Из родственников важную роль сыграл в судьбе нашей семьи профессор Борис Шейндлин... Волна "Большого террора" накрыла голову отца. Он стал тонуть. Его арестовали в 1937 году вместе с группой высших руководителей Белоруссии. Участь их печальна. Один из них, Василий Фомич Шарангович, первый секретарь ЦК компартии Белоруссии, был судим на показательном процессе в Москве. На скамью смертников он попал вместе с членом Политбюро ЦК ВКП(б), бывшим другом и соратником Сталина Николаем Бухариным. Шарангович расстрелян как "враг народа". По всей видимости, отцу была уготована такая же казнь, только без показательного процесса в Колонном зале: все-таки ранг его был для этого недостаточен.
После ареста отца нас немедленно выселили из квартиры в доме, где мы жили по соседству с руководителями республики. Имущество конфисковали. На руках у матери, кроме меня, годовалого, был мой старший брат Леонид. Маму уволили с работы, брата не принимали в школу, нас приютил брат отца - дядя Абрам.
Спасли отца, как я теперь понимаю, два обстоятельства. Заместитель наркома внутренних дел Белоруссии был его другом. Он вызвал арестованного на допрос и сказал ему: "Что бы с тобой ни делали, не подписывай никаких обвинений против себя. Все материалы на тебя - липовые, но если ты их подпишешь, то они из липовых превратятся в настоящие". То был действительно настоящий друг. Во время допросов он, рискуя собственной жизнью, инсценировал избиения, кидал табуретку, стучал кулаком по столу, кричал, угрожал, но фактически вызывал на допрос с одной целью - поддержать моральный дух отца.
Допросы проводили и другие следователи, они избивали и пытали электрическом током, на пальцах ног содрали ногти. В камере отца продержали примерно год.
Обвинения, которые предъявляли ему, были чудовищны по нелепости. Из разговоров на эту волновавшую меня в молодости тему мне запомнились со слов отца некоторые диалоги, которые велись с ним в камере. То был какой-то театр абсурда.
Следователь:
- Вы записались на курсы "Ворошиловский стрелок". Для чего вы это сделали?
Отец:
- Для того, чтобы научиться хорошо стрелять, если империалисты нападут на нашу страну, умело защищать нашу социалистическую Родину.
- Не лгите. У нас имеются данные, что вы намеревались во время праздничной демонстрации трудящихся 7 ноября забраться с винтовкой на крышу ГУМа и совершить покушение на товарища Сталина.
Вот еще один подобный диалог:
- Ваш первый заместитель на следствии показал, что 1 мая 1937 года вы утверждали, история ВКП(б) переписывается заново. Сталин расходился с Лениным по вопросу о Брестском мире, заявлял, что "мира можно не подписывать". Вы подтверждаете показания?
- Да, но ведь это действительно так было. Товарищ Сталин не скрывает, можете прочесть в его сочинениях: Ленин остался в меньшинстве. Против подписания Брестского мира тогда выступали Куйбышев, Дзержинский и другие видные большевики.
- Какие такие "видные большевики"? Это Троцкий, Бухарин, Пятаков и Крестинский - видные большевики? Те, кто в 1918 году планировали убить Ленина и Сталина, вступили в связь с зарубежными разведками? Значит, вы признаете, что вели антисоветскую агитацию, да еще в первомайский праздник?
- Так то же вечеринка была, обыкновенное застолье.
- Не вечеринка, а попытка сколотить подпольную антисоветскую троцкистскую группировку. Признавайтесь, с кем из троцкистов, находящихся за рубежом, вы поддерживали связь, чьи инструкции выполняли?
Надо было иметь мужество и самообладание, чтобы противостоять напору таких следователей, не поддаться панике, не потерять чувство человеческого достоинства.
Не каждый выносил пытки, побои, голодовки. Редко кто не подписывал протокол допросов, не вовлекал в смертоносную карусель знакомых, друзей, родственников.
Из многочисленных материалов, опубликованных в наши дни, ясно, что госбезопасности были хорошо известны "методы", позволявшие почти со стопроцентной гарантией "сломать" любого, даже самого стойкого. Не только изощренные пытки, но и гипноз, наркотики, психотропные препараты - все это имелось в арсенале НКВД. Если такие средства считались законными по отношению к "врагам народа", то, как справедливо замечает Александр Солженицын, какие моральные принципы могли заставить чекистов воздержаться от их применения?
Из камеры Лубянки, когда отец ждал решения своей участи в минском застенке, Николай Бухарин с сарказмом писал, что "чудодейственные органы" внутренних дел могут превратить в послушную марионетку любого, кто попал в их клещи. Самого "любимца партии", как называли до ареста Николая Бухарина, сломали через три месяца: в его камере непрерывно горел яркий свет. В последних письмах Бухарина, написанных Сталину из тюрьмы, реальность перемешивается с бредом, галлюцинациями.
И все-таки были немногие, кто не сломался, не признал себя виновным, отверг все обвинения. Как правило, их ждала та же участь, что и тех, кто "сознавался", "разоружался перед партией", каялся во всех вымышленных смертных грехах, увлекая за собой в кровавую мясорубку десятки неповинных людей.
Сегодня подчас говорят, что все они, большевики, одним миром мазаны. Что и палачи, и жертвы были людьми одного менталитета.
Трудно быть судьей этим несчастным. Трудно читать последние письма Бухарина. "Что расстреляли собак - страшно рад", - это сказано им о казненных после первого "московского процесса" соратниках Ленина - Каменеве и Зиновьеве. С ними Бухариным пройден весь революционный путь - от подполья до вершин власти в Кремле.
И вот в таких обстоятельствах мой отец не признал вины, устоял под пытками, не пошел на казнь вслед за Шаранговичем и Бухариным. Это произошло не только потому, что он не подписался под предъявленными ему обвинениями. Второе обстоятельство, возможно, сыгравшее главную роль в его судьбе, заключалось в том, что родной брат моей матери тогда работал в прокуратуре СССР. И в деле родственника поневоле задевалась его репутация. Кто-то, видимо, не захотел им пожертвовать. Да и Борис Владимирович Шейндлин из своего московского служебного кабинета, очевидно, мог воздействовать на благоприятный исход "дела" в Минске.
В начале 1938 года отца освободили, сняли с него все обвинения, восстановили в партии. Чтобы как-то вознаградить за все напасти, его перевели в Москву и назначили на весьма высокую для тех времен должность первого заместителя начальника Главлесосбыта при Совнаркоме СССР. Он стал работать по специальности, руководя знакомой ему отраслью в масштабах страны.
Я гордился отцом, который вышел оттуда, откуда мало кто возвращался на щите. Мое юношеское воображение не допускало в отношении его никакой критики. Он был для меня героем. Мне кажется, пример отца помог мне в становлении собственного характера.
Сейчас часто приходится слышать от тех, кто, выражаясь протокольным языком, стал на путь правонарушений: "С кого пример брать? Отец пьет, мать гуляет, брат ворует". По-моему, для подростка, даже в наше время всевластия ТВ, главное в воспитании - пример близкого, родного человека, отца и матери. Для тех, у кого такого примера нет, заразительным становится то, что в наше время рассматривалось как абсолютное зло и порок. Героями фильмов и книг сомнительного содержания стали "воры в законе" и "авторитеты", бандиты и киллеры, проститутки и сутенеры...
Мой отец пережил годы террора внешне спокойно. Как писали в книгах о таких людях, как он: никакие испытания не поколебали его веры в идеалы коммунизма, дело партии.
А сегодня я часто задумываюсь, есть ли во что-нибудь вера у тех, кто стоит за штурвалом России?
И это, наверное, беда - у многих не осталось никакой веры. У сошедшего со сцены поколения - была. Вера в лучшее будущее, которое они строят. У моего отца была вера в Советский Союз, Россию социалистическую. Поэтому он с энтузиазмом работал, не покладая рук, не щадя себя. В великих тревогах, в страхе жил, но верил!
Конечно, после арестов и тюрем, после 37-го и 49-го годов у многих коммунистов "ленинского призыва" вера пошатнулась, ослабла, мысли страшные в голову лезли: "Не одного ли поля ягоды - Сталин и Гитлер?" Но это было сомнение про себя. Где-то в голове на секунду оно вспыхивало и гасло под мощной пеной огнетушителя страха, гасящего крамольные искры. На СИСТЕМУ, на ИДЕЮ даже испытавшие на себе пытки Лубянки члены партии не замахивались. Все отрицательное они персонифицировали в одном злом лице, противопоставляя ему другое, доброе лицо: "Вот если бы был жив Ленин, все было бы по-другому!"
А у меня, человека, сформировавшегося в 60-е годы, какая вера? Во что, в кого? В Христа, Ленина, в деньги, в партию, перестройку, демократию? Или во все понемногу, в зависимости от обстоятельств и момента?
У меня вера в Москву! Мною владеет чувство, что этот громадный город, мой город, выстоит и победит! Убежден, как Юрий Михайлович Лужков: "строить - значит побеждать!" Мы строим, значит - и я, и мои дети и внуки, все москвичи, все в России будут жить хорошо, будут счастливы. Для этого надо работать. Не играть в политику, не искать, к кому сегодня удобнее пристроиться, не рядиться в политолога, теоретика, пророка, а каждодневно, нудно, обыденно - вкалывать. Для моего города. Для моей страны. Для моего народа.
* * *
Итак, после освобождения отца мы оказались в Москве. Сначала недолго жили в лучшей по тем временам гостинице "Москва". Потом нам дали квартиру на Сельскохозяйственной улице, распологавшейся на северной московской окраине, далеко от центра. Улица начиналась от Ярославского шоссе и шла к трамвайному кругу, где у трамвая была конечная остановка. От нее, развернувшись, они начинали долгий путь в центр.
Улица шла параллельно изгибавшемуся дугой руслу известной всем в городе Яузы. Это - речка моего детства. Летом мы в ней купались, зимой катались по замерзшему руслу на коньках и лыжах. Однажды вместе с лыжами я провалился под лед, долго проболел после такого жуткого купания.
Наша улица пересекала полотно Окружной железной дороги. Поблизости рос вековой лес, ставший после войны Главным ботаническим садом.
На Яузе после отмены крепостного права основывали текстильные фабрики, они и дали первое название улице Текстильщики. Ростокинская камвольно-отделочная фабрика, производственные корпуса и клуб располагаются на Сельскохозяйственной. Это название появилось в 1937 году и дано было в честь ВСХВ, Всесоюзной Сельскохозяйственной выставки. То была главная "потемкинская деревня", с размахом построенная для демонстрации всему миру достижений колхозов, детища Сталина. По проектам лучших советских архитекторов на нашей окраине появились выставочные павильоны, настоящие дворцы из сказки. Они резко контрастировали с соседней деревянной Москвой, состоявшей из бревенчатых изб села Леоново, бараков строителей ВДНХ, домов фабричных поселков.
В этой деревянной Москве выделялись здания киностудии детских фильмов имени Горького, института кинематографии и Профсоюзного Интернационала, Профинтерна. Эта был второй после Коминтерна штаб мирового коммунистического движения, объединявший профессиональные союзы разных стран, ставшие под знамена Ленина - Сталина. После того как Коминтерн и Профинтерн распустили, в громадном каменном доме посреди сада помещался институт Маркса - Энгельса - Ленина, позднее получивший название марксизма-ленинизма.
Мы въехали в бревенчатый, наскоро построенный двухэтажный деревянный дом. Но состоял он из отдельных квартир с печным отоплением. Нам дали на втором этаже трехкомнатную квартиру. Сюда мы перебрались из гостиницы с чемоданами, без мебели. Так стали москвичами мать, отец, я и мой старший брат Леня.
Не знаю, в честь кого назвали моего старшего брата. Я получил имя в честь покойного деда Вольфа Шейндлина. Это имя обрусело в нашей семье. Маму все звали Розой Владимировной. Думаю, отец с радостью назвал меня Владимиром еще и потому, что так звали его кумира, Владимира Ильича Ленина...
...Моего единственного внука назвали Владимиром в честь деда, то есть меня. Мы живем вместе. На даче в Жуковке он со мной. Приезжаю вечером ждет, не ложится. Утром еду на работу, он идет в жуковскую школу. Хочу, чтобы и в институт поступил наш, московский. Я бы ему посоветовал факультет юридический или экономический.
Ему пятнадцать лет, парень он эрудированный, хорошо разбирается в электронике, технике, занимается спортом. Учит два языка, английский, немецкий, не в пример мне. Кроме имени, схожесть со мной в том, что внук домашние задания не любит делать, оправдывается, когда получает плохую оценку. А в общем, мы с ним небо и земля. Это и хорошо, наши дети и внуки должны быть сильнее, образованнее нас.
Сельскохозяйственная улица стала известной в Москве после того, как на ней выстроили после войны корпуса бесхитростной гостиницы "Турист". Она предназначалась для иногородних экскурсантов Выставки, приезжавших в Москву по профсоюзным путевкам. На месте нашего дома, на Сельскохозяйственной, 15, появилась гостиница "Байкал"...
* * *
По тем временам получить в Москве отдельную квартиру, даже в деревянном доме, считалось событием из ряда вон выходящим, роскошью, чем-то даже неприличным.
Управляющий делами в главке, где работал отец, ютился где-то в подвале. Помню слова, которые отец сказал матери: "Как же так? Мы только приехали из Минска - нам дали такую квартиру, а вот Лева давно живет в подвале... Роза, давай ему одну комнату отдадим!"
Так они и поступили, отдельную квартиру превратили по своей воле в коммунальную. Почему отец сделал такой шаг? Да потому, что билет члена Всесоюзной коммунистической партии большевиков служил для него не допуском к благам и привилегиям. Он считал себя коммунистом, искренне убежденным, что у него нет права жить лучше других.
Скольких известных политиков, ратовавших на недавних митингах за демократию - отмену привилегий партноменклатуры, сгубил проклятый квартирный вопрос!