Павел еле встал в понедельник — последний сон полностью захватил его. Ему хотелось быть в чудесном храме, слушать пение, и вовсе не хотелось возвращаться в свой мир, который порядком поблек в его глазах с тех пор, как стали приходить «сны про Лешу». Порой мальчик даже не вполне осознавал, в какой реальности он живет на самом деле.
Впрочем, такое состояние после пробуждения быстро проходило, и Паша вновь встраивался в поток каждодневных событий. Это было неприятно — но что делать?.. Он хорошо понимал, что мир его снов безвозвратно исчез из реальности и никогда в нее не вернется.
Тяжело вздохнув, Паша начал собираться в школу. Родителей дома не было. Несомненно, вечером они захотят расспросить его в подробностях об Алексее, и Павел не очень хорошо понимал, что будет им рассказывать — не свои же фантастические предположения…
«Придумаю что-нибудь», — решил он и выскочил на улицу.
Она встретила его моросящим дождем — побаловав бабьим летом, Питер явно возвращался к осенней норме. Павел неохотно потащился по серой мокрети в гимназию, которая была совсем близко от дома, по Английскому через Декабристов. На окружающее он особого внимания не обращал, поэтому вздрогнул, услышав знакомый голос:
— Думаю, тебе не стоит сегодня идти на учебу.
Алексей, как всегда выглядел безупречно в своей светлой нарядной одежде — чистой и сухой, словно не было дождя сверху и грязных луж внизу.
Павел, конечно, был рад, но несколько озадачен.
— Сегодня контрольная по алгебре, — нерешительно начал он. — Нельзя…
— Оставь, — махнул рукой Леша. — Поверь мне, все обойдется.
Конечно, Паше гораздо больше хотелось пойти со своим другом, чем сидеть в классе. Внутренне уже почти решив прогулять школу, он все же сделал еще одну попытку возразить:
— Куда же мы пойдем в такую погоду?
— Дождь пройдет, — улыбнулся Алексей. — И потом, мы будем под крышей.
— Где?
— Ну, я познакомился с твоими родителями. А ты теперь не хочешь увидеть моих? Они тебя пригласили…
От изумления Павел чуть не сел на месте в лужу — такое предложение было последним, что он мог предположить. Родители и сестры Алексея были для него совершенно загадочными, недостижимыми фигурами. Его разум просто отказывался вставлять их в координаты реального мира — спокойнее было думать, что, вот, в настоящей жизни есть классный парень Леша, с которым так здорово и интересно. А в снах есть Наследник и его Семья, фигуры привлекательные и трогательные, но при этом величественные и к будничной жизни никак не относящиеся. Соединение же двух этих ипостасей казалось невероятным и тревожило.
— Да не бойся ты, — искренне рассмеялся Алексей. — Мои родители и сестры тебя не укусят, они прекрасные добрые люди.
— Я не боюсь, — буркнул Павел, уже готовый согласиться.
— Ну так и пойдем, — заключил Леша, разворачиваясь с таким видом, словно не сомневался, что друг последует за ним.
И он действительно последовал. Правда, первый шаг дался Павлу нелегко — было такое впечатление, будто он пытается переставить ноги в воде. И все тело словно бы с трудом проникало сквозь некое невидимое препятствие — прозрачную, но плотную вуаль. На мгновение в груди у Павла все сжалось, а в глазах возникла странная золотистая рябь, он почти не видел улицу и спину уходящего вперед Алексея. Дух захватило, как будто они снова оказались на «свободном падении». Впрочем, странное это ощущение через пару шагов прошло, и мальчик зашагал размашисто и легко, как всегда.
А дождь и впрямь кончился. Причем неким невероятным образом мостовая под ногами была совершенно сухой — противные лужи исчезли. Мостовая?.. Из ровных плит?.. Здесь же только что был асфальт!
Павел поднял глаза и обомлел. Перед ним в лучах яркого утреннего солнца предстало здание безумное и прекрасное. Больше всего напоминало оно чудесный замок — с островерхой угловой башенкой, причудливыми окнами и балконами, огромными цветными панно на стенах. Словно бы подчеркивая волшебную сущность этого удивительного строения, на углу его распростерла крылья каменная птица Феникс.
Но ведь такого не могло быть! Еще минуту назад здесь возвышался довольно скучный, темный, громоздкий, с раннего детства знакомый угловой дом, лишь отдаленно напоминающий созерцаемое им невероятное ведение.
— Это сказка, — прошептал мальчик.
— Да, — отозвался тоже приостановившийся Алексей. — «Дом-сказка», так его называли… И называют.
Раздавшийся позади колокольный звон отвлек Павла. Он обернулся и снова застыл. Вдалеке, там, где была площадь Тургенева, он увидел увенчанную шпилем колокольню, которой там точно не было. Не могло быть…
— «Люблю летать, заснувши наяву, в Коломну, к Покрову…» — продекламировал Алексей.
В тоне его ощущалась легкая усмешка.
— Леша, где мы? — севшим голосом спросил Павел.
— Там, где должны быть. Пошли.
Павел с облегчением увидел, что его собственный дом, ничем особо не выдающийся, кроме давности постройки, стоит на положенном месте. Правда, выглядел он совсем не так, как когда мальчик выходил из него всего несколько минут назад. Грязноватый облупленный фасад был заново оштукатурен и явно не очень давно покрашен светлой краской. Над выходящими на проспект парадными нависали изящные козырьки, поддерживаемые легкими столбиками.
А на маленькой аллее, которая была между Пашиным домом и Домом-сказкой, небольшие деревца разрослись, поднялись и шелестели уже желтыми, но все еще густыми кронами. Между стволами стояли удобные скамейки, которых тут сроду не было.
Пожарский бы долго глазел на эти чудеса, если бы Алексей не потянул его за рукав.
— Пошли, пошли, у нас не так уж много времени.
Павел молча пошел рядом с другом, понимая, что спрашивать его о творящемся вокруг волшебстве бесполезно.
Вообще-то, он пребывал в некоем странном, полувосторженном — полунапряженном состоянии. Все вокруг казалось ярче и четче, чем всегда, Павел ощущал приподнятость, но в то же время было такое чувство, словно он на полной скорости стремится во что-то неведомое, невероятное, и понятия не имеет, что ждет его в конце пути.
Они пошли по Декабристов… Хотя и это уже было не совсем так. «Офицерская», — на ходу прочитал Павел на одной из висящих на домах табличек. Сама по себе улица изменилась немного — большинство домов оставались на своих местах, только, как и Пашин дом, они казались отремонтированными и обновленными, сияли красочными вывесками магазинов и чисто вымытыми окнами.
Еще Пожарского потрясло, что по улице почти не проезжали автомобили, которые, вообще-то, всегда шли здесь почти сплошным потоком. Теперь же лишь раза два-три мимо них пронеслись легковые машины незнакомых Павлу марок. Да еще иногда небольшие юркие автобусы. Зато было очень много велосипедистов и людей на самокатах.
Прохожих тоже было не очень много, и они тоже были несколько… иными, как и все здесь. Мальчик не вполне понимал, чем они отличаются от обычных горожан — может быть, немного другой одеждой — ярче и непривычных фасонов, может быть, выражением лиц — более спокойным и каким-то… незамутненным. Не таким, как в мире Павла.
Ибо шли они по другому миру — для Пожарского это было неоспоримым фактом.
Они миновали красивую арку на том месте, где в мире Павла был вход на стадион Лесгафта. В глубине, за аркой, возвышались какие-то хитрые аттракционы. «Луна-парк», — прочитал мальчик.
Уродливая «стекляшка» на углу с Лермонтовским исчезла, на ее месте возвышалось изящное, облицованное красным гранитом, здание, и его башенка явно служила репликой на оставленный позади «Дом-сказку». Первый этаж здания занимал вестибюль станции метро.
На месте свежепостроенной, но скучной и громоздкой второй сцены Мариинки тоже было другое здание, и весьма впечатляющее. Какой-то холм из циклопической золотистой паутины — зрелище странное, но привлекательное. Однако Павел лишь мельком взглянул на него — поразить чем-то еще больше его теперь было трудно.
Огромного монстра — всеподавляющего могучей серостью жилого дома в стиле сталинского ампира на противоположной стороне улицы Декабристов… то есть, Офицерской, не было вовсе. Вместо него там простирался обширный сквер с тенистыми деревьями. А в глубине его, напротив Новой Голландии, где раньше стоял какой-то нелепый пестрый домик, возвышался громадный белый монумент с золотой фигурой наверху.
— Туда, — сказал Алексей, и они перешли улицу по «зебре».
У входа в парк, рядом с мостом, под стилизованным «под старину» фонарем теперь стоял еще один памятник, на этот раз небольшой. Павел легко узнал, кого он изображает — Александра Блока, устремившего через рябь канала туманный поэтический взор на аптеку, которая работала в этом доме и в Пашином мире.
По самому парку гуляли дамы с колясками, на скамейках чинно восседали парочки и пенсионеры. Полицейский в красной фуражке неторопливо прохаживался по аллеям, к нему иногда подходили туристы, выглядящие точно так же, как и в мире Павла, и о чем-то расспрашивали.
Друзья подошли к большому памятнику и приостановились. Вернее, остановился Паша, а Алексей понимающе посмотрел на него и задержался тоже. Это был высокий круглый монумент из мрамора. Венчала его золотая фигура женщины, держащей в обеих руках большое полотнище с крестами по краям. Ниже была скульптурная композиция из нескольких фигур. Еще ниже — два яруса горельефов.
Павла этот памятник странным образом притягивал, он не мог пройти мимо, не рассмотрев его вблизи. И надо сказать, не только он — многочисленные туристы всех цветов кожи толпились вокруг, жужжа фотоаппаратами и камерами и просто глазея. Пожарский медленно пошел вокруг, рассматривая горельефы. Памятник был огромен, фигур на нижних ярусах оказалось очень много. Некоторые лица он, казалось, узнавал, другие были ему совсем незнакомы.
…Курносый человек в камзоле и треуголке — Павел I, он вспоминал его недавно. Еще царь… да, Александр II, о котором они еще в субботу говорили с Лешей. Дальше — наверное, Александр III, потом должен быть… Нет, потом какие-то военные… это Скобелев, кажется. А вот точно Пржевальский — Павел даже припомнил фотографию, с которой явно лепилось это лицо.
Паша вздрогнул, узнав лицо женщины из сна, которую называли Эллой… Елизаветой Федоровной.
Еще и еще военные, но много и штатских. Бородатый старик в пенсне — Циолковский, а вот Менделеев… Какие-то священники, епископы, и даже, кажется, буддийский лама.
Мальчик поднял глаза ко второму ярусу, почему-то отделенному от первого ободом, резко, почти уродливо черневшем на белизне мрамора. Второй ряд фигур был виден гораздо хуже, однако уж Юрия Гагарина-то он узнал. И Валентину Терешкову рядом с ним, и маршала Жукова. И… это точно была Анна Ахматова, но почему ей на плечо положил руку немолодой человек в современном костюме и с книгой в другой руке? И где же тогда..?
Паша вновь перевел взгляд на нижний ярус и подтвердил свою догадку: снизу через траурную границу к паре на втором ярусе тянул руку офицер с грустным лицом — Николай Гумилев.
Обойдя памятник наполовину, Павел понял, что может точно выяснить, кого изображали статуи — там был стенд, вокруг которого тоже толпились туристы. Подойдя ближе, мальчик увидел, что это список имен. Русский текст был продублирован рядом английским и, по всей видимости, китайским.
«Монументальная композиция «Покров над Империей» установлена в царствование Государя Императора Алексея II Павловича», — написано было сверху.
Из-за голов туристов Паша плохо видел список, выхватывая взглядом лишь отдельные имена: «Яков Кульнев… Александр Горчаков… Фаддей Беллинсгаузен… Николай Миклухо-Маклай… Граф Михаил Лорис-Меликов… Чокан Валиханов… Федор Достоевский… Святитель Николай Японский… Василий Верещагин… Петр Столыпин… Лавр Корнилов… Владимир Каппель… Александр Колчак… Мария Бочкарева… Тамара Черкасская… Осип Мандельштам… Михаил Булгаков… Николай Вавилов… Константин Рокоссовский… Николай Кузнецов… Сергей Королев… Игорь Курчатов… Лев Гумилев… Владимир и Наталья Бехтеревы… Владимир Высоцкий… Юрий Кнорозов… Андрей Тарковский… Святитель Алексий Московский… Александр Солженицын… Владимир Путин… Воин-мученик Евгений Родионов… Арсен Павлов… Магомед Нурбагандов…»
У Павла рябило от имен в глазах. Он оторвал взгляд от мелкого текста и вновь посмотрел в его начало, на строку под названием памятника. «Третий ярус: Святой преподобный Серафим Саровский, Святитель Тихон, Патриарх Московский, Святые Царственные мученики…» — дальше текст закрывали дреды рослого чернокожего туриста.
Пожарский поднял глаза, вспомнив, что фигуры под золотой Богородицей он внимательно не осмотрел. Там действительно были двое священников в облачениях, крестами благословляющих группу людей…
Это были они — Семья из его сна! Отец, мать, четыре дочери и… Леша.
Павел в упор посмотрел на стоящего рядом с ним друга. Тот спокойно принял его взгляд и улыбнулся.
— Пойдем, — сказал он. — Ты уже видел все, что тебе нужно.
— Подожди, — отозвался Паша, — там есть кто-то еще.
Он жестом указал на сторону памятника, обращенную к воротам Новой Голландии, до нее они еще не дошли. На верхнем ярусе, в отдалении от Царской Семьи, благословляемой двумя святыми, действительно была еще одна одинокая мужская фигура. Павлу было очень любопытно взглянуть на нее.
Но Алексей покачал головой и повторил:
— Пойдем. Нам уже пора.
Паша повиновался, но, когда они немного отошли, резко обернулся назад, рассчитывая, что увидит загадочную статую.
Не увидел — его ослепило сияние солнца, лучи которого упали на золотую Божью Матерь. Этот блеск был повторен в золотистом шатре за Мариинским театром и видневшихся вдали куполах Николы Морского, откуда раздался мелодичный колокольный перезвон.
— Красота какая! — восхищенно ахнул Пожарский.
— Идем, ты все это еще увидишь. Почти все, — пообещал Леша.
Они шли по похорошевшей, чистой, словно вымытой с шампунем, набережной Мойки, двигаясь к вернувшему башенку зданию кирхи, которое теперь смотрелась совсем не нелепо, а очень даже гармонично. Слева, на площади Труда («Интересно, как она здесь называется?») устремлялись ввысь шатры еще одной незнакомой Павлу церкви. Квартал вокруг Главпочтамта представлял собой зеленую, сплошь вымощенную плитами систему бульваров с многочисленными скамейками (они тут вообще попадались на каждом шагу) и гуляющими людьми. Все время встречались маленькие кафе и сувенирные лавочки.
А еще тут было много вывесок со словом «музей» и мемориальных досок самым разным деятелям. «Центральный музей Владимира Набокова», — прочитал Павел на доме с красивым эркером, когда мальчики вышли на Большую Морскую. Рядом была другая вывеска: «Редакция газеты «Невское время»». И еще одна табличка у входа в чистую, облицованную мрамором подворотню с ажурной чугунной калиткой: «В этом доме в 1999–2013 годах жил и работал…»
— Идем, идем, нас уже ждут, — снова поторопил зазевавшегося друга Алексей, и тот не успел прочитать, о каком именно выдающемся человеке шла речь.
Из Исаакия выходила толпа народа. Многие останавливались на аккуратной мостовой, там, где в мире Павла была гудящая от машин, вечно затянутая выхлопные газами, проезжая часть, и крестились на купол.
— Служба только что закончилась, — заметил Алексей.
Чтобы обогнуть толпу, им пришлось зайти в скверик, посередине которого теперь весело искрились под солнцем струи небольшого фонтана в виде гранитной чаши, и стоял бюст некоего вельможи в мантии, с крестами на груди, устремившего взор на грандиозный храм. «Огюст…» — гласила золотая надпись на постаменте, дальше Паша не разглядел.
Над Мариинским дворцом, осеняя увенчанный орлом шлем каменного императора, вились теперь не два, а три флага — к триколору и красному петербургскому присоединился черно-желто-белый.
Александровский сад, похоже, стал зеленее — деревьев прибавилось, и он весь утопал в цветах. Точно стало больше статуй и бюстов, но мальчики уже не останавливались, чтобы осмотреть их.
Так они вышли на Дворцовую, тоже и знакомую, и незнакомую Павлу. Во-первых, дворец больше не был зеленым! Его теперешний цвет теперь напомнил Пожарскому темно-красные фигуры на этрусских и греческих амфорах, которые он видел на витринах античной экспозиции. Того же цвета были и другие здания вокруг площади, и ограда, окаймляющая открытый в мире Павла сквер. Между столбиками ограды с вазами буйствовало прихотливое переплетение чугунных листьев, в которое гармонично встроились двуглавые коронованные орлы. Теперь мальчик понял, зачем садик был приподнят над уровнем площади — с этой оградой он смотрелся весьма внушительно, идеально сочетаясь с красной глыбой дворца и вообще всем ансамблем, включая и поднятый к небесам колоссальный палец Александровской колонны с ангелом наверху. В мире Павла она все-таки выбивалась из общей картины.
Прямо по площади к саду примыкала аллея из аккуратно подстриженных деревьев. Однако Алексей направился к входу в сад, который был прямо рядом с дворцовой стеной. Ворота были открыты, по саду, в центре которого плескался имевший место и в Пашином мире фонтан, разгуливали туристы.
— Нам сюда, — указал на вход Алексей.
— Ты здесь живешь? — спросил Павел.
Леша покачал головой.
— Нет, здесь по-прежнему музей. Мы тут просто гости… Пойдем через Салтыковский, — добавил он.
Паша не знал, что такое «Салтыковский» — он просто шел вслед за другом.
Но идти внезапно стало тяжело — так же, как когда он делал свой первый шаг по этому миру. Вновь Пожарский почувствовал себя так, словно стоял в тугом потоке воды и пытался шагать в нем. Его усилию, казалось, сопротивлялся сам воздух, хотя никакой видимой преграды не было. В груди что-то оборвалось, дыхание сдавило, фигура идущего впереди Алексея стала исчезать в золотистом ореоле.
Пожалуй, сделать этот шаг было даже труднее, чем тот, на Английском. Но, собрав все силы, мальчик все-таки шагнул. И вновь невидимая, но плотная вуаль словно бы поддалась и вдруг лопнула. Опять дышалось легко, вернулась четкость зрения. Павел глубоко вздохнул.
— Молодец, — произнес с улыбкой наблюдавший за ним Леша. — Пойдем.
К удивлению Паши, туристов в этом аккуратно распланированном зеленом садике больше не было. Вместо них по чистым прямым дорожкам прохаживались несколько мужчин в архаичных костюмах с лицами аристократов. При виде Алексея они, как по команде, склонились в глубоком поклоне.
— Здравствуйте, господа, — доброжелательно поприветствовал их Алексей, идя к подъезду, через который в Пашином мире обычную публику не пускали.
— Кто это? — тихо спросил он своего друга, кивнув на важных господ.
— Лакеи, — коротко ответил тот.
Павел промолчал.
Еще два таких же человека стояли у входа во дворец. Они тоже склонились и распахнули перед мальчиками двери.
По довольно скромной для этого великолепного дворца лестнице — Пожарский никогда не ходил тут, хотя знал Эрмитаж неплохо — они поднялись на второй этаж.
— Где же охрана? — спросил Паша.
— А зачем она..? — вопросом ответил Алексей.
Впрочем, в длинном коридоре, по которому они шли (здесь Пожарский тоже в жизни не бывал), помимо лакеев, попадались и офицеры в старинных мундирах. Но они не производили впечатления напряженных стражей — просто прохаживались или тихо беседовали друг с другом стоя или сидя на обычных для Эрмитажа мягких диванчиках.
В конце коридора, рядом с резными деревянными дверями, стоял очередной лакей.
— Он ждут вас, — сказал он, склоняясь, и распахнул двери.
Паша сразу понял, что это библиотека. Ошибиться было трудно: книжные шкафы занимали все стены двухъярусного помещения, сплошь отделанного темным резным деревом под готику. Книжные шкафы виднелись и на хорах, куда вела довольно крутая деревянная же лестница.
По комнате было расставлено несколько журнальных столиков с зелеными лампами, часами, мраморными бюстами и какими-то экзотическими, то ли китайскими, то ли японскими безделушками.
В глубине комнаты, рядом с монументальным беломраморным камином, украшенным грифонами и львами, и прикрытым живописным экраном, мальчик увидел группу людей.
Павел давно знал, кого он должен здесь встретить, но боялся верить себе. Теперь же все сомнения исчезли. В центре — мужчина, пиливший дрова с Лешей в последнем видении. Рядом с ним — женщина с лицом величественным, но грустным. Отец и мать. И сестры — они стояли за спинами сидящих родителей — Мария, Татьяна, Ольга, Анастасия…
— Здравствуй, папа, — произнес Алексей. — Bonjour, maman. Здравствуйте, сестры. Это Павел, мой друг. Павел, это моя семья.
Леша подошел к родным и встал рядом с родителями. Сегодня на нем была стилизованная под матроску толстовка. Вдруг Паша ярко и четко вспомнил не раз виденную им старинную фотографию.
Он никогда не кланялся, да и не умел этого. Но теперь, даже не осознавая, что делает, склонился в глубоком поклоне.