— Ну да. Куда еще может вести тайный ход, как не в тюрьму?
Проповедница хмуро оглядывала комнату борделя.
— Ладно, признаю, я ошиблась. Но у меня есть другой план.
;
Глава 18
Ничей лес сменился ничьей землей.
Разумеется, земля была королевская, но по мере приближения к границам Империи атмосфера менялась. Абстрактный страх перед чернокнижниками, побуждающий сжигать всех подряд, сменялся страхом конкретным, перед стоящей за рекой армией. И приводил к другим результатам.
Первым островком толерантности на нашем пути стал маленький городок Шуруд. На главной площади взору открывалось народное развлечение, как выяснилось в Хырхе, сильно опережающее по популярности игру в мячик и треньканье на лютне. Кого-то деловито прилаживали на виселицу.
Я втиснулся в толпу рядом с каким-то респектабельным мужиком. Респектабельным по меркам Шуруда: он не слишком смердел и даже не ковырялся в носу.
— Казнят кого-то?
— А то сам не видишь? Колдуна вешают.
— Только за то, что он колдун?
Горожанин подбоченился.
— Обижаешь, добрый человек. За то, что преступление совершил. По справедливости, стало быть. Это в других каких городах всех колдунов без разбора хватают и на костер. А у нас бургомистр добрый, прогрессивный, самим Светом посланный. Нам что колдун, что не колдун, коли человек хороший, все едино. Только налог плати и отмечаться не забывай. Преступит какой обычный человек закон, так же на эшафот пойдет, мы различий не делаем. В мире живем, да и как не жить, когда через шестьдесят миль Империя. Вот придет Констанс бить-убивать, а мы ей скажем, что братьев ее не трогаем. Что друзья мы каждому колдуну, кто сам с нами дружить хочет. Авось, и Темная нас не тронет.
Палач пинком выбил из-под ног осужденного колодку, тот закачался и задергался. Лицо стало стремительно синеть.
— И правильно делаете, — похвалил я. — Всем бы с вас пример брать. Не так давно на наших глазах ворожея за корову пытались сжечь. И то непонятно, морил он ее или нет. Несправедливо, как по-вашему?
— Несправедливо. Что ж, человека и за корову убивать, хоть и колдун. Высекли бы, да и все. Изверги. У нас такого и быть не может!
— Рад слышать. А этот что совершил? Полагаю, что-то худшее, чем уморить корову?
— Конечно, — серьезно ответил мужик. — Двух коров. И козу еще. В прошлом году на него донос был, так мы к нему по-людски, всыпали батогов да обрили. Думали, угомонится. Так в этом то же самое. Сдохла коза Жучка, любимица наша, брюхо вспухло. А две коровы и коза это уже рецидив называется. Не понимает доброго слова человек. А таких рецидивистов нам не надобно, мы в мире живем. По справедливости!
Тело дернулось в последний раз и затихло. Вывалившийся язык злостного рецидивиста напоминал красного слизняка.
— А казним-то как, — умилялся поклонник мира. — Не костром, не колесованием. Мы вам не Хырх какой-нибудь, где главное не суд свершить, а помучить подольше. Мы токмо ради справедливости убиваем, милосердно. Повесили, подергался чуть-чуть, раз и все. И иди себе спокойно во Тьму, или во Свет, коль мы вдруг ошиблись. Я тебе по секрету расскажу, наш бургомистр, прогрессивный человек, допускает, что чародей может после смерти во Свет пойти. Какого, а? Да такого вольнодумия никто себе не позволяет. Оно и вдвойне лучше, если вдруг невинного казним, а он во Свет, так какая ж разница. Так и так блаженствовать будет вечно. Все-таки прогрессивный у нас город, живу, не нарадуюсь. Мирный. Скажи, а?
— Мирный, — откликнулся я, не в силах оторвать глаз от мерно раскачивающегося тела. — Я восхищен.
В Шуруде мы, потряся пустеющие кошели, раздобыли новых коней и провизию. Ехали дальше. Я молчал и пялился в землю.
— Надо же, де Лантор заткнулся, — съехидничала Сидори. — Не заболел ли?
— Давай просто доедем до Адланиса, — огрызнулся я. Настроение было препоганое.
— Ты же туда не собирался. Перестал сомневаться, можешь ли спасти мир?
— Сказок начитался. Там всегда герой пророчества побеждает злого темного властелина и женится на принцессе, так что мне нечего бояться.
— Разве все это похоже на сказку? — серьезно спросила Сидори.
— Нет. Это похоже на кошмар.
***
Все чаще лавки встречали нас заколоченными дверьми, на постоялых дворах отказывали в ночлеге, а трупы повешенных пялились на нас выклеванными глазами. Все чаще развевалось на ветру, а иногда и валялось на земле Алое знамя. Чего не было совсем, так это костров.
— Через реку же не переходят.
— Иногда, рейдами. В конце концов, река не стена. И не забывай про порталы. Переходят и вешают.
— Назревает философский вопрос. Кто лучше: те, кто всех подряд сжигает, или те, кто вешает тех, кто всех подряд сжигает?
— Лучше нам держаться подальше и от тех, и от других.
— Сидори? Почему все так? Мы почти месяц в пути, и все это время кого-то убивают. Жестоко и бессмысленно. Люди встречают нас, кормят и поят, болтают и смеются. Кажутся людьми. А потом сжигают кого-то, походя, между делом, словно ничего страшного не происходит. И продолжают болтать и смеяться. Как они могут, они ведь не чудовища, Сидори?
Колдунья долго молчала.
— Люди любят уничтожать себе подобных и не любят чувствовать себя плохими. Любой, даже насквозь порочной пьяной от вина и крови скотине в глубине души хочется верить, что она не есть зло, что она не делает ничего ужасного. А убивать, сжигать на костре, забивать камнями ужасно, как ни крути. И тогда люди находят выход. Объявляют, что тот, кого они убивают, не человек. Что он выродок, он отличается. Цветом кожи, именами богов, которым воздает молитвы, местом, где он родился, или способностью к колдовству. И тогда люди перестают быть убийцами. Они всего лишь воздают мерзким выродкам по заслугам. Ломают кости, отрубают пальцы, выжигают глаза, и все это никак не изменяет их представление о собственной хорошести. Потом они приходят домой, обнимают детей и жену, выпивают кружку пива, ложатся спать, и ничто не тревожит их сон. Знаешь, я читала, что в древности животные считались неживыми. Много веков назад тогдашние мудрецы думали, что зверье — это лишь механические создания без разума и чувств. И потому, когда вивисекторы вскрывали заживо кошек и собак, чтобы посмотреть, что у них внутри, когда отрубали им лапы и хвосты, их не трогали вопли боли. Кто будет жалеть машину? Прошло много столетий и теперь, когда колдун корчится на костре, никого не трогают его крики. Кто будет жалеть чернокнижника? А чародеев не трогают крики обычных людей. Кто будет жалеть того, кто еще недавно кидал в тебя камни? Чтобы стать чудовищем, необязательно от рождения быть убийцей, алкающим крови. Достаточно лишь быть достаточно глупым, чтобы позволить себе кого-то расчеловечить.
***
Неожиданно дорога вывела нас к берегу Раады.
— Двадцать миль вниз по течению, и будем на месте.
Деревни стояли покинутыми. Люди бежали, кто-то в панике, бросая недоеденную похлебку и скарб, кто-то организованно, унося с собой все, даже доски от сортира. Война, чье кровавое зарево пока еще полыхало вдали, не сегодня-завтра грозила вспыхнуть на этих землях смертоносным пожаром, и никто в здравом уме не желал в нем сгореть. Несколько раз нам встретились старики, слишком дряхлые, чтобы оставить насиженное место. Смотрели безразлично.
В одной из деревень мы нашли брата Святого Иодара. Мертвого. Приколоченного к стене гвоздями за руки и ноги. Глаза священника выклевали птицы, ряса превратилась в лохмотья, большую часть гниющей плоти сожрали звери, и полуобглоданный скелет укоризненно пялился на нас пустыми глазницами. Только панагия болталась на шее. Удивительно, как побрякушку не сняли мародеры. Сидори побледнела, я зажал рот руками. Кем он был? Истовым служителем культа, сжегшим десятки колдунов, или обычным мирным стариком, попавшимся под руку? Кто его убил — рейд, прибывший из-за реки, банда грабителей-садистов, наткнувшаяся на одинокого старика, или собственные соседи в надежде выслужиться перед иссианскими солдатами? Умер ли он в мучениях, приколоченный к стене, истекая кровью и не в силах отогнать жрущих его заживо ворон, или у палачей все же достало милосердия умертвить его раньше? Этого мы не узнаем.
Следующая деревня полыхала. А на пожаре плясал шабаш.
Молодые парни и девушки танцевали, прыгали и пели, потрясая в воздухе разбитыми ошейниками из миарила. Несло пивом и гарью, в воздух взлетали ленты и платки. С грохотом обрушился горящий сарай, но никого, казалось, это не волновало. Компания была абсолютно пьяна и, скорее всего, обдолбана хараши.
— Мы ведь не будем спрашивать, где все старики? — тихо спросила Сидори.
— Не будем.
— Слава Императрице! — заорала босая девица с крестом на виске, завидев нас. Волосы ее были зачесаны на бок, гордо демонстрируя клеймо. — Ошейники долой! Слава Императрице!
— Слава Императрице! — хором ответили мы с Сидори.