С моими водительскими способностями дорога заняла намного больше времени, чем когда мы ехали сюда в бытность Фера за рулем. Я вел довольно медленно, на прямых же участках разгонялся до сотни километров в час. Спать мне не хотелось, хотя позади была бессонная ночь — видимо, еще не весь адреналин вышел из крови.
С того самого момента, как Фер сказал свои последние слова, он больше не подавал признаков жизни. Я иногда поглядывал на него, и каждый раз мне казалось, что лицо его было еще серее и безжизненнее, чем это было в прошлый раз. Или это только игра моего воображения?
Я вел, изредка поглядывая на навигатор, чтобы свериться с дорогой. Я превратился в машину для вождения машины — мысли покинули меня, и я методично выполнял свою работу.
Светало. На востоке показалось желтое солнце.
В без малого восемь часов утра я припарковал «ауди» перед отелем «Каравелла». Я подумал, не занести ли мне Фера на второй этаж на руках, тем более, что он, кажется, крепко спит? Но Фер не позволил: он проснулся и вяло спросил:
— Приехали?
— Да, — ответил я.
После этого Фер сам, первым, открыл дверь и вылез на улицу, прихрамывая и скособочившись, и быстро заковылял к двери отеля. Я закрыл машину и поспешил за ним. Фер сразу пошел наверх, а я взял у администратора, «телевизионной сеньориты», ключ от нашего номера.
После этого я догнал Фера и открыл ему дверь. Напарник вошел в номер и сразу направился к кровати. Я помог ему справиться с одеялом — Фер был настолько слаб, что мне пришлось помочь ему накрыться. Перед тем, как закрыть глаза Фер произнес:
— Молодец, Гил. Жди сеньора Кехта сегодня.
И замолчал.
Я решил тоже лечь. Перед сном у меня в голове шевельнулась мысль: а если Фер умрет? Его смерть будет на моей совести. Я мог бы привезти его не в отель, а в больницу и там бы ему уже сегодня провели операцию по извлечении пули. А сейчас — чертов кусок металла находится в его крови и, возможно, медленно, но верно, движется к сердцу. С другой стороны, может быть, этот Диан Кехт сам опытный хирург. Фер же сказал тогда в машине «Он меня вылечит».
С этими мыслями я сам не заметил, как заснул. Мне снился сон, удивительно яркий и правдоподобный.
В этом сне меня не было.
Во всяком случае я знал, что никто меня не может увидеть. Я был абсолютно бесплотным, бесконечно миниатюрным и одновременно таким же большим, как само время или пространство. Я был котом Шредингера. При этом я видел и слышал все.
Небольшая церковь. Потолок центрального нефа расписан сценами из жизни святых. Кажется, это были фигуры апостолов, проповедовавших христианство. Необычно высокие человеческие фигуры, облаченные в просторные белые одеяния, склонялись над толпами маленьких человечков, и соотношение между ними было как между Гулливером и лилипутами. На огромных лицах, окаймленных желтыми нимбами, были написана доброта и сострадание. Маленькие человечки, напротив, ощетинились дубинами, мечами, многие держали в руках камни.
Я перевел взгляд на стены, увешанные огромными иконами и мраморный алтарь, над которым на цепи висел огромный крест из черного дерева. Убранство церкви было богатым и утонченным.
Маленькая церковь была полна народу. Люди, облаченные в простые белые одеяния (почти как у апостолов на потолочных фресках), чинно занимали длинные деревянные скамьи. Все взгляды были устремлены вперед, к алтарю, где и разворачивалось главное действо.
У алтаря стоял священник — в белом, как все. Я невольно удивился: обычно у священников из-под белой накидки виднеется черная сутана, но этот был в белом с ног до головы. Даже шапочка была белой. Священник был строен и подтянут, движения его были резковаты. Мне подумалось, что ему приходится сдерживать себя и двигаться медленнее, чтобы выглядеть торжественно и солидно. Лицо у священника было узкое и вытянутое. От крыльев прямого носа вниз к уголкам губ тянулись жесткие складки, придававшие лицу вид волевой и решительный. Что-то, однако, в этом лице было для меня отталкивающим. Возможно, взгляд, в котором изредка мелькало что-то жестокое и нечеловеческое.
Священник читал молитву, видимо, на латыни. Я невольно поразился той силе и страсти, которые он вкладывал в незнакомые мне слова, от которых веяло глубокой древностью. Слушатели на скамьях были также заворожены, как и я, а, может быть, и больше меня. Они сидели неподвижно — белые изваяния, и их губы шевелились, беззвучно повторяя за священником слова молитвы.
Потом прозвучало «аминь», все перекрестились, и клирик заговорил, уже не на мертвом языке Рима ‚ а на испанском. Его слова были проникнуты все той же яростной верой.
— Братья и сестры! У меня есть для вас две новости: хорошая и плохая. Начну с плохой: я уезжаю на две недели в Британию, и потому не смогу проводить литанию в эти дни. В этот недолгий период наши собрания проводиться не будут. Молитесь, друзья мои, молитесь и верьте — и да будут ваши души совершенны. Помните, что падение старого Храма неотвратимо. Теперь — хорошая новость: мы очистили себя молитвой, и теперь души наши белы, как наши одеяния. Поэтому сегодня мы проведем обряд Сопричастности! Становитесь в очередь, друзья!
По залу прошел восхищенный шепот, я увидел, какими счастливыми сделались лица участников мессы, радость охватила всю церковь, я почти ощущал ее физически. Люди повскакивали со своих мест, началась небольшая давка, но все довольно быстро уладилось. Те прихожане, что сидели ближе к алтарю встали в очередь первыми, те кто дальше — оказались в конце.
Я смотрел на эту колонну радостно улыбающихся людей, и не понимал, что же могло так их осчастливить. Они стояли, и их свободные белые одеяния величественно колыхались, когда кто-то из них двигался.
Мой взгляд переключился на священника. Падре подошел к алтарю и склонился перед ним. Он стоял спиной к аудитории, но, очевидно, всем присутствующим был хорошо знаком этот ритуал. Священник нагнул голову еще ниже, и я заметил, что он коснулся лбом мраморной плиты алтаря, а его губы коснулись камня. И я заметил, как с его лица сошла некая тень.
Я не знал, чем можно было это объяснить, но во сне я этому совершенно не удивился. Я видел некое искривление пространства, образовавшееся над алтарем. Такое бывает, когда смотришь на горячий воздух, поднимающийся над костром или газовой конфоркой, этакое колыхающееся марево. Только в этой церкви, на алтаре, марево было живым, как будто призрачный морской анемон, вяло покачивающий гибкими лепестками. Я видел, как он слабо и беспомощно шевелит своими длинными щупальцами, число которых постоянно меняется.
Я вспомнил ощущение, которое у меня возникало от присутствия демоницы-медузы в детских снах, постарался сравнить со своим нынешним состоянием. Нет, сейчас я не ощущал страха. Тревогу, да, пожалуй, даже легкое отвращение, но не более. Интересно, это ведь не Бог и не ангел? Что-то мне подсказывало, что нет.
Священник, кланяясь, отошел от алтаря, и, когда он выпрямился, я по-новому взглянул на его лицо. Все нечеловеческое ушло, остался обычный человек средних лет, не лишенный, однако, обаяния и харизмы. Лицо клирика было торжествующим и гордым.
Церемония началась, и я довольно быстро понял ее смысл. Каждый прихожанин подходил к алтарю и прикладывал лоб к мраморной плите, многие прикладывались и губами. Каждый из них стоял у плиты не более полуминуты, а потом отходил в сторону и возвращался на свое прежнее место. На лицах этих «обработанных» светилась горделивая радость.
Я внимательно следил за Тенью. Марево оставалось неподвижным, но я видел, как жадно охватывает оно головы участников ритуала, как пролезает в их уши, нос, глаза и поры кожи. Что оно им нашептывало? Как я не прислушивался, я не мог разобрать. Казалось, это продолжалось бесконечно.
Усилием воли я заставил себя проснуться.
Проснувшись, я помнил свой сон в мельчайших подробностях. Перед моими глазами то и дело проплывало точеное лицо священника, и марево, сошедшее с его лица, и счастливые лица прихожан, принявших присутствие марева за присутствие истинного Бога.
Мне подумалось, что этот мой сон вполне мог проявить свойства своего предшественника, и оказаться более реальным, чем обычный ночной бред. Вдруг этот священник и есть Рикардо Ньевес, а прихожане — его секта, а призрачный анемон — та самая тайна экс-священника? Может быть, это то самое, в поисках чего мы с Фером решились на такую рискованную операцию?
Фер! Я рывком сел на кровати и взглянул на экран телефона. Было полпервого часа дня. Учитывая то, что я лег спать в восемь часов утра, я проснулся довольно рано. Естественно, ложиться спать снова я не собирался. Сейчас меня больше всего заботило состояние напарника.
Я подошел к его кровати. Фер был мертвенно бледен, лежал он до сих пор все в той же позе, что и заснул. Я даже не мог сказать с уверенностью, был ли он жив.
Я рывком поднялся и стал мерить шагами комнату. Что делать?! Кудрявый умирает, а может быть, уже умер. Надо ли вызвать врачей? Я знал, что живому Феру эта мысль точно бы не понравилась. Он хотел дождаться этого Диана Кехта. А если Кехт не приедет? А коль приедет, не будет ли уже слишком поздно? А если будет еще не поздно, сможет ли он действительно оказать реальную помощь Феру?! Эти вопросы не отпускали меня, я судорожно искал решение. И, как не странно, оно родилось.
Я вспомнил, что сегодняшней ночью совершил чудо: я скорректировал полет пули. Я смог не только уследить за ней мысленно, но еще и повлиять на ее движение: заставил ее обогнуть ветку дерева, а затем направил точно в горло вражескому снайперу. Я справился с этой задачей. Теперь мне предстояло новое испытание собственных способностей.
Я оглянулся по сторонам в поисках ножа. Пояс Фера! Он скинул его перед сном. Я вытащил из кожаных ножен на ремне короткое лезвие. Это был самый обычный нож, хотя лезвие его было обоюдоострым, а ручка была покрыта резиной и сделана с учетом формы пальцев. Мне такой вполне подходил.
Я подобрался к Феру слева. Казалось, мой друг спал крепко, однако я не рискнул отодвинуть его левую руку. Рука его лежала, слегка откинутая в сторону, и потому я вполне мог провести свою «операцию», не прибегая к физической силе. Единственное, что мне требовалось сделать, это разрезать ножом повязку на боку. Этим я и занялся, стараясь действовать как можно аккуратнее, чтобы не разбудить Фера. Последний слой бинта, намертво приклеенный к коже спекшейся кровью, я не стал отрывать, боясь разбередить только-только закрывшуюся рану. Впрочем, именно хорошенько разбередить ее я и собирался.
Я закрыл глаза, сосредоточиваясь. Мысленным взглядом я постарался увидеть пулю, глубоко засевшую в теле Фера. Это было очень не просто.
В телекинезе есть одна сложная вещь, некий парадокс. Телекинез возможен только если по-настоящему верить в свои способности. При этом вера такой силы не может взяться из ниоткуда: ей должно быть весомое, и, желательно, регулярное подтверждение. Только тогда вера становится знанием, а уже знание, принятое сильным сердцем и подвижным умом способно изменять окружающий мир.
Поэтому у истоков любой веры лежит фантазия. Если человек умеет контролировать свой ум, он может заставить свое сердце поверить в эту фантазию точно так же, как многие люди могут поверить в себя и поднять этим собственную самооценку. Потом, когда вера подтверждается полученным опытом, она становится знанием. А то, что мы знаем, это и есть правда о мире.
Поэтому сейчас я занимался тем, что фантазировал: я пытался представить себе эту пулю, пытался вообразить след, оставленный ею внутри тела. Пытался увидеть узкий проход, заполненный ссохшейся кровью, разорванные капилляры, вены и артерии. Сейчас это было моей фантазией.
Я достал из кармана пулю Мануэля Торреса, которая несла смерть мне. Я задумался, что общего у двух пуль разных калибров, посланных в разное время в разных людей? Они несли смерть. И обе они не справились со своей задачей, но пуля, пущенная хладнокровным снайпером оказалась удачливее пули сектанта. И та, и другая были сделаны из металла, возможно, из одного и того же. Я пощупал прохладный цилиндрик в моей руке, пытаясь настроиться на него, а затем ощутить пулю, засевшую в боку напарника.
Постепенно моя фантазия становилась верой. Я ощущал себя примерно также, как тогда, в своем сне.
Меня не было. Я был бесконечно мал, как самая микроскопическая букашка, и, одновременно, вездесущ. Я был всепроникающей мыслью.
Я легко проник через канал, залитый кровью и увидел ее. Я ощущал ее ауру, я видел ее внутреннюю сущность. Она была отлита, чтобы принести смерть. В моих силах было ей помешать.
Я потянулся за ней мыслью и ощупал. Она была длинной, легкой и острой, такие пули делают, чтобы пробивать бронежилеты. Именно поэтому эта пуля с такой легкостью прошила насквозь руку и углубилась в тело, оказавшись лишь на несколько сантиметров выше сердца.
Я мысленно размягчил спекшуюся кровь вокруг пули. Я уже сам не понимал, где кончалась моя фантазия и где начиналась моя вера. Я не осознавал грани между знанием и истиной.
Я потянул пулю к выходу. Она ползла очень медленно, как танк, а я занимался тем, что старательно скреплял разорванные капилляры и снова заставлял заново спекаться тромбоциты. Это была адская работа, однако я чувствовал, что все делаю правильно.
Пуля ползла медленно, но верно. Мне осталось сантиметра два, когда я ощутил, что начинаю выдыхаться. Я ощутил пот, текущий по моему лицу, почувствовал, что у меня затекли ноги — ведь я сидел на четвереньках перед кроватью Фера. Мне стоило больших сил снова сконцентрироваться.
Наконец, я увидел пулю, на этот раз не мысленно, а по-настоящему. Ее конец виднелся из ранки. Не имея больше сил тащить ее мысленно, я просто аккуратно раздвинул кончиком ножа нити бинта и потянул металлический цилиндр пальцами. Очевидно, мои пальцы оказались грубее моих мыслей, потому что Фер чуть-чуть дернулся во сне. Однако, не проснулся, и потому злосчастная пуля все-таки оказалась в моей руке.
Я облегченно вздохнул, чувствовал себя выжатым, как лимон. Кусок металла, практически полностью скрытый спекшейся кровью, лежал в моей ладони. Я это сделал! Несмотря на адскую усталость — а я еле держался на ногах, мне удалось это.
Я пошел в душ праздновать свою победу. Для начала я омыл свою добычу под проточной водой в раковине и положил ее в карман брюк. Затем скинул с себя всю одежду и хорошенько вымылся. Как же это было приятно после такой бурной ночки! Наверное, я простоял в душе не меньше получаса. Затем постирал нижнее белье, хорошенько отжал и натянул прямо в мокром виде: иной возможности освежиться у меня сейчас не было. Потом внимательно изучил себя в зеркале. Не считая оцарапанных рук, багровых синяков на груди (их мне оставил ротвейлер) и старого пулевого ранения, я был цел и невредим.
Из душа я вышел изрядно посвежевшим, хотя сейчас по всему моему телу разлилась зверская усталость.
Я сел на кровати, думая, что делать. Я хотел отвлечься, думать о чем-то легком и приятном, но на уме у меня был только Фер и этот Диан Кехт. Я думал, выживет ли первый, и когда приедет последний.
Я не мог дать себе ответов на эти вопросы. С усмешкой я подумал о получившимся «детективном треугольнике»: Фер старался разоблачить Ньевеса, экс-священник пытался убить меня, а я хотел вывести на чистую воду своего напарника. Сейчас я задумался о причине, почему я согласился на предложение Фера принять участие в его расследовании. Я уже не мог ответить с уверенностью, что мною двигало тогда, когда я принимал решение: здравый смысл или простое любопытство. Я признался себе, что все это время пытался понять, кто такой Фер и почему он не такой, как все. Мне хотелось понять, почему именно сейчас у меня начались эти пророческие сновидения, и почему в присутствии Фера мои способности к телекинезу так возрастали.
Я встал с кровати и решил действовать, а не размышлять. Фер крепко спал, даже не зная, что самая опасная часть его раны уже вылечена. А от пробитого плеча люди не умирают. Злосчастная пуля лежала в моем кармане, ничто больше не угрожало ни сердцу, ни другим жизненно важным органам моего друга. Самое время было заняться тем, за что следовало взяться с самого начала.
Наверное, я повел себя плохо, воспользовавшись сном и слабостью детектива, но мне страсть как хотелось получить ответы на свои вопросы. Я принялся изучать вещи своего напарника. Для начала я взял со стола ключи от его машины и вышел на улицу. Маленький чемоданчик, недавно привлекший мое внимание, оказался в ящике машины перед правым сидением. Я аккуратно вытянул его из ящика и принялся дергать за защелку. Через полминуты я убедился, что замок был совершенной бутафорией и чемодан открывался совершенно другим, непонятным мне способом. Так что единственное, в чем я в очередной раз имел возможность убедиться: у Фера было, что скрывать. Но это не было для меня новостью.
Я открыл багажник, и удостоверившись, что на меня никто не смотрит, внимательно его изучил. Ничего кроме вчерашней груды оружия, я не нашел. Закрыв машину, я поднялся наверх, не собираясь отступать на половине пути. Фер спал, как и прежде, хотя мне показалось, что щеки его чуточку порозовели по сравнению с тем, что было утром,
Стараясь передвигаться как можно тише, я осмотрел стол. Бутылка «пепси», расческа, видеокамера, упаковка бумажных одноразовых платков. Мой взгляд наткнулся на небольшую книжку с закладкой посередине. Ага! Что же читает мой товарищ? Захватив книгу, я лег на кровать и включил ночник.
Книга называлась «Сиды. Логика уровней существования». Я удивился такому названию. Когда я открыл эту книгу, я быстро понял, что творение некоего Томаса Джеральда относится к жанру псевдонаучной литературы. Это было очень специфическое чтиво, хотя, если честно, язык автора показался мне интересным. Идеи были абсурдны, но не были лишены основного предмета его умствований, а именно — логики. От аннотации, однако же, попахивало дешевой эзотерикой:
«Что такое логика? Это система законов, по которым существует мироздание. Из этого определения следует, что в каждый мир существует по своим уникальным законам, во многом зависящим от психологии их обитателей. Книга посвящена вопросам логики и миротворчества».
Я не стал сильно вдаваться в полет фантазии Томаса Джеральда, а сразу открыл книгу на закладке. Мне хотелось узнать, что могло заинтересовать Фера в этом сомнительном произведении. Однако, когда я стал вникать в суть вопроса, я сам очень удивился, обнаружив, что листаю страницы с интересом. Книга читалась, как хорошая беллетристика, с претензией на монументальность и философичность.
Вначале мне бросился в глаза заголовок на странице: «Хрономоты царства Кронос. VII–III век до нашей эры». Это было описание народа необычных существ, отличных от людей и живущих в мире, построенном на принципиально других логических законах. Отсюда следовала несколько видоизмененная психология и строй мыслей обитателей этого мира, не говоря уже о физиологических особенностях (если у хрономотов вообще были физиологические особенности).
Хрономоты, также известные как духи времени, были теми, кого большинство людей называют демонами. По безапелляционному заявлению сеньора Джеральда, они не имели ничего общего с Люцифером и прочими адскими духами. Это была раса. Такой же, как люди, только совершенно другой: ведь с точки зрения человека хрономоты были совершенно бесплотны и невидимы.
Главная особенность этих существ заключалась в том, что для них время и пространство как будто поменялись местами. Духи времени (как следовало из самого названия) были способны путешествовать во времени, однако — были совершенно неподвижны в нашем мире. Они являлись чем-то вроде растений — невидимых человеку.
У хрономотов не было ни тел, ни голов, ни, тем более, языков. Но они, бесплотные и разумные, умели общаться с помощью телепатии. В их мысленном языке присутствовало множество глаголов движения: «ходить», «бегать», даже «красться». Хрономоты перемещались во времени, и делали это так, как будто время было для них вещественным и материальным. Эти существа отнюдь не считали себя «растениями» и не ощущали своей ограниченности: трехмерность пространства не прельщала их, им вполне хватало одномерной линии времени. Всю жизнь находясь на одном и том же месте, они могли веками изучать его историю, проводя время в созерцании. Таким образом, кое в чем этот народ все-таки превосходил нас, людей, а именно: они могли видеть и изучать нас, в то время как мы даже не подозревали об их существовании.
То, каким образом хрономоты размножались, осталось для меня тайной, покрытой мраком ужаса и завесой непонимания, хотя сеньор Томас уделил этому вопросу целую главу. Я пролистал целый десяток страниц, пытаясь вникнуть в какие-то длиннющие математические формулы, объясняющие возникновение разума внутри времени, однако это оказалось для меня слишком заумно. Отчаявшись разобраться в этом вопросе, я приступил к следующему разделу: «Хрономоты царства Кронос».
Оказывается, у хрономотов были города, государства и прочие «территориальные» единицы. Самое крупное государство находилось в глубокой древности: примерно в VII–III веках до нашей эры. Это было царство Кронос.
Сеньор Джеральд рассказывал, что когда-то древние люди поклонялись времени. Они давали ему разные имена: в Греции — Хронос, в Римской империи — Сатурн, в Вавилоне и Ассирии — Ниниба и «Солнце ночи» Шамаш. Люди строили храмы божествам времени и молились им, и приносили щедрые жертвы.
Роль хрономотов в религиозном культе времени, сложившимся в ту древнюю эпоху, трудно было переоценить. Мудрые духи, как правило, обитали в храмах и священных местах. Пример, известный любому и в наши дни — храм Дельфийского Оракула. Людские жертвы были хрономотам совершенно бесполезны, однако льстили их самолюбию, и потому духи времени, чем могли, помогали людям. А могли они многое: ведь они умели перемещаться в будущее и возвращаться назад.
Они видели поколения жрецов, обращавшихся к ним с молитвами, разъяснявших им свои проблемы. Они знали на годы вперед, когда случится неурожай, когда придет засуха, когда прилетит саранча или когда соседское государство пойдет войной на местного правителя.
Больше всего хрономотов обитало в Греции. Там бога времени знали под именем Хронос. Под покровительством мудрого Хроноса греки стали высокоразвитым народом. Культура их переживала стремительный взлет. И тогда греки возгордились.
Что это за бог, думали они, если он безлик? Что это за бог, если он так жестоко пожирает людей — поколение за поколением? Он дарует благоденствие, но он несет смерть. Это бог смерти! Имя Хроноса стали связывать с разрушением, старением, болезнями, нищетой, самыми страшными пороками.
И люди сочинили миф, который у всех народов по своей сути одинаков: бог-сын побеждает бога-прародителя. Жизнь побеждает смерть, а бог побеждает время, становясь бессмертным.
Так греческий Зевс побеждает жестокого Хроноса, пожравшего к тому моменту добрую половину своих детей. Поборов Хроноса Зевс воскрешает своих братьев — таким образом, победа юного бога над временем абсолютна. Философская религия времени, приравненная к культу смерти, оказалась не в почете, уступив место культу простоватого Громовержца, метателя молний и большого охотника до земных женщин.
Хрономоты, обиженные таким отношением к себе, невзлюбили эту эпоху, оставив греков на попечение других сущностей — благо желающих получать жертвы всегда хватало. Им больше нравилось время, когда Хронос (которого они справедливо отождествляли со своим народом) был почитаем, потому они не желали расселяться в последующие столетия. Эти годы стали «верхней» границей царства Кронос — царства бога Хроноса, хранителя древних греков и многих других народов. Это отнюдь не означало, что в последующие столетия были совершенно необитаемы — некоторые хрономоты облюбовывали себе «приятные» временные отрезки и долгое время в них обитали. Просто царство Кронос было их любимым местом, а для большинства хрономотов — родиной. Это было их золотое царство.
«Да, странный человек, наверное, был этот Томас Джеральд» — подумалось мне. Что Фер нашел в нем? Философия, альтернативная история, другие миры и выдуманные существа. Я и сам некогда увлекался беллетристикой, только я предпочитал наличие сюжета.
А какую историю можно сложить о существах, движущихся во времени? В их действиях причины перемешиваются со следствиями, а еще они практически бессмертны и ни в чем не нуждаются. Скучно.
Я подумал, что хрономоты глубоко несчастны. Как же, наверное, бедна их жизнь! Отложив книгу в сторону, я отправился на кровать, чтобы еще раз обмозговать все прочитанное и вдуматься во множество парадоксов, который, на мой взгляд, остроумный Томас Джеральд забыл осветить.
Устроившись на подушке, я размышлял над тем, каким образом огромное число этих хрономотов, которые моему скромному воображению представлялись баранками, нанизанными на нить времени, могли свободно двигаться в одномерном измерении, не сталкиваясь друг с другом. Было в этом какое-то противоречие.
Или, например, получалась глупейшая вещь: эти духи времени могли бесконечное число раз изменять свое прошлое, причем не только свое, но и человеческое: например, хрономот в дельфийском храме мог много раз возвращаться в прошлое и давать в день жертвоприношения одному и тому же жрецу различные указания, при этом изменяя будущее. Получался полный бред.
С этой мыслью я незаметно для себя уснул.