— Спас? — я горько усмехнулся. — О нет, добрая госпожа Шириам, он и не думал меня спасать. Он увидел во мне «таланты, которые могут пригодиться», ни больше ни меньше. Так и сказал. Он никогда не был мне отцом и не скрывал этого. Он ни разу не навестил меня в тюрьме. И все же я люблю его. Ведь больше у меня в этом мире никого нет. Нет матери…
Я вздохнул и печально улыбнулся. Эта улыбка растопила бы самое черствое сердце.
Что-то впилось мне в волосы, и я полетел лицом в перила. Из носа хлынула кровь.
— Ты смеешь приходить ко мне и распускать свой лживый язык? Знаешь, что кричали люди, когда забивали моего сына камнями? Смерть чернокнижникам! Ты заставлял людей жечь нас на кострах, насаживать на вилы, превращал простых крестьян в чудовищ. Они собирались на площади, ты являлся к ним через этот шаморов камень и лгал, лгал, лгал. Они слушали тебя и шли убивать, те, кто еще утром сидели с нами бок о бок. Это ты убил моего сына, ты и Лофт!
Я пискнул, вывернулся и отшатнулся от старой карги. К счастью, та снова отвернулась, не предпринимая попыток разбить мне еще что-нибудь. Ладно, признаю, Шириам мне в мамочки не годится. Придется обрабатывать молодую.
Я сбежал с галереи, вытирая лицо. Нос не сломан, это хорошо, но кровь так и хлещет. Надо попасться в таком виде Сидори — женщины любят жалеть несчастных и прощать покаявшихся. Женская жалость — это практически любовь, а влюбленной можно наболтать все, что угодно.
Абсолютно случайно я свернул в направлении комнат громовержицы. Особняк негласно поделили на две половины: женщины не слишком жаловали друг друга, это я понял сразу. В западном крыле окопалась старая, в восточном — молодая, а я торчал посередине и как никогда остро чувствовал, что меня никто не любит. Пора было это исправлять.
Девушка заметила меня первой — сидела внизу у камина и перебирала какие-то пожелтевшие листки, очевидно, магического содержания. Голубые глаза встретились с моими, чернокнижница нахмурилась. Прекрасно, она обеспокоена.
Без капюшона и в спокойной обстановке она казалась даже симпатичной. Голубые глаза, светло-русые волосы, вздернутый носик. И в голову не придет, что это милое создание затопило полсотни человек и бровью не повело.
— Что с тобой случилось?
— Немного повздорили с Шириам, — я без спроса уселся рядом. — Но я не виню ее, она во всем права. Я говорил ужасные слова и делал ужасные вещи. То, что происходит с вами, во многом моя вина.
— Твоя, — подтвердила девушка, но ненависти в глазах не было. С этим материалом можно работать.
— Знаю, в это сложно поверить, — принялся я вдохновенно врать. — Но теперь мне стыдно. Я ведь действительно считал, что говорю правду, что колдуны несут лишь зло. Я был слеп, я совсем не знал вас. — Это точно, Его Величество как-то забыл сообщить де Лантору-младшему, что на него работают аж две чернокнижницы. — Говорят, все колдуны — монстры, но ты абсолютно точно не монстр. Для монстра ты слишком красива.
Девушка усмехнулась и снова уткнулась в пергамент, но взгляд ее чуть потеплел. Срочно нужно кого-то обмануть — ищи юную деву и включай страдальца. Мои пронзительные глаза, один серый, другой зеленый, и аристократичные черты безотказно действуют на женщин, а иногда и на мужчин.
— Ты ведь маг небес, верно?
— Верно.
Лаконичный ответ. И весьма информативный.
— Судя по тому, что ты сотворила в тюрьме, как минимум второй ступени.
— Первой.
Первой ступени! Да наш король выбирает для себя все самое лучшее.
По всем законам приличия нужно было встать и уйти, но за день заключение в гостевых комнатах мне опостылело. В конце концов, я год провел в одиночной камере.
Рука сама потянулась к карману. Безделушка, еще вчера казавшаяся такой желанной, теперь лежала тяжких грузом на инстинкте самосохранения и чуть-чуть на совести.
«Эмиль, — мысленно вопросил я самого себя, — зачем ты обокрал короля?»
Вопрос был риторическим, к тому же, ответа я не знал. Обокрал потому что… обокрал.
Отец так и не смог поверить, что я ворую без злого умысла и уж тем более не ему назло. Что я просто вижу вещь, обычно абсолютно ненужную, и не завладеть ей становится невыносимо. И какое наслаждение можно получить, когда что-то, что валялось просто так, начинает принадлежать тебе. ТЕБЕ. Почти как в постели с девицей. Правда, как правило, проблем я потом огребаю столько же, как если бы объявился ее разъяренный муж.
Я погладил камешек пальцами. Нужно его вернуть, как можно быстрее и незаметнее.
Вдруг раздался хлопок, комната на миг расплылась. Прямо из воздуха появилось нечто. Другого слова я подобрать не мог. Здоровенное, состоящее из ножек, покрытое хитиновым панцирем, с глазами-стебельками и непропорционально огромными клешнями. Очень острыми клешнями. Рак-переросток огляделся, гортанно щелкнул и попер на нас.
Я завопил и вскочил на стол (снова). Сидори завизжала в унисон со мной и отпрянула, пергаменты разлетелись по полу. Дура, ты у нас маг, сделай что-нибудь!
Сверкнула молния, но на тварь она не произвела ни малейшего впечатления. Бешеный поток ветра, который должен был по всем законам логики унести членистоногое ко всем демонам, разбился о невидимую преграду. Что-то или кто-то защищал чудовище от магии.
Клешня клацнула у моего ботинка, я пробежал по столу и уперся спиной в стену. Рядом отчаянно колдовала Сидори. Грохочущая туча над чудовищем изливала потоки воды, они скатывались с незримого купола, пропитывая ковер и сброшенные мной со стола книги.
Прямо в голове послышался низкий гул. Воздух будто спрессовался, мир подернулся алой пеленой. Я словно очутился вдруг в замке и одновременно где-то еще. Тварь исчезла на мгновение, вместо нее я увидел темную фигуру с горящими глазами. Алыми глазами. Это демон! Свет, это демон!!!
Я впал в истерику. Мы умрем, сейчас мы умрем, монстр с Изнанки распилит нас клешнями на куски! Ну давай же, колдуй, ведьма!!!
Очевидно, я проорал это вслух, поскольку Сидори кинула на меня злой взгляд. Бесполезная идиотка. Я не хочу умирать, не хочу! Может, выкрикнуть какое-нибудь заклинание? Есть же у колдунов заклинания? Я в панике вытянул вперед руку со все еще зажатой в ней королевской собственностью и заорал:
— Убирайся в жопу!!!
Тварь заклекотала, полыхнула огнем. И убралась в жопу. Исчезла, то бишь.
Я потрясенно уставился на затопленный пол, где еще секунду назад щелкала клешнями неминуемая смерть. На Сидори, приходящую в себя. И на свою руку. Камень в ней светился.
;
Глава 3
Далеко-далеко, мы уедем за море.
Будем строить шалаш, далеко-далеко.
За сто миль от беды, от пожаров, от горя.
За сто миль от войны, далеко-далеко.
Эту песню пели им мать и отец. Отца посадили на кол, мать сожгли на костре на глазах у детей. Перепуганных детей, которые хотели лишь мирно жить в своей деревне, но стали надеждой всего мира. Или его проклятием. Это как посмотреть.
За сто миль от войны, далеко-далеко…
Эту песню пела она брату, когда они скрывались в лесах и питались жареными на костре мышами и гнилыми ягодами. Когда еще не были ни убийцами, ни чудовищами, ни любовниками. Когда не принесли в мир войну, от которой хотели сбежать.
Далеко-далеко…
— Ваша Светлость.
— Шаоме, — Констанс кивнула, приветствуя советника, — ты что-то хотел?
— Вы снова не спите.