Сабля Цесаревича - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 6

Глава V

С той самой минуты, как Павел открыл глаза от пиликания будильника, он старался отодвинуть от себя воспоминание о том, что видел во сне. Удавалось ему это плохо. Все это было настолько необычным и пугающим, что мальчик с тревогой прислушивался к своим ощущениям, пытаясь понять, не сходит ли он с ума. Он даже первым делом включил компьютер и посмотрел в Интернете симптомы шизофрении. Ему показалось, что он замечал у себя некоторые из них, но выяснилось, что других у него нет вовсе, так что в итоге мальчик разозлился на себя и побежал в ванную — в школу он уже почти опаздывал.

«Просто мне очень нравится Алексей, — пытался он анализировать свое душевное состояние по дороге в школу. — Ну и что, что у него тоже четыре сестры, как у того наследника из сна. Леша совершенно точно настоящий, никакой он не «воображаемый друг»!..»

Вскоре Пожарский окончательно решил, что образ друга, который так влияет на него и производит настолько сильное впечатление, трансформировался в его собственном подсознании в эти яркие сны, где тот выступает в образе какого-то сказочного царевича. «И ничего необычного, просто психология», — заключил Павел, подбегая к школе.

О том, что в этой стройной версии зияли огромные прорехи, он предпочел забыть.

Тем более, что события в школе довольно быстро заслонили собой ночные видения. После второго урока, когда школьники еще шумели на перемене, включилась громкая связь, и раздался голос директора.

— Внимание, третий урок отменяется, — говорил Арутюн Левонович с легким кавказским акцентом. — Учителям привести классы в актовый зал. Сейчас начнется встреча с депутатом Государственной Думы Игорем Савельевичем Зайчиком.

Школьники, конечно, были в восторге и от отмены урока, и от фамилии гостя школы. Да и Павел шел на встречу охотно — ему было любопытно посмотреть на Зайчика в другой обстановке и послушать, что тот скажет.

Даже сменив потертые джинсы и ветровку на костюм с галстуком, Игорь Зайчик не производил внушительного впечатления. Хотя говорил гладко и достаточно внятно, но, казалось, ему было все равно, перед кем выступать — перед разгоряченными митингующими или перед школьниками, которым его речи были, по большому счету, до фонаря. Как-то адаптировать свои слова для детей он или поленился, или не счел нужным.

— Друзья, Петербург — это великий город, который в последние годы управляется наместниками, присланными из Кремля… — слегка картавя, вещал он. — Они попирают петербургские святыни. А они, эти святыни, это не новодельные церкви и не торжественные пробки в день приезда московского начальства, а то, в защиту чего люди выходят на улицы. Как Исаакий, которые мы отстояли и не позволили передать в жадные руки церковников.

Пафос гладких фраз пребывал в заметном противоречии с тускловатой манерой оратора выражать свои мысли.

— Петербургу нужен губернатор, который будет служить его жителям, а не считать себя «солдатом президента», более всего озабоченным, как ему угодить, — продолжал распинаться депутат, совершенно игнорируя то обстоятельство, что школьники в зале его попросту не слушали. Они усиленно шушукались, а если и вспоминали выступающего, то лишь, как напророчил отец Павла, чтобы повторить фамилию депутата и в очередной раз прыснуть.

Впрочем, судя по всему, Зайчик обращался не к школьникам, а, скорее, к учителям.

— Поэтому именно меня — в отличие от заранее отобранных кандидатов — пытаются не допустить до участия в выборах, используя позорный механизм «муниципального фильтра».

Павел насторожился: он не раз слышал в последнее время от матери это выражение. Насколько он понимал, чтобы стать кандидатом в губернаторы, желающий должен был собрать определенное число подписей муниципальных депутатов. Людмила Алексеевна частенько жаловалась отцу, что кандидаты — а их уже набралось немало — донимают ее просьбами отдать им свою подпись или повлиять в этом смысле на других членов местного совета, который она недавно возглавила. Некоторые предлагали довольно большие деньги, но она до сих пор так никому свой автограф и не отдала, поскольку не видела среди кандидатов людей, достойных занять кресло градоначальника. Другие депутаты тоже придерживали подписи — глава мунсовета пользовалась среди них большим авторитетом. Хотя, как понял Павел по намекам матери, давление на нее и совет осуществлялось на достаточно высоком уровне.

— Осталось очень немного времени, но я буду до конца биться за право принять участие в выборах губернатора, — завершил речь Зайчик. — Мы обязательно победим, друзья. Вместе с вами. У нашего любимого города будет умный губернатор!

«Друзья» депутата в зале с облегчением вздохнули, что эта нудятина закончилась.

Вопросов к докладчику было немного, и не один не был задан школьником. К перемене собрание завершилось.

— Ты ведь Пожарский? — услышал за собой выходивший вместе с одноклассниками Павел голос, который только что звучал со сцены.

Развернувшись, мальчик увидел пристально глядящего на него Зайчика.

— Да, — удивленно ответил Паша.

— Сын Людмилы Алексеевны Пожарской? — уточнил депутат.

Мальчик кивнул.

— Останься тут на минутку, — попросил депутат. — Нам надо побеседовать. Арутюн Левонович разрешил тебе опоздать на третий урок.

Игорь Савельевич доброжелательно улыбался, но Павел уловил в его взгляде что-то неприятно тревожное. Однако мальчик кивнул и пошел вслед за Зайчиком в глубину зала, где они сели на стулья.

— Я слышал о тебе много хорошего, — начал депутат, по-прежнему улыбаясь. — Собственно, я вашу школу приехал в основном для того, чтобы посмотреть на тебя.

Павел молча слушал, старясь дышать пореже — у Зайчика прилично несло изо рта.

— Знаю, что ты очень хорошо учишься, но при этом умеешь думать самостоятельно, — ровно и рассудительно продолжал он. — Стране нужны такие умные молодые люди, на которых не действует правительственная пропаганда. Вам обустраивать Россию, приводить ее к ценностям цивилизованного мира…

По поводу «цивилизованного мира» у Павла было свое, не очень комплементарное, мнение. Но он продолжал слушать молча, пытаясь понять, куда клонит депутат. А тот, похоже, начал переходить к главной теме.

— Твоя мама ведь глава муниципального совета? — спросил он вкрадчиво.

Павел кивнул.

— Я слышал и про нее много хорошего, но, к сожалению, так и не удалось с ней познакомиться.

— Никогда не были в нашем муниципалитете? — спросил Паша, стараясь, чтобы это звучало как можно более наивно. Он прекрасно знал, что мать была бы вовсе не рада визиту Зайчика — судя по тому, как она о нем отзывалась.

Депутат слегка замялся.

— Понимаешь, у нас с твоей мамой несколько различаются политические взгляды. Но я очень ее уважаю и буду рад встрече в любое время. Если бы ты…

Зайчик на секунду замолчал, похоже, прикидывая, не слишком ли он форсирует, но потом продолжил:

— Если бы ты поговорил с ней, рассказал про меня… Понимаешь, умные и порядочные люди во власти этого города должны быть вместе. Несмотря на различия во взглядах. Нас же так мало… Гораздо больше дураков или воров.

При этих словах на лице Зайчика промелькнуло раздражение, но он тут же вернул улыбку на место.

— Конечно, я расскажу маме о нашей встрече, — вежливо ответил Паша.

— Вот и молодец! — с энтузиазмом воскликнул депутат. — Понимаешь, какое дело…

Он опять слегка запнулся, но тут же продолжил.

— Я ведь могу сделать для города много хорошего. Если бы я стал губернатором, я бы дал людям больше свободы. Разрешал, например, все митинги и шествия, кто бы их ни заявлял — только так можно стать демократическим обществом. Мы ведь не вправе препятствовать людям самовыражаться, даже если их взгляды нам не нравятся. Вот, к примеру, гей-парад…

Тут он, кажется, понял, что несколько переборщил, и прервался, хотя, видимо, готов был развивать эту тему и дальше.

— А еще я бы дал отпор всяким темным силам, которые стараются погрузить наш прекрасный культурный город в мракобесие. Вот ты современный умный парень, скажи, нужны тебе все эти храмы, которые постоянно строятся — на месте скверов, как правило?..

Ответа от Павла он, похоже, по-прежнему не ждал, поскольку был уверен, что тот полностью солидарен с ним в этом вопросе.

— По моему мнению, храмов у Церкви более, чем достаточно. И так пустыми стоят. При мне попы не смогут построить ни одного храма в Питере! И из старых ни одного не отдам. Знаешь, как сказал один питерский поэт? «Не будем жить во мраке, глотая горький дым. Любимый наш Исаакий попам не отдадим».

Зайчик довольно рассмеялся — похоже, строчки ему очень нравились.

— Шиш им, а не Исаакий! — злобно произнес он, отсмеявшись.

Пожарскому было тоскливо и противно, но он продолжал сохранять на лице выражение вежливой заинтересованности.

— Но меня хотят не пустить на выборы, — неожиданно прервал Игорь Савельевич поток своих проектов. — Есть такая мерзкая штука — муниципальный фильтр. Он придуман режимом специально для того, чтобы не допускать честных порядочных современных людей до власти. Но если хорошие люди объединяться, они смогут этому противостоять. Вот почему я бы очень хотел поговорить с твоей мамой…

Павел уже давно понял, куда клонит Зайчик — ему нужны были подписи мамы и членов ее совета. Может быть, он полагал себя тонким манипулятором, но мотивы его лежали на поверхности.

Однако тут Игорь Савельевич совершил действительно удачный ход, чтобы произвести впечатление на своего слушателя.

— Совсем забыл! — воскликнул депутат и сунул руку во внутренний карман пиджака. — Смотри! — он махнул рукой в сторону, раздался щелчок, и в его кулаке появилось прекрасное лезвие.

Павел тут же узнал клинок танто.

— Держи, — сказал Зайчик, вкладывая в его руку красавец-нож. — Я знаю, что ты этим увлекаешься. Вот, зацени!

«И где он обо мне все это узнал?» — мелькнула у мальчика мысль, но тут же ушла, поскольку его захватил оказавшийся в его руке нож.

Это был «Вояджер танто», прекрасный, удобный и опасный. Все, как любил Павел. Только он не мог позволить себе купить такой нож — тот был довольно дорог. Не запредельно, конечно, но…

— Он твой, — произнес Зайчик тоном доброго дядюшки, одаривающего любимого племянника.

Первым порывом Пожарского было отдать нож назад. Но он был не в состоянии это сделать — не мог даже просто оторвать взгляд от острого матового клинка и фактурной рукояти.

Хотя потом мальчик все-таки нашел в себе силы помотать головой.

— Игорь Савельевич, — сказал он, протягивая нож назад, — я не могу это взять.

Но Зайчик замахал руками.

— Даже не думай отказываться, обижусь! Я ведь сам это собираю — не только ножи, но и другие клинки, и душу коллекционера понимаю! Бери-бери, это в знак нашего взаимопонимания.

Павел понимал, что его банально подкупают, и ему было очень мерзко. Но отдать клинок было выше его сил — ему казалось, что этот нож уже стал его собственностью, более того, что он сам просит принять его в небольшую семью Пашиных клинков.

В общем, он сложил фолдер, опустил его в карман джинсов и поблагодарил Зайчика:

— Спасибо, Игорь Савельевич.

— Вот и славно, — рассмеялся депутат. — Мне пора бежать. Не забудь поговорить с мамой… И, да. — Он снова полез в карман. — Вот тебе моя визитка. Звони в любое время, если что-то от мамы будет. И если хочешь, можешь прийти ко мне — покажу тебе свою коллекцию. Там есть прекрасные вещи, уж поверь…

Из школы Павел пошел не домой, а в противоположную сторону. Дойдя по Английскому до площади Тургенева, он купил мороженое, чтобы успокоить нервы, и сел на скамейку, продолжая переживать беседу с Зайчиком и свое поведение.

На себя он был зол страшно: «Отдать, надо было его отдать! Ну почему я его не отдал?!» — мысленно повторял он. Но постепенно злость на себя сменилась злостью на обольстителя-Зайчика и на тех, кто готов был за него проголосовать. «Ну почему они не понимают, кто он такой? Он же насквозь виден — властолюбивый гад! Тупорезы!»

— Нельзя осуждать людей, если они чего-то не понимают, — раздался мягкий голос.

Рядом на скамейке сидел Алексей — тоже с мороженым, которым лакомился не без заметного удовольствия.

Паша давно уже не удивлялся неожиданным появлениям своего друга и его способности читать мысли. Он только ощутил великую радость от его появления. А еще почему-то — какую-то неловкость…

— Ну нельзя же быть такими глупыми, — пожал он плечами.

— Люди не глупы, — помотал головой Леша. — Просто привыкли интересоваться исключительно своими делами и не заглядывают на два шага вперед. Ну и слишком доверяют своим ощущениям.

— Это как? — спросил Павел.

— Ну вот смотри, — произнес Алексей, доев мороженое и деликатно промокнув губы белоснежным платком, неизвестно откуда извлеченным. — Этот Зайчик производит на многих впечатление порядочного человека. Демократичен, доброжелателен, умные книги читает и цитирует, борется против плохой власти, за город, за все хорошее против всего плохого. Все время говорит, что он — настоящий петербуржец. А людям тоже хочется быть такими — порядочными, начитанными, настоящими петербуржцами. Они не понимают, что он не петербуржец, и даже не ленинградец, хоть и родился тут — просто циничный политик, использующий образ великого города для своих целей. Зайчик — и те, кто его поддерживает — выбрал этот образ, потому что он привлекателен здесь для всех. Так что не надо злиться на тех, кто еще не определился и с удовольствием Зайчика слушают. Нужно относиться к ним с пониманием, жалеть, и делать так, чтобы такие зайчики снова не повели за собой толпу оболваненных людей — как они это сделали сто лет назад.

— Не могу не злиться на этих тупых, — упрямо помотал головой Пожарский.

— Павел, ну кто из нас без греха? — Алексей посмотрел в лицо другу так, словно смотрел в самую его душу. — Разве ты сам идеален? Нигде не ошибся, ничем не соблазнился?..

Павел мучительно покраснел. Ему очень хотелось рассказать Алексею про подаренный нож, но было ужасно стыдно. И он молчал.

Леша понимающе улыбнулся и встал со скамейки.

— Прости, мне сегодня нельзя долго.

Он, как всегда, слегка поклонился другу и зашагал в сторону Садовой.

Паша проводил его тоскливым взглядом.

— Ну как, приходил к вам Зайчик? — спросила Людмила Алексеевна за ужином.

Павел кивнул.

— И что ему было нужно? — продолжала допрашивать его мать.

— Подписи от тебя, — Паша решил ничего не скрывать. — Он говорил со мной после встречи.

— Так я и знала! — лицо матери побелело от гнева. — Сволочь! Я кому угодно подпишу, только не ему! Пусти его во власть — он со своими дружками разворует все, что еще осталось, и такой наведет б…

Мама проглотила грубое слово, вскочила из-за стола и в сердцах так бросила в раковину тарелку, что та чуть не раскололась.

— Тише, тише, Люда, — начала увещевать жену отец, с тревогой посмотрев на нее. — Ничего же не случилось.

— Еще к сыну моему подкатывает, мерзавец! — продолжала бушевать женщина. — Я ему подкачу!.. А ты с ним больше не смей разговаривать! — бросила она сыну.

На том семейный ужин завершился.

Перед сном Павел стоял перед раскрытым ящиком со своими ножами, созерцая положенный им туда «Вояджер». Нож по-прежнему был прекрасен, но мальчик уже не восхищался им, воспринимая его среди своих честно приобретенных экспонатов, как нечто чужеродное.

Конечно, он имел полное право оставить его себе — нож ему вручили как неприкрытую плату за разговор с матерью. Паша поговорил с ней, она высказала свое негативное отношение к делу — где тут его вина?..

Но менее чужим от этой мысли прекрасный фолдер не стал.

С досадой задвинув ящик, Павел отправился в постель.

«Нужно относиться к людям с пониманием», — на грани засыпания услышал он слова Леши.

И увидел новый сон.

…Ему снова снился Алексей, и теперь его друг стал еще старше — на вид ему можно было дать лет девять или десять. Он сидел за столом в уже знакомой Павлу комнате, которая тоже в очередной раз изменилась. Теперь на полу в ней стояли новые игрушки — несколько больших кораблей, еще более крупная меховая собака, железная дорога… А под потолком висели прикрепленные веревками к люстрам аэропланы — тоже довольно большие и, наверное, способные по настоящему планировать, если бы кто-нибудь запустил их в воздух с большой высоты.

На столе, за которым сидел юный хозяин этой комнаты, тоже стоял корабль, но мальчик не обращал внимания ни на него, ни на другие игрушки. Его рука медленно, старательно выводила буквы на лежащим перед ним небольшом квадратном кусочке бумаги.

Пожарский уже знал, что может не скрываться в углу комнаты и что его не заметят, даже если он подойдет к Алексею вплотную и заглянет в письмо ему через плечо. Еще недавно он непременно бы так и сделал — приблизился бы к столу, чтобы узнать, что тот пишет — но теперь что-то удержало его от того, чтобы сунуть свой нос в чужие дела. Пусть даже это были дела ребенка, вряд ли особо серьезные. Павел понимал, что для него они были важны, и к этому надо было отнестись с уважением.

Так что Паша остановился в паре шагов от стола и стал рассматривать стоящий на нем парусник и другие вещи. Кроме корабля, там был старинный чернильный прибор — Пожарский видел похожий в каком-то музее — и несколько листов бумаги. А еще на краю стола лежало несколько маленьких колокольчиков, связанных серебристой лентой. Алексей поставил точку в конце очередной фразы и посмотрел на эти колокольчики, а потом поднял их за ленту и слегка встряхнул. По комнате разлился тонкий мелодичный звон. На лице мальчика появилась довольная улыбка, он кивнул каким-то своим мыслям и снова обмакнул перо в чернильницу и продолжил писать.

Наверное, Павел все-таки не удержался бы и прочитал это письмо, если бы в комнату не вбежала самая младшая из сестер Алексея. На этот раз Настя была одна, без сопровождающей ее почти всегда Маши, и казалось, что она куда-то спешит и забежала к брату всего на минутку.

И по всей видимости, так оно и было.

— Алеша, — скороговоркой затараторила девочка, — ты пойдешь гулять? Мы там собираемся кататься на санях, Оля с Таней одеваются уже… Ты ведь хорошо себя чувствуешь? Сможешь выйти?

— Да, все хорошо, — заверил ее Алексей. — Но кататься я не пойду, идите без меня. Мне письмо надо закончить.

— Что за письмо? — Анастасия, в отличие от наблюдавшего за этой сценой Павла, без стеснения наклонилась над столом и даже протянула руку к листку плотной бумаги.

Мальчик, глядя на нее, укоризненно покачал голосов и сам поднял этот листок, оказавшийся, как только теперь понял Пожарский, открыткой — на другой его стороне была нарисована нарядная новогодняя елка. Точнее, не новогодняя, а рождественская, сообразил Паша, подойдя еще ближе и рассмотрев на этой елке горящие свечи и фигурки ангелов.

— Хочу сделать подарок Ивану, — пояснил Алексей и, снова положив открытку на стол изображением вниз, коснулся рукой колокольчиков. — Их можно повесить на елку или просто на стену, и звенят они очень красиво — вот, послушай, — он еще раз поднял связку колокольчиков и на этот раз звенел ими чуть дольше. — Они из Новгорода.

— Очень красиво! — воскликнула сестра и, забрав у него колокольчики, принялась звонить каждым из них по очереди, то громче, то тише. — Ване понравится, он так рад будет!

«Интересно, кто этот Ваня? — промелькнула в голове Пожарского мысль. — Может, я это узнаю сейчас из их разговора?» Но брату и сестре не нужно было уточнять, о ком идет речь — оба и так это знали.

— Я тоже очень надеюсь, что ему понравится, — кивнул Алексей. — И я ему написал, что он может нарисовать эти колокольчики — помнишь, какие у него красивые картинки с цветами получались? Чуть-чуть не дописал, видишь… Сейчас закончу и, пожалуй, и правда покатаюсь с вами.

Он еще раз макнул перо в чернильницу и вывел на открытке еще несколько слов. Настя по-прежнему стояла рядом, рассматривая колокольчики, которые время от времени издавали то звонкие, то совсем тихие и нежные звуки.

— Все, готово, — мальчик взял из песочницы щепотку песка и посыпал ею чернильные строчки, после чего поднялся со стула. Его сестра тут же схватила открытку и пробежала глазами весь написанный на ней текст.

— Ты подпись забыл поставить, — сказала она, возвращая письмо на стол. — Давай скорее, дописывай! Или потом…

— Нет, я здесь не буду подписываться, — покачал головой Алексей. — Я же его не просто поздравляю с Рождеством, я ему пишу, чтобы он нарисовал мой подарок… если захочет.

— Ну и что? — не поняла его сестра.

Мальчик чуть снисходительно улыбнулся:

— Настя, а как ты сама думаешь? Если сын слуги получает от наследника престола письмо с его подписью, где тот просит его что-то сделать, он сможет этого не делать, если ему не захочется?

— Ты хочешь сказать… — девочка все еще не понимала, что пытается объяснить ей брат, но потом вдруг ее лицо прояснилось. — Ой, а ведь верно — с твоей подписью это будет государственный документ! Приказ наследника, отданный подданному.

— В том-то и дело. А без подписи это — просто почтовая карточка с поздравлением. Теперь понимаешь?

— Да… понимаю, — кивнула Настя с серьезным видом и положила колокольчики на стол, в последний раз наполнив комнату их звоном. — Но мне бы все это даже в голову не пришло… — она немного помолчала, а потом вдруг посмотрела на своего брата с нескрываемым восхищением. — А тебе пришло… потому что ты наследник!

Алексей улыбнулся ей в ответ, и выражение его лица тоже изменилось — всегда серьезное, оно вдруг стало по-детски веселым и легкомысленным.

— Обязанности наследника я на сегодня выполнил, — сказал он, продолжая улыбаться. — А теперь можно и погулять! Пойдем, нас уже ждут, наверное.

Брат с сестрой вышли из комнаты, и она, как это всегда бывало в конце таких сновидений Пожарского, стала плавно, но быстро погружаться в темноту. Несколько секунд — и все вокруг него, все корабли и самолеты, исчезли, растворились в стремительно сгущающихся сумерках. Только белела на столе открытка, и чуть заметно блестели серебристые колокольчики.