— Гениально, — одобрила Констанс. — Войдет в анналы армейского фольклора.
Растущие по краю топи кусты-недомерки охватывал вытащенный неизвестно откуда грязный канат. На канате болталась доска с намалеванной огромной надписью: МАГИЧЕСКАЯ ХРЕНЬ, НЕ ВХОДИТЬ.
— А это что?
— Огородили, как приказали, Ваша Светлость, — лыбился во все зубы Норман.
Лофт только махнула рукой. Требовать наличия мозгов от подчиненных Императрицы, которая за неполных два дня умудрилась по доброй воле дважды чуть не погибнуть, было за гранью разумного.
***
Брат сидел на кровати. Грустный и усталый, как и она сама. Бесконечно любимый.
— Альберт.
Брат не ответил.
Лофт подошла и тихо села рядом.
— Альберт, прости меня. Я не должна была так говорить.
Констанс осторожно взяла брата за подбородок и повернула к себе. Он продолжал молчать. Лофт знала это выражение: упрямый взгляд, поджатые губы. Альберт никогда не умел признавать свои ошибки, в этом Шаоме прав.
— Я просто устала. Мы все устали. Дай мне заниматься своим делом, вот и все. И мы построим лучший мир, прекрасный мир, где людей не поднимают на вилы за то, что они могут исцелять раны магией. Мир для всех. Для нас с тобой…
— Ты больше в это не веришь.
— Верю. Я больше не верю в то, что мы сможем захватить весь мир только потому, что умеем колдовать. Теперь я верю в другое: в еду для солдат и фураж для лошадей.
Альберт вывернулся и положил голову ей на колени. Теперь брат смотрел сестре прямо в глаза.
— Если мы строим новый мир, тогда почему мы второй месяц торчим в замке у этой Шамором проклятой реки? Раньше бы ты форсировала ее, не задумываясь. Потому что ты изменилась, Констанс. Мы хотели стать великими завоевателями, властелинами мира. А в итоге ты стала мещанкой, трясущейся за каждый пуд зерна, а я никем.
— Ты не никто! Ты мой брат, моя любовь, мой мир и мое солнце. Ты все, что у меня есть. Все, что важно… Помнишь, как мы мечтали сбежать? Далеко-далеко. Поселиться где-нибудь в домике на краю земли, чтобы я пряла, а ты охотился. Где нас не найдут и не сожгут…
— Нас везде найдут, Констанс. Впрочем, — брат зло усмехнулся, — мы особо и не прячемся. И сами можем сжечь кого угодно.
Альберт потянул ее на себя, и Констанс с готовностью упала на кровать. Как давно они уже не любили друг друга? Неважно, сейчас они вместе, сейчас все будет самозабвенно и нежно, все будет, как раньше. Когда война еще не вбила между ними клин, когда во всем мире существовали только они и их любовь. И будут существовать. Это всего лишь мелкие ссоры, им просто надо отдохнуть. И все будет по-старому. Все будет по-старому…
;
Глава 5
Небо было скверным. Темное, беззвездное, какое-то плаксивое, готовое вот-вот разразиться очередным дождем. И ветер скверный: злой, холодный, совсем не весенний. Да и все здесь скверное, если подумать. Проклятый город.
Говард подул на замерзшие руки, натянул перчатки. Приказ тоже скверный: торчать на кромке леса среди ночи, в холоде, в темноте, без еды и нормальной выпивки. Патрулировать. От чего, спрашивается, патрулировать? Монстры сюда не заходят, а что до остального, даже безнадежно чокнутый Трехпалый не рискнет подойти так близко. Город должен быть под надежной защитой, говорил Рёгнер, попивая пиво, и по красному лицу его расползалась ехидная улыбка. Даже ночью, особенно ночью. Радуйся, я оказываю тебе честь этим назначением. Честь, как же, просто много лет назад Иза предпочла меня, а ты тогда еще не был наместником, чтобы принудить ее силой. Девушка давно уже в могиле, а ты все еще злишься, старая ты свинья. Честь он мне оказывает. Гребаный наместник, гребаные колдуны, гребаный холод, гребаный Тан-Фойден.
В темноте было уныло и тихо, как на пустом кладбище. Половина из дюжины патрульных, должно быть, клевала носом, у Говарда не поднималась рука их будить.
Тихая мерзкая ночь. Тихая…
— Эй!
Говард вздрогнул от неожиданности. Оклик был негромким и доносился неизвестно откуда. Говард завертел головой. Темнота и пустота, кроме его испуганно озирающихся, расталкивающих спящих солдат, нет никого.
— Эй! — теперь с другой стороны. Голос звучал почти дружелюбно. Говард резко обернулся, и тут оклик словно раздробился на множество осколков, и эти осколки посыпались отовсюду. Слева, справа, сверху, снизу, словно из-под земли.
— Эй, эй, эй, эй, эй!
Говард потянулся к мечу, затравленно озираясь. Нет. Нет, нет, нет, они не могут, они никогда не подходили так близко. Он не…
— Что ж, выбрал ты дорогу на восток, лишь мрак и боль тебя там ожидают, — продекламировал все тот же голос из темноты. Кто-то из солдат вскрикнул, кто-то стиснул рукоять меча. Говард выхватил арбалет и наложил болт на тетиву. Где, где эта тварь?
Невидимка засмеялся. Тихо, беззлобно, и смех снова зазвучал отовсюду. Говард пальнул в пустоту.
— Увы, рука твоя дрожит, неверный, в цель не попасть и с десяти шагов.
Что-то зашуршало в ветвях, совсем не там, откуда только что декламировали стихи. На землю спрыгнул изящный силуэт. Говард выхватил второй болт и почувствовал, что вот-вот обделается от страха. Он знает, кто, убивая, говорит стихами.
— Что ж, прелюдия закончена, объявляю акт первый. Колдун презренный, темной силой наделенный, он монстров вызывает из земли!
Сапоги Говарда вдруг ушли в землю. Лейтенант заорал, заметался, отчаянно пытаясь вытащить ноги, не в силах оторвать глаз от темной фигуры под деревом. Фигура развела руками, словно извиняясь.
— Простите за эту маленькую вольность, но мне так хочется с вами пообщаться, жаль будет, если вы лишите меня своего общества. Ах, вы же меня не видите! Как неучтиво.
В воздухе перед колдуном вспыхнул шар света. Высокий мужчина, облаченный в изысканные одежды от лучших портных Серсты. Породистое лицо, кривящееся в ухмылке. Абсолютно садистской.
— Не переживайте, чувствуйте себя как дома. В конце концов, вы у себя в городе привыкли к огню, на площади почти каждый день кого-нибудь сжигают, верно? — Огненный шар подплыл к Говарду, он почувствовал его жар. — Или, быть может, вам привычнее так? И лишь одна свеча мерцала в той жадной тьме, что нас ждала! — продекламировал маг, раскинув руки в театральном жесте, и шал распался на множество маленьких свечек, заскользивших между солдатами. — При свете свечи вы обычно пишете доносы, верно?
Доносы. Доносы… Белое лицо. Абсолютно белое лицо кузнеца, привязанного к столбу. Столбу, под который заботливо подкладывали охапки хвороста. Я терпеть не мог этого урода, я где-то услышал, что он тайно помогает колдунам Аскольда, передал Рёгнеру, но ни на секунду не верил, что это может быть правдой. Так этот мудак, этот избивающий собственную жену боров и правда… И теперь огнетворец решил отомстить за своего, уж этим он славится. Но как он узнал? Как?!
Говард стоял, не в силах пошевелиться, не в силах оторвать взгляд от паясничающего чудовища. Никто из солдат не проронил ни слова, никто даже не поднял арбалет. Словно неведомая сила лишила их способности двигаться и говорить. Впрочем, может, так оно и есть. Все они покойники, покойники так же верно, как если бы уже лежали в земле.
— Ты пришел за мной, — выдавил Говард.
— Какая догадливость, — ехидно усмехнулся колдун.
— Так отпусти их, — прохрипел Говард. — Я написал донос, но эти люди не виноваты.
Колдун уселся на землю, вытянув ноги. В руку ему, приплыв прямо по воздуху, легла неведомо откуда взявшаяся бутыль вина. Огнетворец медленно сделал глоток, с интересом наблюдая, как Говард пытается двинуть непослушной рукой, заставить пальцы сжаться на арбалетном болте. Так смотрят злые дети на тщетные попытки убежать жука, которому сами же оторвали лапки.
— Не виноваты? — наконец вкрадчиво произнес колдун. — О, разумеется, никто из вас, господа, никогда не вел на эшафот ни одного колдуна, никогда не подкладывал хворост в костер. И никогда не смотрел, как он горит. Большая потеря, зрелище более чем эффектное. Но я это исправлю.
Они заорали все разом. Двенадцать факелов, двенадцать корчащихся в агонии людей пылали, не в силах сдвинуться с места. Все, кроме Говарда.
Оцепенение вдруг спало. Рука освободилась, но Говард забыл про болт, забыл про арбалет. Он не мог оторвать взгляд от попивающего вино чудовища, с ухмылкой разглядывающего горящих заживо людей.