Павел почувствовал дома напряжение еще накануне вечером. Мама была непривычно молчалива, на вопросы отвечала односложно и вскоре после ужина они с отцом ушли в свою комнату. Выходя поздно вечером в коридор, мальчик слышал неразборчивый разговор на повышенных тонах.
Когда Павел проснулся, отца дома не было. Это было не очень удивительно — он довольно часто работал на выходных, его пациенты требовали внимания в любой день. Странно было, что дома оказалась мама, которая в последний месяц все выходные сидела в муниципалитете. Но сегодня она туда не пошла и была она очень нервной.
— Ешь скорее, — бросила она сыну, накрывая на стол завтрак.
Павел недоуменно посмотрел на родительницу, но сел к столу и занялся омлетом с ветчиной и зеленью.
Трапеза прошла в полном молчании, лишь мама гремела кастрюлями, переставляя их в процессе уборки с такой яростью, словно они были оккупантами, которых во что бы то ни стало надо остановить на рубежах семейного очага. Она была бледна, глаза запали — похоже, мало спала ночью. Если спала вообще.
Павел уже понимал, что после еды последует неприятный разговор, и даже догадывался, о чем он будет.
Он не ошибся.
— Сын, нам надо поговорить, — решительно сказала мать, увидев, что он доел свой омлет.
Павел вопросительно поглядел на нее.
— Мне сообщили о твоем новом друге, — надтреснутым голосом продолжала Людмила Алексеевна.
«Ну конечно!» — обреченно подумал Паша.
До мамы стопудово должна была дойти эта информация — у половины членов муниципального совета дети учились в той же гимназии, что и он. А там слухи сновали, словно головастики в старой луже.
— Я ушам своим не поверила! — мама возвела глаза к потолку и бессильно развела руками. — И отец тоже не поверил. И не верит. Он вообще хотел, чтобы я ничего тебе не говорила. «Ну не может наш сын с уголовником связаться…»
Она произнесла это, пытаясь подражать отцовскому басу. Вышло плохо, а оттого еще более неприятно.
— Я не связывался ни с каким уголовником, — мрачно произнес Павел, опустив глаза в стол.
Мальчик понимал, что это заверение на маму не подействует. Он чувствовал, что ей было очень страшно, что это страх диктовал все, что она сейчас говорила.
— Молчи! — почти взвизгнула женщина, яростно взмахнув случившимся в ее руке кухонным полотенцем. — Ты себя сильно умным считаешь, но ты еще мальчишка безмозглый, ничего в жизни не видел, в людях не разбираешься!
— Мама!.. — почти крикнул возмущенный несправедливыми обвинениями Паша, но Людмила продолжала бушевать.
— Я с этими твоими ножами смирилась — думала, перебесится и забросит их. Так он от ножей к бандитам перешел! Что теперь, будешь с ними на людей нападать в подворотнях — с этими своими ножами?! Выброшу их к такой-то матери! А тебя запру и репетитора найму, чтобы на дому учил, пока ты в разум не войдешь!
Мама была в панике и не могла остановиться. С одной стороны, Павел это понимал, но с другой в нем стал возрастать гнев на родительницу. Как она смеет подозревать его в таких идиотских связях! Как она могла усомниться в его уме! И как она смеет так отзываться о Леше!..
— Сама найду этого твоего уголовника, все про него узнаю, посажу его на годы, если не перестанешь с ним встречаться! — продолжала бушевать Людмила Алексеевна.
— Мама!!! — взревел наконец не выдержавший Павел.
Впервые в жизни услышав от сына такой рык, женщина на секунду застыла в изумлении. А тот воспользовался этим перерывом и разом выпалил:
— Ты ничего не знаешь о Леше! Он… ты не знаешь, какой он… Он никакой не бандит, и никогда им не был. Тебе все наврали, пойми ты это!
Оправившись от изумления, мама вновь перешла в наступление:
— Откуда ты знаешь, что не уголовник?! Ты знаешь, кто его родители, где он живет, с кем еще дружит?..
Было видно, что ей действительно хотелось узнать обо всем этом от сына. Но тот вынужден был лишь пожать плечами, что вновь подтолкнуло мамин гнев.
— Вот видишь! — грозно возвестила она. — Он тебе ничего не говорит, а про тебя все знает. Манипулятор!
— Неправда! — в полном отчаянии закричал Павел, но Людмила Алексеевна только махнула на него рукой. По ее щекам текли слезы, которых она, кажется, не замечала. А Паша не мог на них смотреть.
— Мама, ну как ты не понимаешь!.. — беспомощно произнес он.
Это почему-то вновь вызвало у матери приступ ярости:
— Это ты ничего не понимаешь! Почему ты ни разу его к нам не привел? Он не хотел? Боится, что мы с твоим отцом на него посмотрим и сразу раскусим?!
Этого Паша вытерпеть уже не мог.
— Он не придет, потому что ты так к нему относишься! — прокричал он прямо в лицо матери, после чего развернулся и выбежал из квартиры.
В ярости он не видел, куда идет, а очнувшись, обнаружил себя на Сенной. Машинально сев на любимую скамейку, с которой открывался лучший обзор на толпу, он погрузился в мрачные мысли, изредка поглядывая на прохожих.
Ничего тут не изменилось: по-прежнему озабоченные раздраженные люди, себе на уме, часто подозрительные или странные.
Павел отвел глаза.
— Не сердись на маму, — услышал он рядом с собой знакомый ясный голос с четкой дикцией.
— Ну как на нее не сердится, — досадливо буркнул Паша, не испытав ни малейшего удивления от неожиданного появления Алексея. На самом деле, он и пришел сюда, скорее всего, потому, что бессознательно надеялся на эту встречу.
— Ты ее сын, она очень за тебя боится, — продолжал мягко настаивать Леша. — Моя такая же. Посмотрел бы та нее в моем детстве, когда я хворал… И послушал бы…
Он улыбнулся — слегка грустно.
Пожарский уже успокоился от одного его присутствия, но счел своим долгом продолжить порицать мать — он же заступался за своего друга, который сидел рядом с ним…
— Она не должна была думать, что я дурак и свяжусь с кем-то опасным, — упрямился он.
Алексей тихо рассмеялся.
— Ты для нее всегда останешься неразумным ребенком. Даже когда у тебя собственные дети появятся.
Паша молчал.
— И потом, Павел, — продолжал его друг, — людям ведь свойственно, когда они смотрят на других людей, подозревать, что они хуже, чем есть. Иногда это правда, но чаще — нет. Твоя мама смотрит на тебя, и думает, что ты слабый и глупый. А ты про нее думаешь, что она несправедливая и ничего не понимает. Или вот эти люди…
Леша жестом показал на суетящуюся толпу.
— Кого ты видишь? — вдруг спросил он Пашу.
Тот вздрогнул — неужели друг знает и то, что он думает, когда сидит на этой скамейке? Знает, наверное…
— Людей, разных… Не очень хороших, в основном, — пришлось признать Павлу.
— Хочешь посмотреть на них моими глазами? — тихо спросил Алексей.
Паша нерешительно кивнул, понятия не имея, о чем говорит его друг.
И тут же увидел…
Вернее, сначала у него разом изменилось настроение. Он как-то мгновенно успокоился, его покинули недобрые и причиняющие боль, словно куски бесформенного раскаленного железа, мысли. Ясный свет воцарился в его душе, да и вокруг словно бы все осветилось.
Павлу казалось, что он видит этот спокойный тихий свет воочию. Он разливался везде, он был в людях. Мальчик видел встретившихся влюбленных и ощутил их радость от этой встречи. И любовь, и радость он видел в распростершей объятия молодой маме, к которой бежала, восторженно смеясь, ее маленькая дочь. И в малютке пульсировало это ослепительное белое счастье. И чистую радость видел он в сидящей на соседней скамейке совсем ветхой старушке, подставляющей морщинистое лицо мягкому сентябрьскому солнышку.
Радость эта воистину была зрима, она проявлялась, как индивидуальный свет этих людей — родственный заполонявшему собою весь мир.
Свет был во всех на площади. Но — в разной мере. В ком-то сиял ровно и ярко, в ком-то — прерывисто, словно факел на сильном ветру. А в ком-то едва теплился.
Но он был и в бегающих в поисках покупок женщинах, в неторопливо пьющих пиво мужчинах, и в полицейских оперативниках под прикрытием, и в уличных торговцах, и даже в карманниках, мелких мошенниках и наркоманах.
При этом Павел поразился, что видит и слабости и даже зло этих людей — во всех этого было немало, хотя тоже в разной мере у каждого. Вот мимо прошел человек, душа которого была совсем темна — словно старое, закопченное, очень грязное стекло. Павел вздрогнул, разглядев внутри этого стекла копошащихся червей алчной жажды насилия и крови. Однако даже в этих страшных глубинах едва мерцал угасающий, бессильный, но — свет.
— Этот погиб, — скорбно сказал Алексей. — Сегодня он умрет. Совсем… А вот она не умрет, — он указал на старушку с соседней скамейки, которая, казалось, вечно собиралась подставлять свое старое измученное лицо ласковым лучам. — Уснет сегодня. Но не умрет.
Павел развернулся к другу и застыл. Теперь свет едва ли не ослепил его, хотя он странным образом видел в этом сиянии — и видел ясно — лицо Алексея. Хотя и оно изменилось чудесным образом — черты лица остались теми же, но стали какими-то… нездешними, величественно-мирными.
Правда, может, это всего лишь так упал солнечный свет, причудливо отраженный стеклами торгового центра?..
— Леша, ты… — пораженно прошептал мальчик.
— Все, хватит, — услыхал он голос друга, словно бы доносящийся из безмерного далека. — Рано тебе, долго не выдержишь.
И Павел вернулся в свой старый, привычный серовато-тусклый мир.
Он ошеломленно затряс головой, приходя в себя.
— Что это было? — спросил он друга.
Теперь ему стало страшно.
— Не бойся, — сказал Алексей серьезно, — просто твоя… твоя душа еще непривычна к такому. А теперь… — Леша помедлил, словно вслушиваясь в некий воспринимаемый только им голос. — …Теперь ты отведешь меня в гости к твоим родителям? — наконец спросил он со своей обычной улыбкой.
— Что?! — пораженно уставился Павел на друга.
— Твоя мама ведь хотела меня увидеть? Так давай я ей покажусь.
— Но… — Паша пытался лихорадочно сообразить, как реагировать на ситуацию, пока Алексей смотрел на него с доброжелательным любопытством.
— Давай, — решил, наконец, Пожарский, и вытащил из кармана телефон.
Голос матери был все еще напряженным, но чувствовалось, что она испытала от звонка сына великое облегчение.
— Ты где был?! — всполошенно затараторила она. — Мы с отцом до тебя дозвониться не можем уже два часа! Ты что телефон не берешь?!
Павел оторвал телефон от уха, поглядел на часы и похолодел. Они просидели здесь уже почти четыре часа, наступал вечер…
Леша улыбался.
— Прости, мам, — затараторил Паша, понимая, что сейчас главное успокоить ее. — Поставил в кино на вибрацию и включить забыл. Нет, нет, все хорошо. Даже прекрасно. Мама, а папа пришел уже? Мы сейчас с Лешей придем…
— С кем?!
— С Лешей, моим другом. Ты же хотела его увидеть? Он тоже хочет познакомиться…
— Приходите, — ответила мать после нескольких секунд молчания.
— Ага, минут через двадцать будем.
Павел окончил разговор и пристально посмотрел на друга.
— Паша, прости, — слегка склонив голову в знак извинения, произнес тот. — Ты же уже понимаешь, что со мной порой бывает… необычно.
— Уже понимаю, — медленно повторил за ним Пожарский.
И они пошли.
Всю дорогу до дома Павел пытался представить, как он будет знакомить своего друга с родителями, но у него ничего не получалось. Не скажешь же после всего, что он сегодня видел: «Мам, пап, это Леха!» Нет, представить Лешу своей семье в такой обычной манере, простой и грубоватой, было невозможно. Так Паша делал раньше, когда пару раз приводил домой своих старых приятелей, но теперь все было иначе.
Знакомство с Алексеем должно было выглядеть как-то по-другому. Вот только как? Торжественно объявить: «Мой друг Алексей!», а потом назвать имена и отчества родителей? У Пожарского было какое-то интуитивное ощущение, что это было бы более правильным, но все же подобные церемонии были для него слишком непривычны. А если учесть, что мама считала Лешу малолетним бандитом, такое знакомство вообще показалось бы ей издевательством.
Они с Алексеем уже поднимались по лестнице, а Паша все еще не знал, что скажет родителям и что будет делать, если они встретят их не слишком дружелюбно.
— Да не переживай ты так! — внезапно шепнул ему шедший рядом друг. — Уверен, твои родители меня не съедят.
«Знал бы ты мою маму, не говорил бы так!» — мрачно усмехнулся про себя Павел и полез в карман за ключами. Впрочем, как знать, внезапно пришло ему в голову, может быть, Алексей и правда что-нибудь знал о его семье. Было же ему откуда-то известно, что случилось с сыном их директора!
Он потянул на себя дверь и пропустил своего товарища в маленькую прихожую, после чего проскользнул туда и сам.
— Мам, пап? — заглянул он в родительскую комнату. — Мы пришли…
Родители Паши сидели на диване и, как ему показалось, довольно напряженно о чем-то разговаривали. Наверняка обсуждали, как вести себя с гостем, и не могли сойтись во мнениях.
Людмила Пожарская первой вскочила с дивана и направилась в прихожую с таким решительным видом, словно там ее ждал не мальчик, а целая толпа политических противников. Ее муж поспешил следом, по дороге подмигнув сыну — дал понять, что в случае чего постарается разрядить обстановку. Как же Паше хотелось надеяться, что он сумеет это сделать!
Он так и не придумал, каким образом представить Лешу и родителей друг другу, и уже собрался пробормотать «Вот, познакомьтесь», когда гость, явно догадавшийся о его чувствах, взял это непростое дело в свои руки.
— Здравствуйте, Людмила Алексеевна, здравствуйте, Юрий Павлович, — сказал он, выходя навстречу хозяевам дома.
Павел не стал даже пытаться вспомнить, когда он назвал Алексею имена своих родителей — он прекрасно знал, что этого не было. Но то, что друг знал, как их звали, его не удивило. Это была далеко не самая странная вещь, касающаяся Леши.
— Здравствуйте, молодой человек, — улыбнулся гостю Пожарский-старший, протягивая ему руку.
И вновь, как и при первом знакомстве с Пашей, Алексей как будто бы не сразу понял, что от него требуется. Помедлил, но потом ответил на рукопожатие, и на его лице тоже появилась улыбка.
— Очень рад с вами познакомиться. Павел мне о вас рассказывал, — произнес он своим обычным вежливым тоном, хотя младший Пожарский видел, что он смотрел на его родителей с искренним интересом.
— Добрый вечер, — холодно поздоровалась с новым знакомым мать Паши и жестом пригласила всех на кухню. — Давайте чаю выпьем.
Сказано это было с таким суровым выражением лица, словно она не предлагала гостю чай, а приказывала принять участие в посиделках за столом. Леше такой тон, как показалось Павлу, был совсем непривычен, и он снова ненадолго растерялся, но затем, согласно кивнув, прошел в кухню:
— С удовольствием.
Людмила торопливо вбежала в кухню следом за своим сыном и его гостем, щелкнула кнопкой электрического чайника и полезла в висящий на стене шкафчик. Паша, видя это, бросился помогать ей — было ясно, что мать до последнего момента не собиралась ни поить его друга чаем, ни вообще обращаться с ним, как с гостем. Может быть, это Алексей повлиял на нее — так же, как он проделал это с Арутюном Левоновичем? Павел покосился на своего товарища, который в этот момент как раз усаживался за стол. Нет, вряд ли, он ведь пока почти ничего не сказал, только поздоровался. «Значит, это папа сумел убедить маму не набрасываться на Лешку с порога», — решил Паша и бросил на отца быстрый восхищенный взгляд.
Выключился закипевший чайник, и старший Пожарский принялся разливать по чашкам с заваркой кипяток. Чаепитие получалось более чем скромным — из сладостей на кухне нашлось лишь несколько конфет и пакет сушек.
— Мы, к сожалению, не знали, что ты придешь к нам в гости, — сказал Юрий Павлович Алексею. — Паша нас в последний момент предупредил, а то бы мы тортик купили.
— Спасибо, все и так замечательно, — Леша размешал в своем чае сахар и аккуратно положил ложку на блюдце рядом с чашкой. — Я очень люблю простую еду, она всегда была гораздо вкуснее, чем наши обеды… У нас дома, я имею в виду.
Людмила Алексеевна одобрительно посмотрела на его ложку, а потом перевела взгляд на ложку Паши, которую он небрежно бросил на стол, и слегка нахмурилась.
— Нам бы хотелось узнать побольше о Пашином друге, — сказала она Алексею. — Ты ведь не в нашей школе учишься?
— Нет, я всегда дома обучался, — ответил гость. — Из-за того, что болел очень сильно.
Эти слова прозвучали так печально, что мать Павла поспешила сменить тему:
— Но теперь ты не болеешь? Раз тебя даже гулять по городу одного отпускают… Твоя мама не беспокоится?
— Нет, теперь уже не беспокоится, — подтвердил Алексей.
— Люда, хватит устраивать гостю допрос, — вмешался в разговор Юрий Пожарский. — Ты, Алеша, наверное, хочешь посмотреть Пашину коллекцию ножей? Он тебе уже ею хвастался?
— Я говорил… — пробормотал Павел, вспомнив о последнем прибавлении в своей коллекции и снова почувствовав жгучий стыд. В другое время он бы с радостью показал другу все свои ножи, но теперь… Младший Пожарский не сомневался, что когда Леша увидит подарок Зайчика, он обязательно начнет догадываться, что этот дорогой нож достался ему не просто так. И даже если сам Алексей ничего не спросит, Паша все равно ему все расскажет.
— Мне было бы очень интересно посмотреть твою коллекцию, — улыбнулся, тем временем, его друг.
— Ну а я, — вновь заговорила Людмила Пожарская, — это увлечение оружием не одобряю. Что хорошего в том, чтобы собирать опасные предметы?
— Мам! — простонал Павел, испугавшись, что сейчас им придется в очередной раз слушать долгие мамины рассуждения на ее любимую тему. — Я уже сто раз говорил — я их собираю не для того, чтобы… использовать их по назначению.
— Ага, сегодня ты их просто собираешь, завтра начнешь ими на партах разные словечки вырезать, а послезавтра на кого-нибудь нападешь! — отрезала мать, свирепо глядя при этом не на Пашу, а на его друга.
По ее расчетам, тот должен был либо начать защищать любовь к ножам, либо, наоборот, уверять, что его совершенно не интересуют «опасные предметы». Оба варианта означали бы, что слухи о нем верны и что Павел действительно связался с малолетним хулиганом.
Но гость не оправдал ее ожиданий.
— Людмила Алексеевна, вы правильно все говорите, оружие опасно, — сказал он, глядя хозяйке дома в глаза. — Но его ведь можно использовать не только для того, чтобы нападать на беззащитных. Оно нужно еще и чтобы защищать себя и других. Себя и своих близких… и вообще всех, кто бы ни нуждался в защите.
На этот раз его голос звучал не так, как в тех случаях, когда он отбирал у хулигана нож или просил омоновца отпустить их с Павлом. Он звучал совсем обычно, как во время их многочисленных разговоров, пожалуй, даже немного неуверенно.
Но Людмила внезапно изменилась в лице. Она словно бы успокоилась и больше не сверлила гостя своим въедливым «следовательским» взглядом.
— Да, наверное, вы правы, Алексей… — проговорила она задумчиво, не заметив, что обратилась к нему на «вы».
Паша тоже заметил это не сразу — уже потом, когда мальчики прошли в его комнату и он стал показывать гостю коллекцию, ему вдруг вспомнилось, что под конец чаепития родители говорили с Лешей, как со взрослым и притом очень уважаемым человеком. Но подумать о том, как его другу удалось расположить их к себе, Павел не успел — тот взял в руки нож, подаренный Зайчиком, и все посторонние мысли вылетели у хозяина коллекции из головы.
— Хорошая вещь… — заметил Алексей, вертя нож в руках.
— Да, но… это не моя, я ее должен вернуть, — ответил Павел, глядя ему в глаза.
Его гость молча кивнул — и Пожарский шумно выдохнул. А потом взял из ящика большой «Опинель» и изящную американскую фантазию на финку в пластиковых ножнах, и с гордостью продемонстрировал их Леше:
— Вот, глянь лучше, что у меня еще есть — эти дешевле, конечно, но на самом деле ничуть не хуже.
Когда Алексей перед уходом легким поклоном прощался с Пашиными родителями, сам Паша заметил, что мама смотрит на его друга уже гораздо спокойнее и даже, похоже, с невольной симпатией.
Укладываясь спать, младший Пожарский уже не сомневался, что снова увидит Алексея и его родных во сне, и даже с нетерпением ждал этого. Поначалу он, как ему казалось, долго не мог заснуть — перед глазами все время мелькали какие-то расплывчатые яркие пятна, блики света, мешающие отключиться от реальности. А потом эти бесформенные блики словно бы отодвинулись чуть дальше, и мальчик вдруг понял, что это не просто пятна, а огоньки зажженных свечей. Много огоньков, горящих рядом друг с другом, похожих на сбившихся в стайку крошечных птиц…
Паша сделал еще шаг назад и увидел, что все эти свечи воткнуты в высокую круглую подставку и что дальше, вдоль стен, стоят другие такие подставки, над которыми тоже горят «стайки» свечек. Где-то он уже видел нечто похожее… Мальчик огляделся — ну конечно же, он был в какой-то маленькой церкви. Полумрак, который рассеивали только эти многочисленные золотистые огоньки свечей, иконы на стенах, запах ладана, чуть слышный шорох шагов входящих в храм людей… В первый момент, когда мальчик начал осматриваться, их было немного, но потом скрипнула дверь, и в храм потянулась длинная вереница мужчин и женщин. Судя по всему, они шли на службу, которая должна была скоро начаться.
Павел стал вглядываться в лица заполняющих церковь прихожан в поисках Алексея или кого-нибудь из его родных, но поначалу видел лишь незнакомые лица. Видимо, этот сон тоже будет не о Леше, а «на отвлеченную тему», подумалось ему, и он снова завертел головой, пытаясь понять, с какого места ему будет лучше всего видно происходящее. Пожалуй, стоило продвинуться поближе к первым рядам — если он останется здесь, у стены, то вообще почти ничего не увидит.
Мальчик уже начал осторожно пробираться в сторону алтаря среди все пребывающих людей, но внезапно там, впереди, послышалось пение церковного хора — и все вокруг замерли, повернувшись в ту сторону. Паша в первый момент хотел было идти дальше, но внезапно почувствовал, что ему не хочется ни протискиваться вперед, ни высматривать что-то интересное. Хотелось остаться на месте и просто слушать это пение дальше, ни на что не отвлекаясь.
Раньше Паша несколько раз заглядывал в храмы, а после того, как они с Алексеем увидели крестный ход Александра Невского, стал подумывать о том, чтобы побывать на какой-нибудь службе — и вот теперь это его желание исполнилось, пусть и не наяву. Он стоял среди множества людей, слушающих церковный хор и речь священника, не понимал почти ни одного слова — но больше всего на свете хотел и дальше оставаться в этом месте.
Похожее чувство возникло у него тогда, на Невском, когда он решил присоединиться к крестному ходу и не хотел уходить оттуда. Но тогда оно было слабее, тогда Павел отвлекался на всякие посторонние мысли, и ему было интересно, куда зовет его Алексей. А теперь ничто не мешало ему сосредоточиться на пении хора и певучей речи читающего молитвы священника, стать частью собравшихся здесь людей, сродниться с ними, несмотря на то, что все они были незнакомы ему и что он даже толком не видел их лиц.
Ему незачем было рассматривать их — достаточно было просто знать, что они вместе участвуют в чем-то важном. Непривычном, не до конца понятом, но — необходимом.
И он сам не заметил, как начал креститься одновременно со стоящими рядом прихожанами, а потом еще и понимать некоторые слова молитв — сперва немногие, но с каждой минутой их становилось все больше, и общий смысл того, о чем говорил священник и пел хор, делался все более ясным.
Длилась служба, наверное, долго, но Паша совсем утратил чувство времени, и когда хор внезапно смолк и стоявшие рядом с ним люди зашевелились и стали продвигаться куда-то вперед, ему показалось, что все закончилось слишком быстро. Он снова стал осматриваться, пытаясь понять, куда ему идти дальше, и увидел, что прихожане выстраиваются в длинную очередь, начиналась которая где-то ближе к алтарю. На мгновение мальчик забыл, что видит все происходящее во сне, и ему захотелось тоже встать в эту очередь, чтобы снова ощутить единение с остальными людьми, снова делать с ними одно общее дело. Но потом он вспомнил, что находится в какой-то другой эпохе и является в ней невидимым гостем, и решил все-таки более внимательно присмотреться к окружающим его людям.
Их лица уже не были полностью сосредоточенными, как во время молитвы. Они смотрели друг на друга, улыбались, и неторопливо выстраивались в очередь, причем Пожарский с удивлением заметил, что женщины пропускали мужчин вперед. Заинтересовавшись, почему происходит именно так, а не наоборот, Павел стал пробираться к началу очереди, вглядываясь в лицо каждого стоявшего в ней человека. Все лица по-прежнему были ему незнакомы — женщины в платках, молодые, постарше, совсем древние сгорбленные старушки… А потом они вдруг расступились, пропуская к выходу из храма небольшую группу людей — и мальчик узнал среди них четырех девушек, сестер Алексея, которых он не раз видел во сне. А вот и сам Алексей — сейчас он выглядел лет на двенадцать, моложе, чем в предыдущем сновидении. Друг Павла шел чуть позади сестер, и было видно, что каждый шаг дается ему довольно тяжело, словно он сильно устал. Вместе с ним был и тот человек, с которым они пилили дрова в прошлом сне. А за ними Павел увидел еще двух женщин — очень красивых и похожих друг на друга, словно они тоже были близкими родственницами. Одеты они при этом были очень по-разному: одна в нарядном платье и с высокой прической, а другая — в чем-то похожем на одеяние монахини, но не черное, а светло-серое, почти белое.
Паша последовал за ними, и вскоре они вышли из храма на залитый ярким весенним солнцем двор. Впереди виднелись какие-то постройки, но Пожарский не успел как следует рассмотреть их — спутница Алексея в монашеской одежде заговорила, и мальчик сосредоточил свое внимание на ней.
— …конечно, скучаю, Санни, — донеслись до него сказанные ею слова, и он не сразу сообразил, что она говорит по-английски. — Надеюсь, вы будете чаще сюда приезжать…
— Элла, мы постараемся, — ответила похожая на нее женщина в светской одежде. — Я бы с радостью подольше здесь задержалась — это такое спокойное место…
— Спокойное? — усмехнулась ее собеседница. — Только не когда тебе надо со всем управляться! Спокойные минуты у меня бывают только в храме.
Словно подтверждая ее слова, к ней вдруг подбежала девушка в таком же светлом монашеском одеянии:
— Ваше высочество, простите, — быстро заговорила она по-русски, — к вам там пришли из приюта для беспризорников…
— Да-да, конечно, — тоже по-русски ответила женщина, которую до этого назвали Эллой. — Я их еще утром ждала. И пожалуйста, не называй меня высочеством, я же просила! Я теперь просто — Елизавета Федоровна.
— Простите, Елизавета Федоровна, — повторила за ней девушка и почти бегом бросилась к каким-то дальним постройкам.
Элла вновь повернулась к похожей на нее собеседнице:
— Видишь, что делается? Мне придется сейчас вас оставить…
— Я понимаю, тебе непросто. Но зато как тебя здесь все любят! — вздохнула женщина, которую она называла Санни, и в глазах у нее блеснули слезы.