— Редкое мнение для Тан-Фойдена. Свежо, оригинально. Очевидно, мы гигантские бабочки, уничтожающие торговые караваны и нападающие на горожан под покровом ночи. Я могу убить тебя тысячей способов. Не боишься?
— Боюсь. Но, если ты так решишь, я ведь ничего не смогу сделать, верно? Тогда к чему об этом думать.
Колдун хмыкнул снова. Она и правда не боится, а, если боится, тщательно это скрывает. Сколько ей лет, шестнадцать, семнадцать? Держится неплохо, очень даже неплохо. Пожалуй, повысим ее из тупых наивных идиоток в идиотки наивные, но не полностью безнадежные.
— Меня снедает жгучий интерес, как ты вообще тут оказалась, госпожа моя? Юная девица без роду и племени, взявшаяся неизвестно откуда, вдруг стала народным героем и доверенным лицом самого канцлера. Только не говори мне, что в святости своей ты имеешь великий дар наставлять грешников на путь истинный, коим и пользуешься.
Проповедница пожала плечами.
— В святости своей я имею великий дар наставлять людей на путь истинный, коим и пользуюсь. Увы, не могу сказать тебе иного.
— И отморозки в Варне преисполнились благодати и просто взяли, и ушли, завидев твои сиськи? Так ведь, кажется, рассказывают.
— Сисек моих они не видели, — ого, да у нас еще и чувство юмора есть, какая неожиданность. — Но в остальном все верно. Взяли и ушли.
Аскольд откинулся на скамье. Это становится интересным. Девчонка смелая и неглупая, жаль будет, если она погибнет.
— Зачем ты сюда явилась? Ради какой такой цели осмелилась так рисковать?
— Хочу все это остановить. Остановить убийство торговцев, убийство горожан, расправы над твоими соратниками в городе, настоящими и мнимыми. Поэтому я спрашиваю тебя, есть ли способ?
Аскольд расхохотался.
— Способ? Конечно же, есть, и очень простой. Перестаньте клеймить магов, повесьте Рёгнера, а затем убирайтесь из города, пока еще можете.
— Хочешь сказать, пока сюда не явилась армия Лофт?
Колдун невольно поморщился.
— Мы разберемся с вами сами.
— Ты говоришь об Императрице без особого почтения. Я думала, вы на нее молитесь.
Многие так думают. И многие молодые и глупые и правда молятся. Но он уже не молод и не глуп.
— Представь себе, мы знакомы. Были знакомы, по крайней мере. Даже дружны когда-то. Знаешь, почему я ее покинул? Решил, что она слишком жестока к обычным людям. Говорил ей примерно то же, что ты мне сейчас, но она не слушала. Насколько я знаю, сейчас взгляды Тафирской Ведьмы стали более чем умеренными, а мои вот наоборот. Забавно, правда? Констанс Раизиан — выдающийся человек, но ее не волнует ничего, кроме благополучия ее Империи. Не волнуют судьбы отдельных колдунов, даже хорошо ей знакомых, уж поверь. — Да, что и мне и было высказано. Высказано недвусмысленно. — Иссиан не ринется нам на помощь, но это и не нужно. Меня называют вторым колдуном в мире после Лофт, так что я как-нибудь самостоятельно поубиваю всех, кого мне хочется.
Аскольд взмахнул рукой, с пола взмыла его неизменная спутница — бутылка «Гнева королевы». Отпил вино прямо из горла. Подумал, протянул Проповеднице. Та приняла бутыль, кажется, с благодарностью.
— Лучшие серстские вина для тебя, госпожа моя. Прости, что без бокала, их в торговом обозе не было. Кстати, оно отравлено.
Проповедница не отреагировала.
— Ты портишь мне пьесу, на этом моменте тебе полагалось испугаться.
Проповедница пожала плечами.
— Учитывая, сколько в твоем арсенале способов магического убийства, травить меня вином было бы глупо.
— Зато какое вероломство, какое извращенное коварство! Может, мне так интереснее, такой уж я оригинал. Всегда мечтал отравить кого-нибудь вином.
Проповедница поставила бутыль на стол.
— Я приму к сведению. О чем ты мечтаешь еще? Какова цель всего этого? Имея возможность пойти куда угодно, сидеть в лагере, убивать всех подряд? Что ты с этого получаешь?
Колдун мерзко улыбнулся.
— Удовольствие! Ты даже не представляешь, насколько большое. Вы убиваете нас, мы убиваем вас, такова уж жизнь. Но местами это бывает весело.
— Рёгнер хочет спалить тут все дотла.
— А я хочу спалить Тан-Фойден, как мы похожи.
— И все умрут? И вы, и они?
Огнетворец закинул ногу на ногу.
— Ну, это определенно лучше, чем только мы. По крайней мере, их крики меня порадуют.
— Тебе не жалко своих людей? Они умрут в бессмысленной войне. Твоей войне.
— Моей? — Аскольд тяжело посмотрел на нее. — Не я начал эту войну, женщина. Ее начали вы. Четыреста сорок лет назад. Из-за одного свихнувшегося менталиста. Из-за одного погибли тысячи, а десятки тысяч лишились всего. Может, тогда стоило задуматься, что война бессмысленна?
Следовало задуматься, к чему это приведет. Что кровь, страх и ненависть порождают только кровь, страх и ненависть. Что первый камень, брошенный в голову колдуна, которых тогда еще не называли чернокнижниками, столкнет лавину, и мир превратится в то, во что он превратился. В змеиную яму, где все ненавидят всех. В лагеря смерти и погромы, пытки и убийства. В Долгую Ночь.
Проповедница снова подула на пальцы.
— Такие, как Шамор, были угрозой. Он чуть не развалил мир до основания.
— Угрозой, значит. Знаешь, я бы понял, если вы перебили только менталистов. Но вы ведь на этом не остановились. Когда Повелевающие Разумом закончились, вы решили сжечь всех. Без разбору, на всякий случай. Сначала высших магов, потом низших, а потом просто тех, кто вам таковыми казался. Стаскивали на костер, топили детей, если, не приведи Свет, оба родителя были колдунами. Сгоняли в лагеря, облагали непосильными налогами, кастрировали, запрещали иметь жен и мужей. В этот лагерь однажды притащили деда. Старого и больного. Всю жизнь вырезавшего детям игрушки и иногда подправлявшего свою работу с помощью колдовства. Вместо благодарности получившего донос. Он и ходить-то без палки не мог, не то что работать. Здесь он и умер. Его никто не лечил, никто не кормил, когда он больше не мог таскаться в столовую с остальными. Не обрабатывал его язвы. Он просто гнил заживо на постели, пока однажды не умер. Скажешь, он тоже был угрозой?
— Но это не повод мстить всем без разбору.
Колдун лениво потянулся.
— Да неужели? Мне кажется, вполне себе повод.
— Я понимаю, за что ты ненавидишь Рёгнера и его прихлебателей. Тех, кто мучал тебя, тех, кто отправил тебя сюда. Тех, кто вырезал твою семью. Но вы убиваете простых людей. Солдаты, крестьяне, ремесленники, торговцы из Серсты в конце концов. Что они тебе сделали?
— Торговцев из Серсты я отпускаю, если тебе так уж интересно. Они мне не нужны. А, что касается твоего вопроса… Я хочу уничтожить этот город. Сровнять с землей, разнести по камню, утопить в крови своих жителей. Хочу, чтобы они понимали, что умирают, чтобы они орали от боли, а громче всех орал Якоб Рёгнер. Ты спрашиваешь, что они мне сделали? Они убили мою сестру, женщина, моих племянников, их слуг, всю мою семью. Твои так называемые простые люди. Да, приказ отдал Рёгнер, но не его кулак полетел в лицо Виры, не его руки разрывали на ней одежду, когда пришла Долгая Ночь. На ней и на многих других, кого тогда растерзали. И никто, ни одна тварь не встала на их защиту. Они сидели по домам, прятались, как крысы. Тряслись за свою жалкую жизнь. Те, кто еще за день до этого лебезил перед Вирой Андван и целовал ей руки. Хочешь, чтобы я пожалел их? Я поклялся не возвращаться сюда никогда, но вернулся, чтобы отомстить за нее, чтобы все они сдохли. Чтобы сдох Рёгнер. И попался, так глупо, как только мог. Оказался здесь. Но, вот забавно, теперь я на свободе, и по-прежнему хочу, чтобы все они сдохли. Очень хочу, госпожа моя.
— Мне жаль. Но ты не вернешь ее, — тихо проговорила Проповедница.
Надо же, жаль ей. Не приведи Шамор, сейчас начнет с ним душещипательную беседу о бесполезности мести.
— А я и не пытаюсь.