— Ваше, да не ваше. Пойдем дальше. Но ведь город на самом деле принадлежит не бургомистру, а королю. И дорога тоже. Значит, и камень его.
Бургомистр нахмурился. Желание заявить свои права на Хырх боролось в нем со страхом перед доносом Иераму на непочтительность. Наконец, второе победило.
— Королю, верно. Кому ж еще…
— Но, с другой стороны, не может же все в Танаире принадлежать королю. Ежели ему каждое полено и каждого порося отдавать, это ж что будет твориться? Так чей же в итоге камень? Мой? Твой? Ваш? Короля?
— Эээ… — горожанин озадаченно нахмурился, пытаясь осмыслить мои рассуждения. Умственных способностей для этого явно не хватало. Бургомистр благоразумно молчал. — Непонятно, добрый господин. Сложно.
— Вот! — поднял я палец. — В том-то и дело. Это ж какой бардак наступит в мире, если будет непонятно, кто что может брать, а что нет. А клитотания раз и навсегда ответит на вопрос, где чье, потому и наука мудрая. Вот это, — я ловко подхватил с блюда обалдевшего мужика лепешку и отправил в рот, предварительно отломив кусок Сидори, — мое, так как по законам гостеприимства хозяин обязан поделиться с гостем последним куском, а на тарелке он, безусловно, последний. А камень из нашего разговора ваш, так как у вашего дома лежит. А без клитотании как бы мы это узнали?
Оставив осчастливленного булыжником мужика переваривать информацию, я вскочил, ловя на себе заинтересованные взгляды, и поднял кружку.
— Господа, за клитотанию! Великую науку будущего! Я за нее глаз потерял!
Лица собравшихся просветлели. Пить им явно было привычнее, чем думать.
Игнорируя убийственные взгляды и пинки, я потянул Сидори за руку и усадил рядом с собой.
— За прекрасную Вирку, свет моих очей и радость моей жизни! Ура!
— Де Лантор, ты что несешь?
— Я не несу, я ем. А также устанавливаю социальные связи и втираюсь в доверие. И тебе советую, а то они решат, что ты немая. Слово хоть скажи.
— У вас какой-то праздник сегодня? — блеснула Сидори интеллектом.
— Как есть, добрая госпожа. День Хырха сегодня!
— Ооо, день Хырха! — Я сделал большие глаза. Точнее, глаз, так как второй скрывала повязка. — День Хырха — великий день! Выпьем же за столь славный город!
— Точно, — подтвердил бургомистр. — Хырх — это вам не что-нибудь! Ровно сто один год, как славный Хындрик тут первый камень заложил, и с той поры Хырх каждый день только крепнет. Знаешь, сколько тридцать лет назад тут было душ? Четыреста три! А сейчас сколько? Четыреста восемь! И это не считая ворожеев, которых, само собой, за людей не почитаем. Растет Хырх, развивается. И столицу вашу скоро догоним.
— За Хырх и Хындрика! — возвестил я, поднимая очередную кружку. С тостами пора завязывать, я уже начинал чувствовать легкое головокружение. — И за…
— Достопочтимого господина Буруса, — подсказал бургомистр, опровергая гипотезу об обязательном присутствии буквы «х» во всем и вся.
— За достопочтимого господина Буруса!
Бургомистр выпил, крякнул и уставился на Сидори. С интересом. Я нахмурился. Впрочем, усатого больше занимало другое.
— Ты, магистр, вовремя. Сейчас такое будет. Такое, чего ты у себя в Аранди век не видывал.
Два дюжих молодца, пыхтя, тащили какой-то ящик. Если господин Бурус думает, что я век не видел ящиков, боюсь, он ошибается.
— Вот оно, — бургомистр благоговейно протянул к ящику руку. — Мы в Хырхе тоже науки знаем. Смотри, магистр.
Я посмотрел. Ящик был наполнен каким-то серыми палочками. Палочки были аккуратно уложены в ряд и, похоже, представляли собой нечто ценное. Вот бы стянуть одну такую.
— Это, магистр, чудо заморское. Фиверк называется. Или шиверк. Как же его там…
— Хыверк, — подсказал я, решив предать чуду частичку местного колорита.
— Точно! Хыверк! Смотри, что сейчас будет.
Бугай оттащил коробку хыверков подальше, аккуратно вытащил один, что-то пробормотал и поджег болтавшийся с нижнего конца шнурок. Хыверк зашипел и вдруг взвился вверх, оглушительно грохнув и рассыпавшись в темном небе снопом искр. Я восхищенно вскрикнул вместе с толпой.
— Магия! — панически пискнул кто-то. — Магия, как есть!
— Не магия, — грозно рявкнул бургомистр, пресекая народные волнения. — Не магия, а наука! Смотрите, люди, что наука делает. Хыверк, чудо заморское. Сам король прислал, специально в честь дня Хырха!
Хыверки взлетали в небо и с грохотом взрывались. Толпа ахала и охала. Я взглянул на Сидори. Девушка завороженно смотрела в небо вместе со всеми, чуть приоткрыв рот. Она была удивительна красива.
После хыверка подали десерт. Мы с Сидори на пару, изголодавшись в дороге, проглотили штук восемь пирогов. Ужин медленно подходил к концу. На столе заканчивалась еда, вместе с ней заканчивались и люди. Иерархи Хырха рассредоточились по площади и разбились на группки. Осчастливленные хыверком и пирогами горожане в основной своей массе валялись на земле и сыто икали. Я отвел Сидори к краю площади.
— А я говорил, надо сюда заехать. Где ты еще хыверк увидишь.
Девушка кивнула. Будем считать, признала мою правоту. Эпохальное событие для нашего путешествия.
— Нарекаю хыверк, — пафосно возвестил я, — самым интересным, что я видел за последний год.
О том, что в тюрьме я по определению видел мало, я решил умолчать.
— Это вы погодите, — жующий травинку флегматичный горожанин, судя по одежде, ремесленник, повернулся к нам. — Вы ж еще главного не видели.
— Еще что-то будет? — оживился я. — Что, раздадут всем мороженое?
— Лучше, — ремесленник аж засветился в предвкушении. — Огнепляс сегодня.
— Огнечего?
— Огнепляс. Да сами все увидите.
Только сейчас я заметил в центре площади столб и скучающего рядом с ним служителя Святого Скипидара. И пару дюжих молодцов, обкладывающих столб вязанками хвороста.
До меня начинало потихоньку доходить.
— Чучело будут жечь? — пробормотал я, не особо веря своим словам.
— Зачем чучело, когда есть чернокнижники. Сегодня один всего, а вот на прошлый день Хырха трое было! — гордо ответил хырхец. — Ну так понятно, сто лет-то с размахом надо праздновать, а сто один так, можно и поскупиться.
— И что, у вас любимое народное развлечение — жечь чернокнижников? А что-нибудь другое не пробовали? На лютне потренькать, в мячик там поиграть?
— В мячик нам играть некогда, — строго ответил горожанин, не переставая жевать. — А ворожея сжечь и польза, и удовольствие. Чтоб не гадили! Смерть чернокнижникам!
— Это плохой лозунг, — буркнул я.