- Что будем делать? - он озабоченно озирался по сторонам, - до станции отсюда далеко?
- Минут двадцать, может полчаса, если идти пешком. Ты вот что, Мак, иди посмотри, нет, лучше помоги мне дойти до двери этого сарая, я посмотрю замок.
Окружающая меня действительность и реальное время потеряли в моем сознании всякий смысл.
Не могу сказать, сколько времени я провозился с замками (их было два, один навесной, другой - внутренний), пять минут или час, но когда мы вошли в помещение, меблированное старой железной кроватью с грязным матрасом на ней, столом и двумя табуретками, я уже был близок к тому, чтобы окончательно вырубиться, и только нежелание показать Юрке свою слабость пока еще поддерживало меня.
В углу валялась ржавая крысоловка.
Я сел на табуретку, меня качало даже в сидячем положении.
- Затащи сюда Матильду и иди на станцию пешком.
Не знаю сколько времени он с ней провозился, прислонив ее к стене поставить ее на опору ему так и не удалось, наконец он остановился передо мной как новобранец перед ефрейтором.
Все это время сумка с деньгами находилась у него за плечами.
Мне было в высшей степени безразлично, что с ними будет, но Юрку мне было жаль и я с трудом выдавил из себя:
- Я не советую тебе идти с этой сумкой - ты понесешь за плечами собственную смерть. Оставь ее здесь. И иди не на ближайшую станцию, а в обратную сторону. Опасность подстерегает тебя где угодно, но не на обратном пути. Дойдешь до базы и там наймешь машину.
- Часа три, не меньше, - бормотал он, - пешком доберешься туда затемно, в куртке, надетой на голое тело, какой мудак меня повезет... если и повезет, то до ближайшего отделения милиции, - бормотание перешло в откровенное нытье.
Он снял сумку, непроизвольным жестом прижав ее к груди, как драгоценного и долгожданного наследника, не сгибаясь опустился на колени перед кроватью, на секунду замер, словно заканчивая подходящую случаю молитву, запихал сумку под кровать и поднялся отряхивая колени.
- Не тяни резину, Мак, это как раз тот случай, когда время-деньги. Помоги дойти до двери, надо закрыться не крючок.
Первым подошел к кровати Генка Панфилов, застрелившийся у нас прямо на глазах, когда капитан Дубровин приказал ему расстрелять находившуюся в машине, остановленной на дороге в горах, многочисленную семью немолодого афганца.
Он был одет в старую промасленную телогрейку и почему-то прятал руки за спину. Осторожно присев на краешек кровати, он спросил:
- Ты ведь уже хорошо себя чувствуешь, Вадик? Вставай, сейчас мы поедем с тобой в одно место...
"Нет! - закричал я изо всех сил, - нет! Ты уже умер, ты умер, это видели все!" - но не услышал своего голоса.
- Ну что ты. Не валяй дурака. Вставай и поедем. - Его бледная, землистая рука тянулась к моей груди, очевидно с намерением приласкать меня.
Склонившись к столу, перебирая нивесть откуда взявшиеся косточки домино, сидел прапорщик Комаров из Саратова, заведовавший в свое время вещевым складом. Этот-то, страстный курильщик анаши, я точно знаю, был жив и здоров и я, все еще не слыша своего голоса, закричал в его сторону:
- "Витька! Скажи ему, что он мертвый! Ты-то чего!"
Комаров укоризненно посмотрел на меня:
- Брось, Быстров, вечно ты чего-нибудь придумаешь. Иди, иди, у него кадиллак. Чего упираешься, иди, если приглашают. Я бы тоже прокатился, да мне плану сейчас должны принести.
Генкина рука похлопывала меня по груди. Я с ужасом обнаружил, что не могу пошевелиться.
Я напрягал всю свою волю, чтобы вырваться из тисков кошмара.
Медленно, словно бы нехотя проступили очертания комнаты, утраченное было дыхание восстановилось, я почувствовал слабый запах бензина, исходивший от Матильды.
По щекам текли горячие, едкие слезы, я все еще не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не мог даже повернуть голову.
Неизвестно сколько время я так пролежал, боясь закрыть глаза, чтобы вновь не оказаться в паутине смертного страха.
Мне казалось, что я вставал, ходил, что-то делал, что-то передвигал, куда-то спускался и поднимался, не испытывая при этом ни слабости ни боли, что-то беспокоило, какое-то препятствие, которое нужно было преодолеть. То ли в бреду, то ли наяву, я вновь и вновь вставал, опять что-то двигал, устраняя беспокоившую помеху, пока не оказался не небольшой, открытой с трех сторон площадке, ровной как стол, в горах, под палящими лучами афганского солнца.
Надо мной завис вертолет, и надо было только подняться на ноги, чтобы взобраться в его спасительное чрево, но ни ноги ни руки не слушались меня.
С обеих сторон надвигались духи, поливая меня смертоносным свинцом и я удивлялся, что все еще жив.
Вихрь от лопастей винта трепал мою одежду и сотрясал тело, на лицо падали крошечные камешки, захваченные вихрем, но я не мог пошевелиться и даже открыть рот для крика.
В темном проеме отодвинутой дверцы вертолета никого не было, никто не спешил мне на помощь.
"Сейчас он улетит, решив, что я мертв и оставит меня с не знавшей пощады толпой, среди которой я отчетливо различал хмурые, сосредоточенные лица мужчин, женщин и детей. Они отрежут мне нос уши, гениталии и будут водить меня по деревням..."
Стук в дверь раздался в ушах взрывом многотонной авиационной бомбы. Дверь я им открыл не помня усилий с моей стороны на вставание с кровати и путь к двери, и когда за дверью я увидел их, Юрку и с ним еще двух, незнакомых мне людей, я почувствовал огромное облегчение и с радостью погрузился в глубокий обморок.
Очнулся я на все той же кровати, испытывая уже реальную боль в руке, в которой ковырялся, видимо прочищая рану склонившийся надо мной человек в рубашке из джинсовой ткани с засученными рукавами. Рядом с ним стояла женщина в белом халате, держа в руке, как мне показалось огромный фонарь, свет которого по мощности не уступал прожектору. Третий, наверное Юрка, не останавливаясь ходил взад-вперед по комнате.
Я радовался невыносимой боли, радовался концу кошмарам, я хотел их всех расцеловать от радости к возвращению к жизни.
Доктор уже зашивал рану, предварительно сделав обезболивающий укол, когда Юрка каким-то не своим голосом коротко спросил:
- Где сумка?
- Там, где ты ее положил. Под кроватью. Ты что, забыл? - Я не узнал свой голос, он был больше похож на конвульсивные рыдания. - Ее там нет, Юрка замер в темноте, я тоже задержал дыхание, у меня засосало под ложечкой от предположения, что кошмар продолжается.
- Не может быть... Мак, этого не может быть, сюда никто не входил, дверь все время была на запоре. Куда же она могла деться? - Я чуть не плакал, не столько от пропажи сумки, сколько от того, что каким-то образом причиняю огорчение этим славным ЖИВЫМ людям.
- Я знаю, Вадим, что ты не можешь сделать пакость, что деньги не имеют над тобой власти, - по его голосу чувствовалось, что он едва сдерживает душившие его отчаяние и бессильную ярость, - но тем не менее сумка с деньгами пропала и этому нужно найти какое-то объяснение, нужно найти сумку!
- С последними словами он перешел на крик.
Доктор, присев на кровать, в задумчивости осматривал кисть моей левой руки, задержав свое внимание на ладони.
Внезапно мое лирически-растроганное настроение сменилось жгучей всепоглощающей злобой:
- Не впутывай меня в свои гнусные интриги! Я не касался этих вонючих денег, я и так уже полжизни тебе отдал за эту паршивую конуру в общежитии, за позорную синекуру на стройке. Ты в шестерку меня превратил. Ты... ты...
Доктор сильно сжал кисть моей руки, другую свою руку положил мне на лоб:
- Успокойтесь вы, оба. Я кажется догадываюсь в чем дело...
- Доктор перебил я его, - не могли бы вы сесть на стул, рядом с кроватью?