Как мне знакомы твои черты,
Где же ты теперь, моя Татьяна,
Моя любовь и наши прежние мечты?
Татьяна, помню дни золотые,
Свою головку ты склонила мне на грудь...
Ну, какая здесь крамола?
Что плохого в песенке "У самовара я и моя Маша"?
На наши музыкальные вечера не раз врывалось институтское партийное начальство, вело оно себя агрессивно. Однажды особо ретивая партийная дама сбросила с проигрывателя какую-то не понравившуюся ей пластинку и раздавила ее каблуком. Но интерес к запрещенному только усиливался.
Идеологические догмы и установки казарменного социализма расшатывались и разрушались не под влиянием каких-то мощных революционных брожений. При всемогуществе карательных органов НКВД - МГБ - КГБ их и быть не могло. Это всесилие убывало под воздействием свободных ритмов джаза и рок-н-ролла. Музыка раскрепощала молодежь.
Не только слово запретных книг и газет, заглушаемых радиостанций, но ритмы и звуки стали пропагандистами и агитаторами в пользу свободной жизни. Без цензоров и партийных дам... Это, конечно, в зрелом возрасте я к такой мысли пришел, а тогда, в юности, мое увлечение недозволенным было неким вызовом, фрондерством, непослушанием и только. Никаких политических целей ни музыканты, ни мы, их слушатели и поклонники, конечно не ставили. Тем не менее то был неосознанный, подсознательный, я бы сказал, протест, улавливаемый в чувстве, звуке и ритме, но не оформленный словом. Он рождался как любовь...
Да, я ошибался, когда ожидал увидеть на экономическом факультете пожилых тертых счетных работниц.
...На вечере в институте вскоре после начала занятий я пригласил на танец незнакомую мне студентку с нашего факультета. Виделись мы каждый день на лекциях, так как учились в одном потоке. Поэтому на правах однокурсника сказал, обращаясь на ты:
- Пойдем потанцуем!
И получил первый отказ:
- Я с незнакомыми не танцую!
Поступила незнакомка на факультет со школьной скамьи как медалистка. И выглядела в свои восемнадцать лет тургеневской девушкой, русской красавицей с немецким именем Марта.
Года два после того отказа жили каждый своей жизнью. На третьем курсе так случилось, что мы готовились сдавать экзамены по общим лекциям, вот тогда и познакомились. Марта мне с каждым днем нравилась все сильнее. Я поджидал ее у дверей института, мы ходили в кино, потом пошли в ресторан...
Марта снимала комнату на Сретенском бульваре, у Кировских ворот, в громадном доходном доме, построенном перед революцией. Я заходил во двор, где был вход на лестницу, вставал перед окном так, чтобы меня она могла увидеть и услышать, и называл громко имя, ставшее мне с тех пор самым дорогим на земле...
* * *
Моя жена была очень способная студентка, училась легко и хорошо. Там, где мне требовался день для подготовки к экзаменам, ей хватало двух часов. Она схватывала все буквально на лету. Она не принимала особого участия в общественной жизни, читала больше меня, ходила в театр, хорошо разбиралась в искусстве. Короче говоря, отличалась от меня по всем категориям. Отец ее - военный летчик. Мать - медсестра.
Странно, что мы смогли пожениться, она была совсем другим человеком. Впрочем, говорят, в жизни такое часто случается. В какой-то степени благодаря жене я стал тем, кем есть. До встречи с Мартой был хулиганистым, погулять любил, обладал теми чертами, которые благодаря ей постепенно отпали.
Мы поженились в марте 1958 года. Свадьбы не играли. Купили торт и бутылку шампанского, пошли в ЗАГС, угостили там сотрудниц. Нас сразу без необходимого по закону месячного испытательного срока расписали. Мы обменялись кольцами. Я ношу с тех пор на руке то самое обручальное золотое кольцо. Марта осталась жить под своей фамилией. Потом состоялся обед в нашей семье. Все это произошло сорок с лишним лет назад.
Мы прожили несколько месяцев у моих родителей, получили дипломы, попрощались с друзьями и уехали на периферию.
До отъезда из Москвы вместе побывали на практике. То была шахта имени "Челюскинцев" в Донбассе. Техника безопасности там оказалась на грани фантастики. 76 метров под землей спускались в вагонетке при полной темноте. Вагонетка набирала скорость и с грохотом устремлялась в преисподнюю. Казалось, трос, на котором она держится, вот-вот оборвется. Тогда - конец всему. В забое возникало ощущение Дантова ада. Темнота, тусклый свет шахтерских ламп, перемазанные углем лица шахтеров... С потолка капает вода, над головой голые электрические провода, отовсюду выступают какие-то металлические острые препоны. И сейчас в Донбассе остались такие шахты, не случайно оттуда постоянно приходят скорбные вести о катастрофах.
- Какие отчаянные люди работают здесь, - подумал я тогда. И еще отметил про себя, как много в таком аду красивых парней и девчат, хотя они и выглядели чумазыми как черти.
Спустилась под землю с нами наша институтская красавица Ира Каган, дочь лауреата Сталинской премии, начальника главка Министерства угольной промышленности. Под землей все равны. Шахтеры нежданно-негаданно увидели перед собой писаную красавицу, как в кино. Ни один шахтер не прошел равнодушно мимо красавицы, многие не ограничились солеными остротами в ее адрес, постарались дотронуться до ее мягких прелестей твердой рукой...
Каждый год летом из Москвы разъезжались мы по шахтам. На заработанные деньги с Мартой впервые поехали на курорт, на Черное море. Выбрали Сочи. Было там все тогда дешево: вдвоем в ресторане можно было хорошо посидеть за десять рублей. Нашей компании при расчетах всегда десятки не хватало... Но и при той дешевизне, при том раскладе, деньги закончились досрочно. Поэтому я отправил отцу телеграмму с просьбой мне их прислать. Ответная телеграмма была лаконична: "Денег нет, целую. Папа". Пришлось одалживать у приятеля. Я на отца тогда обиделся, но потом подумал: в самом деле, почему он должен расплачиваться за то, что я всех поил?
Настала пора зарабатывать на рестораны самому.
Наступила жизнь вдали от Москвы, дома, отца и матери, старевших в тоске по сыновьям.
ГЛАВА III
Парадоксы нашего времени.
Поселок Ватутино.
Я - горный мастер! Вызов в партком.
На Крайнем Севере. Апатиты.
"Ресин, вступай в партию!"
Возвращение домой.
Московский буровой участок.
Разборка в Комитете народного контроля.
Из Москвы - в Калугу и обратно.
Россия - страна парадоксов. Москва - этих парадоксов средоточие. Когда, казалось бы, все рухнуло и ушло в прошлое: громадная держава, всесильная партия, непогрешимое учение, - а наш город строится! Интенсивнее, чем прежде, Москва обновляется, возрождается. Да как! Взгляните на Красную площадь, Поклонную гору, Манежную площадь, некогда печально знаменитую МКАД, прозванную "дорогой смерти", на новые кварталы Митино, Жулебино, Бутово, - и вы поймете, слова о возрождении города - не пустые. Откуда силы? Откуда средства берутся? Нужно ли такое грандиозное строительство, когда в стране не хватает денег на оплату шахтеров, учителей, на пенсии старикам?
Смотрит оппозиция как строят Храм Христа, перекрывают крышей Гостиный двор, роют огромный котлован на Пресне для Делового центра - и возмущается: расточительство! Народ разорен! Нам не до памятников и храмов, выжить бы! И не замечают: Москва выжила, выстояла, не погребена под камнями и глыбами распавшегося геополитического пространства СССР. Без пауз и перерывов, с места в карьер, начала обустраивать общенародный дом, столицу свободной России.
Это строительство - фундамент нового общественного уклада, экономических рыночных отношений, свободы и демократии. Не знаю, как наше время историки назовут: посттоталитарным, посткоммунистическим, неокапиталистическим, великим или ничтожным, но уверен: преображенная столица стала опорой, силой и символом современной России.
В свое время такой силой и символом "России молодой" предстал город Петра на Неве. Замечательно построенный этот дом живет столетия и характеризует образ, характер, культуру, идеалы его заказчиков.
Этими заказчиками в прошлом были в Москве чаще всего частные лица. Лучшие здания в городе историки, архитекторы наделяют именами первых владельцев: "Пашков дом" на Моховой, "Дом Черткова" на Мясницкой, "Дом Голицыных" на Знаменке... Эта традиция прервалась в 1917 году. И возобновилась в 1991 году.
Бараки, коммунальные квартиры советской эпохи отравили души людей смрадом общих кухонь и туалетов, паутинной плесенью бедности со скопищем клопов и тараканов. Бараки в городе снесены. Коммунальных квартир остается с каждым годом меньше. Строим мы дома, непохожие на те, что возводились при Хрущеве. Не только многоэтажные, на сотни квартир, но и небольшие дома на одну, несколько семей. Наконец и Россия становится "одноэтажной".
Никакой силой человека, покинувшего коммуналку и "хрущобу", обретшего дом, коттедж, квартиру в доме эксклюзивного жилья или квартиру в доме муниципальном, не загонишь обратно туда, откуда мы ушли.
Никакой силой человека, заимевшего участок и вложившего свой труд в эту землю, не заставишь отдать ее обратно. Человека, начавшего свободную, полную риска и надежды предпринимательскую и хозяйственную деятельность, не заставишь вновь стать работником, послушно выполняющим то, что ему прикажут. В этом сила нашего времени, в этом его жизненный стержень, будущность. В этом его прелесть и радость.
Если мы хотим вслед за Москвой, по ее примеру возродить всю Россию, то нельзя снижать темпов строительства нашего Дома. Только на этом пути возможно обновление души и тела народа.
* * *