- Откуда вы? - спросил я по-русски.
- Из Петербурга, - на моем родном языке ответила она. - Я хорошо говорю по-польски - у меня дедушка был поляк.
Дедушка был поляк.
Информация о дедушке-поляке, признаться, меня огорчила. Сговорились они, что ли? У всех до единой дедушка был поляк. Каждая известная мне русская потаскуха, подвизающаяся на польских землях, имела дедушку-поляка, все упрямо твердили, что их родной дедушка был поляком, и все клялись памятью своего дедушки-поляка, офицерской саблей, или графским титулом, или усами своего дедушки-поляка, отчего невольно приходило на ум, будто речь всякий раз идет об одном и том же Дедушке-Поляке, Всеобщем Дедушке-Поляке, Архидедушке-Поляке, который полвека назад, так сказать, вдоль и поперек перепахал империю.
Дедушка-поляк - да ради бога, не вижу тут ничего особенного, и даже наоборот: у меня у самого, в конце концов, дедушка поляк. Но Петербург Петербург в этой истории был элементом новым, крайне оригинальным и волнующим. Петербургская барышня Мандельштама в подлиннике мне еще не читывала. А если какая-нибудь из моих предыдущих, скажем так, чтиц и была жительницей Петербурга, она от меня этот факт скрыла.
Все они, с пугающе тоталитарным единодушием убеждая меня в существовании Дедушки-Поляка, с одинаковой непреклонностью настаивали на том, что родились в Вильно или во Львове. Они приезжали из Перми, Ухты, Архангельска и клялись, что прибыли из Вильно или из Львова. Приезжали из Тамбова, Калуги, Ставрополя и утверждали, что их отчий дом - Львов или Вильно. Прибывали из Риги, Минска или Киева и заявляли, что всю жизнь прожили в Вильно либо во Львове, а также что их дедушка был поляком.
Бесхитростный, в общем-то, способ разжигания архетипических вожделений моего народа. Известно, что вековая мечта поляка - увидеть литвинку в таком наряде, в каком с мужчиной повстречаться неприлично. "Едва прикрыта грудь холстинковым нарядом, но плечи юные открыты были взглядам. Литвинка поутру так рядится обычно, но повстречаться так с мужчиной неприлично". Да-да... Увидеть литвинку. Пусть даже обрусевшую литвинку. Либо украинку... И пускай с недоразвитым чувством национальной гордости... А тут на тебе... А тут на тебе... Экий сюрприз. Не Львов. Не Вильно. Петербург!
- Откуда вы? - еще раз, на всякий случай по-русски, спрашиваю я.
- Из Петербурга, - повторяет она и снова заверяет, что свободно говорит по-польски, и вообще просит, чтобы мы беседовали по-польски, поскольку желает усовершенствовать свою близкую к совершенству польскую речь.
- Хорошо, - в последний раз по-русски говорю я, - хорошо, о'кей, о'кей, и, чертовски взволнованный, кидаюсь к этажерке, достаю Федора Михайловича в подлиннике, подсовываю ей под нос, и - читай, читай - ласково поощряю (все-таки по-русски).
- О нет... Исключено...
Не ищите в этом извращений. Ничем таким и не пахло. Не было никаких предосудительных сексуально-литературных эксцессов. Никаких танцев нагишом под аккомпанемент бессмертных строф Владимира Маяковского. Никаких стриптизов с поэмой Пушкина в зубах. Никакой маскировки эрогенных зон томиком рассказов Ивана Бунина. Никаких сдавленных выкриков в кульминационные моменты "Незнакомки" Блока. Просто мне нравилось, когда девушки читали вслух. Приходили они обычно на два часа, сорок пять минут из которых, то есть ровно академический час, отнимало у нас чтение русских классиков.
Не помню, говорил ли я уже о своей любви к русской классической литературе. Да-да, я русофил и всегда был русофилом. Я был русофилом даже в ту пору, когда мой народ томился под московским игом. Хотя мое русофильство в ту пору могло показаться неуместным и весьма легкомысленным. Моим любимым писателем был тогда Федор Достоевский, мои воображаемые партнерши звались русскими именами: Света, Надя, Настенька, в закоулках незнакомых городов, по которым мне случалось бродить во сне, я узнавал окраины Москвы или Хабаровска. Однако после того как мой народ освободился от московского ига, мое русофильство эволюционировало. Свелось это в основном к следующему: воображаемые Светы, Нади и Настеньки время от времени материализовались, являлись в мою нору по телефонному вызову, усаживались на диван и читали мне моего Федора Михайловича в подлиннике. Федора Михайловича, а также Венедикта Ерофеева, Андрея Платонова и других выдающихся писателей.
Прекрасные то были часы, ведь бескостная русская речь восхитительно звучит в женских устах. Обсуждать русских классиков с дамами практически не удавалось, поскольку бедняжки, как правило, даже фамилий своих гениев не знали. Одна только Света, Надя, Настенька, когда я дал ей прочесть "Палату № 6" Антона Чехова, начала, запинаясь, что-то бубнить и вдруг ни с того ни с сего выпалила с просветлевшим взором:
- Да, Чехов великий писатель.
Только и всего. От других и такого нельзя было услышать. Я с этим смирился: видимо, к нам прибывает не слишком образованный эротический рабочий класс. Опять, получается, география нас, поляков, подкузьмила. Сами посудите... Московского ига нет, свобода есть, все есть... ан нет, не все: коли тебя, бессчастный поляк, предположим, возьмет охота поболтать с русскоязычной гастарбайтершей о классике, отправляйся в Берлин, Париж, а то и в сам Тель-Авив. Вечно нам быть на Востоке - даже если останемся на Западе. Лично я, повторяю, с этим смирился. Настоящие, начитанные петербуржанки едут за хлебом на настоящий Запад, к нам же, на фальшивый Запад, тянутся фальшивые львовянки и фальшивые вильнянки с менее глубокими гуманитарными познаниями. Я с этим смирился. Ладно уж. Но читать, черт побери, все умели! Даже те, что прибывали из запорожских степей! Скверно, правда, но читали все до единой. А эта - нет! А эта чрезвычайно привлекательная особа - нет! Ни бум-бум! Ни бе ни ме! Русского алфавита не знает! Я ей подсовываю Федора Михайловича, а она молчок! Да и как ей читать Федора Михайловича, когда она русские буквы не то что сложить - различить не может! Потому что, как незамедлительно выясняется, эта россиянка, которая по-русски читать не умеет, - полька! Потому что выясняется, что эта Света, Надя, Настенька - Граха! Рискнувшая - в своем стремлении зашибить деньгу - прикинуться жительницей Петербурга.
На что она рассчитывала? Хороший вопрос, король телевикторин! Очень хороший вопрос, сочинитель заковыристых загадок! Сколько опер написал Иоганн Себастьян Бах? В каком месяце произошло восстание декабристов? Кто был последним президентом Чехословакии? На что она рассчитывала? Очень хорошие вопросы, очень хитроумные вопросы, господин Лис! В награду, господин Лис, предлагаю со мною выпить... Ваше здоровье... На что она, это самое, рассчитывала? На бессловесную любовь она рассчитывала, вот так-то. Полагала, что меня исключительно русская плоть интересует, русская кожа, русские волосы, русские ноги, русский запах. Блестящий - согласитесь, - блестящий по сути и очень чувственный расчет. Только вот ошибочка вышла... Ну да ладно. Посидели. Поговорили. По-польски. Граха Петербург - так я ее шутки ради стал величать. Как дела, Граха Петербург? Что для вас, Граха Петербург, самое важное в жизни? А в Бога ты, проказница, веришь? Поболтали о том о сем, попили чайку и через час - прощай, лицедейство! Прощай, Граха, прощай навсегда. Но какое там... Какое там навсегда...
Примерно через месяц возвращаюсь я сюда, возвращаюсь после ничем не примечательного падения, захожу по дороге в бар "Новоселка" выпить сто пятьдесят граммов горькой на последние, сажусь, заказываю, гляжу - за соседним столиком Граха Петербург потягивает кока-колу! Я разделываюсь со своими ста пятьюдесятью, быть может чуть быстрей обычного, поскольку на меня накатывает непредусмотренное желание побеседовать с дамой. Я ей кланяюсь, улыбочка, улыбочка, тост на расстоянии, следующий тост тоже на расстоянии, но уже с намеком на возможность радикального сокращения оного расстояния. Соответственно сокращаю расстояние. Ради бога извините, не позволите ли к вам подсесть? Подсаживаюсь, приглядываюсь и что же я вижу? Граха Петербург пребывает в состоянии беспросветного отчаяния.
Любопытная штука: женщина, с который вы завязываете главный роман вашей жизни, к исходу первого часа этого романа почти всегда впадает в состояние беспросветного отчаяния. Почти всегда плачет - Граха Петербург плакала. Почти всегда не имеет средств к существованию - Граха Петербург не имела средств к существованию. Почти всегда ей некуда деваться - Грахе Петербург некуда было деваться. Почти всегда у нее необыкновенно гладкая кожа - у Грахи Петербург кожа была такая гладкая, что, хотя в баре "Новоселка" царил полумрак, тело Грахи, я бы сказал, излучало благородное матовое сияние.
Она потеряла работу в агентстве из-за того, что позволила - ну прямо как малое дитя - провести себя какому-то там - правда, исключительно коварному инспектору.
- Он чудно так на меня смотрел, но я думала: клиент как клиент, смотри сколько влезет, мне-то что. Потом зачастил - я даже вроде бы к нему привыкла, а он стал говорить, стал говорить... - рыдала Граха, горько очень рыдала, - он стал говорить, что меня любит.
- Нельзя было верить, Граха, ты ж не ребенок... Нельзя было верить...
- Я ему абсолютно не верила, не верила ни одному слову, но чуточку все-таки верила. А потом он сказал, что не только меня любит, но и... короче, что у него есть определенные принципы... Ну, понимаешь...
- По совести признаться, не понимаю...
- Он меня уговаривал... уговаривал, чтобы я во имя этих самых принципов согласилась... Чтобы согласилась отказаться известно от чего, ну, ты понимаешь...
Он так долго ее уговаривал, что в конце концов бедняжка сдалась. Да. Граха Петербург отказалась известно от чего, а лжеклиент вытащил из папки и с нечеловеческой скрупулезностью заполнил, пункт за пунктом, бланк протокола о правонарушении...
- Что мне делать? Что мне теперь делать? - рыдала Граха Петербург, слезы катились по ее щекам, в баре "Новоселка" становилось все сумрачнее, а я ощутил неодолимую потребность коснуться ее лежащей на пластиковой поверхности стола руки.
И я коснулся ее руки. Я вообще впервые к ней прикоснулся, потому что несколько недель назад, когда она изображала из себя жительницу Петербурга, я - взбешенный - даже до ее руки не дотронулся. А, чего там говорить. Я коснулся ее руки, и мы мгновенно попали в сети чреватой далеко идущими последствиями телесной зависимости. Наша кожа соприкоснулась и мгновенно, как говорит Чеслав Милош, слюбилась. И не только кожа.
Тогда и свершилось мое посвященье
Потому что будто созданные друг для друга
Не только гениталии наши и кожа слюбились
Но и сон ее рядышком владычествовал мною
- Что было дальше? Дальше нечего рассказывать. Дальше рассказывать стыдно.
Я прикоснулся к Грахе Петербург, я посмотрел на нее и понял, что с такой потрясающей женщиной я мог бы неистовствовать даже на самом канцерогенном линолеуме! И мы таки неистовствовали даже на самом канцерогенном линолеуме! Мы с ней неистовствовали на скомканных простынях, в камышах, на диванах, на коврах и на плитках из ПВХ. Наши бедренные артерии, наплевав на все, переплетались. Мы неистовствовали и теряли последние остатки нашей духовности, и наша духовность, хоть ей и было стыдно за нас, была тут совершенно беспомощна.
- Героический труд по облагораживанию собственных слабостей?
- Да-да, мы пытались облагородить... Без толку. Все впустую. Все попытки коту под хвост. Мы совершали титанические усилия, чтобы зажить по-людски, мы мечтали хоть однажды куда-нибудь выбраться, куда угодно, в кино, в театр или, допустим, на вернисаж. Но были не в состоянии - бессильные, мы лишь трепыхались в когтях плотского вожделения!
- А мир чтения? Великие идеалы человечества? Дискурсивные формы межчеловеческого общения?
- Да, мы погружались в мир чтения, обращались к великим идеалам человечества, примеривались к дискурсивным формам межчеловеческого общения. Тщетно... На прогулку! Слышите, многоуважаемая? На прогулку! Не удалось пойти! На прогулку! Целое лето мы мечтали пойти погулять! Не тут-то было. Мы ни разу не смогли выбраться на прогулку!
Сейчас я понимаю, в чем дело. Только сейчас я уразумел старую истину: хищные звери не прогуливаются, они бросаются друг на друга, они друг дружку пожирают... Совместные прогулки, взаимное неторопливое пережевывание без особого аппетита не сочетались с природой наших натур. Наши клыки, наши когти, наша наэлектризованная кожа обрекали нас на исключительную прожорливость. Наши конечности по своей анатомии не были приспособлены для прогулок. Наши конечности по своей анатомии были приспособлены единственно для взаимного переплетения. А нижние наши конечности по своей анатомии были, кроме того, приспособлены для бегства. Для бегства от себя...
Поначалу мы глядели друг на друга с алчной нежностью, затем - с несколько меньшей нежностью, потом в наших взглядах появилась задумчивость, отчаяние и в конце концов - ненависть, со дня на день растущая ненависть... Как любая пара случайных любовников, мы на протяжении нескольких месяцев испытали все эмоциональные состояния, известные человечеству.
Знаю: то, что я сейчас скажу, прозвучит вульгарно, но мне всегда казалось, что гастролирующие на польских землях женщины делятся на тех, которые изображали любовный экстаз, изображают любовный экстаз и будут изображать любовный экстаз. Теперь же, после знакомства с Грахой Петербург, я убедился, что на польских землях гастролируют также женщины, которые любовного экстаза не изображают, но это не дает оснований отрицать, что в вопросах секса церковь права. Как любит говорить мой друг Отступник: "Крайне неприятно, когда римско-католическая церковь оказывается права, но что поделаешь, если это так?"
Незадачливый секс приводит к извращениям, секс успешный - к попаданию в зависимость... А зависимость от чужого тела - увы, без сомнения, без малейшего сомнения - куда сильнее, чем, скажем, зависимость от бутылки горькой настойки.
Так вот, наша кожа перестала соприкасаться.
Мы отдалились на безопасное расстояние высотою в семь этажей... Освободив Граху от обязанности страстной любовницы, я перевел ее на должность не менее ответственную - платонического снабженца... Ежедневно во время передачи "Спокойной ночи, малыши" она приносит мне лакомства. Когда же - как сегодня она мне лакомств не приносит, я обращаюсь к собственным тайным запасам.
- Здоровье дежурного диктора. Здоровье контрольной таблицы! - Тем более что таблица вскоре исчезнет, и через час-другой на сером экране появится кровавая, пульсирующая и дразнящая полоса. Кровавая, пульсирующая и дразнящая - ни дать ни взять бедренная артерия.
Ах, Граха, Граха... Знатное запустение произвела ты в дому моем... Нет, не подумайте, что меня донимают всякие там глюки. Мне никогда не казалось, что, например, вовсе не телевизор, а моя собственная, соединенная со мной кабелем печень стоит на столике и передает экономические обзоры. Мне никогда не казалось, что это мои почки лежат там, распространяя голубоватое свечение и транслируя программу новостей культуры "Пегас". Хотя... что правда, то правда: мне постоянно кажется, будто ты, седовласый, в неизменном твидовом пиджаке, знаток культурной проблематики в широком смысле этого слова, вот-вот высунешься ко мне и безапелляционно заявишь, что, по твоему мнению, мотив алкоголизма литературой исчерпан окончательно.
- Прошу меня извинить, но, случайно услыхав ваши рассуждения, я могу сказать только одно: мотив алкоголизма литературой исчерпан полностью...
- Что за банальное упрощение. Демагогия чистой воды. Возьмем главную проблему - похмелья, или отходняка. Ведь еще никто надлежащим образом не описал этот феномен, никто не произвел - хотя бы бегло - его типологию. Существование, как известно, мука мученическая. Похмелье, усугубляя муку существования, все же проходит, то есть умаляет муку существования, ибо в основе похмелья заложен прогресс - медленный, но прогресс, - а также постепенное улучшение самочувствия, ergo, тот, кто не хочет в жизни стоять на месте, а также стремится непрестанно улучшать свое самочувствие, должен пребывать в состоянии перманентного отходняка. Вы обратили внимание на такой парадокс? Не обратили, но стыдиться тут нечего: никто ни на Западе, ни на Востоке этого не заметил. А разновидности похмелья, типы, категории? Отходняк как отходняк, говорите вы, чуть послабее, чуть покруче... Не обнажайте свое духовное убожество, уважаемый, постесняйтесь классиков. Привожу первые попавшиеся примеры. Пожалуйста. Внимание! Отходняк-голодень, отходняк-сухостой, отходняк-трусишка, отходняк-людоед, отходняк-снега Килиманджаро, молитвенный отходняк, отходняк - герой труда, отходняк колотун, 928-метровый отходняк, прикидный отходняк, отходняк-задира, отходняк - довольствуйся малым, отходняк - новая жизнь, отходняк-соня, отходняк вечный соня, отходняк - укромная норка, лисья, мышья нора... Отходняк мой... В нору глубже закопаюсь... Эх, батько...
Я ж вам - батьке-атаману