- Слушай, Мариуца, ты когда по-русски изъясняешься, куда деваешь молдавский язык?
- Иди к чертям!
- Я сперва засомневался... Теперь вижу - это ты.
- В самом деле не узнал меня сначала?
- Еще бы!
- Сильно изменилась?
- Не очень.
- Записалась я, Тоадер... на фронт пойду!..
- С этим белесым?
- Нет. С ним у нас просто... дружба.
- Ну, я тоже пошел - спешу. Еще увидимся.
- Спеши, спеши. Очень тебя ждет твоя... Троим сразу сумела вскружить голову. Письма ей пишут.
- Каким еще троим? Откуда трое, что ты мелешь?
- Что мужчины находят в этой Вике Негарэ? Задается фифочка. Теперь белокурых девушек полно во всей России... Ага!
- Что болтаешь? От кого она получает письма?
- От сына Дорофтея... с фронта.
- И еще?
- От писателя из Кагула.
- От писаря?
- Да. Теперь только из Кагула приходят послания... Сын Дорофтея погиб, извещение пришло... И медаль...
- Так ты на фронт отправляешься?
- Да, хочу мир посмотреть...
- Когда отправка?
- Жду ответа... Попросилась в отряд Митри.
- Так и говори. Одно дело - фронт, другое - партизанский отряд...
- Ну, я не такая грамотная, как ты.
- Вижу, и здесь пока не теряешься.
- Нет, это просто дружба.
- А думаешь все время о Митре?
- Никуда он от меня не увильнет... Подумаешь, скрывает, где отряд... Ничего, разыщу.
Вот она какая - Мариуца! Ни на одном языке ее не переспоришь, не собьешь с панталыку.
- А знаешь, семья Негарэ съехала из Ордашей...
- Куда?
- Где земли побольше. Вечно им земли мало.
- В каком же они селе?
- В Проданештах... Там эвакуированных нет... Покинутой земли сколько угодно.
Мариуца взяла под руку своего летуна с бровями, как пшеничные колосья, и они пошли на танцы.
Субботний вечер - только сейчас сообразил я.
4
Дома горячих объятий, вопреки прогнозу Фэникэ, не было, хотя мать, конечно, очень обрадовалась моему возвращению. Простой крестьянской радостью. Без поцелуев и слез.
Дедушка Тоадер стиснул меня так, что кости хрустнули.
- Повернись-ка, дай на тебя лучше посмотреть, беш-майор. Что ты скажешь, Лейба?
- Одно скажу: не сглазить бы... И новых успехов. И еще дай ему бог, пусть будет задним умом крепок, как говорят евреи...
В Ордашей вместо стульев служили камни, принесенные со скалистых берегов Реута. У нашего ордашейского хозяина была собственная молотилка, весь двор был усеян железными деталями и здоровыми камнями, которые подкладывали под колеса молотилки во время ремонта.
Лейба с дочкой сидели на большом, с теленка, валуне возле кухни. Хозяева наши были бездетны. И когда муж уходил на ток или отправлялся со своей машиной в соседние села, толстуха жена следовала за ним. По-видимому, из-за чрезмерной ее тучности род ордашейских мастеров и остался без потомства. А у мужа ее были, что называется, золотые руки и горло - серебряная лейка.
Я поздоровался за руку с Лейбой, его дочерью и тоже сел на камень.
- А почему с дедом Петраке не здороваешься? - спросила мать.
Деда Петраке я даже не приметил сразу: он сидел на отшибе, а тусклая, подслеповатая керосиновая лампа - лампа военного времени - светила плохо.
Если бы не отголоски артиллерийской канонады из гущи кодр, если бы бомбардировщики, надсадно гудя, не отправлялись в свои ночные полеты, можно было подумать, что в мире царит тишина и спокойствие. Люди, сидевшие во дворе, ждавшие горячей мамалыжки, пришли с поля, с работы. Дед Петраке, мать и Никэ трудились на току. Лейба с дочерью собирали табак.