- Пожалуй, да. Да, да! Именно! - Почему мне самому не пришло это в голову? - Так меня будут судить?
- Да.
- И мне нельзя до суда оставаться дома?
- Нет.
- Почему?
Он сделал затяжку и напомнил мне, что здесь вопросы задает он.
- Французский коммунист сидит в тюрьме, а не из дому ходит на разбирательство.
- Жак Дюкло? Так у него в камере не хватает только микрофона, чтобы обращаться к народу, когда ему вздумается. Разве его запихивают в чулан, где невозможно вытянуть ноги?
- Французские трудящиеся этого не допустили бы,- сказал он. Именно так и сказал - слово в слово!..
Потом он спросил, кто такой Сирмбарт.
- Это наша студентка.
- Почему у вас записан ее телефон?
- На всякий случай... Мало ли что... Узнать, когда назначена репетиция...
- Расскажите о ней.
- Да что же рассказывать? Единственно, что мне известно, что Сирмбарт - это фамилия ее мужа, а с мужем она разошлась...
Он прочел еще несколько фамилий из моей записной книжки - Барк, Рунге, Штейн, Май-зель... Потом уже, вспоминая допрос, я обратил внимание на то, что фамилии он выбирал только иностранные. Ведь у меня же были записаны и телефоны Коробовой, Васильевой, Глазунова...
- "Слыхали новость? Ленина из Москвы вывезли! - прочитал он и поглядел на меня. Он все время гадко улыбается.- Да, да, сейчас все музейные ценности вывозят".
Я вспомнил, что когда-то уже слышал эту шутку. А оказывается, не просто слышал, а записал в свой дневник. Одиннадцать лет назад, в начале войны. Я объяснил ему, что это сатира на обывателя...
Продолжая криво улыбаться, он придвинул к себе большой лист бумаги и принялся писать. Писал он долго. Потом протянул мне.
"Будучи в течение многих лет антисоветски настроенным,- начиналось его сочинение,- я постоянно занимался антисоветской агитацией и пропагандой..." И дальше все в том же духе.
- Разве я это говорил?
- Здесь передана суть ваших высказываний, их объективный смысл.
- И это надо подписать?
Он кивнул.
- Тогда зачем вы спрашиваете? Если вы сами составляете текст? Мне все равно - я могу подписать даже чистые листы.
- Какие отношения у вас были с Белгородским?
- Какая разница - какие они были? Пишите, что хотите!
Он подумал и вызвал солдата.
- Уведите.
ОДИН
Поскольку в бане мне так и не пришлось помыться, меня окатили из ведра водой комнатной температуры и опять сунули в тот же чулан без окна. Поздно ночью повели куда-то вниз. Опять помещение без окна, но чуть побольше и с мебелью - есть кровать, накрытая суконным одеялом, тумбочка, в ногах железный бачок с крышкой. Я что-то спросил, на меня тут же зашикали: разговаривать только шёпотом! (Действительно, уморительный народ эти новички: орут в полный голос, требуют, чтобы им разрешили позвонить домой,там, дескать, волнуются, выплескивают суп - не нравится он им, что ли? Свежего человека в тюрьме всегда узнаешь, даже и спрашивать не надо: то он впадает в отчаянье и пытается размозжить себе голову об стенку, то рассуждает, какие коньки купит сыну...)
Утром меня будят, и сердце сжимается от смертной тоски - пока спал, забыл, что я в тюрьме, а разбудили, и вспомнил...
До самого угла донес Славочку, когда уходил в этот проклятый ресторан, и как не хотелось отдавать его Поле... А он тоже не хотел отрываться от меня - заплакал... Маленький, беспомощ-ный... Открывается форточка в двери.
- На оправку!
- Не хочется...
- Умоешься, парашу выльешь...- Все шёпотом.
Приносят подкрашенный кипяток, наливают из форточки, просовывают кусище сырого черного хлеба, два с четвертью кусочка рафинада, миску - на дне пшенная каша. И моя передача - колбаса, помидоры, хлеб - тоже тут, приехала вслед за мной. С едой жизнь как-то веселей. Если бы еще теперь выйти в уборную. Но теперь нельзя - только в шесть утра.
- Что же делать?
- Вон параша, только тогда я отдушину закрою.
Да, уж лучше терпеть. Стоит прислониться к стенке:
- Не прислоняться! - голос уверенный, лающий, чувствуется - начни противиться, есть средства сломить.
Тишина мертвая... Вдруг откуда-то доносится:
- Да здравствует товарищ Сталин! Да здравствуют славные советские чекисты!
Топот ног, и снова тишина... Только где-то поскрипывает - вентилятор, что ли?.. Тихие шаги, шёпот, открываются "кормушки" - обед... Опять голос другой, высокий:
- Когда вы нашей крови напьетесь?!
Если подпереть подбородок ладонью, а локтем упереться в тумбочку, можно закоченеть в дреме, но тут же стук:
- Нельзя!
Остается сидеть, ссутулившись, на койке - лишь бы глаза не закрывались...
Наконец, отбой. Какое счастье! Ныряю под одеяло, похожее на старый бабушкин платок, и сон тотчас подхватывает меня - раз-два - будто на качелях, и проваливаюсь, проваливаюсь в медо-вые облака... Вот что-то начинает сниться - но тут как раз будят... (Я тогда не знал и представить себе не мог, что через несколько минут после отбоя подымают тех, кто "недостаточно активно сотрудничает со следствием".)