Девушка спотыкается о ступеньки, едва поднимая уставшие ноги. В ее глазах мир преображается. Черное становится настоящим мраком, белое — ослепительным светом. Уличные фонари — высоченные твари, склоняющие свои лица к Шайль. И теперь, в убежище подъезда, девушка вздыхает с легким облегчением.
Впрочем, не полным. «Нитро» давно усвоился, и все равно Шайль до сих пор чувствует, как в животе бурлит обезболивающее. Едкими потеками сползает по желудку, разъедая стенки. Но проблеваться не получится. Это точно ясно.
Пролет за пролетом. Шайль пыталась отогнать от себя мысль о бесконечности подъема. Постоянно повторяла: «Но ступеньки кончатся». Да, детектив, они не вечны. Ничто не вечно. Даже дробовик в твоей руке.
— Шайль?.. — тихо зовут сверху.
Девушка останавливается. Пошатывается. Смотрит во мрак. Щурится, но не может сфокусировать взгляд. Почему так тяжело? «Нитро» почти рассосался, уже чувствуется боль в разбитом носу и ранах.
— Шайль, — отзывается детектив, удивляясь звуку собственного голоса.
— Это ты…
Натужный кашель сверху дает понять, что ничего хорошего не происходит. Шайль опускает взгляд, голова склоняется, почти упираясь подбородком в грудь. Перед глазами — ярко-красные кроссовки. Шаг за шагом по ступенькам, постепенно…
Подошва опускается в лужу рвоты. Кровавой рвоты. Осознать это удается не сразу: в полумраке кажется, что это нефть, и только запах помогает определить содержимое лужи. Шайль почему-то становится смешно. Она поднимает взгляд и видит протянутую к ней руку. На одном из пальцев кольцо. Знакомое. Печатка с короной. Серебро. Джуд. Это он.
— Привет, — Шайль проходит мимо лежащего на полу, останавливается только перед дверью в квартиру.
— Я все просрал.
Джуд едва говорит за ее спиной. Барахтается в блевоте, перебирая руками. Бедный-бедный рокер, его лицо совсем изменилось. Шайль не поворачивается, упорно продолжая возиться с ключом и дверным замком. Чувствует на щиколотке прикосновение холодной кожи. Мокрой. Липкой. Позади раздается хрип, он поднимается все выше, пока не замирает у самого плеча. Джуд стоит, покачиваясь.
— Шайль…
Его голос тоже поменялся. Пальцы касаются локтя девушки. Отросшие ногти впиваются в плотную ткань куртки.
— Ну что? — Шайль опускает руку с ключом и поворачивается.
На лице Джуда шерсть. Челюсть деформирована, по клыкам стекает рвота, кровь и слюна. Из горла поднимается неясный рокот.
— Шайль, прости меня…
Джуд наваливается на девушку, утыкаясь мордой в грудь. От него разит. Искривленные болезнью руки обнимают, забираются под футболку, пальцы скользят по коже холодными слизнями.
— Я так хочу тебя, Шайль, прости меня… — неразборчиво мычит Джуд. — Обними меня. Я замерз.
Девушка стоит, не в силах пошевелиться. Чувствует тяжелую пульсацию в голове. Джуд жмется, хрипло дышит, пытается приластиться, извиняется за что-то.
— Я вернулся, Шайль.
Почему болезнь не убила его?
— Я соскучился по тебе.
Обломанные ногти впиваются в кожу, оставляя горящие борозды. Джуд снова и снова повторяет имя. Его останавливает только удар колена, отталкивающий и болезненный. Парень даже не вскрикнул, только сипит, опираясь на стенку спиной. Вздрагивает, выпуская струйку рвоты. Делает неловкий шаг вперед, пытается что-то сказать. Его останавливает ствол дробовика.
— Стоять, — шепчет Шайль.
Выстрел.
На ее глазах Джуд разделяется на десятки осколков, падающих на пол. Звон стекла эхом скачет в голове девушки. Внутренности скручиваются змеями, подползают к ярко-красным кроссовкам. Шайль вновь вжимает спусковой крючок. Неохотный грохот разбрызгивает кровь. Джуд смеется, поднимается с пола. Даже когда еще одна порция дроби разваливает череп на куски, оставляя уши болтаться на лоскутах кожи, парень все равно смеется. Шайль стреляет, оттягивает цевье, снова стреляет, но с каждым выстрелом делает только хуже. Джуд хрипит, хватается за ствол дробовика, утягивая девушку к себе.
— Шайль!..
Его холодная кровь заливает глаза, уши, рот и нос. Обволакивает мозг, вонзается в него иглами, раскурочивает череп изнутри, заставляя кричать от боли и ужаса. Но легкие не способны вытолкнуть ни одну крупицу воздуха. Словно губки, смятые в кулаке, легкие пусты.
Дробовик тоже пуст. Сколько бы Шайль ни давила на спуск, порох больше не взрывался. Рука тянется к револьверу, пальцы с хрустом ломаются, пытаясь выдрать его из кобуры несмотря на чужую хватку. Джуд вгрызается в плечо детектива, вырывает шмат мяса, за которым тянутся кожа и жилы. Шайль чувствует падение на пол, чувствует, как ее внутренности разрывают жадными пальцами.
— Помогите… — шепчет, удивляясь тому, что все же способна говорить.
Хруст костей, треск кожи. Смерть пахнет отвратительно. Смерть разрывает ноздри своей вонью, разламывает голову надвое. Шайль чувствует прикосновение к мозгам. Их готовятся вырвать, сожрать по кусочку… Это все еще Джуд? Да, это он. Израненный, пожирающий плоть Джуд. Он делает то, что с радостью делала бы Шайль. Он берет пример.
— Нет, отпусти, — хрипло стонет девушка. — Отвали от меня…
Жизнь уходит. Кусочек за кусочком. До тех пор, пока ее не отнимают целиком.
***
Двое стоят над телом. Боблин и человек. Низкий и высокий.
— Да, она мертва, — констатирует человек.
Поправляет ворот куртки, затем — и пышную гриву кучерявых волос.
— В чем причина? — боблин держит блокнот, который нуждается в заполнении.
— Скорее всего сердечный приступ. Внешних ран нет.
— А удушье?
— Ничего.
— Хм. Волколюд, умерший от сердечного приступа?.. Нас засмеют, — боблин скептически приподнимает бровь, постукивая ручкой по бумаге. — Может, есть хоть что-то, что сгодится как улика в преступлении?
— Кузнецов, успокойтесь. Сердечный приступ может случиться от чего угодно, — человек загибает пальцы, позвякивая кольцами. — Переедание, передозировка, стресс… в конце концов, она могла просто умереть, такое бывает.
— Бредите. «Просто» умирают мухи. Здесь наверняка есть что-то еще, — боблин опускает блокнот и сам подходит к покойнице. Наклоняется, осматривает. Задумчиво чешет подбородок кончиком ручки. — Похоже, что ее убили магией.
— Магией?
— Да. Вмешались в сознание, создали иллюзию ее смерти. Стресс от воображаемой смерти спровоцировал смерть реальную. Это просто. Вот только зачем ее убили?..
— Кузнецов, хватит теории строить. Просто записываем мертвое тело, пакуем и увозим. Магия, не магия… плевать, работы другой еще полно.
— Подождите, Мэйсер. Я думаю… — боблин Кузнецов возбужденно начинает писать в блокнот. — Если мы проникнем в астральный мир, сможем расследовать магические потоки, вызвавшие смерть в реальности.
Мэйсер обреченно закуривает сигарету.
— Что, прямо на месте преступления? — неодобрительно косится боблин. — Постыдитесь, коллега.
— Да пофик, мертвецам не воняет. Вы вообще собрались в «астрал» какой-то нырять. Это похуже любой сигареты, — человек с тоской смотрит на низкорослого коллегу, продолжающего выводить теоретический порядок действий на бумаге.
Кузнецов все пишет и пишет, мысль за мыслью:
— Я уверен, что это дело можно распутать!
— Хер себе распутай, урод. Дай умереть спокойно, — рычит Шайль, приподнимаясь на локте.
Трясет головой. Моргает. Вокруг — никого. Самочувствие терпимо паршивое. Бутылка «Нитро» выпала из кармана и откатилась под стенку. Дробовик лежит рядом. Запаха пороха нет. Как и Джуда.
«Галлюцинация?.. — Шайль тяжело вздыхает, прикладывая ладонь ко лбу. — Или просто вырубилась перед самим домом? А там и сны…»
В любом случае пора подниматься. Нужно привести себя в порядок. Собраться с мыслями.
Стоит Шайль встать на ноги, как постреливающая боль в ранах подсказывает: эффект кончился. Но впереди ждут душ и кровать. Нахрен «Нитро». Не время жалеть себя.
Подобрав дробовик, девушка зажимает его под мышкой. Спустя несколько вдохов — щелчок дверного замка. Почти пустая бутылка обезболивающего остается снаружи.
Шайль редко когда так радовалась коридору своей дешевой квартиры. Дверь запирается, позволяя вздохнуть с облегчением. Звук тяжелого выдоха сливается с тихим шлепком. Девушка чувствует странный укол в груди. Опускает взгляд. На футболке распустился цветок… нет… это оперение транквилизаторного дротика?
— Ёркская мать…
Ноги больше не держат детектива. Колени сгибаются словно по команде. Удар об пол почти не ощущается. Мысли замирают.
***
Приходить в себя после второй отключки за полночи — то еще приключение. Шайль уже не уверена, что именно она чувствует.
— Вам не кажется, что синие кишки у янгелов — та еще банальщина? В конце концов, почему именно синие? — Кузнецов восседает на кухонном столе, словно это стул.
Впрочем, так он хотя бы чуточку выше Мэйсера, который сидел на стуле, покуривая сигарету.
— Ну да, банальщина, — кивает следователь, стряхивая пепел с сигареты.
Кольца сделали «дзынь-дзынь», ударившись друг о друга.
— В данном случае синие кишки — банальщина, а любой другой неестественный цвет — натуга, прямо максимальная, чтобы уйти от банальщины, — размышляет Мэйсер. — Выбирай я цвет, не выбрал бы вовсе. Зачем он нужен? Что нам дает цвет внутренностей?
— Ну да! — активно кивает боблин Кузнецов. — Я бы метафорично сделал. Либо без цвета, как вы сказали, потому что янгелы нейтральны. Либо белый, потому что чисты и девственны. Либо черный, если бы янгелы в нашей истории творили зло.
— Ха-ха! — Мэйсер вежливо смеется, хотя за интонацией скрывается искренность. — Вот это вы метафорист.
— Люблю такое, да, — кивает коротышка.
— Да пошли вы все, — тихо стонет Шайль. — Зануды.
Как бы ни старалась, девушка не могла разглядеть лиц говоривших. И не потому что на кухне темно. Возможно, у Мэйсера и Кузнецова просто нет лиц? Только очертания оных? Кольца ведь видит. И расы определила легко.
Два следователя замолкают, глядя в сторону Шайль. А та отчаянно пытается что-то поделать с веревкой, которой ее примотали к стулу. Возможно, поэтому боблин сидел на столе… Хотя, проклятье, это всего лишь глюки после «Нитро».
Свет на кухне включается, резанув по глазам. Кузнецов и его друг пропадают.
— Ты уже очнулась? Шустро. Похоже, что твой микродозинг действительно помогает, — Гириом горько усмехается, подтягивая стул и усаживаясь напротив Шайль.
Девушка удивленно глядит на волколюда. «Почему?», «Зачем?» — эти вопросы пока что без ответа. Потому недоумевающее качание головы вполне искреннее.
— Удивлена? Я тоже был, — волколюд берет со стола пачку сигарет и закуривает. — Особенно когда пропал один парень.
— Какой парень?.. — Шайль хмурится, чувствуя, как внутри неприятно разливается предчувствие. — Гириом, если ты решил устроить волнующую прелюдию для бурного секса, то получилось. Пора переходить к делу.
Так, о чем мы? А, да. Черная вдова Шайль. Возможно, Гириом что-то знает об этом. Потому что секс редко начинают с транквилизаторного дротика. Хотя…
— Мой друг. Его звали Жорж. Для меня — Жожи. Для тебя тоже, думаю, — Гириом затягивается, поднимает лицо к потолку, небольшими порциями выпуская дым.
Его нога подрагивает. Колено беспокойно поднимается вверх-вниз. Это невротическое движение приковывает к себе внимание Шайль. Гириом взбудоражен.
— Раз ты молчишь, я продолжу. Вдруг забыла. Год назад Жожи сказал, что познакомился с некой «Шайль», — парень растягивает имя, словно пробуя его на вкус. — Пару недель носился с рассказами об этой девке. Все уши мне прожужжал тем, какая она необычная. Но деталей я не спрашивал, только и слушал: красивая, умная, сильная… Банальные бредни влюбленного человека. Жожи человеком был, ага.
Колено замирает. Взгляд Гириома опускается на Шайль.
— В какой-то из дней его нашли в О-3 с разодранной глоткой и поеденным брюхом, — парень усмехается. — Подумать только, моего дружка кто-то сожрал.
— Ага. И что? — невинно интересуется Шайль, ерзая в веревках.
Привязал на славу. Засранец.
— И то. Я вдруг подумал: а кто бы это мог быть? Попытался найти его подружку Шайль, но долго не получалось. Словно во всем городе не было никого с таким именем. Как бы я ни дергал знакомых…
— Давай короче, Гириом. У меня был сложный день, и я хочу поспать.
— Ладно. Если короче — я наткнулся на тебя, Шайль. В голове все сложилось: ты безмордая, значит, необычная. Ты детектив, значит, и умная, и харизматичная, и сильная. А еще ты волколюд. Который любит мясо.
— Угу. Да, — девушка устало кивает несколько раз, подтверждая логичность выводов.
— Я долго за тобой наблюдал, ожидая, когда же ты выдашь себя, — Гириом тушит окурок о столешницу. — Но ты словно залегла на дно. Решила ненадолго подвязать, чтобы тебя не раскрыли? Я терпеливый. Дождался удачного стечения обстоятельств и сблизился с тобой. Во время секса ты меня укусила. А это…
Да, Гириом, ты совершенно прав. Расхожее мнение о том, что среди девушек-волколюдов есть особи, которые тяготеют к пожиранию своих партнеров. Таким образом самки становятся сильнее и удовлетворяют свою жажду выразить любовь, поражающую их настолько глубоко, что лишь акт каннибализма способен передать бурные чувства. Скорее всего, на десять тысяч волколюдок найдется одна такая, что испытывает страсть к поеданию плоти сородичей. Генетический брак по мнению многих — исключительная особенность на взгляд некоторых. Ни одну из сторон осуждать нельзя: девушки с синдромом богомола одновременно и притягательные, и отталкивающие.
— А еще, — продолжает Гириом, — я узнал, что тебя некоторые на работе называют «черной вдовой». Люди так называют тех…
— Я знаю, — сухо отвечает Шайль. — Это все?
— Да. Это все.
— И что теперь?
— Я тебя убью. Тем более, время подходящее. Тебя уволили, в Освобождении творится хрен знает что…
— … и ты давно не ел, — заканчивает Шайль, безразлично глядя на Гириома.
Колено, недавно вновь начавшее подергиваться, замирает. Волколюд в целом каменеет. Он понимает, что жажда невыносима. Но не решается признать это даже перед самим собой.
Поедать сородичей — стандартная практика в мире зверолюдов. Стандартная, но в рамках поединка. Между самцами. Нет ни одной стаи, которая разрешала бы самцу поедать самку. Это просто-напросто бессмысленно и жестоко.
— Вроде того, — наконец кивает Гириом. — Но я готов выслушать твои последние слова.
— Последние — перед чем? — хмыкает Шайль.
Легкое движение рук, и веревка соскальзывает на пол. Девушка свободна настолько, насколько позволяет сидящий перед ней парень. Гириом тянется к поясу, на котором висит пистолет с заряженным дротиком.
— Не успеешь, — предупреждает детектив. — Но я не собираюсь нападать. Пока что.
Тем не менее, рука Гириома ложится на рукоять. Он словно дуэлянт в мире людей — еще одна бессмысленная и жестокая практика, зародившаяся уже в цивилизации: решать спор через огнестрельное оружие. Побеждает скорость и меткость, никак не ум, сила и стойкость. Только страшащиеся всего на свете люди могут прятаться за пушкой, забыв о существовании более изящного оружия. Например, тела, которое за годы развития цивилизации усреднилось до жалкой формы.
— Тогда что ты хочешь сказать? — спрашивает Гириом, наблюдая за расслабленной Шайль.
На самом деле, дело не в расслабленности, а в измотанности организма. Передозировка обезболивающим, потом — милостивый укол транквилизатора. Все это на фоне постоянного движения и тяжелой драки.
— Не знаю номер дела, не в моем отделе было, — признается Шайль. — Но мы тогда смеялись всем участком над тем, что в О-3 живет бромпирша по имени Штайль. Ее дело даже не пришлось распутывать. Она сама пришла с повинной. Говорит, что сначала сорвалась на своего парня, а потом попыталась замаскировать убийство под работу волколюда. Вот только в процессе впала в истерику. До кровавых слез. Ее тонкая натура не выдержала стресса, психика надломилась. Поэтому к нам она пришла уже неадекватной.
Гириом слушает молча.
— Ее бы направили в тюрьму, а потом уже решили, что делать… — Шайль усмехается и тянется к пачке сигарет.
Почти закурила, вот только карман, в котором была зажигалка, опустел. Девушка приподнимает бровь, посмотрев на Гириома.
— Серьезно, придурок? Ты меня всю обчистил? А чего кроссовки оставил? Такие уже не делают, редкий экземпляр. Можно продать рублей за семь.
— Кхм… — Гириом достает зажигалку и протягивает огонек к кончику сигареты.
Шайль благодарно кивает, откидывается обратно на спинку стула и выдыхает.
— Так вот. Ее бы посадили, но она была тупо неадекватной. Во время допроса она начала бить себя стаканчиком с кофе по голове. Понимаешь? Ей кипятком глаз залило, а девка даже не закричала. Только бормотала свою чушь, — еще одна затяжка. — Ну, эта херьня не при мне случилась. Я потом по рассказам узнала. Верю, потому что выдумать такое невозможно. Весь участок гудел, и при моем появлении каждый считал своим долгом ляпнуть: «Штайль!»
Плечи Гириома опускаются. Взгляд застывает в углу кухни, словно там лежит нечто очень важное.
— Короче, она попросила казнить ее. Никто в общем-то не парился. Если преступник просит прикончить себя — только радость, больше места в тюрьме останется, — Шайль качает головой с усмешкой. — А через полгода помер мой напарник. На задании. Он был человеком, чуть ли не единственным среди детективов. Ему одним ударом тело почти надвое порвали. Спасать нечего. История Штайль и случай Шайль объединились. Некоторое время меня подкалывали, называли «черной вдовой». Не коллеги из отдела, а придурки из участка. Самое забавное, я с погибшим даже не встречалась. А все равно прозвище прилипло. Сейчас-то шутку из этого уже не делают, устали, видимо.
— Э-э… — Гириом встряхнул головой, отгоняя историю. — А с чего я должен тебе верить? Доказательства будут?
— Доказательства того, что я не встречалась с этим твоим на букву «ж»? Да не будет никаких доказательств. Я тебе ничего доказывать не должна. Если ты не в курсе, что детектив Шайль ненавидит французов, особенно тех, кто носит французские имена… Твои проблемы, — девушка пожимает плечами, тушит сигарету о стол. — В общем, выбирай. Либо ты сейчас сваливаешь отсюда, оставив мне свою пукалку с дротиками… Либо Черная Вдова выбьет из тебя все дерьмо.
Шайль хрустит кулаками. Медленно поднимается.
Рука Гириома вскидывается. Дротик отлетает от защитной пластины куртки. Пинок ногой — волколюда опрокидывает со стулом. Сковородка со свистом рассекает воздух. Парень едва успевает прикрыться. Вскрикивает от хрустящего удара по предплечью. Шайль рычит, с каждым ударом все громче. Тяжелый чугун опускается. Снова и снова. Гириом в спешке отползает, пытаясь не подставить ноги. Шайль даже не пытается догонять — сковородка летит прямо в отступающего. Глухо ударяет по телу.
— Попробуй добежать до дробовика, — скалится Шайль, подхватывая лежащий стул за ножку.
Гириом вскакивает. Бросок стула — парня толкает вперед. Шайль вырывается в коридор. Дробовик почти в руках волколюда. Девушка ни на один вдох не останавливается: разгон из кухни перерос в прыжок на стену. Подошвы кроссовок позволили оттолкнуться от шершавой поверхности, бросившись на Гириома. Парень чувствует безапеляционный захват сильных рук, обжавших шею.
— Стой… — хрипит, пытаясь отодрать предплечье от глотки.
Но рука на ощупь как сталь. Волколюд тянется к дробовику — и понимает, что его оттягивают назад. Колено Шайль уже уперто в поясницу, заставляет ту прогибаться все больше и больше.
— Мне тебя сломать или задушить, уродец? — шипит девушка. — Могу и то, и другое, но это дольше.
Гириому не хватает нескольких сантиметров, чтобы дотянуться. Ему не хватает чуть более удобной позы, чтобы оказать сопротивление. Девушка всем весом вжимает колено в спину, и по позвоночнику проскакивают импульсы боли.
Протестующее мычание. Парню остается лишь одно… Излюбленный метод зверолюдов при схватке с кем-то более сильным.
Шайль чувствует, как тело под ней деформируется. Меняется. Кожа обрастает шерстью. Мышцы подстраиваются под новый костяной корсет. Видимо, Гириом часто пренебрегал законом. Только постоянная практика позволяет так быстро обратиться.
Детектив не собирается ждать конца — захват уже бесполезен, это ясно. Отпрянуть, пнуть подошвой в зад. Метнуться к двери квартиры, а после — выскочить в подъезд.
Шайль не собирается участвовать в погроме собственного дома. Для схватки с волком нужно чуть больше пространства. На улице достаточно…
Тяжело дыша, девушка проскакивает пролет за пролетом. Позади раздается вой. Цокот когтей по камню. Шайль матерится, зная, что чуточку не успевает. Стоило рискнуть и добраться до дробовика…
Прыжок в спину настигает ее на последних ступеньках. Оба катятся кубарем, сцепившись в один ком. Куртка не справляется с укусом волчьих челюстей. Шайль рычит, вдавливая палец в глаз. Зверь мотает головой.
Они дерутся. Ни за что, просто так. Словно это любовная игра. Вот только теперь девушка слабее. И она проигрывает. Волчьи клыки прокусывают достаточно, чтобы застрять в ключице. Осталось приложить последнее усилие — и кость хрустнет. Шайль отчаянно пытается нащупать хоть какую-то уязвимость. Жесткая шерсть, под ней плотная шкура. Это ультрахищник, какие слабости? Голыми руками победить невозможно. Нужно было бежать к дробовику… А теперь девушка зажата в узком проходе огромным телом волка.
— Ублюдок, — рычит Шайль, слыша треск разрываемой плоти.
Но ни один из них не услышал, как распахнулась дверь первого этажа. Из квартиры вышел парень. На его голове совершенно неуместная панама, разрисованная причудливыми завитушками. На плотных плечах — летняя рубашка. Шорты, кроссовки. Парень выглядит совершенно обычным, крепким человеком. Если бы не одна маленькая деталь.
В его руках гребаные нунчаки. И он идет, небрежно помахивая дубинками на цепи. Мозолистые ладони перехватывают рукояти достаточно быстро, чтобы нунчаки ускорялись. С каждым шагом все быстрее… до тонкого, едва различимого свиста.
— Ат-ты с-цука, — кривится парень. — На время смотрели, уроды?
Последнее слово сопровождается разрушительным ударом нунчак. Дубинка врезается прямо под череп волка. Замирает там на миг. И тут же взмывает вверх. Парень перехватывает орудие, следующий удар попадает в глаз. Брызги крови марают стену.
— На еще, я покушать принес, — безразлично комментирует парень, прокручивая нунчаки.
По голове волка работает пулемет. Гириом даже челюсти разжать не успел, как нос смяло обрушившейся рукоятью. Зверь взвизгивает, пытаясь отступить, скрыться куда-то от неожиданного наказания.
— Куда идешь? Ты меня разбудил, тебе пизда, — парень резким движением руки запускает нунчаки по раненому глазу.
Череп ультрахищника не выдерживает, трескается каждый раз в новых местах. Шайль прижимается к ступенькам, наблюдая, как над ней мелькают рукояти. Глухие удары, звонкий хруст костей, брызги крови, вылетающие из пасти клыки.
Волколюд не может броситься вперед и не может быстро отступить — слишком тесно. Каждый удар выбивает ориентацию в пространстве. Сколько их получил зверь? Уже тридцать? Больше?.. Парень безжалостно отрабатывает все новые траектории, словно вознамерился познакомить каждую клеточку головы с лаской.
— Кто мешает спать — засыпает навсегда! — поучает незнакомец, последним размашистым ударом окончательно пробивая рукоятью череп.
Деревянная дубинка рвет мозг. Лапы волколюда подкашиваются, и он обмякает на ступенях. Шайль лежит, тяжело дыша, зажимая рану на плече, и смотрит… нет, не с удивлением. Это самое странное, что она видела. Тут удивления мало будет.
— Жива? — спрашивает парнишка, закладывая окровавленные нунчаки под мышку и протягивая свободную руку. — Подняться можешь?
Шайль принимает помощь. Пошатывается, но все не так уж плохо… хотя нет. Плохо. С куртки стекает кровь. Парень присвистывает.
— Сама справишься? — безразличный взгляд коричневых глаз подсказывает: парню плевать.
Учитывая, какие у него синяки от недосыпа, неудивительно. Судя по всему, здорового сна в жизни спасителя очень мало. Или… слишком много?..
— Справлюсь, — кивает Шайль, пытаясь собрать слюну в пересохшем рту. — Ты еще что за перец? Я не видела, чтоб так…
— И не увидишь. Эта фигня только в моих руках работает. Я типа игрок нулевого уровня, — поясняет незнакомец, двинув плечом, под которым зажаты нунчаки. — Миша я. Михаил, если длинно. Сама можешь не называться, я спать хочу и мне как-то плевать. Дел куча, а я тут прокрастинирую.
Парень салютует двумя сложенными пальцами, ограничившись этим для прощания.
— Доброй ночи… — ошеломленно бросает вслед Шайль, наблюдая за удаляющимся Мишей.
Девушка, в общем-то, не знает ни названия оружия, ни города, где могут научить подобному. Для нее случившееся выглядит фантастикой, граничащей с безумием. И только безумно болезненная рана на плече да исковерканная морда Гириома позади подсказывают, что это обыденная реальность. В ней просто иногда случаются чудеса. Приходят из ниоткуда и уходят вникуда.
Шайль даже не уверена, что застанет этого сумасшедшего с палками еще раз. Впрочем, она не особо хочет. С подобной скоростью и силой ударов даже ей нечего делать. Пусть живет себе… где-то. В другой реальности, желательно.
Перебарывая слабость, девушка оборачивается на подергивающегося волколюда.
— Опять шерстью плеваться… — бормочет, опускаясь на колени.