Наместник подошел и небрежно, словно нехотя, отвесил колдуну пинок.
— Знаешь, что бывает с теми, кто пытается нести высокие идеалы в такие места, как Тан-Фойден? Они погибают. И тянут за собой других. Твоя Вокара хотела потушить костер, так вот, ее именем я его запалю. Запалю такой костер, который этот город не видел с Долгой Ночи. И ты сгоришь на нем не сразу, о, не сразу. Гисидор позаботится о том, чтобы твои раны затягивались, аки на Светозарном. Вот только ты не Светозарный, ты Шамор. Ты будешь гореть и смотреть, как на соседних кострах корчится шушера из твоей свиты. Те, кого ты так хотел защитить. Ведь теперь оборонять лагерь некому, верно? От монстров и от меня. Подумай от этом. И покайся в деяниях неправедных, пока есть время. А я вас оставлю.
Завершив разговор очередным пинком, Рёгнер развернулся, насвистывая песенку. В дверях появился кто-то еще. Кто-то в рясе.
— Вряд ли душу такого грешника, как ты, можно очистить страданием, — произнес отец Гисидор, и губы его растягивались в улыбку. — Но я постараюсь. Я постараюсь.
***
Король Иерам Второй терпеть не мог, когда его отвлекают по пустякам. Зная об этом, придворные быстро приучались к удивительной самостоятельности, в которой с ними могли соперничать разве что придворные Иерама Первого. Ходила байка, что канцлер отца как-то самолично провел маленькую победоносную войну, не решаясь тревожить величество подобной мелочью.
Байка, несмотря на откровенную нелепость, нынешнему Иераму нравилась, ибо отражала одно из ценнейших свойств ушедших времен: прошлый канцер короля боялся. Наглый, как собственный сын, де Лантор не боялся никого. Но по пустякам не отвлекал.
Они сидели на постоялом дворе. Безусловно, недостойном столь высоких особ, но единственном из имеющихся в деревеньке. Хозяин, поняв, кто к ним пожаловал, принялся было бить поклоны, расшибая лоб о землю, но был грубо поднят на ноги гвардейцем и отправлен готовить ужин. Король был голоден и зол.
— Потому что, верный слуга мой канцлер, я не люблю бессмысленных вещей.
Де Лантор пожал плечами, обгладывая куриную ногу. Он давно уже освоил искусство бесить короля своей невозмутимостью.
— Если переговоры бессмысленны, зачем мы здесь?
— А где мне быть, Шамор тебя побери?! — король стукнул кружкой по столу, расплескивая пиво. — Мы отклоним капитуляцию и начнется война. Хоть войной поруководим.
— Боюсь, она начнется и быстро кончится.
Иерам глубоко вздохнул, закрыл глаза, перебарывая желание выплеснуть остатки пива в эту будто из камня высеченную рожу.
— Нет, Максимильен.
— У нас нет выбора, Ваше Величество. Иссиан захватывает одно государство за другим, но то были государства-карлики. С Танаиром так просто не выйдет.
— Неужели? — едко спросил король. — Так почему же ты тогда пытаешься убедить меня, что у нас нет выбора?
— Потому что мы проиграем, — все так же спокойно продолжил канцлер. — Проиграем неизбежно, положив кучу людей с обеих сторон и заставив увязнуть в войне большую часть армии Иссиана, чем тут же воспользуются провинции, которым не слишком нравится жить под властью Алого знамени. Императрица Лофт, если она не глупа, этого не хочет.
— Императрица Лофт, — выплюнул король, — трахается с братом, глушит вино, топит мир в крови и, по слухам, давно уже чокнулась. Ничто из твоих рассуждений ее не заботит.
— Я так не думаю, Ваше Величество.
Король осушил новую кружку пива и стукнул ей по столу. Прибежала испуганная девица с подносом.
— Так что же ты думаешь, поведай мне, о верный слуга мой канцлер?
— Темная считает себя освободительницей, так дадим ей то, чего она хочет. Пойдем на уступки. Пусть костры погаснут, лагеря опустеют, ошейники сломаются, думаю, этим она удовлетворится. Но Танаир останется свободным, под синим флагом, не под алым.
Король сплюнул.
— Чтобы по моему королевству толпой шлялись чернокнижники? Да лучше сразу сдаться Иссиану. Как только мы выпустим этих уродов на свободу, они тут же обрушат страну в хаос, чем Империя и воспользуется.
— Или Танаир сохранит суверенитет и впервые за четыреста сорок лет в нашем королевстве перестанут литься реки крови.
Король всмотрелся в загорелое худое лицо. Лицо человека, когда-то казавшегося находкой для страны, способного принять на себя часть власти и распорядиться ей с умом, а в итоге захапавшего ее столько, сколько ни одному канцлеру и не снилось. В проницательные серые глаза, такие спокойные. Как же хочется ему врезать.
— Нет, Максимильен. Приводи какие угодно доводы, я сказал: «нет». Завтра мы с тобой разъезжаемся каждый своей дорогой, как и планировали, и более не беспокой меня с этим.
— Но, король…
— Вот именно! — рявкнул Иерам, врезав по столу так, что грохнула посуда. — Я король! Пока еще я, а не ты! И мое решение пока еще закон! И ты, верный слуга мой канцлер, не смеешь его оспаривать! А теперь пошел вон.
Максимильен де Лантор мгновение смотрел на короля все тем же спокойным взглядом. Поклонился и вышел.
;
Глава 15
Констанс страдала. Страдала мучительно, нестерпимо, терла и виски и кружила по комнате, словно запертый в клетке зверь. Констанс было нечего делать.
Исиф Шаоме, да не отсохнет его благочестивый язык от постоянных нравоучений, став первым советником Императрицы, привнес в ее жизнь много новшеств: цидамирские традиции, регулярное питание, сон больше трех часов и прочие бесполезные в правлении вещи. Было и еще одно новшество, главное, доселе Императрице неведомое. Оно называлось «выходной».
Вам нужно отдыхать, говорил Шаоме. Вы себя загубите, говорил Шаоме, однажды свалитесь посреди дворца, и никому не будет от этого никакой пользы. Вам нужно хоть иногда посвящать время себе. Запереться ото всех, принять ванну, почитать книгу. Книга закончилась, ванна давно остыла, Констанс плюхнулась на кровать и закинула ноги на спинку. Со стола призывно подмигивала стопка неразобранных доносов и очередная порция трактатов по демонологии. Она обещала Шаоме не заниматься делами, она и не будет. Предастся праздности и раздумьям о вечном.
В дверь робко постучали. Похоже, дела занялись ей сами. А раз так, выходной отменяется!
Констанс вскочила с кровати и почти бегом пронеслась к двери. На пороге мялся Норман, явно испуганный собственной дерзостью.
— Ваша Светлость, вы приказывали вас не беспокоить, но…
— Беспокой, — разрешила Лофт. — Меня все равно вечно что-то беспокоит, такова уж доля Императрицы. Надеюсь, ты не очередным стишком пришел поделиться?
— Ваша Светлость, к вам проситель. Утренний придурок, как вы их называете.
Шамор, только не это. Очередную битву между крестьянами за доски от останков деревенского сортира она не выдержит, лучше уж выходной.
— Утренний придурок перепутал утро с днем, пусть приходит послезавтра. Сегодня я не принимаю.
— Он не хочет уходить, Ваша Светлость. Валяется у ворот и воет. Мы могли бы вышвырнуть, но вы такое не любите.
Конечно, не любит. Один вышвырнутый потом визжит в трактирах о жестокости новой власти, как все десять, а то и одиннадцать. А новая власть вовсе не жестока. Она милосердна, благостна и демократична. Иногда, по крайней мере.
— Ладно, я к нему выйду. В крайнем случае, вышвырну сама. Быть вышвырнутым Императрицей — это честь!
Паренек и правда выл. Размазывал по лицу слезы, грязь и сопли и скулил что-то бессвязное. Констанс нехотя наклонилась к нему. Рыдающий крестьянин, какая гадость.
— Что случилось?
Утренний, а, точнее, полуденный придурок не отреагировал. Не бухнулся на колени с благоговением, не прошипел проклятие, не выдавил подобострастную улыбку, тщетно пытаясь скрыть в глазах ненависть. На присутствие Императрицы ему было абсолютно плевать.