В Тарме нас дожидалась Карен – она по очереди обняла каждого, и, ощутив тепло ее рук, я понял, почему так люблю Тарм. Даже Йеппе понравилось, когда она его обняла.
Нам понадобилось больше часа, чтобы добраться до дома: люди то и дело останавливались и приветствовали нас. Многие замечали, что я похудел. Действительно, с момента отъезда я сбросил пять килограммов. Я старался уделить внимание всем и откровенно рассказывал о нашей поездке.
– Но теперь-то ты останешься?
– Конечно. Тарм – мой дом.
– Золотые слова, – соглашались они.
Я повторял одно и то же по многу раз: почему я вдруг решил поехать в Копенгаген, как все прошло, почему Анита и Свищ остались там. Люди так всем интересовались, что мне даже пришлось спросить у Карен, не она ли организовала нам этот прием. И не потому ли мне кажется, что она что-то скрывает? Она отрицательно покачала головой:
– Нет, Николай, просто они радуются, что ты наконец-то вернулся домой.
И все-таки она что-то скрывала. Причем у нее плохо это получалось – ее явно распирала гордость. И все-таки рассказала она обо всем только тогда, когда мы оказались у меня дома и из кухни нам навстречу вышла бабушка.
Мы уже неделю как отчалили в Копенгаген, когда Карен встретила бабушку в супермаркете. Она стояла, словно в трансе, с пакетом молока. Карен с удивлением смотрела на нее, но та, видимо, ничего вокруг себя не замечала. Спустя несколько минут Карен осторожно вынула пакет из морщинистой руки, после чего бабушка потихоньку пришла в себя и неловко улыбнулась, не зная, что сказать, но напряженно подыскивая слова. Она просто стояла между полками с молочными продуктами и глупо улыбалась.
– Я знакома с Николаем. Он замечательный парень, – гордо сказала Карен.
Бабушка кивнула в ответ, но получилось слишком вяло, а потому неестественно. Карен подумала, что стоит повторить:
– Действительно отличный парень.
Бабушка продолжала кивать. Карен потихоньку стало раздражать, что бабушка ведет себя так безразлично. По крайней мере, могла бы спросить обо мне, а не просто тупо кивать.
– Пойдемте. – Карен действовала решительно.
Она была убеждена, что бабушке нужна немедленная помощь. Нельзя ждать нашего возвращения из Копенгагена: бабушка казалась такой хрупкой, как будто скоро умрет. Она не пошла с Карен, а осталась стоять на месте. Почему она должна была непременно подчиниться? Карен повторила:
– Пойдемте.
Тогда бабушка осторожно спросила:
– Чего вы хотите?
– Идемте же! – Голос Карен звучал по-командирски, но в то же время заботливо. У бабушки не оставалось выбора, и она неуверенно поплелась вслед за Карен. А почему бы и нет? Карен желала ей только добра. И это бабушка сразу почувствовала, хотя Карен и вела себя довольно странно.
– Ну вот, тут живет Николай, – сказала Карен, указав на мой дом. Ей приходилось говорить за двоих, потому что бабушка все еще молчала. – С ним живет Йеппе. Это давний друг Николая. Они познакомились в пятнадцать лет.
Бабушка слегка улыбнулась: мысль о том, что у меня есть друзья, принесла ей облегчение.
– Сейчас он в Копенгагене с Йеппе, Йонасом, Ларсом, Анитой и Марианной. Это его друзья из Тарма. А знаете, почему они отправились в Копенгаген?
Тут Карен решила прикрыть рот и вынудить бабушку произнести хоть одну фразу. Наконец бабушка переспросила:
– Почему они отправились в Копенгаген?
– У Николая есть план. Он хочет изменить свою жизнь, и есть кое-какие вещи, которые ему необходимо исправить. Например, он должен помочь Бриану выбраться из тяжелого состояния. Вы когда-нибудь встречались с Брианом?
Бабушка замотала головой.
– Это муж Сес.
– А кто такая Сес? – удивилась бабушка, ведь Карен о ней прежде не упоминала, но тут же поняла, что зря задала этот вопрос. И вдруг до нее дошло. От стыда она закрыла лицо руками. Взглянув сквозь пальцы, она испуганно произнесла: – Это моя внучка, а я спрашиваю, кто это… Какой позор!
Немного помедлив, Карен сказала:
– Да уж, действительно позор. Мне кажется, это ужасно, что вы ни разу так и не навестили Николая и Сес. Но вам еще представится возможность это сделать.
– И как же я могла это сделать?
Карен пристально посмотрела ей в глаза:
– Вы должны были навестить его.
Но бабушку поразил страх, и у этого страха было имя.
– А как же Лайф?
– А что с ним?
– Он ужасно разозлился, что Николай переехал в Тарм. Николай рассказывал, как они столкнулись вскоре после его приезда?
Карен кивнула.
– Лайф считает, что я зря не рассказала ему о том, что Николай объявился у нас в городе. Если бы я сказала ему, он, конечно, узнал бы его. И вот мне пришлось оставшуюся неделю спать на кухне.
– Спать на кухне?!
– Когда Лайф обижается на меня, он хочет, чтобы я спала на кухонной скамейке, потому что не желает меня видеть. Но это не так ужасно, как может показаться. Лайф никогда не позволит мне общаться с Николаем.
Карен не желала слушать дальше эти мрачные рассказы, а потому прервала бабушку:
– Вы сами делаете выбор.
Бабушка с ужасом взглянула на Карен:
– Я не могу. Он мой муж.
Карен не терпящим возражений тоном изрекла:
– Давайте-ка я расскажу вам, что такое настоящий муж. Настоящий муж – повод для гордости. Он не внушает жене страха. Настоящий муж любит своих детей. Он не бьет дочь ремнем. – Бабушка тихо заплакала, но Карен не думала останавливаться: – Настоящий муж прощает своих детей, когда они совершают глупые поступки. Не отрекается от дочери. Любит внуков. Не издевается над своей внучкой и не обзывает ее шлюхой. Вот мой Кай – настоящий муж. Прекрасный, замечательный муж, которого я очень люблю. Так вы все еще собираетесь настаивать на том, что Лайф настоящий муж?
Бабушка покачала головой.
– И что же мы будем с этим делать?
После этой встречи они виделись еще шесть раз, в каждый из которых Карен занималась уговорами. Она познакомила бабушку с Каем, который действительно оказался чудесным. Они разговаривали о давних временах, когда бабушка еще ни с кем не встречалась. Как-то Кай назвал Карен наседкой и поцеловал в щеку, а бабушка сказала, что ее не целовали уже лет десять. Кроме того, Карен познакомила ее с Йенсом и заставила ее рассказать ему все о своей жизни с дедушкой. Правда, потом Карен пришлось самой успокаивать Йенса, который собрался «навестить» дедушку отнюдь не только со словесными предупреждениями. Йенс всегда сердился, когда узнавал, что с пожилыми дамами обходятся непочтительно. На его собственную мать пять лет назад было совершено нападение. Бабушка искренне удивилась столь сильной реакции на свои слова, но в то же время задумалась. И во время шестой встречи с Карен бабушка сама осторожно спросила:
– Карен, ты поможешь мне? Я хочу уйти от Лайфа.
Карен нежно обняла ее:
– Конечно.
На следующий день бабушка позвонила Карен, как только дедушка отправился на ежедневную двухчасовую прогулку. Карен с Каем и Йенсом тут же примчались, поспешно покидали бабушкины вещи в машину и уехали. Бабушку перевезли ко мне, и впервые за долгое время она преисполнилась надежды. Дедушка заявил о ее исчезновении на следующий день. Йенс приехал к нему и рассказал, что она ушла и не хочет иметь с ним ничего общего. Дед, конечно, был вне себя от ярости и унижения, но что он мог сделать? Он понятия не имел, где ее искать, и никто не мог ему помочь.
Карен убедила бабушку, что лучше ничего не говорить мне, пока я не вернусь, и с тревогой ожидала моего возвращения на Поппельвай. Она накрыла стол и испекла большой торт. И вот мы, уставшие, вваливаемся в дверь. Я не могу поверить своим глазам. Спрашиваю Карен:
– Так ты поэтому так заговорщицки выглядела?
Она гордо кивает. Я вполуха слушаю, как Марианна спешит поприветствовать бабушку. Наконец подхожу к ней и я, протягиваю руку:
– Ты переехала ко мне?
– Да. Я надеюсь, ты не против. Карен сказала, что мне можно, – говорит она с волнением и слегка застенчиво, но в то же время с радостью пожимает мне руку.
– Конечно.
Я держусь так, словно мне все равно.
Взгляд Марианны говорит о том, что мне не должно быть все равно. Я и сам понимаю. Но как мне реагировать? Радоваться? Но, черт, я ведь зол на бабушку. Злиться? Но я рад, что она тут. Целая куча противоречивых чувств. Я пододвигаю бабушке кресло и говорю:
– Ну что ж, попробуем торт?
Йеппе от возбуждения плюется крошками:
– Отличный торт!
Бабушка радостно кивает и садится за стол вместе с нами. Какая же странная у меня жизнь!
Я ощущаю непонятную горечь, которая мешает мне и бабушке преодолеть возникшее между нами напряжение. Мы болтаем о каких-то пустяках, потому что больше ничего не идет в голову. Мы вежливы и обходительны, но не более, и это меня расстраивает. Мои друзья пытаются помочь. Их подкупает ее хрупкость. Бабушка маленькая и слабенькая. Ее хочется защитить. Велик, Карен, Марианна и особенно Йеппе разговаривают с нею и со мной о ней. Понимаю ли я, как много она вынесла? Какие лишения претерпела? Как одинока была ее жизнь с дедом? Нет, я не понимаю. В конце концов, она сама виновата. Чего они от меня ждут? Что я полюблю ее, потому что они говорят, что она замечательная? Потому что она моя родственница? Я люблю их всех, потому что они за меня горой, но при чем тут бабушка? Я не могу просто так взять и выплюнуть свою горечь, как по команде.
Велик и Марианна переехали ко мне. Они заехали к себе, а потом, захватив кое-какие вещи, вернулись. Им было скучно в одиночестве, мы все привыкли жить вместе. И к чему менять эту привычку? Мне вообще было отлично. Я хотел оставаться с ними как можно дольше. Единственное, что меня раздражало, это что все подружились с моей бабушкой, а я не мог. Я тихо сеял вокруг себя разочарование, но они не могли делать вид, что бабушка им не нравится. Не запрещать же им с ней общаться? Я не мог этого сделать.
Вот и наступил Новый год. Новогодний вечер отметили тихо и спокойно – просто устроили праздничный ужин в компании друзей, а потом пошли запускать салют.
Сегодня 8 января, я стою в коридоре и выпускаю пар изо рта – только что вернулся с пробежки. Без Йеппе бегать холодно и тоскливо. С тех пор, как Велик лишился Свища, Йеппе ни разу не ходил со мной. Из гостиной доносится их с Великом смех. Причем смеются они одинаково и над одними и теми же вещами. Они постоянно где-то шляются. Я немного ревновал, но понимал, что их отношения более естественны, чем наши с Йеппе. Это ничего не значит. Я ведь не лишился Йеппе. Просто стал делить его с Великом. Теперь Йеппе не заставлял меня выходить на улицу в холод и слякоть, но, к счастью, мне уже и самому этого хотелось. И речь шла не просто о сексе, а о влюбленности, причем не только с моей стороны. Два дня назад Марианна поцеловала меня – не в щеку, это был настоящий поцелуй в губы. Мы в шутку боролись, и я прижал ее к полу. Я, крупный и тяжелый, придавил ее к полу всем своим весом. Она стонала, пытаясь выбраться из-под меня, а я исподтишка улыбался. Мое лицо находилось всего в десяти сантиметрах от нее, и я очень хотел ее поцеловать, но так и не решился. В конце концов ее губы коснулись моих, но зачинщиком был не я. Это она меня поцеловала. Я почти ослеп. Когда зрение вернулось, я увидел, что она смущена. Она как будто пожалела о том, что сделала, и я ее отпустил. Она тут же убежала, и я дал ей время все обдумать.
Через несколько часов я заглянул к ней в комнату – она лежала и читала.
– Хочешь поговорить о том, что произошло?
Она покачала головой.
– Почему ты меня поцеловала?
Она молчала, пытаясь сосредоточиться на книге.
– Марианна, тебе придется сказать хоть что-то.
Я сел на край кровати. Я даже не успел к ней прикоснуться, как она попросила меня уйти. При этом она не взглянула на меня.
– Почему? Я же тебе нравлюсь.
– Ты совсем дурак? Я влюблена в тебя, но не надо прикасаться. Пока что я не могу положиться на тебя.
Я остался сидеть на кровати, не трогая Марианну, и чувствовал, что мой узел рассасывается. Он никогда еще не был настолько рыхлым, и я осознал, что вот-вот он совсем исчезнет. С этого дня я ежедневно пробегал по пять километров.
Итак, я только что вернулся после пробежки и стою в коридоре, выпуская изо рта пар. Подходит бабушка, почти беззвучно, и шепчет:
– Ты похож на свою мать, – как будто это опасно сказать вслух.
По ее интонации нельзя понять, хочет ли она меня этим уязвить. Поэтому я никак не реагирую, а лишь с недоумением смотрю на нее какое-то время, но она больше ничего не говорит, и тогда я бормочу:
– Пойду в душ. Я весь вспотел.
Бабушка остается в коридоре.
Я стою под душем, как вдруг в дверь стучится Йеппе:
– Николай, твоя бабушка плачет.
Я поспешно закрываю кран, вытираюсь, одеваюсь и иду к ней. Все-таки это моя бабушка, пожилая женщина, и она плачет. Естественно, я обязан ее утешить. Она сидит в маленькой комнате. Я прикрываю дверь, усаживаюсь напротив. Тщетно пытаюсь подыскать нужные слова, как вдруг начинает бабушка, сама:
– Я так беспокоилась о тебе.
Я киваю, но всерьез к ее словам не отношусь. Раз она так сильно беспокоилась, какого черта ничего не предприняла раньше? Одиннадцать лет от нее ничего не было слышно, а теперь она думает, что я поверю в ее обеспокоенность. Когда беспокоятся – что-нибудь делают. Она вновь берет меня за руки, на этот раз я даже не пугаюсь этого жеста, позволяю ей сжать их со всей силой. Мы сидим молча довольно долго, и я уже подумываю о том, чтобы уйти, но она вновь прерывает молчание:
– Как ты думаешь, ты когда-нибудь сможешь меня простить?
– Даже не знаю.
Она кивает. Мои слова для нее не неожиданность.
– Я бы очень этого хотела.
– Я тоже. Но это не так просто.
– Конечно. Но у других я уже не успею попросить прощения. – Она погрустнела.
Мы снова молчим. И опять, ровно в ту минуту, как я собираюсь встать, она говорит:
– Я гордилась твоей сестрой, когда она натравила на Лайфа рокеров. Он тогда не на шутку перепугался. Конечно, не стоило пытаться разлучить тебя с ней, но Лайф не хотел меня слушать.
Я бормочу, что ее намерения наверняка были благими, но мне они никак не помогли. Она печально кивает и повторяет, что я похож на мать.
– Нет, вот Сес была похожа.
Она упрямо качает головой:
– Нет, Санне была больше похожа на отца. А ты – копия моей девочки. Николай, мне так стыдно.
На этом она умолкает. Она такая маленькая и хрупкая. Она больше не хочет продолжать разговор, потому что он причиняет ей боль. Я встаю, но прежде, чем уйти, наклоняюсь к ней и впервые обнимаю. Просто мне так захотелось. Она словно старается впитать эти объятия в себя.
Бабушка постоянно размышляла о своей вине, о том, как можно все исправить. Мне приходилось ежедневно утешать ее и говорить:
– Что произошло, то произошло. Теперь уж ничего не поделаешь.
Она решила, что обязана мне помочь, прямо как сказал Иисус, но мне было хорошо просто оттого, что она рядом. Все шло своим чередом. Она уже пожилой человек и сама нуждалась в моей защите.
Я ждал, что опять объявится Иисус и скажет: «Отлично, Николай».
Но он все не приходил, и я терпеливо ожидал его много дней подряд. Не сказать, что я совсем уж всерьез пытался, но я никак не мог предугадать его посещения.
Нельзя было позволять страху меня остановить. И я связался с городской библиотекой, чтобы выяснить, интересует ли их мой доклад. Предложение оказалось настолько неожиданным для скромной библиотекарши, что она с трудом могла говорить. Я ободряюще ей улыбнулся, и она ответила мне заикаясь:
– Мы будем счастливы. Когда?
Я предложил день через две недели. К счастью, Тарм небольшой городок, и слух о моем первом публичном выступлении распространился довольно быстро. Итак, 27 января в библиотеке Тарма я должен был выступить с докладом под названием «Николай Окхольм – сын своей матери».
Подойдя в этот день к зданию библиотеки, мы обнаружили огромную очередь и с волнением переглянулись. Библиотека не вместит всех желающих. Мы пробрались к служебному входу, поздоровались с директором и мэром Тарма по имени Могенс. Он разводил норок и слыл приятным человеком. Едва услыхав о докладе, он тут же пожелал встретиться со мной и сейчас с завистью смотрел на очередь.
– Да уж, вот истинное доказательство того, что шоу-бизнес намного увлекательнее, чем политика. Я не видел такой очереди ни на одной из своих предвыборных встреч с избирателями.
Места в первом ряду были зарезервированы для моих «натовцев», которые тут же расселись. Мне необходимо было постоянно иметь их в поле зрения. Библиотекарша сказала, что им пришлось перенести половину книг в гараж, так что удалось освободить место для двухсот двадцати пяти человек.
– А этого достаточно? – поинтересовался я.
– Не думаю. Перед зданием уже более трехсот, а народ все подходит.
Я встал за небольшую трибуну. Двери открылись. Началась кошмарная толкотня, с которой сотрудники библиотеки никак не могли справиться. Возможно, в зале и было двести двадцать пять мест, но в итоге внутри оказалось гораздо больше народу. Когда двери закрылись, оказалось, что уйти домой в глубоком разочаровании пришлось немногим. Народ теснился. Кое-где в зале возникли перепалки. Мэр и директор библиотеки тщетно пытались усмирить собравшихся. Наконец я взял в руки микрофон и громко и решительно сказал:
– Если аудитория не успокоится и собравшиеся не проявят друг к другу должного уважения, мне придется уйти, так и не выступив. Ясно? Нас тут много, но нам придется на несколько часов смириться с теснотой.
В зале установилась полная тишина. К сожалению, из-за столпотворения я почти не видел «натовцев», только когда народ перед ними двигался. Но я решил вести себя мужественно. Откашлявшись и сделав глоток воды, я приступил к докладу.
– Я всегда ненавидел мамины песни… И вот сегодня я перед вами. Я дико рад тому, что я сын своей матери. Спасибо за внимание.
Я говорил не останавливаясь в течение часа, в горле жутко пересохло. Я не следил за реакцией зала, потому что сосредоточился исключительно на собственной речи. Но все прошло отлично. По крайней мере, аплодировали мне очень-очень долго. Мне удалось-таки взглянуть на моих друзей, включая бабушку. Их глаза излучали гордость. Да я и сам испытывал гордость. Я не верил в такой триумф. Минут через двадцать мне удалось успокоить публику, чтобы предложить им задать свои вопросы, и тут же в воздух поднялась как минимум сотня рук. Могенсу сложно было пробираться с микрофоном к каждому желающему, так что в итоге микрофон просто передавался из рук в руки.
– Почему ваша мама никогда не выступала в Тарме?
– Мама очень хотела тут выступить, но она боялась, что ей что-то не удастся, так что ей проще было отказаться от этой идеи.
За моим ответом последовало всеобщее облегчение. То есть она не приезжала не потому, что не любила Тарм, а потому, что любила его слишком сильно.
– То есть она боялась провала?
– Ну да. Она опасалась и еще кое-чего, но это пустяки.
Все поняли, что я говорю о своем деде. Злобный старикашка, недовольный всем и вся. Я упоминал о нем несколько раз, но не говорил, что он бил маму. Просто рассказал, что он выжил ее из города. Кроме того, я рассказал, что бабушка ушла от него, умолчав о том, что она перебралась ко мне. Эти слова вызвали большое оживление.
– А у вас есть любимая песня из ее репертуара?
– Да, мамина единственная рок-композиция «Шторм». Это была и ее любимая песня. Мама не очень любила попсу. Когда ей хотелось расслабиться и отдохнуть, она слушала тяжелый рок. Она была без ума от «AC/DC» и «Металлики».
У публики вырвался вздох изумления. Как неожиданно.
– А вы думали о музыкальной карьере для себя?
– Нет, никогда. Я не унаследовал мамин талант. У меня даже никогда не получалось спеть песенку про «Паучка Питера», не убив своим исполнением этого самого паучка.
Народ засмеялся, не так чтобы очень сильно, но вполне адекватно моей шутке, и тут я услышал голос деда. Он прятался в толпе и слышал все, что я о нем говорил.
– Ты знаешь, где моя жена?
Смех резко прекратился, волнение аудитории нарастало. Я пытался отыскать взглядом бабушку и наткнулся на ее испуганные глаза. Она пряталась, как только могла. Но деда я не видел. Его загораживала толпа. Тут я заметил, что люди слегка расступаются, чтобы я все-таки мог его разглядеть. И вот он предстал передо мной.
– Привет, дед. Да, знаю, но домой она не вернется.
Он представлял собой печальное зрелище: весь в грязи, жидкие волосы растрепаны.
– Но ей придется. Она мне нужна.
– Да нет, она никому ничего не должна.
Двести пятьдесят человек затаив дыхание наблюдали за нашей беседой.
– Я найду ее, – сказал он упрямо.
– Оставь ее в покое. Ты уже достаточно натворил бед. – Я оглядел толпу и сказал: – Я хочу рассказать вам о последнем дне, проведенном мамой в Тарме. В тот день дед избил ее до крови, и побои прекратились только потому, что вовремя вмешался мой отец.
Настроение толпы резко поменялось. Люди были разъярены. Дед поторопился уйти. У него не было выбора. Зал принялся насмешливо хлопать, кричать ему вслед, несколько человек выпихнули его на улицу. Какая подлость – бить собственную дочь! И все же это лучше, чем слухи о педофилии, распространившиеся несколько месяцев назад. Теперь все поняли, почему мама так и не вернулась в родной город.
Как только вопросы иссякли, мэр завершил мероприятие. Он поблагодарил меня и сказал, что весь город очень рад моему переселению. Какое облегчение.
– Мы искренне надеемся, что ты еще долгие годы будешь помогать росту популярности Тарма.
У нас не было лучшей возможности для привлечения всеобщего внимания. Я вновь взял микрофон, поблагодарил мэра, библиотеку, всех пришедших и в целом город Тарм:
– Я хотел бы выразить свою благодарность Тарму, и это больше чем просто слова. Я чувствую, что вы дали мне очень много. Я здесь как рыба в воде. А потому я рад, что сегодня пришло столько народу и что вы почтили нас своим участием, – обратился я персонально к Могенсу. – Мне очень нужна ваша помощь.
Все притихли.
– Вы хотите знать? – смело воскликнул я.
Зал заревел.
– На Пасху я собираюсь организовать в городе фестиваль в честь мамы.
Тут все бешено зааплодировали.
– Музыка по всему городу в течение праздника. Мы хотим пригласить все группы, которые поют мамины песни, – Томаса Хельмига, Лиз Серенсен, всех, ну и конечно, лучшую датскую кавер-группу, «Грит Окхольм Джем». Это будет благодарностью вашему фантастическому городу от меня и моей мамы. Как вам такая идея? – крикнул я.
Рев нарастал.
– Вы поможете мне? Мне потребуется помощь. До Пасхи не так много времени. Нам понадобятся палатки, пиво, школы, разрешения. Все-все. Вы «за»?
Зал заревел еще громче. Я передал микрофон мэру. Он удивленно смотрел на меня, и мы с нетерпением ждали его ответа. Он пробормотал:
– Спасибо. Идея прекрасная, но, видимо, придется потерпеть до осени, когда у нас будет не так много дел.
Публика издала вздох разочарования, несколько человек крикнули:
– Но Грит родилась на Пасху!
Вообще-то это был мой аргумент, но лучше, что его высказал кто-то другой. Это было совпадением. Просто Пасха – ближайшая возможность провести фестиваль. Мы не хотели ждать до осени. Могенс понял, что отговорки бесполезны, и обещал, что праздник состоится на Пасху во что бы то ни стало.
Карен встала у дверей. Она проследила, чтобы никто не ушел из библиотеки без задания. Весь город загрузили работой на ближайшие несколько месяцев, а Карен контролировала выполнение. Мы потратили кучу времени на тщательное планирование этого мероприятия, и вот теперь нашим мечтам предстояло воплотиться. Все были взбудоражены моей идеей, пока спустя несколько дней не объявилась другая «бомба».
Я мою посуду, а Йеппе с Великом вытирают. Мытье посуды в нашем доме – мужское занятие. А бабушка с Марианной занимаются другими делами. Если бы не они, наш дом превратился бы в сплошной бедлам. Только за последнюю неделю Марианна уже три раза просила Велика почистить за собой унитаз. Мытье посуды – единственное закрепленное за нами домашнее дело, причем я всегда мою, а они всегда вытирают. Вот они хлещут друг друга по заднице кухонными полотенцами. За окном бродят по залитому зимним солнцем саду бабушка с Марианной и о чем-то разговаривают. И мне кажется, что все так прекрасно и умиротворенно. Но вдруг идиллия разлетелась вдребезги. Дед возник перед ними словно из ниоткуда. Он был в ярости. Они даже не успели скрыться. Он со всей силы ударил Марианну в лицо кулаком и оттащил от нее бабушку. Но уже через секунду я вмешался в происходящее.
– Не подходи! – орет он, но я буквально выдрал у него из рук бабушку, схватил его одной рукой за ремень, второй за шею – и кинул головой в кусты.
Он пытается подняться, но я толкаю его снова. Он заплакал.
– Уходи и не возвращайся. Проваливай! Ясно? – Я повернулся к нему спиной и спрашиваю бабушку: – Ты в порядке?
Она кивнула – и вдруг завизжала. Оказывается, дед встал, подобрал с земли палку и собрался врезать мне по голове. Йеппе успел отвести удар левой рукой, а правой огрел деда чугунной кастрюлей. Тишина.
Мы все в шоке стоим и смотрим на повалившегося деда. Я вижу его мозги. Я поворачиваюсь к Йеппе:
– Ты его убил.
– Он хотел тебя ударить.
– Да, но ты убил его.
Я слышу крик Марианны и, преодолевая дрожь, иду к ней. Она все еще лежит на земле, вся в синяках, ей страшно. Я улыбнулся ей, обнял, поднял с земли.
Тогда бабушка, как ни в чем не бывало, подошла к Йеппе, взяла у него из рук кастрюлю. Сначала он не хотел отпускать ее, но бабушка настаивала. Все надежды Йеппе обрушились в один миг. Он старается выплеснуть свою боль в крике, но Велик схватил его с силой и яростью, каких я в нем прежде не замечал. Йеппе не смог вырваться, мы его не отпустили. Не потому, что хотели его наказать, а потому, что не хотели его лишиться. Наконец он выбился из сил.
– Я положу его на диван, – говорит Велик, продолжая удерживать ослабевшего Йеппе.
Мы все киваем. Я заметил, что бабушка счастливо улыбается, что кажется мне диким и странным. Наверное, дед был тем еще ублюдком, и все же могла хотя бы сделать вид, что боится или раскаивается.
– Нам нужно позвонить в полицию, – говорит она с улыбкой и идет в дом отмывать кастрюлю от крови и мозгов.
Пошел снег. Я еще несколько минут постоял, держа в объятиях Марианну. Я тоже хотел зайти в дом, но ее нельзя было отпускать.
Мы не звоним в полицию, а звоним Карен, которая в свою очередь связалась с Йенсом. Она ворвалась к нам в дом, потрясенная, как и все мы. Когда пришел Йенс, мы все, удрученные, сидели в гостиной, кроме бабушки, которая держалась особняком. Мы молчим уже больше часа. Йеппе прячется под одеялом. Йенс со своим молодым коллегой с удивлением смотрят на труп деда, уже наполовину засыпанный снегом. Мы не сказали, почему вызвали их. И теперь для них сюрприз: мертвый дед на моем газоне. Они входят в дом. Не выглядят взволнованными. Наоборот, они очень спокойны.
– Что случилось? – осторожно интересуется Йенс. Карен как-то стыдливо отвечает, что деду на голову угодила чугунная кастрюля.
– И как же она туда угодила?
Мы все молчим, и Йенсу приходится повторить свой вопрос. Я смотрю на окружающие меня лица – все они выражают страх. Я обещал Иисусу защищать своих друзей, и поэтому я говорю:
– Я его ударил. Я не хотел, но так получилось.
Все смотрят на меня так, словно я сделал им промывание желудка. Йеппе вдруг скидывает с себя одеяло и кричит:
– Неправда! Это сделал я.
Как будто это были важнейшие слова, которые он когда-либо произносил.
Я качаю головой:
– Не прикрывай меня, Йеппе, не надо.
Йеппе краснеет как рак, но возразить дальше не успевает, потому что в гостиную вошла бабушка:
– Йенс, Йенс.
Йенс оборачивается к ней:
– Да, Улла.
Его голос становится еще более спокойным. Ему очень нравится бабушка. Он несколько раз приходил к ней в гости уже после того, как она переселилась ко мне.
– Это я его ударила. Кастрюля в моей комнате. Они пытались меня защитить, но объявился Лайф, и я перепугалась. Сначала он ударил Марианну (щека у нее действительно опухла и приобрела фиолетовый оттенок), потом Йеппе (на руке у него был синяк размером с ладонь) и хотел меня утащить. Я так испугалась и разозлилась, что ударила его кастрюлей.
Йенс кивает и следует за бабушкой в ее комнату, чтобы принести кастрюлю. Йеппе продолжает протестовать, но полицейский убеждает его, что защищать бабушку бессмысленно, раз она сама во всем призналась. Йенс возвращается с кастрюлей и бабушкой:
– Мне очень жаль, но я надеюсь, что не будет серьезных последствий, ведь этот урод сам заслужил такую участь.
Карен встала и обняла Йенса. Он улыбнулся:
– Теперь нужно позвонить в полицию, а мы пока пойдем вместе с Уллой в маленькую комнату и побеседуем. Как только мы с ней закончим, естественно, поговорим и с вами.
Он подмигивает Карен, тем самым как бы говоря, что оказывает нам большую услугу. За десять минут мы успокоили Йеппе и выстроили историю: дед пришел, буянил, бабушка ударила его, потому что не сдержалась. Она сделала это ради всех нас.
Остаток дня был просто сумасшедшим. «Скорая», политики, журналисты, просто зеваки, непрекращающийся снег и чертов стресс. Наконец все закончилось, бабушку увезли. Я попрощался с ней, обнял так сильно, что у нее захрустели кости. Как только ее увезли, снег закончился.
Когда все оставили нас в покое, мы вздохнули с облегчением. Прекрасно понимая, что это еще не конец, мы пока что оказались предоставлены сами себе, а значит, можно было расслабиться. Все удивленно посмотрели на меня.
– Почему ты сказал, что ты это сделал? – спросил Йеппе.
Я взвешивал каждое слово, но все равно лучшего объяснения не нашел:
– Потому что ты мой друг.
Все молчали, взгляд Йеппе озарился благодарностью. Я заметил, что он держит за руку Велика, и обрадовался, что Велик по-прежнему заботится о нем. Велик вошел в образ. Марианна как-то по-особенному посмотрела на меня. Я смутился:
– Что такое?
Она не ответила, а затащила меня в свою комнату.
Я видел по ее глазам, что вот-вот произойдет нечто невообразимое. Она толкнула меня на стул, села верхом и принялась целовать – дико и страстно. Я с готовностью нащупал ее грудь. Она не сопротивлялась, и я запустил руки ей под свитер. Против этого она тоже не стала возражать. Подобное поведение сбило меня с толку, и в какое-то мгновение я поймал себя на том, что скорее хлопаю ее по груди, чем ласкаю. Овладев своими руками, я расстегнул ей лифчик и стянул с нее свитер. Но затем остановился: вид ее груди заставил мое сердце биться в экстазе. Марианна улыбнулась, отклонилась немного назад и бросила на меня страстный взгляд, расстегивая мне штаны. Я уже был готов. Она встала и сняла с себя брюки и трусы, оказавшись передо мной совершенно голой, а я чуть не кончил, лишь только взглянув на ее рыжие лобковые волосы. Она хотела сесть на меня сверху, но я остановил:
– Подожди. Постой немного. Мне хочется посмотреть на тебя. Какая ты красивая!
Я потянулся и нежно дотронулся до нее. Мои ладони скользили сверху, от ее груди к животу, затем плавно переместились на спину, а оттуда на ягодицы, где и остановились. Я сделал глубокий вдох и одной рукой провел между ее ног, но не до самого верха. Она немного дрожала, и я для большей уверенности посмотрел ей в глаза. Она счастливо улыбнулась:
– Мне нравятся твои прикосновения. Ты такой нежный.
Я снова положил руки ей на грудь и, приподнявшись, обхватил губами сосок. Она пыталась нащупать мой член, но никак не могла, пока я еще немного не привстал, одновременно целуя ее. Наконец, обхватив член руками, она сделала несколько движений сверху вниз, от чего я чуть не задохнулся. Я хотел еще поласкать ее и пальцами отыскал влагалище. Марианна задрожала чуть сильнее, тогда я запустил палец внутрь, где уже было влажно и мягко. Она выпустила член и резким движением убрала мою руку. На мгновение мне показалось, что я сделал что-то не так, но она грубо толкнула меня назад, так что я чуть не упал, а затем села сверху, и мы занялись сексом с таким неистовством, какое возможно лишь после долгого воздержания.
Велик постучался к нам в самом разгаре и поинтересовался, не желаю ли я побеседовать с журналистом «Дагбладет», который висел на телефоне. Но в тот момент я был не в состоянии говорить, так что попросту никак не отреагировал. А Велик продолжал стоять у двери и слушать. Вдруг он вскрикнул:
– Черт, трахаются!
Тут же послышался голос Карен:
– Йонас, отойди от двери! – И спустя десять секунд: – Йонас, живо!
А потом она сидела на мне, крепко вцепившись. Это было фантастическое ощущение. Мне хотелось долго сидеть так и ласкать ее ягодицы.
– А теперь я тебе все расскажу, – прошептала она и куснула меня за ухо.
Она пытливо посмотрела на меня, чтобы удостовериться, что я слушаю, но я сроду никого так внимательно не слушал.
Ей было тринадцать, когда ее мать решила, что «Свидетели Иеговы» способны объяснить все трудности и несчастья. Результат был очевидным: тетя и двоюродная сестра Марианны уже вступили в «Свидетели Иеговы».
– У нас постоянно разгорались скандалы, потому что я не хотела вступать в эту группу. Неприятно говорить, но мама заболела и погрустнела, а мне стало совестно, и я обещала хотя бы попробовать. И попробовала. Но скандалы возникли вновь, мама снова заболела и опечалилась, и я опять мучилась угрызениями совести. В конце концов я сдалась.
Мать Марианны после родов стала страдать глубокими депрессиями, здоровье ее пошатнулось, но «Свидетели Иеговы» чудесным образом помогли ей, и Марианна вынуждена была смириться со своим новым образом жизни, несмотря ни на что – потерю друзей, изменение стиля одежды, смену интересов. У нее теперь были новые друзья, другая одежда, иные интересы. Но все это оставалось для нее игрой. Она обретала себя лишь в одиночестве.
Матиас был первым парнем, которого она поцеловала. Тогда ей было двадцать, и у нее была репутация неприступной. Он проводил ее до дома и поцеловал. Но этот поцелуй был как бы пробный – ни он, ни она не испытывали друг к другу никаких чувств.
– Весь следующий год мы изредка целовались. Это было абсолютно невинно, просто мне нравилось целоваться, пусть даже с Матиасом.
Ей исполнился двадцать один, когда они стали женихом и невестой. Все говорили, что они два сапога пара. Помолвка была невероятно долгой, что приводило Матиаса в какое-то безумие. Но Марианна не хотела выходить замуж, пока Матиас хотя бы разок не опростоволосится. Он должен был показать, что не идеален. И вот Марианна познакомилась с Эмиром.
Как-то она постучала в одну дверь, и на пороге возник Эмир. Он был единственным албанцем в Тарме. Инженер по образованию, он не смог найти работу в Орхусе, где жила вся его семья, и переехал в Тарм. Марианна спросила, не хочет ли он поговорить о Библии. Эмир не хотел – ведь он мусульманин. Конечно, Марианне он этого не сказал: он был одинокий волк, а она симпатичная девушка. Он слушал ее, многозначительно кивая и пялясь на ее грудь.
– Конечно же я сразу это заметила, но решила игнорировать его взгляды, точь-в-точь как с тобой. У меня замечательная грудь, правда?
– Отличная грудь! – незамедлительно отозвался я, поглаживая ее.
– Спасибо. – Она не скрывала своей радости.
Марианна беседовала с Эмиром об Армагеддоне и об Иисусе. Через некоторое время Эмир занервничал. Она поняла, что он к чему-то готовится. Зайдя сзади, он положил руки ей на грудь. Она вскочила, объятая ужасом. Он перепугался не меньше ее – едва ли он отдавал себе отчет в своих действиях. Она побежала домой. Примерно около часа она испытывала страх, после чего принялась ласкать себя. На следующий день она вернулась и спросила, не хочет ли Эмир услышать о Библии.
Они тайно встречались около года. Марианна занималась только тем, что находила способы встречаться с Эмиром и при этом сохранять все в тайне. Она предпринимала лесные прогулки лишь для того, чтобы увидеться с Эмиром за деревом или на дереве. Часто там было мокро и холодно. Ни с того ни с сего она стала по четыре раза в год гостить у кузины в Копенгагене и оставалась у нее на несколько дополнительных дней, в течение которых они с Эмиром пили, занимались сексом, а как-то сделали себе татуировки в виде бабочек. Эта татуировка была своего рода обещанием себе самой. Она не могла стать женой Матиаса с тату на попе. Эмир был готов познакомить ее со своим окружением, но Марианна не решалась пойти на такой шаг. Во всей ситуации было что-то противоестественное. Ведь Эмир гнул свою линию. Его родители хотели, чтобы он перебрался поближе к ним и женился на мусульманке. Они познакомили его с дочкой своих друзей. Вроде бы она оказалась неглупой и не уродиной, и Эмир запросто женился бы на ней, если бы не Марианна. Родители начали давить на него – как это их сын до сих пор не женат! Мать даже как-то спросила: может, его интересуют мужчины? Это был самый неприятный момент в его жизни. Эмир умолял Марианну открыться, но она не могла на это пойти.
Естественно, окружающие не могли не заметить произошедшей с ней перемены. Мать и жених проводили с ней долгие беседы. Что ее тревожит? Почему она так часто гуляет в одиночестве? Почему не хочет выходить замуж? Ведь они с Матиасом чудесная пара. Так все говорили. Она не могла объяснить происходящего, а потому воспользовалась действенной отговоркой, которую всегда применяла ее мать, чтобы дать понять Марианне, что сейчас ей очень плохо:
– Я сказала, что на меня напала тоска.
Тоска напугала мать, знавшую не понаслышке, что это такое. И она стала оберегать Марианну, стараясь обеспечить ей покой и уединение. Матиас ничего не понял.
Марианна решила действовать и покончить с обманом. Она уже почти собралась с силами, как вдруг Эмир все разрушил. Вот уже несколько недель он вел себя как-то отстраненно и однажды не явился к месту их очередной тайной встречи. Марианна напрасно прождала целый час. Она вся продрогла и чувствовала себя очень одинокой. А он уехал в Орхус, к семье и своей невесте. Ему даже не хватило мужества попрощаться. Но спустя несколько дней он прислал письмо, которое попало в руки матери Марианны.
– Вернувшись домой, я увидела, что мать держит это письмо. Она протянула его мне. Кажется, она даже не разозлилась. Наоборот, расстроилась за меня. Я прочитала письмо и разрыдалась. Мать старалась меня успокоить.
И она решила обо всем рассказать матери, которая не ругала и не упрекала ее, а только утешала. Когда рассказ закончился, мать ответила тщательно продуманной фразой: «Из-за этого ты будешь гореть в аду».
Затем она позвонила Матиасу и слово в слово пересказала ему только что услышанную историю.
– Меня буквально прокляли. На молитвенных собраниях я должна была сидеть на самом заднем ряду, мне запретили разговаривать с кем бы то ни было. Даже мать со мной не разговаривала, хотя я видела, что она очень хотела. Это причиняло ей боль, так что она вновь загрустила. У нее началась депрессия, а потом она заболела по-настоящему. Она умерла спустя четыре месяца.
Тут Марианна прижалась ко мне еще сильнее.
– Я могу положиться на тебя? Ты будешь бороться за меня, правда? – шептала она.
Я энергично закивал. Я почувствовал, какая она хрупкая. Она всегда была сильной, а теперь я сидел, ощущая в ладонях ее ягодицы, и чувствовал себя настоящим суперменом. Я нежно поцеловал ее в лоб.
Во время молитвы Марианна сидела на последнем ряду под молчаливыми презрительными взглядами. Почему она не сбежала? Потому что у нее ничего не было, кроме этого. Куда ей было идти? И она осталась. Матиасу нравилось играть роль всемогущего – он оберегал ее от окружающих и от нее самой. Всего через полгода проклятие было снято, и она вновь получила возможность осуществлять миссию. Все благодаря Матиасу, который обязался направить ее на узкий путь добродетели. Ей нигде нельзя было появляться без него.
– Я знала, что однажды сбегу. Просто не представляла как именно. И вот появился ты. Ты казался ненормальным, но в то же время честным и неправильным, в положительном смысле слова.
Я приподнялся (она продолжала сидеть на мне), перевернулся и усадил ее на стул, плотно прижавшись к ней животом. Она счастливо улыбнулась, и мы опять занялись сексом.
Я никак не могу заснуть. В голове роится куча мыслей. Произошедшее так значительно – возможно, это чувство даже сильнее, чем то, что я испытывал к Силье. Ведь я уже совсем другой, чем тогда. Марианна положила голову мне на грудь и мило, тихонько, по-девичьи посапывает. Она легко засыпает – просто прижалась ко мне, закрыла глаза, и готово. Я слегка стягиваю с нее одеяло, так что видна ее красивая попка, на которой летает бабочка. Я услышал, как открылась входная дверь, и на секунду испугался: вдруг мы забыли закрыться на ночь и в дом кто-то забрался? Но оказывается, это Карен. Она старается двигаться как можно тише. Что она тут делает в такой поздний час? Уже часа три ночи. Она тихо стучится ко мне и шепчет:
– Николай, Николай…
Марианна не проснулась, когда я осторожно приподнял ей голову и переложил на подушку. Она соня. Соня с добрым сердцем. Я встаю, надеваю трусы и футболку и выхожу к Карен. Она встревожена, но сейчас ночь, я устал, поэтому не могу догадаться, что случилось.
– Чего ты так поздно? – бормочу я сонным голосом.
Она старается говорить как можно мягче, но такую новость вряд ли можно сообщить как-то иначе.
– Николай, бабушка умерла.
Я молчу, а Карен все что-то говорит. Бабушка умерла, а мне совсем не грустно. Никакой боли нет и в помине. Наоборот, как ни странно, я ощущаю какую-то гордость.
– Она тихо заснула. Совсем не страдала.
Я киваю, и Карен обнимает меня:
– Николай, не переживай, ладно?
Я все еще не сказал ни слова: я прекрасно понимаю, что не могу сказать о своей гордости. Это прозвучало бы цинично, а мое чувство все же иное. Иисус сказал, что ей нельзя умереть отягощенной виной, вот она и умерла счастливой. Карен отпустила меня:
– Иди к Марианне, а я обо всем позабочусь.
Прижавшись к Марианне, я все-таки пытаюсь отдохнуть. Она ворчит во сне на то, что я брожу туда-сюда. Я снова осторожно перекладываю ее голову с подушки обратно себе на грудь. Она не просыпается, но и не спит. Ее губы в дремоте ищут мои. Мы целуемся. От этого поцелуя мой сон уходит окончательно. Я выскальзываю из-под нее и неуклюже перемещаю ее голову на матрас. Она лежит на животе, я стягиваю с нее одеяло. В полузабытьи она бормочет, что ей холодно. Если ей так холодно, то почему же по моему телу разливается такая приятная теплота? Я лезу на нее.
– Николай, ты тяжелый. – Она все еще не до конца проснулась, но я продолжаю мешать ей спать.
Дыхание ее участилось: я вошел в нее. Она поднимает бедра, чтобы мне было проще, и я хлопаю ее по попе. Не потому, что хочу жесткого секса, просто хочется кончить побыстрее, чтобы наконец успокоиться, но почему-то не получается. Она становится на четвереньки, ее попа касается низа моего живота. Я уже потею, рыдаю, но кончить никак не могу. Наконец я вытаскиваю член. Она поворачивается на спину, разведя ноги, и опять направляет член в себя. Наконец достигнув оргазма, я со стоном падаю на нее и говорю:
– Бабушка умерла.
Тут же я проваливаюсь в сон, и мне снится, как мы с Марианной занимаемся жестким сексом. Прекрасный сон, но он никогда не воплотится в жизни.
Наутро я проснулся в одиночестве и тут же кинулся к друзьям. Йеппе еще спал. У него была трудная ночь, и Велику пришлось напоить его, чтобы он уснул. Он еще не знал о смерти бабушки. Эта новость убьет его – он подумает, что все из-за него. Но тут никто не виноват. Все случилось так, как должно было случиться. Телефон трезвонил все утро: местные и центральные газеты хотели со мной побеседовать. Такая серьезная новость – не так уж часто знаменитость оказывается замешана в истории с убийством. Ни я, ни бабушка не могли похвастаться славой, но мы были родственники знаменитости, а для страны, где так мало настоящих звезд, этого вполне достаточно. Карен прикрывала меня, чтобы я мог как следует отдохнуть после невеселой новости. Кай дежурил на улице, чтобы никому не пришло в голову звонить в дверь. Я нежно поцеловал Марианну, Велик хихикнул:
– Вы меня ночью разбудили.
– А…
– А ты крикунья.
Марианна покраснела, не скрывая радости, хотя странно было говорить о таких вещах сразу после бабушкиной смерти. Я сел за стол и выпил кофе.
– Она просто заснула?
Карен кивнула, вздохнув с облегчением, когда услышала мой спокойный голос.
– За решеткой?
– Нет, на диване в участке. Она захотела немного отдохнуть, а спустя десять минут Йенс обнаружил, что она умерла.
– И что теперь?
– В каком смысле? – спросила Карен.
– Что мы теперь будем делать – с похоронами и так далее?
Все хлопоты Карен взяла на себя. Она улаживала все организационные дела, связанные с похоронами, в том числе и с похоронами деда, так что мне не пришлось беспокоиться ни о чем, кроме своего собственного отношения к произошедшему. Она следила, чтобы все было в порядке, особенно я.
Похороны предстояли через пять дней, и это были долгие пять дней, когда нас со всех сторон атаковали средства массовой информации. Газеты, радиостанции, телеканалы доставали нас немилосердно и безрезультатно. Были даже люди, которые пытались орать под нашими окнами, но эти попытки тут же пресекались. Скрывшись за жалюзи, я наблюдал, как Кай отважно объясняет журналисту из «Си ог Хер», что парковаться у Поппельвай, 22, – напрасная затея. Здесь, в Тарме, в ходу была порядочность. Какой-то фотограф прятался в саду у нашего соседа, а когда сосед захотел вышвырнуть его вон, между ними завязалась драка. Йенс не преминул задержать этого фотографа. Радиостанция «Клитхольм» развернула целую кампанию под названием «Выдворите их вон», в которой кричали о том, что следует немедленно выгнать из Тарма всех посторонних журналистов и фотографов. Народ на улицах ругал их, некоторых даже оплевали. В «Скьерн-Тарм дагбладет» приходило множество писем, в которых меня оправдывали и защищали. И единственное издание, с которым я согласился побеседовать, был именно ежедневник «Скьерн-Тарм дагбладет». Мы пригласили журналистов на следующее утро после смерти бабушки и рассказали им всю историю. Она оборонялась, и применение силы было единственным выходом. Все имеющиеся в нашей истории пробелы мы постарались заполнить драматизмом и сильными чувствами. Они сфотографировали Марианну с лиловой щекой, чтобы подкрепить наш рассказ иллюстрацией. Йенс подтвердил нашу интерпретацию, причем даже те детали, которые были явно придуманы.
Похороны прошли очень спокойно, за исключением того, что Йеппе не переставая выл. Последние пять дней ему пришлось тяжелее, чем всем нам. Он был убежден, что он заблудшая душа. Помимо нас пятерых на похоронах присутствовали Кай и Йенс. Бабушку больше никто не знал настолько близко, чтобы примкнуть к нам, и все же на ее похороны пришло на семь человек больше, чем на похороны деда. Фотографы и журналисты оставили нас в покое, им больше ничего и не оставалось. Когда гроб опустили в землю, я заметил восьмого гостя: он стоял в тридцати метрах от нас и внимательно следил за церемонией. Я наклонился к Марианне и шепнул:
– Мне нужно отойти в сторонку. Пришел Иисус.
Марианна быстро обернулась, надеясь его увидеть, но он успел завернуть за угол. Я схватил Йеппе:
– Пойдем. Поприветствуем Иисуса.
У Йеппе в голове не укладывалось, что Иисус стоит на кладбище Тарма. От этого известия глаза у него полезли на лоб. Молчаливая пауза затянулась на полминуты – мы стояли и ждали, не имея возможности продвинуться вперед. Иисус явно был раздражен, что я потащил Йеппе с собой, но сам я отчетливо понимал, что поступаю правильно. Я откашлялся и сказал:
– Она умерла, не обремененная чувством вины. Ты гордишься мной?
Иисус как-то отсутствующе кивнул – его внимание было сосредоточено не на мне.
– Йеппе, ты как? – спросил он басом.
– Дерьмово.
– Но так и должно быть после убийства.
Йеппе нервно посмотрел на меня, пытаясь понять, не я ли успел ему наябедничать, но я никогда бы на такое не пошел. Иисус поспешил успокоить нас:
– Никто об этом не узнал. Ты ведь не специально это сделал и теперь раскаиваешься. Да, Йеппе?
Он закивал головой как ненормальный.
Естественно, Иисус не мог не заметить его боль. Он подошел к нему очень близко и обнял его голову своими лапищами. Голова Йеппе почти исчезла в его огромных ладонях, Иисус притянул его к себе:
– Кто я?
Йеппе ответил без промедления:
– Ты Иисус. Я больше не хочу так мучиться. Обещай, что я больше не буду испытывать эти муки.
Иисус посмотрел на меня:
– Николай, могу я побыть с Йеппе наедине?
Я был поражен, ведь Иисус принадлежал мне, но возражать не стал, потому что я сам притащил Йеппе с собой. Я отошел на пару сотен метров и сел на лавку ждать. Ждал я долго, пока у меня не замерзла задница. Тогда я встал и пошел к ним. Но Иисуса уже не было, а Йеппе чему-то тихо радовался.
– А где Иисус?
– Ушел.
– Куда?
Йеппе пожал плечами, и я раздраженно выругался. Он не мог уйти, не поговорив со мной. Вот придурок. Вдруг я заметил, что Йеппе обнимает меня сзади. Его голова уперлась мне в спину, он стиснул меня, как бы подчеркивая, что это особенные объятия.
– Я люблю тебя как друга.
Забавно.
– Но ты и есть мой друг.
Я говорил это уже много раз.
– Нет, я не это имею в виду. Я люблю тебя как друга. Я больше не влюблен в тебя.
Я затих. Кажется, у меня даже сердце биться перестало.
Я осторожно убрал с себя его руки и в недоумении повернулся к нему. Мы стояли лицом к лицу, и он вдруг взял меня за шею и поцеловал. Это был сильный и страстный поцелуй, между прочим, не такой уж плохой. Не знаю, почему я тут же не оттолкнул его, а позволил себя поцеловать.
По дороге домой Йеппе улыбнулся:
– Я больше никогда не стану тебя целовать. Не бойся. Теперь буду целовать Велика.
– А тебе кажется, что, если ты начнешь целовать Велика, он нормально отнесется к этому?
Продолжая улыбаться, он покачал головой:
– Да, я думаю, ему понравится.
И тут до меня дошло.
– Но ты ведь никогда не целовал его?
– Нет, но он меня целовал.
Дома я с любопытством таращился на Велика. Он выглядел как-то иначе, чем всегда. Стал похож на педика. Я услышал разговор Йеппе с Марианной.
– В каком смысле? Я не верю.
– Он был там. Я сам с ним разговаривал.
– Я в это не верю.
– Он настоящий, – упрямо настаивал Йеппе.
Вечером, когда Карен с Каем ушли домой, мы сидели в гостиной с Марианной, как вдруг из комнаты Велика донесся какой-то рев. Мне стало дурно: я понял, что это за звуки, но Марианна была не в курсе, и она тут же поторопилась заглянуть к нему, удостовериться, что он не наложил на себя руки. Я попытался остановить ее, но слова застряли у меня в горле. Она подошла к двери, опустила ручку, и в этот момент у меня в голове пронеслось: «Только бы дверь была заперта» – но нет! Она вскрикнула, захлопнула дверь и повернулась ко мне в глубоком шоке. А затем широко улыбнулась. Она попыталась рассказать мне о картине, которая предстала перед ее глазами, но я не пожелал слушать.
Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла.
Спустя полчаса из комнаты вышел вспотевший Йеппе. Он масляно улыбался, а Марианна танцевала вокруг него.
– Как круто, как круто, как круто. – Она обняла его, взъерошивая его колючие волосы. – И как же долго у вас это уже продолжается?
– То, что ты видела?
– Да.
– Это было впервые, хотя целуемся мы уже давно.
Он вышел на кухню выпить воды.
– У вас не найдется сигаретки?
Я выудил из кармана пачку сигарет и кинул ему.
– Спасибо. Пойду к Велику, – сказал он, похотливо улыбаясь.
С этого момента я не мог заставить себя посмотреть в глаза Велику или Йеппе. От этого дома становилось мрачнее, но меня тошнило всякий раз, когда я слышал рев Велика.
Через несколько дней мы гуляли с Марианной. Мы держались за руки, то и дело останавливались и целовались, и болтали обо всем на свете. Вдруг она спросила:
– Ты счастлив?
Я не решался ответить ей: понимал, что если скажу «нет», ей будет неприятно.
– Еще нет, но я никогда не был так близок к счастью, как теперь.
Она кивнула:
– А я счастлива.
Отлично. Рад слышать.
– Ты меня любишь?
Тут я ответил сразу:
– Да, очень.
– Так почему же тогда ты не счастлив?
– Потому что мне нельзя быть счастливым.
– Нельзя? Кто сказал?
Я немного удивился, что она меня не поняла.
– Я сказал.
Она расстроилась:
– Ты – все, что мне нужно. Мне не нужно ни от кого никакого разрешения. – Затем она помолчала и добавила: – Йеппе рассказал о своей встрече с Иисусом. О том, что он действительно существует. Большой парень в сандалиях.
Она пыталась поговорить об этом и раньше, но никак не могла подступиться.
– Да, Йеппе нужно было с ним пообщаться, но я не думал, что Иисус превратит его в гомика.
– Тебе это кажется странным?
– Мне это кажется отвратительным.
Она пришла в возбуждение. Она не имела в виду Велика и Йеппе, и вообще любовь. Я поспешил признать, что был не прав. Это я просто слишком чувствительный. Не кажется ли мне странным, что мне дает советы какой-то мужик в сандалиях? Я принялся защищаться:
– Он не обычный человек, Иисус.
– Нет, он человек, называющий себя Иисусом.
– Ты никогда прежде такого не говорила.
– Раньше считала тебя сумасшедшим. Но мне кажется, намного хуже, когда ты советуешься с сумасшедшим.
Мы немного прошли молча. Я не злился, потому что понимал причину, почему она так говорит. Мне казалось, что и она меня понимает. Она остановилась и прижалась ко мне:
– Я не хочу тебя расстраивать, Николай.
Я наклонился и поцеловал ее:
– Я не расстраиваюсь, но он для меня значит очень много.
– Он не Иисус.
– С чего ты взяла?
– Потому что Иисус добивался бы, чтобы ты поверил в Бога, а ты вообще ни во что не веришь.
Когда мы вернулись домой, Йеппе и Велик сидели в гостиной. Велик обнял Йеппе одной рукой. Я никогда не видел Йеппе таким умиротворенным. Я подошел и скинул его ноги с дивана, чтобы освободить себе место.
– А ты знаешь, что сначала он влюбился в меня?
Ситуация стала еще более неловкой. Вошла Марианна и уселась у моих ног. Мне пришлось извиняться. Мы больше не могли жить в таком составе. Я взял в руки ладони Марианны, чтобы немного успокоиться.
– Мне жаль, что я был придурком. Хорошо, что вы нашли друг друга. Просто я чувствую себя лишним.
Марианна слегка сжала мои руки. Велик и Йеппе промолчали.
Мы уже легли, но еще не успели заснуть, как вдруг к нам постучался Йеппе. Я поспешил открыть. Ему хотелось что-то мне сказать. Я приготовился к самому плохому. Когда он сказал, что они съезжают, я невольно заплакал. Я даже уже не услышал, что они переезжают к Велику. Я думал лишь о том, что теперь они исчезнут и я лишусь двух своих преданных друзей. Йеппе и Марианна вдвоем пытались успокоить меня, но я плакал и плакал, от чего Йеппе тоже расклеился, и Марианне пришлось утешать нас обоих. Минут через десять я осознал, что друзей у меня не станет меньше. Просто они станут возлюбленными и отделятся от нас. Они хотели переехать к Велику, его дом все равно пустовал. Я обрадовался, что они по-прежнему будут рядом, и с облегчением обнял Йеппе. Когда мы вновь улеглись, Марианна сказала:
– Теперь мы можем ходить целыми днями голышом. – И скользнула под одеяло. Пожалуй, я был благодарен Йеппе и Велику за то, что они съезжают.
Каждую ночь я на мгновение просыпался и тихонько трогал ее, чтобы убедиться, что она крепко спит. Мои прикосновения никогда не тревожили ее сон: кажется, лежа рядом со мной, она могла проспать торнадо. Моя рука гладила ее спину, я сползал вниз и целовал бабочку, а затем вновь закрывал глаза. Я просыпался по утрам с сознанием того, что мы с Марианной делим на двоих что-то особенное, но это нельзя назвать счастьем. Или…
В последние месяцы Марианна почти ежедневно созванивалась с Камиллой. Той было нелегко уговорить подругу, но Камилла устала и хотела вернуть прежнюю Силье. Когда Камилла впервые объяснила ей нашу идею, Силье посмотрела на нее как на сумасшедшую. Она обозвала ее дурной подругой, но тут же взяла свои слова обратно, увидев, как расстроилась Камилла.
– Это то же самое, как когда встречаются жертва и преступник. В их представлении это глобальная встреча, а когда они сталкиваются в реальности, все оказывается совершенно безобидно.
– Нет, это не то же самое. Я жертва насилия. Зачем мне с ним встречаться? Да и тебе он никогда не нравился.
– Правда. И я до сих пор его терпеть не могу. Но это все для твоего же блага. Теперь он окружен нормальными людьми. Он не сделает тебе ничего дурного. Я разорву его на кусочки, если он хотя бы попытается…
Силье видела, что Камилла говорит правду. Камилла рассказала, что я обрел Иисуса и стал мягким и тихим жителем Ютландии. И что там будет моя девушка.
– А у него есть девушка?
– Да, Марианна. Она очень милая.
– Ты дура? Я не желаю слышать про его милую девушку. У него все должно быть очень плохо.
– Но это не так. Тогда, подсматривая за тобой на репетиции, он упал в обморок. Он так перепугался, что рухнул прямо посреди улицы. Его забрала «скорая».
Силье счастливо улыбнулась. За целый год она не слышала ничего более приятного, и Камилла осмелела:
– Если ты согласишься, мы сможем сделать все по-своему.
Силье и сама удивилась своим словам:
– Я подумаю, но их предложение должно быть очень привлекательным для нас.
Они получают сто пятьдесят тысяч крон за каждый концерт. Они выступят всего с тремя концертами: на двух исполнят мамины песни, а на третьем – собственные песни Силье. Итого: четыреста пятьдесят крон. Карен хотела, чтобы мы поторговались. Принципиально, чтобы люди получали столько, сколько они достойны получить, и никак не больше. Группа хорошая, но не стоит 450 тысяч.
– Это они делают нам одолжение, – сказал я, прекратив дальнейшее обсуждение.
– Ну и как же вы теперь называетесь? (Пауза.) Ну ладно. Учтем.
Марианна положила трубку и взглянула на нас:
– Они больше не «Грит Окхольм Джем», они теперь «Ансамбль Силье Кьер».
Видимо, Силье решила, что это будет последний раз, когда она выступит с песнями матери. Она ничего нам не объясняла, просто мы должны были принять это как должное.
Мы обещали рекламировать концерты группы под таким названием. И я начал рассказывать про Силье во всех своих интервью, называя ее «самой талантливой певицей Скандинавии». Мы поместили ее на верхнюю строчку плаката, который развешивали по всей стране. Они не просили об этом, но мы делали все возможное, чтобы угодить Силье.
Силье немного смутилась, увидев, что ее имя на плакате стоит первым, учитывая, что у нее никто не спрашивал, но Камилла рассказала Марианне, что Силье это польстило. Так что мы продолжали в том же духе.
Они не хотят выступать перед уже известной группой, потому что в таком случае их могут принять за группу на разогреве. Они должны быть хедлайнерами, и их третий концерт должен замыкать фестиваль. Во время выступлений они не хотят жить в Тарме, так что мы заказали им номера в отеле «Вестюден» в Скьерне. Кроме того, мы должны позаботиться о предоставлении им полностью оборудованного автобуса на время фестиваля, где они смогут отдыхать. Мы нашли такой автобус и удостоверились, что в нем есть все, что они могут пожелать.
Мне не разрешалось присутствовать на двух первых концертах. Иначе Силье испытает сильный стресс. Но я должен присутствовать на третьем. Причем обязательно. Это очень важно. Марианна поинтересовалась – почему, но Камилла отказалась говорить.
– Она что, собирается рассказать всем о том, что сделал Николай?
– Возможно. И вы не можете ей запретить.
Мы должны встретиться в их автобусе спустя час после последнего концерта. Если я попытаюсь увидеться с ней раньше, я могу забыть о беседе с ней. Камилла не скрывала, что Силье боится встречи со мной, и если я буду вести себя неподобающе в каком бы то ни было смысле, всякие переговоры тут же прекращаются. Так что правила встречи устанавливают они, а не я.
Несмотря на то что мы приняли все условия, перечисленные Камиллой, Силье все еще сомневалась. За две недели до начала фестиваля Камилла сказала, что нужно уже принять то или иное решение. Она спросила у Силье при остальных членах группы (которые вернулись с уверенностью, что они должны войти в долю), выступают они или нет. Силье разозлилась, почувствовав себя загнанной в угол, но так или иначе необходимо было дать какой-то ответ, и она сказала, коротко и определенно:
– Играем.
В репетиционной наступило всеобщее ликование.
Камилла тут же позвонила Марианне:
– Она согласна.
Марианна вздохнула с облегчением:
– Отлично. Ты уверена?
Камилла молчала, но Марианна слышала ее пыхтение.
– Камилла?
– И пусть он к ней не прикасается.
Мы рассчитывали, что на Пасху приедет максимум восемь тысяч иногородних гостей (на самом деле собралось около пятнадцати тысяч, для Тарма это очень много). У меня было запланировано множество встреч с Карен и Могенсом. Все шло по плану. Мы собрали выступающие группы, заказали туалетные кабинки (правда, как оказалось, слишком мало для такого успешного мероприятия, поэтому весь Тарм провонял на Пасху мочой), палатки, разливное пиво, получили разрешение из полиции и от пожарных. Я не участвовал в организации, всем занималась Карен со своей армией добровольцев. Я лишь принимал решения и оплачивал то, что необходимо было оплатить. Кроме того, конечно же я давал интервью, когда меня просили.
Я был своего рода пресс-секретарем. Я устраивал фестиваль в честь своей матери в ее родном городе, и все радиостанции, телеканалы, газеты и журналы держали руку на пульсе. Могенс пребывал в диком возбуждении: Тарм ежедневно упоминался в центральных СМИ. Такого еще никогда не было, и Могенс говорил о беспрецедентной рекламе. Самый радостный момент для него был, когда «Политикен» написала, что Тарм и Скьерн находятся в отношениях старшего и младшего брата, причем Тарм играет роль старшего. Он даже повесил эту статью у себя в кабинете. В своем интервью газете «Дагбладет» я назвал его политиком с перспективами и сказал, что, если бы к маме тогда приехал он, она согласилась бы выступить в Тарме. Во время нашей очередной встречи он положил передо мной это интервью, хлопнул меня по плечу и сказал:
– Спасибо тебе, Николай.
Весь город пребывал в приятном возбуждении, но это был не просто восторг. Это было еще и облегчение. Точнее, восторг от облегчения. Они много лет обожали мою мать, но их обожание так и не стало взаимным. А фестиваль убеждал в том, что их любовь была не напрасна. Я словно говорил от лица своей матери, что я люблю их, причем так сильно, что готов тратить на них свои миллионы. Чем ближе к фестивалю, тем больше я ощущал на себе почти насильственную доброжелательность. Люди ни с того ни с сего кидались обнимать меня на улице, не произнося при этом ни слова. Странно было чувствовать себя частью всеобщего восторга, когда я всю жизнь старался избегать матери. Но я больше не желал убегать. Фестиваль – мой шанс обнять маму и наконец дать ей обнять себя.
Со мной связался мой банковский консультант. Он деликатно сообщил мне о том, что за год я потратил пятнадцать миллионов.
– Но я же еще не обанкротился, правда?
Он поспешил сказать:
– Нет, нет, конечно.
Я ненавижу, когда объявляются сотрудники банка, и они это прекрасно знают.
– Я просто решил, что вам нелишне будет узнать, что ваши траты выходят из-под контроля.
– Все под контролем. Я трачу ровно столько, сколько надо.
Я по-прежнему был богат, к тому же я рассчитывал найти работу, как только все закончится. Я даже взял на почте бланк соискателя. Я буду почтальоном в Тарме. И у меня не было никаких причин стыдиться этого, ведь я не отец. Карен ужасно гордилась моим решением: оно показывало, что я один из них. Она тут же рассказала об этом Биттен.
Накануне фестиваля мы с Могенсом дали интервью на радио. Мы выступали в СМИ неоднократно и были уже довольно известны. Но до этого в основном говорили о моей мотивации. Естественно, я много рассказывал о маме и ее отношении к городу. Теперь меня расспрашивали о моем собственном отношении к Тарму. А Могенс сопровождал меня в качестве невероятно разговорчивого оруженосца.
ВЕДУЩИЙ. Почему именно в Тарме?
Я. Потому что моя мама тут родилась. Как я уже говорил, именно поэтому я сюда и переехал.
ВЕДУЩИЙ. Но это мероприятие организуется специально для вас?
МОГЕНС. Конечно, специально для Николая. Это его город. Мы заботимся о Николае, он заботится о нас. Так уж принято у нас в Западной Ютландии. Мы поддерживаем друг друга.
Я. Да.
ВЕДУЩИЙ. То есть дело не только в вашей маме, но и в вас самих. Ну и как вам в городе?
МОГЕНС. Конечно, и в нем самом тоже. Если бы я не знал, как все обстоит на самом деле, я мог бы подумать, что Николай живет в Тарме всю свою жизнь. Но он с нами всего лишь год. Правильно ведь, год?
Я. Не совсем. Я переехал в Тарм в июне прошлого года. Мама тут тоже играет не последнюю роль.
МОГЕНС. Конечно. Но живешь здесь ты.
ВЕДУЩИЙ. И как только вы переехали сюда, вы сразу почувствовали себя комфортно?
Я. Да, черт возьми. Извините, я не хотел ругаться.
ВЕДУЩИЙ. Ничего страшного. А почему вы почувствовали себя комфортно?
Я. Сложно сказать.
МОГЕНС. В Тарме много чего есть. Насыщенная деловая жизнь, прекрасная природа, множество развлекательных возможностей, боулинг. Существуют тысячи причин чувствовать себя комфортно в Тарме.
ВЕДУЩИЙ. Но у вас же наверняка есть и какие-то другие причины?
МОГЕНС. Но и это немаловажно!
Я. Нет, Могенс, это тут ни при чем. Все дело в людях.
МОГЕНС. Конечно. Люди – это важно. Николай стал частью крепкого сообщества.
ВЕДУЩИЙ. Что вы имеете в виду, говоря о людях?
Я. Не знаю. Просто я почувствовал, что мне рады.
ВЕДУЩИЙ. Рады?
Я. Да.
МОГЕНС. Его приняли хорошо, это точно.
ВЕДУЩИЙ. Что значит «рады»?
Я. О боже. Я не знаю. Тут какая-то атмосфера…
ВЕДУЩИЙ. Особая атмосфера в Тарме?
МОГЕНС. Точно. Возможно, Тарм не такой крупный город, но жители в нем особенные.
Я. Да, именно это я имел в виду.
Мы ужинали у наших друзей-педиков незадолго до фестиваля. Ни один из них не имел большого опыта в кастрюльных делах, но даже я знаю, что рис вряд ли должен быть похож на уголь. Несмотря ни на что, мы ели с улыбками. Поздно вечером Велик привстал из-за стола. Он явно хотел что-то сказать и выпил достаточно для мужества. Первая часть его речи посвящалась мне и Марианне – о том, какая мы прекрасная пара и т. д. Затем он повернулся к Йеппе, который сидел с такой улыбкой, словно хотел сказать: «Угомонись и сядь на место», но Велик не собирался садиться. В течение десяти минут он распинался о Йеппе, о том, что он для него значит. О, теперь он на многое способен! Он теперь может быть самим собой! Может признаться в любви. Потом он выдержал паузу и пристально посмотрел на Йеппе:
– Я тебя люблю.
Йеппе взглядом отчаянно умолял о помощи, но помощь ему была не нужна. Дома я спросил у Марианны, могу ли я теперь оставить заботу о Йеппе. Она улыбнулась и спросила:
– А ты хочешь этого?
И только тут до меня вдруг дошло, что речь совсем не идет о том, что все близится к концу.
Я открывал фестиваль вместе с Могенсом. Никогда не видел, чтобы взрослый мужчина так нервничал. Мы стояли позади огромной открытой сцены, также известной как «Футбольная сцена», потому что она располагалась на футбольном стадионе Тарма. Он потел, дрожал и не мог спокойно стоять на месте.
– Вам плохо?
Он выпрямился:
– Нет, просто я слегка волнуюсь. У тебя не найдется сигаретки?
– Я не знал, что вы курите. – Я протянул ему свои сигареты.
– Не курил целых три года. Теперь моя жена расстроится.
У него так сильно тряслись руки, что он не мог прикурить. Я взял у него зажигалку и помог ему. Он как следует затянулся и немного успокоился. Затем сорвал галстук и расстегнул рубашку. Ее можно было выжимать. Я дал ему докурить, хотя мы и так уже задерживались. Он старался собраться с мужеством перед нашей вступительной речью. Послушать нас на стадионе собралось несколько тысяч человек. Странно, но меня это совершенно не волновало.
– Все будет хорошо, правда же? – осторожно спросил он.
– Вы о речи? Конечно!
– Да нет, вообще, все в целом. Мы не будем выглядеть глупо, правда? Мы справимся?
Только что мы осознали, что недооценили силу притяжения моей матери. Понаехало полно народу со всей Дании.
– Естественно! Все будет супер.
Он сделал успокаивающий вдох и бодро шагнул на сцену. Я последовал за ним. Он говорил о Грит Окхольм и городе, а я – о Грит Окхольм как о моей маме и художнике. Мы перекидывались репликами. Нам даже удалось вставить несколько шуток. Когда мы закончили, Могенс с облегчением обнял меня. И это объятие помогло ему стать мэром, когда Тарм и Скьерн объединились. Отныне это была его официальная фотография для прессы.
Непосредственно за нами выступил Томас Хельмиг, а после него настала очередь выхода Силье, и я поспешил удалиться. Было бы глупо случайно столкнуться с ней и похерить весь наш план.
Я бродил по городу наедине с собой. Вокруг было оживленно. Повсюду шли какие-то концерты, выступали в том числе и группы с песнями мамы. Среди них было несколько достойных, но никто не мог сравниться с Силье. Я был в восторге от фестиваля и раздавал автографы, пока у меня не заболела рука. Везде было многолюдно. Тарм никогда не наполнялся таким количеством радостных людей. Я гордился всем этим. Я сел на скамейку у городской речки и принялся восторженно глазеть на проходящих мимо. Я широко улыбался – наконец-то я был на своем месте – и даже начал насвистывать «С тобой», думая при этом о Марианне. Впервые за всю свою жизнь я напевал песню матери. Я закрыл глаза и впустил песню в себя. Открыв глаза снова, я увидел перед собой Карен и Кая, а одновременно – самую широкую улыбку, которую когда-либо видел.
– Что?
– Ты поешь, – удивленно сказала Карен.
– Нет, насвистываю.
– Николай, ты громко и весело поешь!
Я понял, что она права. Заблуждался я.
Народ смотрел на меня, и я покраснел. Карен наклонилась и нежно погладила меня по щеке. Едва она захотела убрать руку, как я схватил ее. Она испугалась – не потому, что это был я, а просто от резкости жеста. Кай сделал шаг вперед, но я поспешил сказать то, что должно было быть сказано. В этот момент моя радость была такой всеобъемлющей, что я не мог держать ее в себе.
– Я офигенно благодарен тому, что ты вмешалась в мою жизнь. Ты самый прекрасный человек, какого я когда-либо встречал, и я не знаю, где бы я сейчас был, если бы ты тогда не пришла со своим пирогом. Я так охренительно доволен, что даже пою мамины песни, и это, между прочим, твоя заслуга.
Я отпустил ее руку. Слезы радости хлынули у меня из глаз. Я пытался сдержаться, но не получалось. Карен стояла передо мной потрясенная, а потом тоже начала хлюпать.
По рассказам Йеппе и Марианны, Силье выступила отлично. Она нервничала и была достаточно сдержанна, но все песни исполнила очень хорошо. Велик, который видел их выступление в конгресс-центре Хернинга, сказал, что это лучшая кавер-группа.
Свищ объявился в пятницу накануне фестиваля, он прихватил с собой мелкую зеленоволосую подружку. Она была довольно миленькая, но наивная и воспринимала все происходящее как какой-то китч. Она громко захохотала, увидев улицы, наводненные пьяными ютландцами, хлопающими в такт музыке. Мы старались не обращать на нее внимания, но все же ее бегающие взгляды и диковатый смех немного раздражали. Вечером, после «наискучнейшего концерта», она принялась пародировать пару, танцующую в самой большой пивной палатке. Все поняли, что она хотела изобразить тупого ютландца, но, к счастью, Свищ сумел за нее постоять. Чем глупее она себя вела, тем больше он был настороже. В конце концов ему удалось ее унять и усадить за наш стол. Карен, которая уже давно порывалась что-то сказать, наклонилась вперед и взяла ее за руки:
– Смеяться над другими людьми невежливо. Мне кажется, тебе больше не стоит этого делать.
Девушка примолкла, но потом извинилась и стала вести себя скромнее. Через некоторое время они со Свищом пошли танцевать.
Возникла немного неловкая ситуация, когда Свищ встретился с Великом, но лишь на долю секунды, а потом они горячо обнялись. Велик восторженно набросился на подругу Свища, назвав ее очаровательной. Ее еще никогда не называли очаровательной. Она не могла сдержать смех, когда Велик рассказал про происхождение шрамов у Свища на члене. А Свищ расстроился. Заметив это, она перестала смеяться и что-то тихо шепнула ему на ухо, после чего расстройство Свища тут же улетучилось. Я с удивлением окинул взглядом наш стол. Кай обнимал Карен, Марианна положила руку мне пониже спины, Велик прильнул к Йеппе. Я сидел за столом с людьми, из которых ни один не испытывал недостатка в любви. Я обернулся и оглядел палатку. Народ танцевал, пел, пил, целовался и смеялся. В тот вечер мы все танцевали под Поуля Кребса, который пел о том, что каждому из нас нужна вторая половинка.
По дороге домой я сказал Марианне, что я очень люблю ее – пускай она знает. Она вновь спросила, счастлив ли я. Пока что нет, но я не смогу без нее жить. Она пообещала, что никогда меня не покинет. Той ночью мы занимались любовью очень нежно, почти не прикасаясь друг к другу. А потом лежали и обсуждали предстоящий день. Я слышал, некоторые считали, что Силье выступила с двумя первыми концертами без души. Она пела хорошо, но без полной отдачи. Марианна считала, что у нее не хватило смелости: Силье казалась такой маленькой и хрупкой на огромной сцене.
– Что же будем делать? – беспокоился я.
– Подождем до завтра. Прямо сейчас мы все равно ничего не сможем сделать. Должна быть какая-то причина, по которой она хочет, чтобы ты пришел на ее третий концерт.
Конечно, должна быть причина, но, мне кажется, я знал, почему она этого хочет. Силье до сих пор не сказала обо мне ни слова, но я боялся, что на концерте меня ждет разоблачение и Тарм повернется ко мне спиной. Я обманул их и заставил поверить в то, что я хороший человек, но ведь хорошие люди не бьют своих возлюбленных. Марианна обещала, что, несмотря ни на что, всегда будет со мной. Она прижалась ко мне и тут же уснула, но я, разумеется, не мог спать, дожидаясь завтрашнего дня.
Аккуратно переложив ее на кровать, я пошел в гостиную, включил телек, достал бутылку вина. Пытаясь расслабиться, я пил, курил и смотрел сериал. Особой боли в животе я не ощущал, просто легкое покалывание от волнения. Просидев так какое-то время, я почувствовал, что кто-то стоит сзади. Само собой, я решил, что это Марианна.
– Не можешь уснуть? – сказал я и обернулся. Черт, это был Иисус. – Привет. Ты что тут делаешь?
Он улыбался:
– Пришел попрощаться.
– Как это?
– Мы больше не увидимся. Теперь ты и сам справишься.
Прошло несколько секунд, прежде чем я понял смысл его слов. Я поднялся с дивана и обнял его по-мужски.
– Я горжусь тобой, Николай.
– Спасибо. Ты был мне настоящим другом.
Мы немного постояли в смущении, а потом вновь обнялись. Потом он развернулся и ушел. Но прежде чем он скрылся, я успел задать ему мучивший меня вопрос:
– А ты и правда Иисус? Тот самый?
– А как ты думаешь?
– Марианна говорит, что нет, но я сам не знаю, что мне думать.
– Николай, я не хочу тебе ничего доказывать. Ты либо веришь в меня, либо нет.
Я так ничего и не понял, но почувствовал приятное спокойствие во всем теле оттого, что он пришел. Я выключил телевизор, улегся к Марианне и крепко прижался к ней.
Я разом перестал бояться следующего дня, ведь все наконец-то должно было стать на свои места. Марианна завтра будет на волосок от смерти, но сегодня я об этом еще не знал.
Могенс стоял на сцене. Он невероятно гордился и благодарил чудесную публику, жалеющую о том, что три дня улыбок и прекрасного настроения уже позади. Народ в возбуждении аплодировал сам себе. Конечно, нескольких неприятных моментов избежать не удалось, потому что народу приехало очень много: слишком много мочи на улицах, к пятничному вечеру у нас почти закончились запасы пива, но, к счастью, вовремя подоспела гуманитарная помощь. Могенс благодарил добровольцев. Конечно же он отдельно отметил Карен. Она стояла рядом со мной и радовалась. Могенс хотел, чтобы я вышел на сцену: мы вместе открывали фестиваль и вместе должны его закрыть. Но я отказался. Еще предстоял выход Силье, и появиться на сцене сейчас было бы рискованно. Я стоял вместе со своими «натовцами» поодаль.
– И наконец, хочу сказать огромное спасибо Николаю Окхольму, который стоит внизу у скамейки справа от меня. Он не захотел выйти на сцену, чтобы не создавать лишней суеты. Несмотря на это, давайте поприветствуем его. Я хочу попросить вас повернуться к нему и как следует ему поаплодировать.
И Могенс указал в том направлении, где, как он думал, мы находились. Однако мы уже отошли от того места в сторону метров на пятьдесят, чтобы лучше видеть сцену. Пять тысяч человек повернулись к скамейке и восторженно захлопали в ладоши. Я тоже повернулся и хлопал.
Могенс попросил всех успокоиться, и все вновь обратили взгляды на сцену.
Он представил Силье как музыкальную наследницу матери. Я предупредил Могенса, что он должен «рекламировать продукт»: чем лучше он ее представит, тем теплее ее примет аудитория. Могенс перечислил названия прекрасных песен. Мы ее песен никогда не слышали, но почему-то были убеждены, что это неагрессивная попса. Поэтому в первых рядах оказались в основном семьи с детьми и пожилые дамы. Группа поднялась на сцену, и Силье подошла к микрофону.
– Сегодня все совсем иначе, – сказала мне Марианна.
Силье не была на сцене еще и двух секунд, она даже не успела оглядеть публику, а Марианна уже все знала.
– Я вижу это по ее походке.
Мне очень хотелось с ней согласиться, но сам я ничего не заметил. Силье смотрела вниз, хотя обычно она устанавливала контакт с аудиторией сразу.
– Я не замечаю ничего особенного.
– Она изменилась.
– В лучшую сторону?
– Да, она стала сильнее.
Марианна замечала то, чего не замечал я. Заметила она и то, что мне страшно.
– Привет, меня зовут Силье Кьер. Мое имя известно вам по группе «Грит Окхольм Джем». Мы больше не исполняем песни Грит. Мы выступаем с моими собственными песнями. Меня пригласил на этот фестиваль мой бывший парень, Николай Окхольм, так что, если вам вдруг не понравится наш концерт, все вопросы к нему.
Она выдержала небольшую паузу, и народ восторженно загалдел. Конечно, мы с ней встречались. Люди, находившиеся поблизости, повернулись ко мне с широкими улыбками, и я нервно улыбнулся в ответ. Я крепко схватился за Марианну – я был уверен, что сейчас Силье обо всем расскажет.
– Вам он нравится, правда?
Народ опять завопил. Кто-то даже крикнул:
– Николай – бог!
– А вот я считаю, что он подонок и скотина!
Больше она ничего не сказала, но в этот самый момент грянула музыка. Публика была парализована не только грубыми словами, произнесенными такой милой девушкой, но и музыкой. Силье кривлялась и орала, гитары ревели, ударная установка гремела. Тексты песен были жесткие и жестокие. В них говорилось о смерти, изменах, насилии и катастрофах. Семьи с детьми и пожилые дамы поспешили удалиться. А Свищ и его мелкая зеленоволосая подружка прыгали и бесновались.
– Потрясно! Прямо вылитая Пи Джей Харви! – орала девушка, увлекая Свища за собой.
Они плясали перед сценой, и Велик с Йеппе последовали их примеру.
Выступление Силье многих оттолкнуло, но та часть публики, которая осталась, испытала настоящий восторг. Они сбились у сцены в кучу и весело прыгали друг на друга. Мы с Марианной и Карен стояли позади, но Карен довольно быстро нас покинула – от такой музыки у нее разболелась голова. Могенс в смятении подошел к нам: он боялся, что этот концерт повлечет за собой провал всего фестиваля.
– А ты знал о том, что это за музыка?
– Нет, конечно не знал. Иначе я бы вас предупредил. Но это же здорово, людям потом будет что обсудить.
– Да, об этом я не подумал. То есть ты считаешь это нормальным?
– Да, это классно. Мы делаем ставку не только на безопасность.
Мои слова не вполне утешили Могенса, но хотя бы уменьшили его волнение. И лишь тогда, когда отзывы о выступлении Силье оказались хвалебными, Могенс успокоился и даже стал гордиться тем, что Силье дебютировала в Тарме.
Между песнями Силье ничего не говорила и не общалась с публикой, хотя обычно она очень много болтала и кокетничала. Это было частью ее сценического шоу. Сегодня она ограничилась только музыкой – тем не менее публика была заворожена. Мне пришлось привыкать к жестокой тональности, в ее музыке был какой-то надрыв. Мы ожидали красивого и изящного завершения фестиваля, а вместо этого получили кулак. И все же это не испортило мне концовку. Возможно, пожилые дамы и были разочарованы, но не я. Я считал замечательным то, что Силье наконец-то обрела свой собственный голос, пусть даже такой злобный.
– У нее такая мощная харизма. Это и раньше так было? – поинтересовалась Марианна.
– Нет, даже когда обижалась, она была нежной. Я не припомню, чтобы когда-нибудь она по-настоящему на меня сердилась.
– Что, неужели даже никогда не кричала?
– Нет, по крайней мере, не кричала так, как ты. Ты ведь еще и дерешься, – сказал я и поцеловал ее в шею.
Мы были единственными, кто не потерялся во время концерта. Остальные перемешались. Я уверен, что Силье увидела нас, когда газон перед сценой наполовину опустел. По крайней мере, ее взгляд задержался на нас, а потом она яростно заорала. И это было не пение. Она зло закричала в микрофон, и толпа пришла в неистовство.
Исполнив последнюю песню, Силье в первый раз в возбуждении оглядела публику и посмотрела на меня сверху вниз. Я был уверен, что она не уйдет со сцены, не отомстив. На газоне было много свободного места, но непосредственно перед сценой все кишело восторженными мальчиками и девочками, требующими продолжения. Она недоуменно смотрела на них, и мне показалось, что именно они меня и спасли. Она не могла поверить, что ее так чествуют. Было бы слишком жестоко сказать им правду обо мне. Поэтому она не произнесла ни слова, а ушла со сцены молча, и я вздохнул с облегчением. Марианна повернулась ко мне и поцеловала меня. Я всегда отличал эти успокоительные поцелуи.
– А теперь пойдем прогуляемся, чтобы ты мог немного расслабиться.
И я только тогда осознал, что из-за своего волнения прижал ее слишком сильно. Мы направились в лес, где хотели побыть наедине. Я радовался, что имею возможность встретиться с Силье в Тарме, потому что, если бы это произошло в Копенгагене, я бы уже лежал и задыхался. Я испытывал уверенность и страх одновременно. В течение следующего часа мы не произнесли ни слова. Мне не хотелось говорить. Мне просто хотелось видеть Марианну рядом, чтобы не взорваться.
Силье Кьер, Фестиваль в честь Грит Окхольм
Репортаж: Ханс Хенрик Фарендорфф
Фото: Мартин Дам Кристенсен
К удивлению многих, бывшая солистка «Грит Окхольм Джем» заявила о себе как о спасительнице датского панк-рока.
На масштабном фестивале в честь Грит Окхольм в Тарме я увидел множество групп-подражателей, исполнивших знаменитые песни Грит Окхольм, а также вереницу стареющих датских поп-звезд: Томаса Хельмига, Поуля Кребса, Петера Белли, Ивана Педерсена, Санне Сальмонсен, «TV2» – иными словами, практически всех датских поп-музыкантов эпохи Грит Окхольм. Некоторые из них подготовили замечательные специальные выступления, другие повторили старые номера.
Этот фестиваль был организован в честь Грит Окхольм, что придало ему особую атмосферу, многим показавшуюся поистине фантастической. У меня же просто пошли мурашки по коже. Создавалось впечатление, что это какая-то секта, где все помешаны на одном. Все люди одинаково беззаботно радовались празднику, не произнося ни единого дурного слова. Но у меня возникло такое ощущение, словно всем приказано быть приличными и учтивыми и запрещено не восторгаться Грит Окхольм.
Лично мне всегда казалось, что ее переоценивают. По моему мнению, у нее есть три-четыре действительно чудесные песни (в т. ч. «Что скрывает сердце», которая вполне сопоставима с хитами Стиви Уандера), но отнюдь не все они так замечательны. В основном ее композиции – это просто приятные попсовые мелодии. Однако из-за своей ранней смерти она обрела толпы фанатов, и едва ли где-то их найдется больше, чем в ее родном городке Тарме.
От такой благостной атмосферы становилось даже как-то не по себе. У меня практически началась клаустрофобия. Поэтому я с нетерпением ждал возвращения домой в Орхус, поближе к грубости и испорченности. Однако, прежде чем отправиться обратно, мне еще нужно было посетить заключительный концерт с участием Силье Кьер, бывшей солистки «Грит Окхольм Джем». Она была заявлена организаторами фестиваля в качестве великой сенсации. Ее имя возглавляло список участников на рекламном плакате, все государственные издания анонсировали ее авторский дебют. Как и остальные, я ожидал увидеть бледную копию Грит Окхольм. Лишь немногие слышали ее песни до этого. И к сожалению, я не был в их числе. Признаю – я ошибался! Ее представили как преемницу Грит Окхольм на датской эстраде, однако уже с первых нот она перечеркнула Грит. Силье Кьер – это анти-Грит Окхольм. Внешне это миниатюрная хрупкая блондинка, но у нее жесткая музыка и грубый сценический образ. Ее оружие простое, но эффективное: напряженные, пугающие, но запоминающиеся песни с напористыми и недвусмысленными текстами о разрушительных отношениях, предательстве и насилии. И все они исполняются с такой злобой, которую никак нельзя заподозрить у бывшей солистки группы, названной в честь Грит Окхольм. Композиция «Возлюбленный» – возможно, лучшая датская песня о разрушительных отношениях. Вероятно, она имеет отношение к сыну Грит Окхольм, организатору и спонсору фестиваля, Николаю Окхольму, с которым певица когда-то встречалась и к которому, очевидно, больше не испытывает нежных чувств.
Я ожидал переизбытка слащавого изящества, а вместо этого получил противоядие – жесткий и напряженный концерт в исполнении нового нетривиального интересного музыканта. Это был лучший концерт за целый год! И я очень рад тому, что этот год ознаменовался прорывом Силье Кьер. Королева умерла – да здравствует королева!
Благодарю за сенсацию Фестиваль имени Грит Окхольм! Я примкнул к вашим почитателям.
Мы стучали в двери автобуса в течение десяти минут, прежде чем нам открыли. Но впускать нас внутрь не спешили. Камилла лишь быстро высунула голову и сказала:
– Ей нужно еще минут десять.
Дверь вновь захлопнулась, и мы стали ждать. Десять минут обернулись получасом, и, взглянув на Марианну, я увидел, что она думает о том же, о чем и я: нас дурачат. Однако она промолчала, чтобы не волновать меня. Ко мне то и дело подходили счастливые и подвыпившие люди со словами:
– Черт, Николай, спасибо за три обалденных дня!
И я вежливо кивал им, хотя предпочел бы, чтобы меня оставили в покое.
Наконец дверь открылась, и мы поспешили войти. Воздух внутри оказался спертым и неприятным. В нем витало напряжение. Странно, но мне оно показалось сексуальным. Силье сидела на диване в задней части автобуса. Вдруг мне показалось, что автобус невероятно длинный, как и путь, который мне предстоит преодолеть, чтобы подойти к Силье. Я никак не мог понять, как мне с ней поздороваться. Я уже почти обнял ее, но вовремя остановился – это было бы проявлением излишней нежности. Так что я протянул руку, но поспешил ее отдернуть. Слишком безлично. В итоге я просто слегка махнул ей рукой со словами:
– Привет. Рад тебя видеть.
Силье не ответила. Она отвернулась и уставилась в пол. Я сел напротив. Это был рок-н-ролльный автобус с тонированными стеклами и странной мебелью. Марианна скромно держалась позади меня. Силье на секунду подняла на нее раздраженный взгляд, а потом снова опустила глаза в пол.
В последний момент Силье потребовала, чтобы Марианна осталась снаружи, но это требование было единственным из их списка, на которое мы не могли согласиться. Камилла откашлялась. Она стояла, приклеившись взглядом к Силье и держа в руках винную бутылку как оружие.
– Если ты попытаешься сделать что-то не то, я тебя тресну. Понятно?
Я попытался спокойно улыбнуться, но получилось кривовато.
– Понятно?
– Мы только поговорим.
Я посмотрел на Силье, которая опять поспешно уставилась под ноги. Она дрожала. Вдруг раздался стук в дверь. Это был водитель, который хотел войти, но его попросили подождать. Когда он вышел, Силье сделала глубокий вдох и наконец заговорила:
– Как тебе концерт?
– Это был потрясающий концерт. Ты потрясла публику.
– Но многие ушли.
– Да, они были шокированы.
Она почти улыбнулась:
– Спасибо, что позвал меня. Для меня это много значит.
– Не за что. – Я не смог скрыть облегчения.
Она впервые посмотрела мне в глаза. Я улыбнулся ей, но моя улыбка быстро исчезла – я почувствовал себя пронзенным насквозь. Она молчала довольно долго. Мы сидели и смотрели друг на друга. Когда мне это надоело, я сказал:
– Мне так жаль, Силье, и если бы я мог, я бы все исправил, но не знаю как.
Она по-прежнему молчала.
– Силье, мне жаль.
– Я знаю, Николай.
Я вновь хотел ей улыбнуться, но по выражению ее лица понял, что не стоит. Она собралась с мужеством и сказала:
– Я любила тебя так сильно. Как же ты мог так поступить со мной?
Мой живот дико заурчал, но я подавил его недовольство и начал потеть. Воздух внутри этого автобуса был ужасно тяжелый. Я отвел взгляд от Силье и посмотрел на остальных: они не потели. Марианна улыбнулась мне, стараясь успокоить. Она понимала, что мне дерьмово. В животе у меня немного улеглось. Но затем я посмотрел на Камиллу – она выглядела еще более грозной, чем раньше.
– Я тебя тоже сильно любил, – пробурчал я.
– И как же ты мог так поступить?
– Не знаю…
Ей было необходимо услышать ответ. Я пытался найти нужные слова, чтобы не причинить ей боли. К счастью, в дверь снова постучали. Это были подростки, желающие пообщаться со «звездой», настроенные весьма решительно, Марианна вышла успокоить их. Они были пьяные и никак не могли понять, чего мы от них хотим. Один из них проскользнул внутрь мимо Марианны. Он кинулся к Силье обниматься с криком, что это был самый клевый концерт в его жизни. У Силье не было опыта общения с пьяными школьниками, и мне пришлось встать, чтобы отцепить его от нее. Камилла тут же оказалась рядом со мной. Предупреждающим жестом она подняла бутылку, и я вынужден был сесть обратно, покачав головой. Парень, слава богу, решил, что она угрожает ему, и, извиняясь, поспешил удалиться.
Мы продолжили наш разговор, когда мальчишки убрались и Марианна села на прежнее место.
– Я боялся. Поэтому и сделал это.
Наш диалог прервали, и Силье не сразу поняла, о чем я говорю. Я сделал глубокий вдох и сказал:
– Я не заслужил твоей любви. Это пугало меня, поэтому я тебя побил.
Она вновь потупила взгляд и едва слышно произнесла:
– Но это не тебе дано решать.
– Я не понимаю.
– Ты не можешь определять, заслужил ли ты любви.
Марианна передвинулась поближе и нежно гладила меня по спине, чтобы я расслабился. Я обернулся и с благодарностью посмотрел на нее. У меня кипела кровь, я ощущал странную теплоту. Марианна счастливо улыбалась, и мне хотелось крикнуть, что я люблю ее сильнее, чем когда-либо мог вообразить. Конечно, я этого не сделал, потому что лицо Силье приобрело очень жестокое выражение. Я любил Марианну совсем иначе, нежели Силье. Она давала мне ощущение того, что все идет правильно. Но ведь это нельзя назвать счастьем? Для счастья еще не настало время: не все улажено с Силье, живот у меня еще болит. Я повернулся к Силье и улыбнулся широко и удивленно, потому что вдруг засомневался: а может, я счастлив? Ее явно раздражала моя улыбка, но я ничего не мог с собой поделать. Я постарался продолжить наш разговор:
– Я не мог спокойно вздохнуть, а ты это усугубила.
Она совсем рассердилась:
– Это я усугубила? Каким же образом?
Мои слова казались несправедливыми, но именно так обстояло дело.
– Потому что ты пугала меня.
– Но теперь ты дышишь нормально. Это из-за нее? – Она показала на Марианну.
Я кивнул. Я понимал, что это признание вряд ли ее обрадует. Я рассказывал Силье о моих друзьях, об Иисусе и любви, вошедшей в мою жизнь, но она не слушала меня, а смотрела только на Марианну, которая отступила назад, чтобы стать менее заметной. Силье это не удовлетворило.
– Силье?
– Что?
– Ты слышишь, что я говорю?
– Ну да, ты разговариваешь с Иисусом. – Она раздражалась еще больше.
Я замолк. Она встала, подошла к холодильнику и взяла кока-колу. Марианна отодвинулась, чтобы Силье могла пройти. Теперь они оказались совсем близко друг к другу. Силье поставила колу, а потом ударила Марианну. Я тут же вскочил. Силье ударила ее еще раз, но по-настоящему сильного удара у нее все же не получилось. Марианна пыталась отделаться от нее. Она не боялась – даже агрессивная Силье не выглядела устрашающе. Я схватил Силье, желая привести ее в чувство, а то получалось как-то глупо. По-видимому, со стороны казалось, что я на нее напал, потому что Камилла запаниковала. Мимо моей головы просвистела бутылка. Я не на шутку перепугался.
– Я просто хочу, чтобы она села на место! – заорал я и тут же отпустил Силье, которая принялась истошно вопить. – Я отпустил тебя! – кричал я, как вдруг услышал странный звук за своей спиной, как будто человек кашляет под водой.
Обернувшись, я увидел, что Марианна покачивается. Кровь хлестала у нее изо рта. Время тянулось невероятно долго, а я все стоял и смотрел. Все стало восприниматься как вечность. Мое дыхание, все движения, мысли стали медленными, глаза и то фокусировались нестерпимо медленно.
Силье больно ударила меня по спине и закричала:
– Николай, сделай что-нибудь! Бутылка попала ей в горло!
И тут Марианна упала. Из нее выплеснулось еще немного крови, а затем глаза ее закрылись. Она была мертва.
Внезапно все понеслось стремительно. Я повалился на пол, прижал ее тело к себе и начал задыхаться, прокручивая в голове какое-то подобие молитвы:
– СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ СПАСИ ЕЕ
Камилла в истерике извинялась, одновременно вызывая «скорую», но ее понимали с трудом – она орала в трубку то про автобус, то про кровь. Мой мир невероятно сузился. В нем существовали только я и Марианна. Поэтому я не заметил, как Силье присела на корточки рядом со мной. Через некоторое время она принялась утешать меня, гладя по спине, точно так же, как делала Марианна, но я сосредоточился на своей молитве. Она пыталась отцепить мои руки от Марианны. Она говорила мне что-то – сначала мягко, потом все жестче, – но я ее не слышал: мой собственный голос отчаяния заглушал все окружающие звуки. Наконец она резко тряхнула меня:
– Николай, отпусти ее, чтобы она могла вздохнуть.
Я в недоумении поглядел на нее, потом на Марианну, которая смотрела на меня мутным взглядом. Мне надо было отпустить ее, а я прижимал все сильнее. В этот момент я испытал странное, незнакомое ощущение. Мое дыхание стало удивительно легким, из живота исчез стягивающийся узел. Марианна потеряла сознание и истекала кровью, но она жива. И она сама, и врачи утверждают довольно уверенно, что она никогда не умирала. Они говорят, что кровь пошла из-за прикушенного языка, а от шока она потеряла сознание. Но я знаю лучше. Дело не только в языке и в шоке. Я вглядываюсь глубоко в ее глаза и говорю:
– Мне кажется, я счастлив.
Она не слышит меня – она еще не пришла в себя.
«Скорая» забрала Марианну, а к автобусу стали стягиваться люди. Силье объясняла спасателям, что Марианна наткнулась на дверь шкафа. Я шатался вокруг. Я хотел ехать в больницу вместе с ней, но Силье вытащила меня из машины. Я не переставал целовать Марианну, пока ее не увезли, и повторял: «Мне кажется, я счастлив». Она улыбнулась. В какой-то момент она даже отчасти поняла меня и попыталась сама что-то сказать, но не смогла, потому что у нее сильно распух язык. Она потянулась ко мне, но Силье отстранила меня. «Скорая» уехала, и я остался с Силье. Отсутствие Марианны сказалось на мне незамедлительно – мое тело сразу забеспокоилось. Я огляделся:
– Где она?
Силье схватила меня и потянула к автобусу:
– Где кто?
– Где Камилла?
Она затолкнула меня в автобус и закрыла двери изнутри:
– Я ее отпустила.
Я бы убил Камиллу. Она должна поплатиться за то, что сотворила с моей Марианной. А вместо этого я оказался запертым с Силье, которая принялась с любопытством меня разглядывать. Что она на меня так вытаращилась?
– Где она? – яростно прошептал я.
– Я понятия не имею, Николай.
Рядом со мной на сиденье лежала гитара. Я взял ее, ожидая от Силье какой-то реакции, но реакции не последовало, и я треснул гитарой об пол. Раздался адский грохот, гитара разбилась на кусочки.
– Все равно это была не ее гитара, – сказала Силье.
В дверь постучали:
– Ты там в порядке?
– Да, все нормально. Оставьте нас в покое.
А я стоял и пыхтел.
– Я выйду и отыщу эту тварь!
Но Силье преградила мне дорогу:
– Нет, Николай, ты останешься со мной.
Воздух вновь потяжелел. Я был весь переполнен гневом, который необходимо было каким-то образом выпустить наружу.
– Почему ты на меня так странно смотришь?
Я не осознавал этого, но ее взгляд меня провоцировал. Она молчала. Мы стояли совсем рядом, и ее рука коснулась моего бедра, от чего меня поразила мгновенная судорога. Я наклонился и помассировал ногу. Силье засмеялась.
– Почему ты смеешься?
– Ты все еще страдаешь от судорог?
Я покачал головой, она соблазняющим жестом протянула ногу, и я в раздражении схватил ее. Она чуть дернулась от испуга, и я тут же отпустил:
– Не трогай меня, Силье, не сейчас.
Нужно было выбраться наружу. Нельзя оставаться с Силье. Но она снова встала у меня на дороге.
– Мне надо идти.
– Нет, Николай, нельзя. Я хочу, чтобы ты остался со мной.
Между нами было всего лишь несколько сантиметров этого густого воздуха. Она смотрела мне в глаза. Я отодвинулся от нее, но она опять подошла ближе. Больше мне некуда было отходить. Она ждала, что я теперь буду делать. Я взорвался довольно быстро. Она стояла так близко, как только можно было придвинуться ко мне, не касаясь. Она заигрывала со мной. И это было сексуально.
– Силье, отойди.
Но она не отходила, и я не выдержал. Схватив за шею левой рукой, я притянул ее голову к своему лицу, поцеловал и запустил правую руку ей в штаны. Я попытался войти в нее пальцем, но не смог: она крепко сжала ноги. Она не хотела. Тогда я ее отпустил.
– Извини, я просто подумал, что ты не против. Не надо было… Я люблю Марианну, – промямлил я.
Силье совершенно не выглядела испуганной. Она продолжала стоять на месте в полуспущенных штанах. Я почувствовал отвращение к самому себе. Она молчала. Я снова попытался уйти, но она опять перегородила мне дорогу к выходу. Я больше не злился. Мне было неловко и страшно.
– Неужели ты так и не позволишь мне уйти?
Она покачала головой. Затем повернулась ко мне спиной, стянула штаны, взялась руками за спинки двух стульев и наклонилась вперед. Я в смятении пыхтел.
Она стоит передо мной с задранной кверху задницей и блокирует выход. Я подхожу к ней поближе, затем вновь отхожу и наконец встаю сзади, вытаскиваю член и всовываю его, стараясь протолкнуть как можно глубже. Она молчит. Как только я кончаю, а происходит это довольно быстро, она отталкивает меня. Я падаю на пол и сижу на коленях, пока она надевает трусы и штаны. Я чувствую себя отвратительно и грязно. С глубоким вздохом она проходит мимо меня к дивану, радостно взглянув на меня, сидящего на полу с голым задом. Теперь она смеется:
– Николай, может, хоть штаны наденешь? А то мне немного не по себе от того, что ты сидишь передо мной с голой прыщавой задницей.
Я натягиваю штаны и поднимаюсь с пола. Мне страшно взглянуть Силье в глаза, поэтому я смотрю вниз.
– Ну, хватит уже трястись. Ничего страшного не случилось.
– А теперь мне можно идти?
– Да, проваливай скорее домой, к Марианне.
Она встает с дивана, проходит мимо, от чего я весь съеживаюсь, и распахивает дверь. Я тороплюсь к выходу. Прежде чем она закрывает за мной дверь, я оборачиваюсь:
– Я не понял.
Она молча хлопает дверью, и я оказываюсь на улице лицом к лицу с Надей Йессен из «Скьерн-Тарм дагбладет», которой не терпится услышать, чего именно я не понял.
Автобус покидает Тарм спустя полчаса.
Мне страшно вернуться домой. Проходит немало времени, прежде чем я направляюсь в сторону Поппельвай. Я прохожу мимо довольных пьяных людей, которые завершают празднование. Скоро Тарм вернется к своей обычной жизни. Подойдя к дому, я еще не знаю, надо ли рассказывать Марианне о том, что произошло. К счастью, она еще не вернулась из больницы, и я залезаю под душ. Стоя в ванне, я слышу, как входит Марианна. Она зовет меня. Я тяну время, но все-таки кричу ей, что я в душе. Она заходит ко мне и отдергивает шторку. У нее распух язык, рот закрывается лишь наполовину, потому что язык не помещается внутри, и это придает ей вид умственно отсталой.
– Ты как? – спрашиваю я.
– Мне накладывали швы на язык, – гнусавит она и высовывает язык как можно дальше, чтобы показать швы.
Выглядит впечатляюще. Кажется, что язык почти откушен, и я с трудом понимаю, что она говорит.
Она залезает ко мне прямо в одежде и обнимает, прижавшись головой к моей спине:
– У тебя наконец-то появилось разрешение быть счастливым?
Она еле-еле произносит фразу, но не только из-за распухшего языка.
Я подумал, что теперь могу быть счастливым, потому что избавился от боли в животе, но не говорю «да». Я говорю:
– Я был с Силье.
Проходит секунд десять, прежде чем она понимает, что я имею в виду, говоря «был с…». Она отстраняется от меня, а потом бьет по голой спине. ХЛОП! И продолжает бить, пока вся спина не покрывается красными и синими пятнами. Я молча терплю очередной удар. Наконец она останавливается.
– Придурок! – бросает она мне и уходит.
Я остаюсь под душем. Слышу, как она колотит ногами по дверям и кидает мебель, но вдруг все звуки разом смолкают. Хотя я прислушиваюсь очень внимательно. Закрываю воду, вытираюсь, стою, никак не решаясь выйти. Надеюсь, что она не ушла.