– Она даже на год старше.
– В шестнадцать лет приличная девочка не пойдет танцевать в Сен-Жермен-де-Пре.
– Послушай, Жиль, – говорит Вероника. – Ты, оказывается, чудовищный ретроград.
– В этом вопросе я его полностью поддерживаю, – решительно заявляет мадемуазель Феррюс. – В остальном я редко с ним соглашаюсь. Но тут!.. Боже, теперь царит такая распущенность. Это недопустимо.
– О! Ты всегда радуешься, когда угнетают молодых, – говорит Жанина.
По летнему распорядку дня у Феррюсов после завтрака все расходятся по своим комнатам отдыхать.
– Тебе хочется спать?
– Нет. Какие у нас планы на сегодня?
Вероника скинула туфли, закурила сигарету и улеглась на кровать. С одной стороны у нее пепельница, с другой – стопка иллюстрированных журналов.
– Тебе решать, дорогая. Можно погулять вдоль моря после пяти, если ты не очень устала.
– Как вчера?
– Доктор велел побольше ходить.
Когда Жиль остается наедине с женой, у него появляются интонации и жесты, которых не знают за ним его домашние. Он говорит с Вероникой почти материнским тоном, но без сюсюканья. Он полон заботы о ней. Его движения становятся медленными, плавными, словно Вероника очень хрупкая вещь, с которой надо обращаться необычайно бережно.
– И так красиво возвращаться на закате, вспоминаются…
– Знаешь, дорогой, ты мне это уже говорил.
– Ну да? Я уже стал заговариваться. (Он улыбается.)
– Ты мне даже читал эти стихи. В Венеции.
– Спорим, что ты не запомнила ни одной строчки?
– Постой-постой… Помню! «Гиацинтовый, золотой…» Гиацинт – очень красивое слово.
Они улыбаются друг другу. Жиль хочет улечься рядом с ней, но для этого ему надо убрать с постели пачку иллюстрированных журналов. Он кладет журналы на коврик возле кровати, наклоняется и целует Веронику.
– А вообще-то, – говорит он задумчиво, – надо повторять одно и то же.
– Надо? Зачем?
– А затем, что жизнь состоит из вещей, которые повторяются, которые регулярно возникают вновь и в конце концов свиваются в такие… как бы это сказать… жгуты, что ли, связывающие людей. Людей, которые любят друг друга. Мне кажется, то, что называют счастьем, и есть в конечном счете многократный возврат к одному и тому же. Эти вещи знаешь заранее, их ждешь и счастлив оттого, что они повторяются – еще одна нить, связывающая тебя с тем, кого любишь. Это все вещи повседневные, самые обычные: прогулка, закат, стихотворение, шутка, еда какая-нибудь… Ты не согласна?
– Нет, конечно, согласна…
Кончиками пальцев она водит по щеке мужа. Она разглядывает его, склоненного над ней, с нежным и, пожалуй, недоуменным любопытством.
– Ты живешь исключительно чувством, – говорит она раздумчиво, словно вдруг открыла в нем новую черту.
– Ты лишь сегодня это заметила?
– Нет, я думала так и прежде, но… как тебе сказать… Человека можно узнать по-настоящему, только когда видишь его дома, в кругу семьи, среди своих. За те три дня, что мы здесь, я увидела тебя в новом свете. Тебя нельзя понять до конца, пока не знаешь, каков ты с Жаниной, пока не увидишь вас вместе. Она очень много для тебя значит.
– Конечно, это же естественно.
Вероника мотает головой.
– Совсем не так естественно. Я знаю уйму ребят, которым абсолютно наплевать на своих сестер, их не интересует, с кем они проводят время и кто с ними спит… Ну, Жиль, пожалуйста, не ужасайся таким выражениям, теперь все так говорят. Конечно, твои родители такого не скажут, на то они и родители, но ты-то принадлежишь к другому поколению… Но возвратимся к Жанине; ты с ней безумно строг, все опекаешь ее. Так себя теперь никто не ведет. Возьми, к примеру, хоть Жан-Марка. Ты можешь себе представить, чтобы его заботило, что я делаю, с кем встречаюсь?
– Нет, не могу.
– А ты с Жаниной в самом деле ведешь себя как турок. И то со времен Мустафы Кемаля турки сильно эволюционировали…
Оба тихо смеются. Стены в доме тонкие, и звуки проникают из комнаты в комнату. «Как в нашем пансионе в Венеции, – уже успела отметить Вероника. – За все время нашего свадебного путешествия нам так и не удалось ни разу по-настоящему побыть вдвоем».
– Скажи, Жанина ведь симпатичная, правда?
– Я ее обожаю!
Этот ответ, видимо, не убеждает Жиля.
– Нет, кроме шуток, она тебе нравится?
– Я же сказала, что обожаю ее.
Краткое молчание. Жиль взял жену за руку.
– А как тебе мои родители?
Его голос звучит хрипловато.
– О, они очаровательны, – отвечает она, не задумываясь. – Ты ведь меня уже спрашивал.
– Да. Но мне бы хотелось быть уверенным…
– Они душки! Но, конечно, они…
Вероника замолкает, не кончив фразы.
– Валяй, говори до конца!
– Они из другой эпохи. Я и не подозревала, что еще есть такие люди, как они. Твоя мать явление просто… неправдоподобное. Такая самоотверженность. Свести свою роль только к хозяйству… не спорю, в этом есть даже что-то прекрасное в известном смысле, но все же… Нет, они из другой эпохи.
– Ты их не одобряешь?