Шаоме. Даа-Марис. Азу-Каан. Этого нет, это морок, будущее, прошлое, неважно. Ты на болоте, проклятом болоте и тебя затягивает в магическую ловушку. Туда, откуда не вернуться.
Назад. Надо идти назад. Почему так раскалывается голова? Назад…
— Ваша Светлость!
Небо наверху, грязь внизу, руки судорожно сжимают какую-то кочку. Рот заливает горячее и соленое. Последнее, что она помнит: надо идти назад. Надо ползти, судя по тому, что она на земле. Художника бы сюда: великая Императрица на этот раз не хромает, а ползет к светлому будущему.
— Ваша Светлость, вы в порядке?!
Бедняга Шаоме сейчас расплачется. Вот ведь доктор, всегда стыдно перед ним, когда лезешь в какую-нибудь авантюру.
— Великая Мать. — Теперь рядом с ней опускается Даа-Марис. — Вы рухнули наземь, подобно камню. Что случилось?
Лофт с трудом поднялась.
— Вы закрыли эту… магическую хрень?
— Да. Что с вами?
— Ничего особенного. Голова закружилась. Поедемте, надеюсь, к завтрашнему дню ткань реальности здесь больше не порвется.
;
Глава 4
Повелительница Магии все-таки уснула. Доползла до императорских (бывших королевских) покоев и рухнула на кровать. А поутру обнаружила Альберта, злого, как тысяча демонов и Иерам в придачу.
Принц уже успел облачиться в расшитый золотом алый камзол и напялить положенную наследнику престола диадему. В отличие от сестры, прозванной Темной Императрицей за любовь к практичным черным одеждам, Альберт демонстрировал свое величие там, где надо и не надо. Впрочем, несмотря на все старания, великим он все равно не выглядел. Интересно, а какой вид у нее после ползания по земле и стольких бессонных ночей? За ворота выйдешь, люди испугаются.
Констанс откинулась на роскошные подушки и закрыла глаза. Вот что приходит по утрам к тем, кто злоупотребляет хараши — пустота и тупая боль в висках. И разобиженные родственники.
— Ну? Выскажешься или будешь дуться молча?
Не стоит так говорить, но ее все достало. Свет, как ее все достало.
Альберт сжал кулаки, задохнувшись от возмущения. Так он делал в десять лет, когда сестра отбирала у него игрушки и заставляла заниматься прикладной магией. Ветки или шишки, если быть точной, какие еще игрушки могут быть у детей, скрывающихся в лесу. Отец, покуда был жив, багровел по поводу и без, и вся его гневливость передалась сыну. Маленькая Констанс, напротив, с детства удивляла всех вокруг хладнокровием и рассудительностью. Единственным человеком, способным вывести ее из себя, был младший брат. Прошла вечность, ничего не изменилось.
— Дуться?! Это ты называешь дуться?! Ты поперлась среди ночи в лес, не разбудив меня, не сочтя нужным предупредить, чуть не погибла, а утром никто из твоей свиты не соизволил поставить меня в известность, где ты шлялась! Если бы не кудахтанье Шаоме, я был бы до сих пор уверен, что ты спала всю ночь!
Уверен он. Пока я занималась делом, твоя уверенность дрыхла вместе с тобой. Нашим общим делом, между прочим. А в благодарность я еще и вынуждена с утра выслушивать твое нытье.
— Я не сплю всю ночь уже очень давно, и тебе это известно, — зло бросила Констанс. — И, если бы ты чувствовал чуть больше ответственности за Империю, ты делал бы тоже самое. И, возможно, был бы в курсе, чем занимается твоя сестра.
— И что же мне сделать? Держать тебе свечу, пока ты подписываешь свои мудрые указы? Таскать за тобой тросточку? Ты же не допускаешь меня до государственных дел, ты же знаешь все лучше всех!
Разумеется, не допускаю, к управлению этим государством ты имеешь не больше отношения, чем де Лантор-младший к власти над Танаиром.
— Занятие бы нашлось. Проехался бы по городу с патрулем, развеялся.
Брат вдарил кулаком по подушке, ткань разошлась, полетел пух. Жаль, хорошая была подушка.
— Я принц, а не солдат!
— Само собой, от солдат пользы больше, они что-то делают.
— Ты…
Альберт вскочил, на этот раз досталось стулу. Врезавшему в стену и закончившему свое существование. В целом виде, по крайней мере. Надо собрать получившиеся обломки и выставлять в приемной с подписью: «Трудности родственных отношений». Глядишь, зародится новое направление в искусстве.
— Да как ты смеешь! Я был с тобой с самого начала, выхаживал тебя, когда ты кашляла кровью, поверил в твои безумные идеи по освобождению мира, а теперь ты говоришь, что от меня никакой пользы! Я принц…
— Именно, ты всего лишь принц! Не забывай об этом.
Альберт дернулся, как от удара. Бесится. Давно уже бесится, что из двух родившихся много лет назад в деревне близ Тафира колдунов великим магом оказался лишь один, второй всего лишь высшим. И что лишь один из них способен взвалить на себя бремя правления.
— Ну разумеется, я всего лишь принц, куда уж мне больше. Ты у нас благородный правитель, великий завоеватель и могучий колдун, а мое дело слушать твое нытье и развлекать тебя в постели. Куда уж мне лезть в дела Империи.
— Я была бы бесконечно благодарна, если бы ты обратился к делам Империи хоть раз, — процедила Констанс. Еще слово, и она на него наорет. Прекрасно понимая, что не надо. В очередной раз.
— Да неужели? К тем делам, которые считаешь важными ты? Так, как хочется тебе? Ты знаешь, что распевают твои солдаты, когда думают, что их никто не слышит:
Армия сидит в окопах,
Дрыхнет Альберт кверху жопой.
Они ни во что меня не ставят, и знаешь, почему? Потому что ТЫ меня ни во что не ставишь. Любое решение, любую идею, которую я пытаюсь предложить, ты отвергаешь и делаешь по-своему. А у меня в ТВОЕЙ Империи роль собачки на привязи, которая ходит за тобой и исполняет приказы. Я, второе лицо Империи…
— Ты — украшение Империи! — заорала Констанс. Ярость все-таки затопила непроснувшееся сознание. На все: на эту шаморову реку, на войну, которая так красиво начиналась и так незаметно стала никому не нужна, на Аскольда, подписавшего себе приговор по собственной дури, на усталость, на идиота-Альберта, вздумавшего качать права. Обязанный ей всем мальчишка, которому вдруг тоже захотелось править. — Второе лицо у нас Шаоме, третье — Сафим, не обольщайся. А ты — украшение, не умеющее ни править, ни сражаться, которому повезло, что рядом есть сестра. Да от Тибольда толку больше! Твои идеи!? Да каждый раз, когда ты пытаешься сделать что-то самостоятельно, мне приходится разгребать последствия! Помнишь, что было два месяца назад? Когда мы еще не доползли до этой шаморовой Файизины и торчали лагерем посреди поля? Меня не было сутки, а ты за это время успел спалить деревню. Деревню, которая была нам нужна целой! Послал Алых Всадников на крестьян!
— А ты забыла, что они про нас распевали?
— Да плевать, что они распевают! Пусть хоть соберутся в кружок и орут частушки, мне все равно. Они поставляли нам фураж, Альберт! Фураж и еду. А ты все это сжег. Мог бы высечь пару человек для острастки, но нет, тебе захотелось продемонстрировать величие Иссиана. Разделаться с необычайно страшными и опасными врагами Империи, которые наверняка и читать-то не умеют. И вместо амбаров, полных зерна, мы получили пепелище, а вместо крестьян, которым было наплевать, кому платить налоги — гору трупов и кучку озлобленных партизан, ушедших в леса и пытающихся забить кольями любого, кто к ним сунется.
— Ты все перевираешь, Констанс. Я их не поджигал, пожар начался случайно.
— За случайности я вешаю, Альберт. Солдат и даже колдунов. Радуйся, что для принца делается исключение. Но не думай, что промахи принца спишутся так просто. И забудутся. Воины Империи — не жестокие монстры, и я не позволю тебе порочить Алое знамя.
— Не говори мне о жестокости, Тафирская Ведьма.
Теперь дернулась Констанс. То из ее многочисленных имен, которое она предпочла бы забыть.
— Не смей меня так называть. Я больше не она.
— Да, и это прискорбно. Будь ты такой, как десять лет назад, мы бы давно уже поставили север на колени. Ту женщину боялись, пред ней трепетали, а теперь ты превратилась в тень самой себя с кругами под глазами. Вечно уставшая наркоманка, не способная принять ни одного жесткого решения. Почему мы до сих пор не объявили этим варварам войну, Констанс?
— Потому что, Альберт, войны желают лишь молодые идиоты вроде тебя.