадь отошла от нас.
– Мне нужно, чтобы ты перестал радоваться тому, что тебя все удовлетворяет. Этого недостаточно. – Иисус говорил очень настойчиво.
– Но мне этого хватает.
– Уже нет. Если ты успокоишься, тут же потонешь.
Мое лицо исказилось от ужасной боли в животе. Так нечестно. Он должен защищать меня, а не мучить. Это привело меня в бешенство, и я заорал со всей силой, на какую способна была моя глотка, и ударил его в грудь:
– Пошел к черту! Ты придурок! И заткнись наконец! Ты ни хрена не понимаешь!
Он схватил меня за указательный палец и издевательски покачал головой. Я вырвал у него руку, отвернулся и пошел домой на Поппельвай. До дома было километра три-четыре, но за всю дорогу мы не произнесли ни слова. Перед самым домом ему все-таки удалось нанести мне еще один удар, сказав:
– Как часто ты думаешь про Сес?
Я намеренно отгонял от себя мысли о ней, так что думал о ней очень редко, почти что никогда.
– Как часто ты думаешь про Сес?
Крайне мало, несмотря на то что меня регулярно мучили ночные кошмары, связанные с ней.
– Как насчет Бриана и Алана? Ты подумал о том, что ты разрушил их жизни?
– Заткнись!
– Как часто ты плачешь по ней?
– Я изобью тебя, если ты не замолчишь.
– Ты не можешь избить меня.
Он прав. Он слишком сильный. Мы приблизились к дому, и я отошел от него.
– Что собираешься делать?
– Поссать. Ты пойдешь со мной или Мессия считает, что я сам в состоянии справиться?
Я скрылся в туалете, чтобы немного прийти в себя. Он был прав, и я это знал. Я еще не заслужил, чтобы мне было хорошо. Я взглянул в зеркало и как следует высморкался, а затем плюнул в свое отражение прямо между глаз. В дверь начали стучать.
– Николай, тебе плохо? Ты сидишь там уже полчаса.
– Нормально. Выйду через две секунды.
Сняв рубашку, я посмотрел на жировые отложения на животе – десять кило за два месяца. Почему боль стала неотъемлемой частью моей жизни, хотя при этом я могу забить на нее, жрать печенье и жиреть на глазах? Я надел рубашку и вышел. Лицо Иисуса выражало волнение.
– Ты уверен, что все нормально?
– Конечно нет! Мне хреново.
Иисус без предупреждения притянул меня к себе. Я почувствовал его напряженные мышцы, когда он прижал меня. Очень странно было находиться так близко к другому мужчине, ощущать его сильное тело рядом со своим, обрюзгшим. Я положил голову ему на грудь. Я впервые стоял в объятиях другого мужчины. Раньше, конечно, мне приходилось дружески похлопывать других мужчин по спине, но они меня никогда не обнимали, и я их не обнимал.
Вот то, что мне предстояло сделать по указанию Иисуса:
Я должен позаботиться о Йеппе, когда он приедет. Это мой старый друг, и ему нужна моя помощь. Я этого, конечно, не мог понять. Почему он должен был приехать ко мне? Но Иисус был уверен в этом. Так что, как только он объявится, он тут же попадает под мою ответственность.
Я не должен позволить бабушке умереть с бременем вины. По словам Иисуса, она испытывала угрызения совести из-за того, что давно хотела помочь нам, но не имела для этого достаточно сил. Да и сейчас у нее сил не хватает. Я должен помочь ей: если я дам ей силы, она придет мне на помощь.
Отныне я должен помогать Бриану, так как он обозлен и расстроен. Он должен заново научиться любить.
Я избил Силье, и теперь она запугана. Она боится не только меня, но всего на свете. Надо сделать так, чтобы она перестала испытывать страх. Она просила меня никогда больше не звонить ей, да я и не хотел, потому что это пугало меня самого. Но Иисус сказал, что это необходимо.
Я должен стремиться стать человеком, который мог бы понравиться мне и которого полюбят окружающие.
– И как же мне все это осуществить? – задал я Иисусу вопрос.
– Тебе не придется справляться с этими задачами в одиночку, тебе помогут твои друзья.
– Каких таких друзей ты имеешь в виду?
Но на этот вопрос он не дал мне ответа.
Я только что встал. Был первый день после визита Иисуса. Я, опьяневший от долгого сна, выглянул из окна кухни. В саду кто-то стоял, но я не мог понять, кто это, – без контактных линз я вообще ни фига не видел. Я вышел на улицу, чтобы рассмотреть человека поближе. Он молчал, но пристально смотрел на меня. Не дойдя трех метров до незнакомца, я почувствовал, как каждый мой волосок встал дыбом. Охренеть, да это же Йеппе! Я был предупрежден о его приходе. Иисус сказал мне об этом, но я все еще не мог поверить, что он, весь истощенный, стоит в моем саду.
– Привет, Николай. Не знаю, помнишь ли ты меня, – осторожно начал он.
– Конечно же помню, Йеппе.
Он закусил губу, обхватил руками голову, с силой прижал ее к впавшей груди и зарыдал. Но это было рыдание без слез. Лишь его тело все сотрясалось. Я знал, как мне надо поступить, но подошел к нему не сразу. Стоило мне только погладить его и прижать к себе, он начал дрожать, как старая сушилка. Я с трудом мог удержать его. Мы продолжали так стоять, пока он не оттолкнул меня неуклюжим движением и не отвернулся. Кажется, он взял себя в руки. Затем он резко повернулся ко мне с нарочитой решительностью, которая не скрывала его неуверенности.
– Что ты тут делаешь?
– Пришел навестить тебя.
– Я понял. Но зачем?
– Тебе это не нравится?
Он не смог скрыть страха перед моим ответом.
– Добро пожаловать. Мне просто хотелось бы знать – зачем?
Очевидно, мои слова заставляли его мучиться. Он начал подпрыгивать на месте. Он был таким тощим, что я практически мог видеть сквозь него.
– Мне захотелось с тобой увидеться.
– Ты разыскал меня через десять лет просто потому, что тебе захотелось навестить меня?
– Да. Или… нет, я не разыскивал тебя. Ты сам нашел меня.
Я видел по его искренности, что он убежден в своих словах.
– Каким образом?
– Ты послал мне свою статью. Ту, где ты рассказываешь о переезде в Тарм.
Постепенно до меня начало доходить. Естественно, он не нагрянул как гром среди ясного неба. Он решил, что та статья – это приглашение. Иисус умен. Он приманил сюда Йеппе, и теперь тот под моей ответственностью.
– Добро пожаловать. Но я не посылал статью.
– Нет?
Он был удивлен и пытался понять, не лгу ли я ему, при этом он начал подпрыгивать более энергично.
– Ну ладно, не имеет значения. Ты давно тут?
– Не знаю.
– Оставайся у меня сколько хочешь.
Казалось, он меня не слышит. Он тупо уставился на меня, но я заметил, что его губы вновь плотно сжались, а костлявые плечи затряслись. И это повторялось по нескольку раз в тот день. Я отвел его в комнату с фиолетовым диваном и сказал:
– Вот, располагайся.
Он тут же опять задрожал. У него почти не было вещей, только небольшой заплечный мешок. Я не знаю, чего он ожидал, но он был готов к поражению.
– Все, что принадлежит мне, принадлежит тебе. В том числе и одежда.
За этими моими словами последовал новый приступ дрожи. Мне приходилось ждать всякий раз, когда он свободно вздыхал, тщетно пытаясь скрыть свое облегчение.
В первую же ночь я проснулся от собственного крика – он забрался ко мне в постель. Он, видите ли, не мог уснуть, а мой храп оказывал на него успокаивающее воздействие. Да мне насрать! Я не желаю спать с ним в одной кровати!
Боли в животе возобновились. И теперь я постоянно думал о том, что я сделал с Сес, Силье, Брианом, со всеми остальными. И эти мысли донимали меня. Когда меня посещали наиболее невыносимые мысли, я уходил в ванную. Иногда меня рвало. Когда я выходил, Йеппе с любопытством смотрел на меня, но молчал. И это было странно, ведь раньше он болтал без умолку, теперь же он вел себя тихо, бледнел и практически прятался от меня. Я видел, как он с тоской смотрит на меня, но продолжает молчать, а когда я спрашивал его о чем-нибудь, он отвечал односложно. Жить с ним было странно, но довольно просто. Правда, он оказался весьма безалаберным. После него все приходилось искать на полу. Я не могу назвать себя суперчистоплотным человеком, но убирать за другими я не желал, а уж тем более в своем собственном доме. Я много раз просил его прибраться. Он понимающе кивал и принимался за уборку, но спустя два часа напрочь забывал о моей просьбе.
Как-то раз я в раздражении пришел в его комнату, взял его маленькую сумку и вытряхнул все содержимое на пол, потоптал его вещи, разбросал их по всей комнате, чтобы как следует захламить все вокруг. Это было жестковато с моей стороны, но таким образом я хотел приучить его к порядку. С нетерпением я ожидал его реакции. Увидев, что я сделал, он тихо прикрыл за собой дверь. В течение пяти минут я стоял, готовый к скандалу. Но он не выбежал из комнаты с криками. Я осторожно открыл дверь. Он молча сидел на кровати и с грустью в глазах повернулся ко мне. Я поступил глупо – это расстроило его намного больше, чем мог расстроить небольшой беспорядок. Продолжая молчать, он вновь оглядел свои вещи. Я не знал, что мне сделать. Я смутился.
– Я поступил так, потому что ты неряха. Йеппе, не надо так все захламлять.
Он кивнул с очень серьезным видом.
– Не обижайся на меня, Николай. Не надо. – Его голос срывался.
– Ты расстроился?
Он помотал головой, но я видел, что он обманывает меня.
– Черт возьми, Йеппе, какие мы придурки. Нам нужно просто поговорить, если уж я вынужден заботиться о тебе.
– Не беспокойся обо мне. – Он начал закидывать свои вещи обратно в сумку.
– Но я должен, иначе он снова будет недоволен.
Он остановился:
– Кто будет недоволен?
Я сел рядом с ним:
– Иисус.
Я говорил в течение часа, рассказал ему об Иисусе и обо всей предыстории. Чем более жестоким становился мой рассказ, тем больше Йеппе сиял. Он жадно ловил каждое слово и не мог спокойно сидеть на месте. Он вскакивал и подпрыгивал во время моей речи. Когда я наконец замолчал, он, продолжая мельтешить перед глазами, с нетерпением сказал:
– Я помогу тебе.
– В чем?
– Я помогу тебе стать лучше.
Прошло всего несколько дней, и он перестал быть прозрачным. Теперь я понял, почему Иисус выбрал именно его. Мы с ним были слишком слабыми поодиночке. Йеппе нуждался во мне, чтобы не исчезнуть окончательно, и я нуждался в Йеппе, потому что мне был необходим толчок со стороны.
Мы с энтузиазмом обсуждали наилучший подход, говорили о том, когда и как нам лучше действовать. В течение нескольких дней мы никуда не выходили, выпили тонну пива и наболтались о том о сем. Офигеть, как было приятно поговорить о былых днях, но в итоге мы так ни к чему и не пришли. План пугал нас, ведь ни он, ни я не привыкли брать на себя ответственность за что бы то ни было. И всякий раз, когда что-то казалось нам опасным, мы отступали. Нам была необходима помощь, иначе мы продолжали бы только пить пиво и рассуждать, на что мы были бы способны, если бы нам хватило мужества. Нам нужен был кто-то еще. Нам нужна была НАТО (так мы сами назвали нашу группу), которая защитила бы нас от сомнений и колебаний.
Собрать группу – непростая задача, когда ты никого не знаешь, но мы должны были использовать то, что у нас есть. Ведь и Иисус не знал своих учеников до того, как они стали его учениками. Это были рыбаки и сборщики налогов. Я, по крайней мере, хоть общался со своими.
– Привет, Карен.
Она сидела на четвереньках в своем саду и пропалывала клумбу. Она обрадовалась, увидев меня, и улыбнулась не только губами, но и глазами.
– Привет, Николай. На прошлой неделе тебя совсем не было видно.
– Ну да, было много дел.
– Мы видели, у тебя гостил приятель. Он уже уехал?
– Нет, он тут.
– Мне кажется, это замечательно, Николай.
Она поднялась, сняла рабочие перчатки. Выражение ее лица изменилось: оно стало серьезнее.
– Что именно? – удивился я.
– Твоя смелость! Люди не спускают с тебя глаз, потому что ты тот, кто ты есть, и все же ты осмеливаешься.
– На что?
Я не понимал, о чем она.
– Не скрывать своей ориентации. Вчера мы разговаривали об этом с Биттен, сестрой Кая. Она была шокирована, когда я ей рассказала, но потом я добавила, что ты же ведь из семьи артистов. У нас на Поппельвай никогда не было гея, хотя ходили всякие слухи про Эрлинга из тридцать седьмого дома. А чем занимается твой приятель? Можно так сказать – приятель? Он похож на художника: выглядит как-то загадочно и опасно одновременно.
– Он не художник и не гей. Как и я.
– Так ты не гей? И он тоже? Он такой худенький. О боже, как нехорошо получилось. Не надо было мне ничего говорить Битен. – Она кинула в меня перчатку и неловко засмеялась.
– Ничего страшного. Я хотел бы пригласить тебя завтра вечером в гости.
Она восторженно захлопала в ладоши:
– С удовольствием. Мы с радостью придем.
– Мы?
– Ну да, мы с Каем. Мы, правда, уже договорились поиграть в бадминтон, но его можно спокойно отменить.
– Но я приглашаю только тебя.
– Только меня? То есть мы будем там вдвоем?
Эта мысль заставила ее волноваться – к чему бы мне приглашать в гости замужнюю женщину?
– Нет, придет много народу, но это будет своего рода тайное заседание в сочетании с отдыхом.
– Надеюсь, не сексуальная оргия? Помнится, мы с Каем попробовали однажды. Больше ни за что. Как-то неловко оказаться среди всех этих фаллосов. Какой-то мужик взял Кая за член, так что ему сразу захотелось домой, но мы не могли уйти, потому что я в этот момент была занята еще с кем-то. Мы потом много недель ссорились из-за этого. Так что на оргию я не пойду. Кай мне не позволит.
Я поднял перчатку и протянул ей:
– Это не имеет никакого отношения к сексу.
– Так ты не пытаешься соблазнить меня?
– Черт возьми, да нет же! – Я был слегка шокирован, что не помешало мне тут же представить, как мы с Карен занимаемся сексом.
– А то, говорят, некоторые молодые парни из Копенгагена предпочитают женщин постарше.
Я не знал, как мне реагировать. Мы смущенно посмотрели друг на друга, а затем оба поспешили потупить взгляд.
– Во сколько мне прийти?
– В семь.
– Хорошо, тогда до завтра.
Она снова села на корточки и принялась выдирать сорняки.
С другими двумя вышло проще, хотя я не виделся с ними с тех пор, как у меня поселился Йеппе. Я зашел в «Лас-Вегас» и неуклюже подошел к ним:
– Придете ко мне завтра в семь?
– Конечно.
– Поппельвай, двадцать два.
– Мы в курсе.
Теперь мне предстояла задача посложнее. Я назначил время в парикмахерской. У меня высокие виски, поэтому я вынужден раз в три недели самостоятельно брить их. Так что стричь мне было особенно нечего, но все-таки я пришел в «Тренди Лук», и Анита с удивлением оглядела мой затылок. В салоне больше никого не было. Парикмахерская «Тренди Лук» переживала не лучшие времена. В городе было еще две парикмахерские, более популярные – «Нью Лук» и «Салон Крис», а между тем у жителей Тарма не было столько волос. Анита только что уволила двух своих коллег. Так что теперь она осталась одна в практически постоянно пустующем салоне.
– Не уверена, что могу сделать тут что-то особенное.
Она скользнула рукой по четырехмиллиметровой щетине на моей голове.
– Я знаю. Я просто хотел поговорить с тобой. Хочу пригласить тебя завтра к себе в гости.
Ее рука все еще находилась на моей голове, но движения стали более нежными.
– Ты назначил время в парикмахерской, чтобы пригласить меня на свидание, но мы друг друга даже не знаем.
– Я знаю тебя немного, и я бы очень хотел завтра видеть тебя у себя.
– Замечательно. Я с удовольствием приду.
Кажется, она забыла про наш небольшой «туалетный роман», и все получилось намного проще, чем я предполагал. Мне только нужно было объяснить ей, что это не свидание, но я почему-то не смог. Завтра она придет, а там разберемся.
Я позвонил Марианне. Она моя ровесница, все еще не замужем, живет в небольшом домике на Вардевай.
Я думал, что они женаты, – получается, что постельные отношения у них точно были. Естественно, она не ожидает моего прихода, но раз уж они позвонили в мою дверь, то почему мне тоже не заявиться к ним?
– Привет.
– Здорово.
– Я пришел пригласить вас с Матиасом к себе на небольшие посиделки.
Она посмотрела на меня с неподдельным удивлением, а я тут же уставился на ее грудь. Она заставила себя вежливо улыбнуться, но, защищаясь, сложила на груди руки.
– Думаю, что могу дать ответ от лица Матиаса и отказаться. Нам не хочется.
– Почему бы нет?
– Мы слишком разные.
– Поэтому и приходите.
– Но нам вряд ли захочется. Матиас в последнее время какой-то злой.
– Мне было бы приятно, если бы вы заглянули.
– Но мы не заглянем. Пока, Николай. – И она захлопнула дверь.
Я тут же позвонил вновь. Она открыла не сразу, но я не убирал руку от звонка. Наконец она сдалась и открыла дверь:
– Может, хватит? Мы не придем. Ты совершенно не интересен Матиасу. Он считает, что нам стоит держаться от тебя подальше.
– В каком смысле?
– Мы не придем, – повторила она в очередной раз.
– Собираемся завтра в семь у меня.
– Мы не придем.
– Речь о том, чтобы сделать меня лучше.
Я заметил проблеск заинтересованности в ее глазах.
– Но мы все равно не придем.
– Вы нужны мне.
– Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что мы тебе нужны?
– То, что говорю. В семь. Мне необходимо, чтобы вы пришли.
Я повернулся и ушел. Она проводила меня взглядом, пока я не скрылся из виду. Они необходимы мне! Кто, интересно, не хотел бы быть необходимым? Но я не планировал заранее своих слов. Они пришли мне в голову по ходу дела.
Карен пришла на полчаса раньше остальных. Она весь день так волновалась, что просто не могла больше сидеть дома. Йеппе вел себя спокойно, пытаясь раскусить ее. Стоит ли ему испытывать опасения? Такое поведение являлось одной из причин его сложных взаимоотношений с окружающими. Он постоянно был начеку. Она направилась к нему, сияя широкой, открытой улыбкой.
– Привет. – Она протянула ему руку.
– Привет.
Но даже ее широкая, открытая улыбка и протянутая рука не ослабили его бдительности.
– Николай говорит, что ты не гей и не художник. Почему же ты все время такой серьезный?
Я заранее рассказал ему про Карен, но он не воспринял мои слова всерьез – к ней нужно было каким-то образом привыкнуть. Она села рядом с ним. Йеппе занервничал.
– Не знаю даже. Может, просто я такой серьезный.
– Ну, мы все серьезные, но мы же не вешаем из-за этого нос, правда?
Йеппе заерзал на стуле. Ему хотелось встать и попрыгать на месте, но он все же понимал, что в незнакомой компании это будет смотреться довольно странно, так что ему пришлось унять свое желание.
– Чем ты занимаешься?
– В каком смысле?
Он пытался сидеть спокойно и подумал, что она намекает на его ерзание. Он искал помощи у меня, но я развлекался, наблюдая за ними, и мне совсем не хотелось останавливать расспросы Карен.
– Ты тоже богач?
– Нет, совсем нет. Я далеко не богат.
– Так чем ты все-таки занимаешься?
Взгляд Йеппе стал настолько бессмысленным, что мне пришлось вмешаться:
– Карен, мы с Йеппе знакомы почти десять лет. Это мой самый старый друг.
– Правда? – завизжала она, глядя на него с восторгом. Конечно, он не художник, но самый верный друг – это почти так же любопытно. Йеппе все еще побаивался ее.
– Он приехал, чтобы помочь мне в самом сложном свершении моей жизни.
Йеппе выпрямился, перестав раскачиваться на стуле и приняв более устойчивое положение в пространстве. Любопытству Карен не было предела, и она вновь обратилась ко мне. Йеппе испытал заметное облегчение.
– А что является самым сложным свершением?
– Для этого мы сегодня собираемся.
– Так что это такое?
– Узнаешь, когда придут все остальные, не раньше.
В течение следующих пятнадцати минут она беспокойно ходила взад-вперед, а когда раздался звонок в дверь, бросилась в коридор открывать. Мне эта ее бесцеремонность нравилась, однако со стороны кого-либо другого показалась бы неприемлемой и даже провокационной. Она же проделала это с обезоруживающей откровенностью.
Удивление оказалось обоюдным. Карен разочарованно посмотрела на свою парикмахершу, а затем, не скрывая разочарования, оглянулась на комнату. На Аните было маленькое черное платье – пожалуй, ее даже можно назвать хорошенькой, когда она не сидит задницей в писсуаре. Йеппе собрал все силы и пригласил ее пройти, однако это отнюдь не способствовало ее раскрепощению. В гостиную пожаловала еще одна нежелательная персона. Она недоуменно переводила взгляд с Йеппе на меня и Карен. Я отвел ее в сторону и шепнул:
– Я рад, что ты пришла.
– А они тут что делают?
– Это не свидание. Извини, если мы друг друга не поняли.
– Хорошо. Но я без нижнего белья.
Произнеся эту фразу, она покраснела.
– Мы никому не скажем.
Велик и Свищ опоздали минут на пятнадцать. Они демонстративно отказались поприветствовать Йеппе, которого я представил как моего друга. Свищ уже почти протянул руку, но Велик дал понять, что это необязательно. Почему-то Йеппе показался Свищу подозрительным; в течение всего вечера они обменивались недружелюбными взглядами, исходящими от Свища и поддерживаемыми Йеппе.
Без четверти восемь. Марианна с Матиасом явно не придут. Это разозлило меня, но ведь я не мог заполучить всех сразу.
Мы приступили. Стоял теплый августовский вечер, я нараспашку открыл окно. Решив быть с ними до конца откровенным, я поведал историю своей жизни. За относительно короткий период я рассказывал ее уже третий раз. В этот раз нельзя было упустить ни одной самой ужасной детали – им нужно хорошо представлять себе, во что они ввязываются. На протяжении моего рассказа то и дело кто-нибудь встревал с репликами типа: «Ого», «Не может быть», «Бедняжка». Когда я рассказывал про побои Силье, они побледнели. Свищ поднялся и сердито ткнул в меня пальцем:
– У тебя было до фига драк, но, черт возьми, нельзя бить девушек.
К счастью, Велик успел помешать ему. Они вдвоем вышли в коридор, где Велик пытался убедить его успокоиться, пока мы переживали в гостиной.
– Он избил ее!
Велик сделал глубокий вдох:
– Я тоже там был. Я тоже все слышал. Пойдем обратно.
Небольшая пауза.
– Это Николай. Вчера ты говорил, что он клевый.
– Да, но я же не знал, что он бил девушек.
– Одну девушку, а не девушек. Вот почему на него свалились все эти несчастья.
– Я все равно не хочу идти обратно. Теперь совсем не хочу.
До нас донеслись шаги, затем входная дверь открылась и снова закрылась. Велик сказал: «Черт, Свищ!» Я выглянул в коридор. Они исчезли. Я не был уверен, стоит ли продолжать, когда передо мной сидели только Карен и Анита, но спустя полминуты в дверь позвонили. Я открыл и впустил Велика и Свища, который тут же извинился:
– Прости, Николай, но я так расстроился.
Я почувствовал неловкость и пробормотал:
– Я понимаю тебя. Не извиняйся.
Мы продолжили.
Карен с удивлением прервала меня, когда я сказал, что отсутствовал на похоронах Сес.
– Ты не пришел на похороны родной сестры?!
– Нет, я ведь ничего не знал.
– Но ты хоть на могиле был?
Я покачал головой.
– Николай, это твоя сестра. Тебе нужно попрощаться с ней. Ты хотя бы знаешь, где она похоронена?
– Конечно знаю. Ее могила находится прямо рядом с озером на Западном кладбище.
– Так тебе надо попрощаться с ней. Она это заслужила. – И она замолчала, осознав, что заставила меня сожалеть.
Они ужасались снова и снова, но при этом не боялись меня, ведь все самое страшное уже случилось, а теперь речь шла о том, чтобы сделать из меня хорошего человека. Я завершил рассказ тем, что они должны стать моей собственной НАТО, которая поможет мне стать лучше.
– Есть у вас какие-нибудь вопросы?
Четыре руки тут же поднялись в воздух.
– О чем конкретно ты нас просишь? – недоумевала Анита.
И я прекрасно понимал ее недоумение.
– Вы должны помочь мне, потому что одному мне не справиться.
– Ты просишь нас стать твоими друзьями?
Нужно было как-то это переформулировать.
Друг – слишком сильное слово, но, помедлив, я все-таки согласился:
– Да, именно об этом я вас и прошу.
Я надеялся, что Иисус прав.
– Я с удовольствием стану твоим другом. – Анита долго не раздумывала.
– Спасибо. Но такими друзьями, которых я попрошу о многом, – поспешил я добавить.
– Николай, обычно друзей просят о многом. Именно для этого и нужны друзья. – Карен с нежностью посмотрела на меня.
– Правда?
Откуда мне было это знать?
– Да-да. Йеппе, почему ты считаешь Николая своим другом?
Он не произнес ни слова, но издал какой-то звук и шевельнул лицевыми мышцами – переволновался из-за неожиданно проявленного к нему внимания. Все с нетерпением ждали его ответа. В том числе и я.
– Потому что он мой друг.
Этого было как-то недостаточно, он тут же и сам это заметил. Он начал заикаться, но затем очень решительно произнес:
– Потому что он спас меня. И это было удивительно. И я сделаю для него все.
Настала моя очередь разволноваться. Так обо мне никто никогда не говорил. Я большая задница. Карен одобрительно улыбнулась Йеппе:
– Отличный ответ. Николай, ты понимаешь, что, прося нас быть твоими друзьями, ты просишь нас быть по отношению к тебе такими же, каков ты по отношению к Йеппе?
Вопросы продолжались до глубокой ночи. Естественно, много расспросов было про Иисуса.
– Ты уверен, что он настоящий?
– В том, что это Иисус? Нет, я почти уверен, что это не Иисус.
– Нет, я не про то. Ты уверен, что он существует в реальности? То есть что он правда приходил? – Велик задал вопрос, который крутился в голове у всех.
Я снисходительно улыбнулся:
– Ты интересуешься, не сумасшедший ли я?
– Нет, но в стрессе и не такое можно себе вообразить.
– Я физически чувствовал его присутствие. Он меня так прижал, что у меня задница задымилась.
Это не убедило их, но Карен все же заключила:
– Раз ты говоришь, что он настоящий, конечно, так и есть. Да?
Все тут же с готовностью закивали. Они признали, что я разговаривал с ним, и если бы мне захотелось поговорить об этом, они готовы были выслушать, но инициатором должен был выступить я.
Они разошлись в три часа ночи. Мы обсудили бабушку и дедушку, Сес, Силье, Бриана, мою жизнь в целом, и мне больше ничего не приходило в голову, что еще нужно им рассказать. Мы договорились, что они обдумают все услышанное, а через несколько дней мы снова встретимся. И я был уверен, что НАТО начала существовать – наше собрание было волнующим. Даже Свищ в конце концов пришел в себя.
Вечер был длинным, но приятным. Йеппе отправился спать, но мне хотелось подышать свежим воздухом, почувствовать ночной ветер и траву под ногами. Я вышел в сад. Стояла тишина. Вдруг я услышал чье-то сопение. Черт возьми, Йеппе! Но тут я осознал, что это негромкое девичье похрапывание, а не гром, издаваемый Йеппе. Под окном гостиной я разглядел свернувшуюся в клубок фигурку. Я с любопытством подошел поближе и сел на корточки. Даже в темноте было видно, какая у нее прекрасная грудь. Я осторожно тряхнул ее, и она проснулась, вздрогнув от испуга, со страхом взглянула на меня, но потом до нее дошло, что она находится в саду под моим окном и это она должна объяснить мне, в чем дело, а не наоборот.
– Ты просидела тут весь вечер?
Она боялась, но скорее не меня, а ситуации, в которой оказалась. Дыхание ее становилось все тяжелее. Я встал и протянул ей руку. Вечер прошел успешно, так что в тот момент я был исполнен мужества.
– Вставай.
Она медлила, но моя рука находилась уже прямо перед ее носом, так что ей пришлось взяться за нее, и я потянул ее вверх. Я дернул слишком сильно, мы столкнулись и в течение двух секунд стояли очень близко друг к другу. Получилось намного более интимно, чем я планировал. Теперь она испугалась уже и меня, так что я поспешил сделать шаг назад:
– Пойдем присядем на скамейку.
Она снова остановилась.
– Я не причиню тебе никакого вреда. Обещаю.
– Я лучше пойду.
– Нельзя подслушивать весь вечер, а потом просто взять и уйти.
Она и не пыталась отрицать, я даже в темноте увидел, что она смутилась.
– Ты сидела тут весь вечер?
– С восьми.
– И все слышала?
– Да, с восьми.
– Почему же ты не пришла? Я приглашал тебя.
– Не знаю.
– Пойдем сядем на скамейку.
Она не решалась.
– Я хочу поговорить с тобой.
– Это не очень хорошо.
– Если мы поговорим?
– Если я останусь.
Я обреченно вздохнул:
– Пойдем. Я же не прошу тебя целоваться со мной взасос.
Проклятие! Она снова сказала:
– Нет, я лучше пойду.
И на этот раз она действительно ушла. Даже не попрощавшись – просто повернулась и ушла. Моя жизнь офигенно удивительная. В три часа ночи я обнаруживаю самую прекрасную девушку из «Свидетелей Иеговы» у себя саду.
Йеппе сердился, потому что я его разбудил, а он еще не успел выспаться. Мы разыскивали Марианну. И Йеппе не понимал, почему это так необходимо. Вроде нас и так уже было вполне достаточно, тем более что Карен постоянно дергала его, а Велик враждебно пялился.
Мы явились к ней домой, но дома ее не оказалось. К счастью, дома была соседка, которая рассказала нам, что Марианна работает в ревизорской компании Матиаса рядом с «Фавером». Мы поспешили пойти в эту компанию, где увидели три скучные фигуры – Матиаса, Марианны и пожилой женщины; каждый из них сидел за невзрачным письменным столом. Увидев нас, Матиас встал из-за стола и подошел:
– Чем я могу помочь?
– Нам нужно поговорить с Марианной.
– Если это по поводу нашей короткой беседы, то вы можете поговорить и со мной.
– Нет, с той беседой наш визит никак не связан. Я по-прежнему неверующий. Сожалею. – И я протиснулся к Марианне.
Матиас зашел спереди и уперся рукой мне в грудь:
– А можно поинтересоваться, в чем тогда дело? Марианна пыталась призвать к тишине, осторожно качая головой.
– Это слишком личное.
– А… но тут у нас все-таки работа. О чем идет речь? – Матиас расспрашивал меня с подозрением.
– Это личное дело.
– Тогда мне придется попросить вас уйти.
– Но это не отнимет много времени.
Я попытался сделать шаг в направлении Марианны. Но Матиас не позволил. Он дернул меня назад, довольно враждебно повторив:
– Нет, это работа.
Я предпринял вторую попытку, но Матиас опять отдернул меня. Йеппе оказалось достаточно происходящего, он выпрыгнул и зашипел:
– Мы просто хотим поговорить с ней.
Матиас не осознавал реальности угрозы, так что продолжал настаивать на своем:
– Но вам нельзя.
Он попытался оттолкнуть и Йеппе, но тот схватил его и повалил на пол, брызгая слюной:
– Зачем она пришла ночью к нам в сад?
Надо было все-таки дать Йеппе выспаться. Я поспешил его оттащить. Матиас остался валяться на полу, не смея подняться. Я наклонился, чтобы помочь ему встать, но он в страхе отполз от меня подальше. Марианна и пожилая дама привстали со своих мест и наблюдали за происходящим, однако активных действий не предпринимали. Йеппе напугал их. Матиас в недоумении посмотрел на Марианну:
– Ты была ночью у них в саду?
– Нет, что ты, конечно нет!
Йеппе не хотел слушать.
– Врешь! Ты подслушивала весь вечер.
– Йеппе!
– Пусть не врет!
– Йеппе, замолчи.
Матиас должен был радоваться, что я оказался рядом. Почему, черт возьми, он не встает? Как-то забавно он растянулся на полу.
– О чем они говорили, Марианна? Ты опять предала нас?
– Я не знаю, о чем они говорили.
– Я тебе не верю.
Пожилая дама подошла к Матиасу и помогла ему встать. Они пытались держаться подальше от нас, создав своего рода стену между нами и Марианной.
– Что ты делала? – допрашивал он Марианну, но она отворачивалась от его осуждающего взгляда.
– Ничего.
– Марианна! Если ты хочешь быть прощена, ты должна сознаться во всем.
Атмосфера становилась крайне неприятной. Я почти жалел о том, что мы так неожиданно нагрянули и доставили ей какие-то неприятности.
– Я надеюсь, что ты больше не заставишь меня разочаровываться в тебе.
– Нет.
Но она лгала, и Матиас это прекрасно знал.
Она безропотно села на свое место, почти плача. Матиас обратился к нам с натянутой улыбкой:
– У Марианны нет времени на разговоры. У нас сейчас полно работы.
Йеппе замычал и сердито направился к ним. Они в ужасе отскочили в сторону. Он был на целую голову ниже Матиаса, но, увидев его настрой, нельзя было не испугаться. Он схватил Марианну за запястья и потянул из кресла, а затем вытолкал из офиса. Я отступил. Выйдя из комнаты, Йеппе вцепился в Марианну. Она попыталась было вернуться назад, но он не позволил ей это сделать:
– Пойдем домой.
Йеппе утвердительно кивнул и потащил сопротивляющуюся Марианну на Поппельвай. Если уж она сказала А, придется сказать и Б.
Дома она растерянно обходила комнаты. Она не пыталась сбежать, но все время молчала. Я решил потерпеть, а спустя десять минут, немного освоившись, она успокоилась. Она выдохнула, взглянула на нас, а затем отвесила сначала Йеппе, а потом и мне звонкую пощечину.
Хлоп! Хлоп!
Я тут же повернулся к Йеппе, чтобы помешать ему снова наброситься на нее, но он, похоже, и не собирался. Он затих и покорно принял удар.
– Вы что, совсем ненормальные?
Мы оба молчали.
– Как вы можете врываться ко мне на работу и похищать меня?
Мы по-прежнему молчали, только виновато смотрели на нее – мы и сами прекрасно знали, что перешли границу.
– Вы хоть знаете, как долго я боролась за то, чтобы вновь заполучить их доверие?
– Да это же такие засранцы. – Йеппе сказал это очень тихо.
Я согласился с ним.
– Нет, это вы засранцы.
Сказав это, она замолчала.
Она могла уйти, если бы пожелала, но села, и мы сидели, пока она сама не начала говорить. А произошло это только тогда, когда приехала полиция.
В дверь позвонили, и я открыл дверь. Снаружи стояла полицейская машина, припаркованная так, что соседям было ее хорошо видно.
– Николай Окхольм?
– Да.
– Мы можем войти?
– Конечно.
Это были молодой худенький полицейский и полицейский постарше с животом. Матиас обвинил нас в похищении и нападении. Марианна и Йеппе разволновались, когда полицейские вошли в гостиную.
– Вы Марианна Педерсен? – поинтересовался старший.
– Да. – Марианна нервничала.
– Все в порядке?
– Да, а что-то случилось?
– Нам сообщили, что вы находитесь здесь против своей воли.
Настало время выбирать.
– Кто сообщил?
– Ваш коллега Матиас Брандт. Он сказал, что Николай Окхольм и его друг похитили вас с рабочего места против вашей воли.
– Я сегодня уволилась. И поэтому он обижается на меня.
– Так значит, он солгал? Вы отдаете себя отчет в том, что он дал ложные показания, а это преследуется по закону. Вы уверены, что он солгал?
Она с подкупающей серьезностью закивала:
– Он просто расстроился. Вы же не будете его арестовывать?
– Вы находитесь здесь по своей доброй воле, а не по принуждению?
Она замотала головой, но это не вполне убедило их. Полицейский повернулся к Йеппе:
– Матиас также сообщил нам, что подвергся нападению со стороны друга Николая Окхольма, некоего Йеппе. Это вы?
– Я ничего такого не делал. – Реплика прозвучала слишком поспешно. Слова путались.
Они пристально уставились на Йеппе, и он вынужден был отвернуться.
– Мы повздорили с Матиасом. Мы орали друг на друга, но Йеппе не вмешивался, – спасла положение Марианна.
Создавалось такое впечатление, что она боится стать для нас источником проблем. Мы с удивлением смотрели на нее. Ведь еще десять минут назад она нас чуть не поколотила.
– Но ваши коллеги утверждают, что Йеппе вытолкал вас из офиса и повалил на пол Матиаса.
Вдруг на пороге гостиной возникла Карен. Она не позвонила и не постучалась, а просто вошла.
– Привет, Йенс. Что ты тут делаешь?
Старший полицейский обернулся на ее голос:
– Привет, Карен. Я могу задать тебе тот же вопрос.
– Запросто. Я увидела, что рядом с домом стоит машина, и решила поздороваться с тобой и выяснить, что случилось. Неужели Николай ездит на велосипеде без фонарика?
Она улыбнулась полицейскому, но ответной улыбки с его стороны не последовало.
– Нет, тут дела намного серьезней. Эти два молодых человека обвиняются в насилии и похищении людей.
– Николай и Йеппе? Да это самые мирные на свете парни. Они и мухи не обидят.
– Ну, теперь уж я, а не ты, буду решать, обидят или нет.
– То есть ты мне не доверяешь?
– Нет, я этого не сказал. Конечно, доверяю.
– Имей в виду, мы с Каем принимаем это близко к сердцу.
– Карен, ну я же сказал – не в этом дело!
– Ты считаешь, что у меня друзья-уголовники? Тогда ты сам либо уголовник, либо больше не мой друг. Ты же мне друг?
– Конечно. Ты прекрасно знаешь, как я отношусь к вам с Каем.
– Ага, так значит, ты сам уголовник, иначе тут совсем нет логики, Йенс.
– Есть логика.
– Да нет же. Если я говорю, что они не представляют опасности, значит, это правда так.
– Я недавно прочитал статью, в которой Николай сам признается, что раньше он был агрессивным.
Глаза Карен как-то диковато заблестели.
– Пора успокоиться. Ты перешел черту, и тебе должно быть стыдно. Весь город знает, каким замечательным молодым человеком он стал. Я думаю, что и ты не отличался идеальным поведением, когда был подростком. Я помню множество драк, из которых тебя вытаскивал Кай.
Мы все, в том числе полицейский помоложе, были потрясены этим сообщением. Он хихикнул, и Йенс повернулся к нему с нескрываемым раздражением.
– Если бы не мы с Каем, ты бы вряд ли стал полицейским. Тебя осудили бы за насилие. Я не права?
Он промолчал.
– Так что извинитесь за причиненные неудобства и уходите.
– Мы не можем.
– Йенс!
Карен рассердилась.
– Мы не можем просто взять и уйти.
– Это тебя тут похитили? – Она обратилась к Марианне.
– Так говорят эти двое.
– Но тебя похитили?
– Нет.
– Отлично. Так все ясно. Почему вы сразу не задали этот вопрос?
– Задали, – проворчал Йенс.
– Почему вы не уехали немедленно вместо того, чтобы докучать им? Она говорит, что ее не похищали.
После того как Карен распрощалась с полицейскими и они наконец ушли, она обратилась к нам:
– Ты ведь здесь находишься не против своей воли, правда?
Марианна замотала головой, а я пробурчал что-то о том, что вышло недоразумение.
– Йенс и Кай дружат с детства. Кай на несколько лет постарше, и Йенс – словно его младший брат. Вам не стоит беспокоиться – раз я говорю, что вы нормальные, значит, так и есть. Если он причинит вам какое-то неудобство, просто скажите, и Кай поговорит с ним.
В этой ситуации я подумал, что и Карен не лишена такта. Она взглянула на Марианну и спросила:
– Ты хочешь остаться с Николаем наедине?
– Буду вам очень признательна.
– Пошли, Йеппе, оставим их.
– В каком смысле?
– Идем со мной.
– Зачем? – Он явно начинал нервничать.
– Потому что им надо побыть одним, а мне нужна помощь по саду. Пока они пообщаются, ты поможешь мне косить газон.
Он пытался было найти поддержку у меня, ведь понятие «наедине» для него означало «я и он». Но я дал ему понять, чтобы он пошел с Карен. И ему пришлось проследовать к газонокосилке вместе с Карен, пока она говорила ему, что он слишком худой и ему надо больше кушать.
Мы сели. Воцарилась звенящая тишина, пока Марианна не нарушила ее, пробурчав:
– Мне просто стало интересно, почему ты сказал, что мы тебе нужны.
– В таком случае почему же ты не пришла? Я приглашал тебя.
– Мне не хотелось соглашаться, не разобравшись, в чем дело.
Справедливо. Я бы тоже не поверил, если бы такой чудак, как я, попросил меня о помощи.
– Теперь ты все знаешь. Присоединишься?
Я уже начал воспринимать этот вечер как вечер большого успеха, ведь у нее не осталось никаких отговорок. Но, оказалось, я был неправ.
– Я не доверяю тебе.
– Почему? Другие доверяют.
– Что значит «почему»? Ты бьешь мальчика по голове, избиваешь свою подругу, доводишь сестру до самоубийства. Остальные думают, что ты крутой, потому что твоя мама – Грит Окхольм. Но согласись, это дурацкий повод тебе доверять.
Я понимал ее опасения, но не разделял их.
– Я изменился.
– Ты похитил меня.
– Не я, а Йеппе, – оскорбился я.
– Вы вместе с Йеппе.
– Если ты не хочешь присоединиться к нам, то зачем же ты здесь? Почему ты не сказала правду полицейским?
– Я не сказала, что я не присоединюсь. Я только говорю, что не чувствую себя комфортно.
– Так ты с нами? – Я совсем запутался.
– И этого я тоже не сказала.
– А что ты сказала?
– Не знаю. – Ее взгляд, обращенный на меня, был преисполнен ожидания.
Чего она от меня хотела? И я довольно улыбнулся, осознав, что в конце концов она согласится. Она может возражать сколько угодно, но выбор ею уже сделан. Иначе совсем ничего не выходило. Если ей было со мной настолько неуютно, то зачем она солгала полицейским? Почему не ушла? Она явно ждала приглашения.
– Мне очень хочется, чтобы ты была с нами. Как мне убедить тебя?
Она тщательно взвешивала свои слова:
– Послушай меня внимательно. Если я говорю «нет», это значит – нет. Иначе я отказываюсь.
– Некоторые не хотят вступать в «Свидетели Иеговы», и ничто не сможет убедить их поменять свое мнение.
Она посмотрела на меня как на идиота. Надо было привыкать к этому взгляду, потому что стоило мне сказать какую-то глупость – Марианна даже не пыталась скрыть презрения к моим словам. Ей было необязательно напрямую говорить, что я идиот, но выражение лица было красноречивее слов.
– Хватит дурить. Я уже сама не своя.
– С какого момента?
– С того момента, как вы пришли ко мне в офис.
– Только из-за этого?
Снова этот убийственный взгляд.
– Конечно нет. Есть много других причин, но это личные причины, которые вам знать необязательно. Мы сейчас говорим не обо мне. Просто не надо причинять боль другим.
Я кивнул с серьезным видом. Я абсолютно согласен с ней. Нельзя причинять боль другим. И я постараюсь больше никогда этого не делать.
Мы встречались, чтобы расслабиться, узнать друг друга лучше и как-то сблизиться. Мы с Йеппе готовили на всех еду, и я с удивлением обнаружил, что Йеппе не так уж плохо готовит. Мясное рагу, конечно, получилось у нас не так хорошо, как у Силье, но весьма неплохо. Я попросил каждого коротко рассказать о себе, чтобы познакомиться поближе.
Карен рассказала про Кая и дочек. Старшая поступила в Орхусский университет и изучала датский язык.
– Она читает романы все дни напролет, и Кай считает это каким-то бредом. Читать романы – ну какое же это образование?
Свищ рассказал, что он бывший чемпион Ютландии в тяжелом весе.
– Парень, с которым я бился в финале, стал мастером спустя год. Я бы тоже мог, но для этого мне надо было тренироваться каждый день, и тогда я не смог бы так часто выбираться на тусовки. Довольно скучная была бы жизнь.
Велик с воодушевлением поведал о случае, когда он снимал на камеру Свища, который трахал какую-то подвернувшуюся ему в Скьерне пьяную шлюху.
– Хотите посмотреть? – И он достал мобильный телефон и показал нам задницу Свища, двигающуюся взад-вперед.
– Что-то я не вижу никакой шлюхи.
– Она прямо под его задницей.
Анита рассказала о своем бывшем парне. Они уже почти поженились, но, к сожалению, она не понравилась его четырехлетнему сыну, так что он вынужден был порвать с ней отношения.
– Он сказал, что я очень прикольная, но совсем не подхожу на роль матери.
Карен раскраснелась:
– Какой бред. Несомненно, ты справилась бы.
Анита никак не могла понять, можно ли принять это как комплимент.
Йеппе считал, что ему рассказать нечего, а Марианна просто не захотела ничего рассказывать, по крайней мере при всех. Чуть позже Марианна и Карен уединились и разговаривали один на один. Я слышал лишь обрывки фраз.
– Они связывались с тобой?
– Матиас. Он объяснил мне, что я снова сломала свою жизнь, на этот раз навсегда. Я сказала, что чувствую себя одинокой ханжой. Он не понял и стал утверждать, что мне это необходимо. Но все это настолько ненормально, что не может не влиять на многое в жизни.
Заметив, что я пытаюсь прислушаться к их беседе, они отодвинулись подальше. И ни одна из них потом не захотела со мной откровенничать.
В течение первых двух недель мы встречались ежедневно, но так ни к чему и не пришли. Общаться было приятно, но совсем не продуктивно. Конечно, я рассказал о Бриане и Силье все что мог, и все же в моем рассказе зияла огромная дыра: я не имел никакого понятия о том, что происходит с ними в данный момент.
Карен высказала предложение, чтобы кто-то из нас отправился в Копенгаген на разведку. Свищ тут же выразил желание, но Велик сказал, что его не отпустят с работы – сейчас у них как раз был завал. Карен предположила, что я должен отправиться сам, потому что я знаю Силье и Бриана и сам уроженец Копенгагена. Я покачал головой:
– Я не хочу. Не хочу возвращаться в Копенгаген.
– Дорогой Николай, но ведь это всего на неделю.
Но я чуть не расплакался от одной мысли об этом, так что удар принял на себя Йеппе. В итоге решили, что отправятся Йеппе и Карен. Причем Карен с радостью предвкушала неделю в Копенгагене, в то время как Йеппе немного побаивался провести столько времени с ней наедине.
Они следили за Брианом целый день. Карен снимала на фотоаппарат, как Бриан тянет кричащего Алана в детский сад, как он стоит у могилы Сес и плачет, как он тут же идет к проституткам. Они упорно ждали, когда он выйдет, но он проторчал там около двух часов. Когда он наконец вышел, Йеппе хотел продолжить слежку, но Карен удержала его. Она перешла через улицу и постучала в дверь. Открыла ей подозрительная женщина восточноевропейского вида и спросила по-английски:
– Вы что-то хотели?
Карен в недоумении взглянула на нее. Йеппе стоял позади, смущенный.
– Можно по-датски? – предложила Карен.
Женщина показала на Йеппе и переспросила:
– По-датски?
Тот усиленно замотал головой:
– Нет-нет, не то. Карен, черт возьми, «по-датски» – это означает традиционный секс.
– А… то-то она говорит как-то странно. Ты говоришь по-английски?
Йеппе кивнул:
– Немного.
– Спроси, знает ли она Бриана. – Она протянула Йеппе фотоаппарат.
Йеппе показал женщине фотографии Бриана:
– Вы знаете этого мужчину?
Женщина промолчала и недоверчиво покосилась на Йеппе. Тогда Карен протянула ей пятьсот крон.
– Да, знаю, он частенько приходит сюда.
– Что она говорит?
– Что он здесь часто бывает.
– И чем они занимаются?
Йеппе покраснел:
– Об этом я не посмею спросить.
– Тебе придется.
Йеппе собрался с силами:
– И чем вы занимаетесь?
Женщина удивилась такому вопросу:
– Ну, понимаете, я шлюха.
– Нет-нет, я имею в виду с Брианом. – Йеппе начинал заикаться.
– Мы спим. Никакого секса. Никогда. Просто спим.
Йеппе повернулся к Карен:
– Они спят. Без секса.
Затем они оказались у детского сада «Божья коровка», куда Бриан пришел забирать Алана. Тот плакал. Йеппе вновь хотел продолжить слежку, и Карен опять удержала его. Из здания вышли две воспитательницы, и Карен тут же направилась к ним, протянула руку и сказала:
– Добрый день, я Карен.
Они с удивлением посмотрели на протянутую им руку, но все-таки пожали ее.
– Ханна.
– Гитте.
– Вы работаете в детском саду?
– Да, я директор садика, а Гитте воспитатель. Карен заинтересованно закивала.
– И вы знаете Бриана, отца Алана?
Они с подозрением посмотрели на Карен, но ей трудно было не доверять. Так что они кивнули.
– И как он вам?
– Он очень грустный, – сказала Гитте.
Ханна шикнула на нее.
– Давайте не будем обсуждать Бриана.
– Почему? Я с ним знакома и очень беспокоюсь за него.
Ханна и Гитте переглянулись, и Ханна осторожно согласилась:
– И мы тоже. По нему видно, что он очень опечален.
– И расстроен. Он никогда не бывает довольным, – добавила Гитте.
Карен и Йеппе пытались проследить и за Силье, но это оказалось труднее – она в основном сидела дома и покидала квартиру, только когда за ней заходила Камилла. Они несколько раз поссорились, и Камилла выглядела разочарованной. Как-то раз они сидели в кафе «Банг и Йенсен». Карен и Йеппе пристроились за соседним столиком и делали вид, что читают газету, прислушиваясь к разговору между Силье и Камиллой.
– Это ненормально! – воскликнула Камилла.
– Но я же не нарочно.
– Все равно, видеть эротические сны о человеке, который тебя избил, это ненормально.
– Если ты будешь так реагировать, я не буду тебе ничего рассказывать!
Карен и Йеппе с трудом скрывали свое любопытство.
– А ты думаешь, мне очень хочется слышать, что тебе опять снился Николай? Почему, например, тебе не снится сон о том, как ты его кастрируешь?
– Мне бы это тоже было намного приятнее, – зашипела Силье, и Карен не смогла удержаться от того, чтобы не оглянуться.
Камилла тут же заметила это:
– Что вы так смотрите?
В эту секунду они испугались, что Камилла догадается о слежке. И она действительно раскусила их в тот же день, но чуть позже, на репетиции.
Йеппе хотел тут же уйти, но Карен заставила его остаться, подмигнув и довольно громко и четко с ютландским акцентом обратившись к нему:
– Я не поняла – ты только что что-то сфотографировал?
Йеппе усиленно закивал, и Камилла, успокоившись, села на место.
Просто тупые ютландцы.
По вторникам и четвергам проходили репетиции их ансамбля (меня поразило то, что она все еще поет песни моей матери). Йеппе пробрался к окну репетиционной, через которое увидел, как Силье ругает остальных музыкантов, так как они никак не могут сосредоточиться. Когда Силье отвернулась, Камилла попыталась успокоить музыкантов, которые не скрывали своего раздражения. На сайте группы Карен и Йеппе прочитали, что они не играли уже год. Когда группа стала расходиться, Карен решила, что им надо выследить басиста Якоба. Он стоял на автобусной остановке с бас-гитарой за плечами, и Карен притворилась, будто бы узнала его:
– Извините, вы, случайно, не играете в «Грит Окхольм Джем»?
Он опешил. Он не привык к тому, что его узнают на улице.
– Да, я басист.
Карен улыбнулась:
– Я так и знала. Вы такие талантливые. Почему вы перестали выступать? Ведь раньше вы постоянно играли. Мне кажется, я раз двадцать ходила на ваши концерты.
Якоб промычал:
– Наша солистка не хочет выступать. У нее сейчас какие-то проблемы в жизни.
Пока Карен и Йеппе находились в Копенгагене, я общался с остальными. Они заходили ко мне почти каждый вечер. Мы играли в разные игры и смотрели фильмы. Анита норовила прижаться ко мне перед телевизором, и меня это немного раздражало.
Велик несколько раз интересовался, правда ли, что Йеппе мой лучший друг. Я кивал.
– Он, случайно, не псих?
– В каком смысле?
– Мне просто показалось, он похож на психа.
– Он псих не больше, чем я.
– Ты не псих, ты просто странный.
Мы получили кое-какие сведения, теперь надо было понять, что делать с ними дальше. Я решил, что воспользуюсь своими деньгами. Глупо иметь деньги, но не иметь от них никакой пользы. Поэтому я объявил членам НАТО, что я назначаю им зарплату, пока они помогают мне, ведь, если они не будут волноваться по поводу работы, это обеспечит нам гораздо больше свободы.
– Нет, Николай, не надо этого, – сказала Карен, в то время как остальные восприняли мою идею с энтузиазмом.
– Но я бы хотел организовать все именно так. Если вы дадите мне номера своих счетов, я буду перечислять на них по тридцать пять тысяч крон ежемесячно.
Свищ и Велик восторженно переглянулись, после чего Свищ высказался:
– Мне кажется, нам всем стоит поехать в Копенгаген.
Его идея довольно быстро нашла поддержку у остальных, поскольку мы могли действовать более плодотворно, находясь не в Ютландии, а поближе к Бриану и Силье. Против был только я один. И я осознавал, что протестую исключительно из-за своего страха. У меня не было никаких аргументов, я просто сказал: «Я не хочу». Они поинтересовались почему, и я промычал снова: «Просто не хочется». Тогда они спросили, не страшно ли мне. И тогда я признался, что страшно.
– Но мы же поедем с тобой. Ты будешь не один, – сказала Марианна, и я не смог отказаться.
И вот мы отправились в Копенгаген, все, кроме Карен, которая осталась дома с Каем – она не могла уехать, не узнав, когда вернется. У остальных не было в Тарме никаких обязательств. Свищ и Велик оставили работу – они в любой момент могли вернуться к ней, так как в Тарме был дефицит механиков. Марианна была уволена Матиасом, а Анита страстно желала банкротства своей парикмахерской, ведь заведение совсем не пользовалось успехом. Местные жители предпочитали стричься в «Нью Лук» или «Салон Крис». Поэтому Анита очень хотела покончить с этим делом и получить новый импульс для вдохновения. Кроме Карен, ни у кого не было супругов или детей.
Я сидел в вагоне поезда и глазел в окно, пытаясь отвлечься от боли в животе. Свищ и Велик спали. Накануне они напились, чтобы как следует проститься с Тармом, и теперь храпели наперебой. Они чуть не опоздали на поезд. Марианна читала. Она умела занять себя. Йеппе тупо пялился в окно. Анита смотрела на меня. Я слегка ей улыбнулся. Она встала со своего места и плюхнулась рядом со мной:
– Можно я воспользуюсь тобой вместо подушки?
Она прижалась ко мне, прежде чем я ответил. У меня не было сил сопротивляться, так что я обнял ее, но совсем не желая поощрить, а просто потому, что мне так было удобнее. Карен обещала проверять мой почтовый ящик, отвечать на всевозможные запросы и вообще следить за моим чудесным домом в мое отсутствие.
GOG – один из самых успешных гандбольных клубов Дании.