3
Бараки для транзитных зеков отделены от зоны управления забором. Заборы, заборы и еще раз заборы! Население зоны управления состояло в большинстве из людей кавказской национа-льности - чечены, осетины, особенно много грузин. Они не были уголовниками. Интеллигенты, служащие, работяги, но, на чей-то взгляд, их мозги нуждались в очищении, и здесь, в Решетах, это достигалось на строительстве железнодорожной магистрали под названием "Ангарстрой". На пути прокладки будущей магистрали они еще строили поселки из финских домиков и рыли глу-бокие колодцы для будущих ударных комсомольских бригад, тоже строителей этой магистрали.
Скиталец не настолько был изолирован, чтобы лишиться возможности общения с окружаю-щим миром, многое о здешней зоне рассказывал лепила (врач - жарг.) - интеллигентный человек с кулинарным образованием, раздававший обитателям ШИЗО калики (таблетки - жарг.). Он же объяснил, что кавказцы доставлены в Решеты из-за отсутствия у них политичес-кой сознательности и еще ввиду того, что железнодорожная магистраль должна быть построена на уровне мировых стандартов.
Скит, взобравшись в носках на нары, "бегал" по ним или кружился. Чтоб занять свое тело такой минимальной нагрузкой, ему не хватало движений, надоело сжатое пространство изолято-ра. Куда-то его доставят? К какой масти? Все они ему осточертели, показалась издевательством судьбы эта их резня после войны. Не знал он, что похожая "резня" в эти годы имела место не только в стране социализма - и на другом полушарии планеты уголовники, мафия, гангстеры воевали, стреляли, уничтожали сами себя. Но у них, конечно, другие законы, другие правила игры, и эти парни там думать не думали, что где-то в мире тоже идет резня воров и сук и прочих, даже знать не хотели, что где-то еще, кроме Штатов, существуют достойные люди.
Наконец за Скитом пришли два надзирателя.
- Фамилия?
- Статья?
- Срок?
- Конец срока?
Как будто не ясно, что срок кончится тогда, когда выпустят. Скит назвал конец срока, определенного ему приговором.
- Масть? - потребовали от него.
- Работяга.
-Значит, мужик,- констатировали надсмотрщики, словно в этом можно было сомневаться.
- Пошли.
Его провели к трем баракам для транзитных зеков. Когда они приблизились к ним, услыша-ли адский грохот, словно все три барака изнутри разбивали в сопровождении диких воплей множества зверских голосов. Создавалось ощущение, что из бараков стараются вырваться полчища чертей. Надзиратели остановились.
- Подождите здесь, схожу посмотрю, - сказал один. Он скоро вернулся и сообщил, что лучше вернуться в изолятор.
- Там воры бушуют.
Означало это, что воры выбивали двери чем попало - парашами, скамьями, вдохновляя себя призывами из цитатника блатного фольклора, внося в него свежие и как можно более трудноподражаемые элементы красноречия.
Скита вернули обратно в изолятор дожидаться, когда воры перестанут бушевать. И что это они? Что их взволновало? Хотя... они могли разбушеваться и от скуки. Скит от скуки (не разбу-шеваться ли и ему?) опять начал ловить мух, но в соседнюю камеру привели какого-то фрукта, который тоже скандалил будь здоров как! Он орал проклятья в адрес КПСС, мусоров, что они унижают его человеческое достоинство, лишая свободы слова, обещал объявить смертельную голодовку, вытащил зубами из нар гвоздь и, пользуясь каблуком ботинка, прибил к ним свою мошонку. Надзиратели, рыдая от жалости, вытащили гвоздь и освободили мешочек, но смерте-льную голодовку фрукт грозился держать аж семь дней.
Скоро за Скитом опять пришли и снова повели к транзитным баракам. На этот раз в них царила относительная тишина: кроме обычного нормального мата ничего не было слышно. Скита принял дежуривший в транзитке надзиратель, отомкнул одну из камер, куда Скит и водворился.
Когда за ним захлопнулась дверь, он нашел себя в большом помещении с длинным столом посередине. С двух сторон расположились, как везде в бараках, массивные двухъярусные нары от двери до окон. А на них...
4
Сперва его оглушил запах. Скит стоял как столб и вдыхал, впитывал кисло-сладостную "мирру" через нос, рот, и спустя несколько минут им овладели астральные видения. Он узрел толпу примерно из сорока необыкновенных существ: какая-то неземная корова мычала и ржала одновременно, выкручивая в то же время копытце хрюкающему кабану рачьими клешнями; за столом хохотало стадо обезьян-макак; один орангутанг, свесив лапы, дико рыча, прыгал на столе - подпрыгивали алюминиевые кружки; на полу валялись, кувыркались хохочущие, визжащие, плачущие и верещащие, как свиньи, существа - они что-то жрали и курили... Дым, дым и вонь. Всё это нечто уставясь на вошедшего Скита, показывало на него своими конечностями и дико вопило. Перед глазами Скита весь этот ад смешался, в ушах возник прерывистый режущий звон. Опомнившись, он сообразил: наверное, сошел с ума. Но пришла ясность: все тут во власти кай-фа, имя которому - анаша. Она и превращает людей в белых лебедей, австралийских страусов, вызывает безумную радость или невыносимую тоску, создает мучительные страдания, жалость и сочувствие и безучастие ко всему в мире; одним словом - это Дурь.
Но хотя и Дурь, к утру жертвы ее, если говорить изысканно, очухались. И можно сказать наверняка - пожрать в этой камере ни у кого ничего не было (аппетит от Дури возникает такой, что человек пожирает все, что доступно).
Очухалось население камеры своевременно: начали вызывать на этап. Канцелярские специа-листы управления, руководствуясь сведениями в личных делах, определили каждому его конеч-ную точку прибытия и, будьте любезны, собраться с вещами! Вместе с десятью субъектами отправился в путь и Скиталец.
Через калитку в одном заборе, в другом, в третьем, через калитку в проволочном загражде-нии, затем всех три раза пересчитали, далее самоохранники пропустили всех вперед и сопрово-дили на станцию узкоколейной железной дороги, где стояла "кукушка" с двумя вагонами, один из них вагонзак, как принято его величать изысканно.
Вагонзак внутри разделен решетками-перегородками на три равных отделения. Прибывших закрыли в отделении справа от двери, решетчатую дверь замкнули. Пассажиры расположились на деревянных скамьях, некоторые под музыку собственной композиции начали бацать от избытка энергии. Нар в этих вагончиках нет - не "Столыпин" - да и путь предстоит недолгий: несколько часов. В отделении посередине - два конвойных с автоматами.
Скиталец догадался, что его попутчики - суки. Достаточно было прислушаться к разгово-рам, чтобы понять, кто есть кто. Сам он вроде не вызвал интереса к своей особе, что мужик - сукам стало ясно по его поведению: он не интересовался, в чью камеру угодил, а это только мужику безразлично. К тому же у него на лбу написано: "пахать". А воры и суки ни за что не войдут в камеру или зону, не выяснив сначала, какая в них масть: кому охота попасть впросак! Всякая масть обитает только своею средою. Скитальцу симпатичнее воры, но об этом теперь лучше помалкивать.
Небольшой состав не спешил отправляться. Суки бацали - пыль столбом, некоторые пере-бирали клички известных сук, которых предполагали встретить там, куда к вечеру попадут; они знали - куда. Скит не знал. Конвой перекидывался в картишки. Раздавались голоса рядом с вагоном, дверь вагонзака растянули, - привели еще одну группу пассажиров. Этих затолкали за решетку слева. Воцарилась настороженная тишина: кого привели? Сквозь решетки справа и слева люди старались рассмотреть друг друга. К конвойным присоединились еще двое, и состав-чик тронулся.
- Там кто? - крикнули суки тем, за решеткой напротив, - что-то не разобрать рожи через эти "тюлевые гардины".
- Ваших харь - тоже! - ответили сукам. - Куда вас везут? Воры есть?
- Ого-го! - Теперь сукам все понятно: "Воры есть?"... Воров им, гадам, захотелось?! Впрочем, только воры и способны были везде запросто орать о себе. Представители других мастей о своей "партийности" предпочитали громко не распространяться. Сукам смешно до колик: этим воры нужны!..
- А вы что же, воры? - проорала какая-то сука, и сострила: - Из воров в мире только вы и остались, понял! - Суки хохочут. - Остальных мы везде уже согнули в букву "Г"... и они теперь все бляди!
Тут уже и ворам ясно, какой контингент с ними едет. Конвойные располагаются поудобнее, как и полагается в театре: начинается спектакль, уж они-то знают.
- А-а! Педики! Вас в бабскую зону везут?.. - Воры кричат издевательски.
То были первые пробные аккорды, первые акты симфонии изящной словесности, в блатной интерпретации это называется: воры лаются. Термин "вор" в данном случае обобщающий, на самом деле можно сказать - "блатные".
Необычной, даже неуместной показалась вдруг наступившая в вагоне минутная тишина; как вдох, концентрация вдохновения. И вот последовал мощный аккорд - экспрессия, но еще не фортиссимо.
- Козлы! - примитивно.
- Пидарасты! - какая неграмотность!
- Чтоб тебе сосать всю жизнь шоколадную конфету...
- А тебе, сука, лизать сливочное мороженое с миндалем...
С обеих концов вагона последовали общие призывы идти туда-то, сделать то-то, почти как в центральных газетах в предпраздничные дни, типа: "Да здравствует..." или "Слава..." и другие.
- Чтоб вам вечно сбитые сливки сосать - желают одни, но без добавления: чтоб завтра больше, чем сегодня.
- А вас чтобы красной икрой рвало! - не остаются в долгу другие.
Лай блатных затянулся, потерял свежесть, стал однообразен, и конвойные начали позевы-вать. Нельзя разве как-то оживить представление?
- Эй! Ублюдки! Отбросы! Паскуды! - как все же специфичен их словарный запас и беден! - Кончайте свою блевотину, твари ползучие! Молчать всем! Конвой знает, сей речитатив только возбуждает блатных, будит в них новый всплеск эмоций, и не ошибается. Но теперь орут все - и суки, и воры, и конвойные.
Суки и воры бросаются на решетки, притворяясь, будто стремятся вырваться из клеток, конвойные посередине хохочут, крутятся, плюют в тех и других, орут им свои оскорбления, и это уже фортиссимо! Такого рева, такого визга и потока извергаемых гнусностей трудно себе представить и в аду. Вот это да! Вот это по-человечески!
- Держите меня! Зашибу!
- Убью! Зарежу! В рот тебя (жареным пончиком)... В нос!