Голос этот словно вывел Грицька из столбняка.
Грицько только теперь понял, в какую страшную беду он попал.
- А ну, давай сюда! - приказал полицай.
"Конечно, можно бы и подойти, - мелькнуло у Грицька в голове, - ну, потаскали бы, побили..." Но неслышный до того пистолет за пазухой вдруг, казалось, обрел и вес и форму и холодной тяжестью налег на грудь!
- Ну, тебе говорят! - уже сердито крикнул полицай.
Грицько послушно ступил шаг, другой и... вдруг, крутнувшись на месте, рванул назад. Мчался вдоль улицы, и впрямь не чуя под собою ног, да и всего своего такого легкого, будто разом утратившего вес тела. В ушах свистело, а земля мягко пружинила под ногами.
Полицаи на миг растерялись и, только когда Грицько отбежал уже на порядочное расстояние, завопили в два голоса:
- Стой! Стой! Стой!
С криком они кинулись вслед за мальчиком.
- Слышь ты! Стой, говорю, стрелять буду! Вот, гром меня разрази, сейчас стрельну!
Мальчик слышал за собою топот по мерзлой земле, слышал крики, но все это доходило до него будто сквозь туман.
Хорошо расслышал лишь слова "стрелять буду". Слова эти сбили его с пустой улицы в сторону в поисках хоть какого-нибудь укрытия.
Через низенькую жердинку перескочил он в чей-то двор. Что было у него справа, Грицько не видел. Может, хата. Глаза видели одно: в конце пустого прямоугольника, по которому он бежал и никак не мог перебежать, что-то серело. Не то дереза, не то еще какие-то кусты, а дальше темнели густые верхушки деревьев.
Ближе, еще ближе, вот уже прямо на него надвинулись серые кусты. Еще один прыжок... И вдруг тяжелый удар в спину оторвал его от земли, отбросил в сторону.
И Грицько, теряя сознание, полетел в какую-то глубокую яму. Падая, успел еще услышать где-то за спиной далекий-далекий, совсем не страшный звук выстрела.
Потом все стихло.
Туча заслонила луну, вокруг все снова потонуло во тьме.
Запыхавшиеся полицаи остановились, осторожно заглянули в огороженный жердями двор.
- Попали или не попали? - спросил писклявый голос.
- Эге. Так ты и попадешь! - с насмешкой ответил низкий басок.
- И что за наваждение? Откуда он взялся?
- Кто его знает. Мальчишка какой-то. Может, от соседей возвращался.
- Гм... А чего ж ему было бежать?
- А я знаю?
- А может, подойдем к саду, глянем?
- Ага. Еще стрельнет оттуда между глаз.
- Да ну. Так вот и стрельнет! Подойдем!
- Так он тебя и дожидается! Нашел дурака! Он уж, наверно, где-нибудь на другой улице. На печь залез...
Зайти во двор, подойти к кустам малины полицаи так и не отважились. Постояли немножко и, нарочито громко топая сапогами, побрели вдоль улицы.
Но Грицько ничего этого уже не слышал...
40
Яринка оторвала усталые глаза от книжки, глянула в простенок между дверями и посудным шкафчиком, на потрескавшийся, засиженный мухами циферблат часов.
Прислушалась.
Старые ходики с привязанной к цепочке вместо гири подковой показывали четверть одиннадцатого. И в хате и на улице - казалось, во всем мире стояла такая тишина, что размеренное тиканье маятника отдавалось в ушах, словно стук молота по наковальне.
Спать не хотелось. Какое-то чувство настороженности, охватившее девушку с самого утра, все не проходило.
Яринка Калиновская приехала в Скальное из Подлесненского района под вечер в субботу. Она уже заранее знала, что получит от Лени Заброды какое-то важное задание, возможно, "специальную передачу".
Переночевала она у дедушки Нестора в хате. На рассвете вышла на берег, к старому вязу, на свидание.
Лени Заброды на условленном месте не было. Не пришел он ни через десять минут, ни даже через тридцать.
Не явился и через час.
Вернувшись к деду, Яринка решила подождать здесь до обеда, потом до вечера. Внешне спокойная, но вся настороженная, Яринка поприбрала хату, приготовила обед, постирала и вывесила на мороз дедово белье. После обеда наносила в кадку воды и, пока дед рубил в сарайчике сухую вербу на растопку, села кое-что ему зашить и поштопать.
Медленно угасал день, а Леня так и не объявился.
И тогда она решила, что останется здесь еще на одну ночь и на рассвете в понедельник опять наведается в условленное место.
По старой привычке дед залез на теплую печь сразу же после ужина. Поговорил немного с внучкой о том о сем и быстро уснул. Спал тихо, дышал ровно, словно ребенок.
А Яринка, зная, что ей теперь не уснуть, тщательно завесила одеялом и рядном маленькие оконца, заперла на засов дверь в сени и зажгла кагзнец.
Из стопки, которую она оставила тут еще со школьных времен, вытащила книжку с оборванной первой страничкой, накинула на плечи кожушок, присела на низенький стульчик у натопленной лежанки и зачиталась.
Оторвалась от книжки только тогда, когда почувствовала, что в глаза будто песок попал. Прислушалась к тишине, к ровному дыханию деда, прошлась по хате и подтянула цепочку ходиков, потом дунула на коптилку, отвернула угол рядна и выглянула на двор.
Тучи, с вечера затянувшие небо, сейчас расступились.
Прямо над крышей сарайчика в глубоком просвете плыл, протыкая острым рожком встречные облака, уже покрасневший серпик месяца. Стало так светло, что можно было увидеть белые столбы забора, соседский плетень через улицу и глубокие колеи на дороге. От сарайчика упала черная полоса тени, протянулась через весь выбеленный лунным светом, будто присыпанный снегом, двор и затерялась в кустах малины и смородины, неясно сереющих на темном фоне густого вишенника.
Мертвая тишина стояла над притаившимся городком и, казалось, над всем опустевшим, словно обезлюдевшим миром. И Яринка сначала даже не поверила, когда до ее слуха донесся какой-то неясный шум, голоса, топот.