Смута. Том 1 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 7

Глава 4

Петербург,

ноябрь-декабрь 1914 года – январь 1915 года

Бывшая Дворцовая, а ныне – площадь Карла Маркса была заполнена народом: солдаты в шинелях, моряки в чёрных бушлатах, над плечами блестят штыки винтовок; обыватели в тёмных пальто. Есть и «бывшие» – относительно прилично одетая публика, правда, одежда их утратила лоск, изрядно грязна, перепачкана, кое-где прожжена и порвана. Они работали – убирали сваленные в беспорядке доски разобранных лесов, грузя их на ломовые подводы.

Вершину Александрийского столпа закрывало просторное серое полотно; у подножия поднималась украшенная кумачом трибуна, заботливо прикрытая специальным козырьком от мокрого снега.

Перед трибуной толпа густела, сжималась, напирала на цепь красноармейцев, державшую открытым проезд от только что переименованной Миллионной, ныне – улицы видного борца за свободу тов. Халтурина.

Народ переговаривался вполголоса, дымил цигарками – с табаком стало плоховато, хорошие папиросы пропадали из лавок, и в ход шли самокрутки.

Под трибуной, в самом низу, стояли рядом Ирина Ивановна Шульц и комиссар Михаил Жадов – их «особый батальон» выдвинут был обеспечивать охрану вождей революции, что должны были вот-вот прибыть на большой митинг.

Правда, к самим вождям их не допускали. Непосредственно Ульянова, Троцкого и других охраняли плечистые ребята Благомира Благоева. Молчаливые, спокойные, все как один – на полголовы выше любого в толпе. Вот и сейчас – от двора Капеллы показалась вереница чёрных «руссо-балтов», конфискованных в царском гараже; первый лихо затормозил у самой трибуны, прикрывая мощным кузовом другой, подруливший непосредственно к ступеням.

Из первого выскочили пятеро молодцов Благоева, ни на кого не обращая внимания, рассыпались, держа руки под полами кожаных пальто; из второго меж тем появились все трое «вождей великой революции», как писали газеты: товарищ Ульянов, председатель только что созданного Центрального исполнительного комитета, нового правительства Советской России; товарищ Троцкий, председатель Петросовета; и, наконец, скромно державшийся чуть позади этой пары Благоев, глава чрезвычайной комиссии по борьбе с саботажем и контрреволюцией, а также по-прежнему глава Военного подкомитета Петросовета. Следом, вылезая из других машин, появлялись и остальные: Дзержинский, Зиновьев, Каменев, все, кто ещё не отбыл на Южный фронт.

Толпа встретила своих предводителей овациями. Ирина Ивановна тоже хлопала.

Товарищ Троцкий первым пролез к трибуне, взял в руки рупор.

– Товарищи! Славные бойцы великой революции!.. Приветствую вас на этой площади, некогда – Дворцовой, а теперь – имени всемирно известного вождя и учителя мирового пролетариата, товарища Карла Маркса, основателя коммунистического движения, впервые объяснившего трудовому народу, что же такое этот «коммунизм» и почему к нему надо стремиться, почему именно коммунизм есть светлое будущее человечества!..

Он явно собирался говорить и дальше, но тут решительно вмешался товарищ Ульянов. Властным жестом забрал у слегка оторопевшего Льва Давидовича рупор:

– Спасибо, товагищ Тгоцкий. Видите, товагищи, у геволюции на всё хватает и сил, и вгемени – и боготься с теми, кто посягает на её завоевания, и утвегждать их в жизни, пгичём не только штыком!..

Он сделал паузу, взмахнул рукой. Сделавшаяся знаменитой на весь мир кепка едва не слетела с облысевшего темени.

– Что мы видим, товагищи, вот пгямо пегед нами? Так называемый александгийский столп, некогда увенчанный фигугой так называемого ангела. «Ангелов», само собой, пгидумали попы, чтобы обманывать тёмный нагод; но мы с вами, пегедовой отгяд ггядущей миговой геволюции, мы-то знаем, что никаких «ангелов» нет. Так зачем же ему тут тогчать, на самом видном месте, в самом сегдце геволюционного Петегбугга?

– Незачем! – выкрикнули из толпы. – Долой его!

– Именно! – подхватил Ульянов. – Долой его! Так мы и сделали. Но не пгосто так! Геволюция ничего не газгушает без смысла. Напготив, она заменяет стагое, отжившее – новым, геволюционным!.. Товагищ Тгоцкий, пгошу!.. – И широким жестом протянул Льву Давидовичу рупор. Председатель Петросовета не растерялся.

– Вместо бессмысленных фигур так называемых ангелов мы открываем памятник основателю всего коммунистического движения, товарищу Карлу Марксу!..

– Чьи идеи всесильны, потому что вегны! – воспользовался мгновенной паузой Ульянов.

– Именно, товарищи! – И Троцкий что было сил рванул верёвку.

Серое полотнище, окутывавшее верх колонны, соскользнуло, стало падать, раскрываясь, словно голодный призрак.

На верху столпа открылась огромная и круглая голова бородатого Маркса из серого бетона. Это была поистине исполинская голова, куда крупнее самой колонны, так что непонятно даже было, как она там удерживается.

Грянули залпы салюта, от стен бывшего царского дворца взмыли фейерверки. Раздалось «ура» и из толпы.

– Но этого мало! – не упускал инициативу товарищ Ульянов. – Текущий момент, товагищи, благопгиятствует нашей победе как никогда! Из Сибиги пгиходят эшелоны с хлебом, так что мы сможем увеличить дачу по кагточкам, по твёгдым ценам!

Тут «ура!» раздалось куда громче и с куда большим энтузиазмом.

– А все пришедшие на митинг получат дополнительный разовый паёк! Совершенно бесплатно! – вдруг вмешался Благоев.

«Ура» сделалось громовым.

– Да, товагищи! – продолжал Ульянов. – С Южного фгонта тоже пгиходят добгые вести! Наша только-только погождённая габоче-крестьянская Кгасная агмия занимает гогод за гогодом. Хагьков, Изюм, Путивль, Сумы!.. Наши дивизии движутся на Киев, где подняли голову какие-то «гетманцы»; но самое главное – мы наступаем на Гостов и Елисаветинск, где свила гнездо гидга контггеволюции во главе с бывшим цагем!.. Но час гасплаты уже близок. Жалкие кучки пгивегженцев свеггнутого нагодом тигана не смогут остановить железную поступь наших полков, одушевлённых великой идеей!..

Сверху на всё это молчаливо и мрачно взирал серобетонный Карл Маркс.

После митинга Ирина Ивановна, Михаил Жадов и остальные из его батальона вернулись в здание бывшего Окружного суда на Литейном; товарища Шульц ждал стол, покрытый бумагами, – правда, разложены они были в идеальном порядке.

Михаил Жадов держал под мышкой два небольших пакета – те самые «доппайки» для всех участников собрания на бывшей Дворцовой. Раздражённо бросил их на стул в углу.

– Дожили. За участие в революционном митинге – пайки раздают!

– Что же в этом плохого? – подняла бровь Ирина Ивановна. – Люди пришли на площадь, в мокрый снег и холод. Проявили сознательность. Сами же говорили, Михаил, что на голодный желудок много не навоюешь и мировую революцию не совершишь.

– Всё равно, – упрямо и угрюмо буркнул комиссар. – Мировая революция только тогда чего-то стоит, когда её делаешь хоть на какой желудок. Когда готов поголодать, если надо. А когда за паёк… – Он только рукой махнул.

– Вы, Миша, слишком много рассуждаете последнее время, – очень деловым тоном сказала Ирина Ивановна, берясь за работу – быстро проглядывала одну бумагу за другой, ставила пометки остро отточенным карандашом. – А рассуждать так много вредно. Надо исполнять свой долг перед новой Россией, перед трудовым народом…

– Ира! Да оставь ты этот «трудовой народ»! – вдруг взорвался Жадов. Упёрся кулаками в стол, нагнулся над Ириной Ивановной, однако та продолжала невозмутимо просматривать документы, что-то помечая в них. – Вот всё ты правильно говоришь, все слова нужные… а словно смеёшься, честное слово!

Ирина Ивановна аккуратно отложила карандаш, неторопливо скрестила руки, точно выигрывая время.

– Я, Миша, не смеюсь. Ты вот, помнишь, рассказывал про женщин из «бывших», которых в Кресты посадили ни за что ни про что? Так вот, они уже на свободе.

Жадов замер, растерялся, свёл брови, потешно замотал головой.

– На свободе? Как так?

– Да вот так, – хладнокровно сказала Ирина Ивановна. – Я выяснила по спискам имена задержанных, составила соответствующий приказ, подписала его у товарища Благоева. Отправила с нарочным. Невиновных освободили. Вернули ли им изъятое? Надеюсь. Но, знаешь ли, по нынешним временам и что отпустили – уже много.

– Это хорошо… – Комиссар, казалось, был изрядно сбит с толку. – Только… только ты-то смогла двоих выручить…

– Троих, – Ирина Ивановна оставалась невозмутима.

– Ну хорошо, троих. А сколько ещё сидеть осталось?

– Много. Вот потому-то, милый Миша, мы и должны оставаться на своих местах – чтобы революционное правосознание не обернулось кровавой вакханалией.

– Ваха… чем?

– Беспределом, как блатные говорят. Настоящий саботаж ведь есть? – Есть. Чиновники на работу не выходят? – далеко не все, но существенное число. Их кто-то организует? – Да. «Бывших», что старые порядки вернуть хотят, в городе хватает? – Тоже да. Только ведь вчера товарища Вреденского ранили, начальника отдела – не слыхал разве?

– Как не слыхать… – криво ухмыльнулся комиссар. – Только Вреденского этого я бы сам расстрелял. За опорочивание дела великой революции. Он взятки берёт, я знаю. Собирает с тех самых «бывших» золотишко, другие ценности – и переправляет через финскую границу. Которая тоже, я вам скажу, невесть зачем…

– Миша! – Ирина Ивановна строго подняла палец. – Нам необходимы союзники, и потому…

– Да-да! – перебил Жадов. – Поэтому Эстляндию с Лифляндией немцам отдаём, независимость Польши признали, чухонцев тоже… Был наш город Выборг – теперь Виипури какой-то, сказать стыдно!..

– Товарищ Благоев говорит…

– Да знаю я, что он говорит! Что всё это сугубо временно, не имеет особого значения, а после мировой революции все границы вообще исчезнут, ибо останется только земшарная Республика Советов. Вот только и в Польше, и в Финляндии у наших что-то не слишком получается, да и «наших-то», считай, не осталось, какие были – к нам сбежали, а остальные буржуазии предались, какие-то «конституции» мутят, с «правом собственности»…

– Право собственности и у нас оставили. Забыл? Под рабочим контролем если, хозяин предприятия может…

– У нас это временно, – не сдавался Жадов, – а у них постоянно! И вообще… на юге царь бывший воду мутит, сторонников собирает, контрреволюцию готовит, а у нас тёток из «бывших» потрошат, хуже блатных, честное слово!

– С бывшим царём разберутся, Миша, без нас. Сам знаешь, сколько войск туда отправили. Что-то ты только и знаешь, что ворчать. Ну ровно товарищ Троцкий, когда товарищ Благоев его идеи отвергает. Что с «военным коммунизмом», что с «трудовыми армиями»…

– Ну а что там было не так? Торговлю запретить, деньги отменить, работать всем за идею, «кто не работает – тот не ест», таким пайка не давать…

– И что это была б за жизнь? – фыркнула Ирина Ивановна. – Человека, Миша, к новой жизни готовить надо. Непросто от «своего» отказываться. Да и ни к чему это сейчас, врагам нашим давать повод. Вон как хорошо получилось со «свободными ценами»!

– Угу, только к ним и не подступишься…

– Кому надо – подступаются. Ценные вещи государству сдают, чеки именные получают. А хватает и тех, кто зарабатывает.

– Ну да, те же буржуи… Как при царе сладко ели, мягко спали, так и сейчас…

– Всё, Миша, хватит! – Ирина Ивановна аж прихлопнула ладонями по столешнице. – Хватит ныть! Дело надо делать. В следственных материалах полный бардак, прости, Господи! Пишут невесть что! Никаких понятий о процессуальной дисциплине!.. А так нельзя, у нас жизни людские на кону, революция невинных карать не может, ибо чем она тогда от кровавого царского режима отличается?

Кто знает, куда свернул бы их спор, если бы в дверь не затарабанили. Быстро, резко, нетерпеливо.

Жадов привычно положил руку на кобуру.

– Вы чего тут мешкаете, товарищи?! – влетел через порог тощий товарищ Апфельберг. Он приоделся: костюм дорогой, из лучшей ткани, но чуть не по фигуре – явно не на заказ скроено, а просто где-то «реквизировано». – Товарищ Благоев вызывает! Всех!

– Идём, идём. – Ирина Ивановна поднялась. Взяла неизменный ридикюль.

…В кабинете Благомира Благоева было тепло, горел камин, окна задёрнуты тяжёлыми бархатными шторами. Судя по ширме, отгораживавшей часть помещения, здесь же глава ВЧК и ночевал.

Явился глава экономического отдела тов. Урицкий, начальник отдела оперативного, бывший царский сатрап, а ныне – скромный борец с бандитизмом и уголовщиной тов. Войковский; сидел на стуле у стены неприметный человечек со стёртым лицом, словно над ним как следует поработали ластиком: худой, с зачёсанными назад волосами и усиками над верхней губой, словно там провели гуталином.

Товарищ Генрих Григорьевич (он же Генах Гершенович) Ягода. Особый отдел ВЧК.

Яков Апфельберг, некогда модный столичный журналист, а теперь – глава отдела печати.

И Михаил Жадов с Ириной Шульц – заместители самого товарища Благоева по военно-политическому отделу.

У стены накрыт был чайный столик с самоваром, лежали тонко нарезанные колбаса, балык, буженина, калачи, маковые булочки; стояли вазочка с колотым сахаром, розетки с вареньем – словно тут не суровый глава всесильной Комиссии, а кумушка, любительница почаевничать.

– Наливайте чай, товарищи, не стесняйтесь. – Благоев встретил их стоя возле огромного письменного стола, точно собирался на него запрыгнуть для произнесения патетической речи. – Разговор нам предстоит серьёзный.

– Мы все внимание, товарищ председатель, – Войковский улыбался угодливо – надо понимать, по старорежимной привычке.

– Что случилось, Благомир Тодорович? – Яша Апфельберг отработанным движением фокусника извлёк из-за пазухи блокнот с карандашом.

– Лев Давидович и Владимир Ильич, поддержанные большинством в политбюро ЦК, высказали некоторые соображения по текущему моменту, – Благоев говорил легко, словно речь шла о последней эскападе модного футуриста Маяковского. – Заявив о недовольстве петербургского пролетариата, как они выразились, «сохранением буржуазии как класса», ими выдвинуто требование «перевода страны на подлинно революционные рельсы».

– Что это значит, Благомир Тодорович?

– Не надо записывать, Яша, не стоит. Это значит, что ЦК партии и ЦИК будут продвигать идею «военного коммунизма».

– А-а… – Апфельберг заметно погрустнел.

– Да-да, дорогой Яков. Всяческие буржуазные излишества типа вашей любимой «Вены» на Гороховой, по мнению наших товарищей из ЦК, должны исчезнуть из нашей жизни. Вместе с частной торговлей, денежным обращением и тому подобными мелочами.

– Но как же…

– Товарищ Яша! Мы не теоретики, мы – практики революции, – строго перебил Благоев. – Оставим высокие материи Льву Давидовичу, Владимиру Ильичу да Григорию Евсеевичу со Львом Борисовичем[22]. Сейчас можно лишь с уверенностью сказать, что шаги эти приведут к хозяйственной разрухе, дадут весомые козыри в руки наших классовых врагов.

– Но почему? – вдруг вмешался Жадов. – Рабочие наши правы. Мы зачем революцию делали? Чтоб буржуи в этой вашей «Вене» жрали да пили?

– Сходили бы сами, товарищ Михаил, с Ириной Ивановной, – парировал Яков, – тогда б не говорили такого. Кухня там превосходная, несмотря ни на что. Цены взлетели, конечно…

– Но для тебя, начотдела печати, у них всегда особый столик накрыт, так? – не сдавался комиссар. – Думаешь, не знаем, как ты там чаи гоняешь, «работаешь с газетами»?

Яша Апфельберг слегка побледнел, но за словом в карман не полез:

– Я, товарищ Михаил, с печатью – которая есть острейшее оружие партии, как говорит товарищ Ленин! – работаю теми методами, которые действенны. Вот почему даже буржуазные газеты о нашем перевороте пишут если не сочувственно, то вполне нейтрально!..

– Тихо, тихо, отставить споры! – поднял руку Благоев, видя, что побагровевший комиссар собирается ответить. – Не в «Вене» дело, товарищ Жадов, а в том, что сейчас крестьяне хлеб охотно продают, потому что заводы работают, поборов стало меньше, можно, расторговавшись, домой с гостинцами приехать. А отмени-ка торговлю, думаете, земледелец вот точно так же станет в города продукты везти?.. Расцветёт спекуляция, и никакие оперативные отделы, – кивок в сторону Войковского, – ничего тут не сделают, потому что торговать и меняться всем, чем можно и чем нельзя, станут абсолютно все.

– Вы словно сами всё это видели, товарищ Благоев, – заметила Ирина Ивановна.

Товарищ Благоев ответил острым, внимательным, испытующим взглядом.

– Это элементарная логика, товарищ Шульц.

– Так в чём же наша задача? – негромко, но очень внушительно поинтересовался молчавший до этого Ягода.

– Задача чрезвычайной комиссии – борьба с саботажем и иными проявлениями контрреволюции, Генрих Григорьевич. Убеждения наших товарищей могут и должны становиться предметом дискуссии, но не выливаться в практическую плоскость. Бывший император на юге только и ждёт этой нашей ошибки.

– Но на питерских заводах и впрямь неспокойно, – упорствовал комиссар. – Недоволен народ. Смотрит на «коммерческие цены» да локти кусает. Тут тебе икра чёрная, тут тебе икра красная, тут тебе балык, тут тебе всё что угодно. А по карточкам такого не отпускают! А буржуи жрут в три горла! А жалованье хоть и растёт, но за ценами всё равно не успевает!

– Товарищ Жадов слишком упрощённо трактует текущий момент, – вкрадчиво прошелестел Генрих Ягода.

– Не мастер я трактовать моменты! – покраснел комиссар. – Мне бы классового врага, я б его мигом!.. Уж лучше на фронте, на юге, чем вот так здесь в «моментах» разбираться!..

– Это лишнее, – твёрдо прервал спор Благоев. – Ваш батальон нужен здесь, товарищ Жадов. Я сильно подозреваю, что завтра на заседании ЦК будет предпринята попытка протащить решение о введении «коммунизма».

– Решению ЦК мы, конечно же, подчинимся… – прежним тихим голосом заявил Ягода.

– Разумеется. Демократический централизм означает полную свободу дискуссии до принятия решения и строгую дисциплину при его исполнении, когда решение уже принято, – слегка улыбнулся Благоев.

– Тогда зачем мы здесь, Благомир Тодорович?

– Потому что, если за решение проголосовало большинство, решение от этого не становится само по себе ни правильным, ни разумным! – Благоев вдруг резко вскинул руку, голос его стал низким, угрожающим. – Потому что большинство может оказаться в плену иллюзий. Прекрасных иллюзий, не спорю, иллюзий, где все с энтузиазмом трудятся ради хлебной пайки и живут мечтами о мировой революции.

– Вы хотите сказать, товарищ председатель, что руководство ЦК нашей партии оказалось в плену опасных иллюзий? – осторожно, медленно проговорил Ягода таким голосом, что у Ирины Ивановны Шульц пальцы сами собой сжали рукоять «браунинга» в расстёгнутом ридикюле.

– Именно это, товарищи, я и хочу сказать. И говорю! – рубанул ладонью Благоев. – И наша задача, товарищи, как и вчера, так и сегодня, и завтра – это защитить завоевания революции. Потому что подобного рода ошибки могут оттолкнуть от нас самого важного союзника – крестьянина-середняка, который сейчас и кормит пролетариат в городах; ошибки дадут важнейшие козыри в руки наших врагов, окопавшихся на юге. Нам надо победить без гражданской войны, без разрухи, без миллионов погибших и миллионов эмигрировавших. В этом – защита нашей революции! Революции, а не резолюции, даже если это резолюция ЦК.

Слова Благоева подействовали. Его слушали, затаив дыхание.

– Особый отдел готов действовать, – первым поднялся Ягода.

– Благодарю, Генрих Григорьевич, иного и не ожидал, – кивнул Благоев.

– Оперативный отдел тоже не подведёт. – Войковский закряхтел слегка, но тоже поднялся, бодро и достаточно уверенно.

– Что с вашим батальоном, товарищ Жадов?

– Батальон предан идеалам революции, товарищ председатель. – Жадов встал следом за остальными, но глядел хмуро и в сторону. – Но… как я говорил… на питерских заводах брожение… Люди хотят справедливости…

– Это если у меня чего-то нет, так надо, чтобы и ни у кого б не было? – насмешливо осведомился Яша Апфельберг. – Товарищ Благоев, не сомневайтесь. Отдел печати немедля развернёт самую активную работу. ЦК подконтрольна одна только «Правда», а нам – два десятка других газет.

– Будем разбираться с зачинщиками волнений, – пожал плечами Войковский. – Со всей революционной решительностью, коей так не хватало царским властям.

– П-погодите! – Жадов покраснел, нелепо взмахнул руками. – Вы это что же?!.. Вы это как?.. Вы против партии?! Против Центрального комитета?! Против наших товарищей, революцию сделавших?

– Революцию, товарищ Жадов, делали мы все, – мягко заметил Ягода. – Каждый на своём месте. Вы сами и телефонную станцию занимали, и Таврический дворец штурмовали. А товарищ Благоев всем руководил. И взятием дворца командовал. И надо разобраться, кто там на заводах воду мутит – действительно ли рабочие или подосланные агенты царской охранки… то есть агенты сбежавшего царя. Или те, кому и впрямь власть глаза застит, кто спит да свои декреты видит – и чтобы все спины гнули да исполняли?..

Благоев бросил быстрый взгляд на Ягоду – с известным удивлением, словно никак не ожидая от начальника особого отдела подобного красноречия.

– Да какая охранка! – досадливо отмахнулся Жадов. – Простые рабочие, такие же, как и я…

– Вы уверены, товарищ Жадов? Вы лично с ними говорили? С каждым? – продолжал вкрадчиво допытываться начальник особого отдела. – Но даже если и так, даже если каждый из них – самый настоящий пролетарий, во что я, кстати, не верю, – даже если так, то льют они сейчас воду на мельницы самой настоящей контрреволюции. И если так – с ними поступать надо со всей революционной суровостью. Вражеской пропаганде не место в красном Петербурге!

Благоев долго и пристально глядел на красного, как вареный рак, Жадова.

– Боюсь, товарищ заместитель, вам и впрямь надо подыскать другую работу, – в голосе Благомира Тодоровича зазвучал металл. – Командование батальоном сдадите мне лично. Вот тут у меня лежит… – он зашелестел бумагами, – лежит запрос на решительного и преданного делу революции командира, для назначения на должность начдива на Южном фронте, где готовится решительное наше наступление.

– Всегда готов отправиться туда, куда направит партия, – огрызнулся Жадов. – Партия, а не… – Он осёкся.

– А что такое «партия», товарищ Жадов? – ничуть не смутился Благоев. – Кто, по-вашему, может говорить от её имени? Кто может вам, бойцу революции, отдавать приказы? Или вы решили записаться в анархисты? Или вы теперь согласны исполнять только распоряжения товарища Троцкого? Или товарища Ульянова? Или кого-то ещё? Вы скажите, не стесняйтесь. Кому так повезло, к кому вы записались в личные порученцы?

Жадов стиснул кулаки, губы его плотно сжались. И всё-таки он заговорил, когда молчание сделалось уже совсем нестерпимым.

– Я выполняю приказы партии. Если она сказала, что я нужнее на Южном фронте – значит, я буду там. Где можно получить предписание?..

– Предписание у меня, вот здесь, – холодно сказал Благоев. – А вы, товарищ Шульц? Вы-то, надеюсь, не станете…

– Я прошу разрешения отправиться вместе с товарищем Жадовым, – перебила его Ирина Ивановна. – В любом штабе нужен хороший делопроизводитель.

Благоев на миг поднял бровь, затем пожал плечами.

– Очень жаль, Ирина Ивановна, но не смею вас задерживать. Сейчас лично выпишу вам мандаты.

Однако, несмотря на выписанные прямо в кабинете Благоева мандаты, выехать в штаб Южного фронта, расположившийся в Славянске, комиссару Жадову с Ириной Ивановной не удалось. Передача командования батальоном затянулась. Кто-то из бойцов заявил, что поедет добровольцем с Жадовым, кто-то вообще просил направить в какое-то другое место; Благоев приходил с телохранителями, молчаливыми здоровенными парнями, кого-то куда-то переводили, появилось сколько-то людей из отдела Ягоды.

В газете «Правда» появилась статья за подписью товарища Троцкого «Что такое коммунизм?» – где заявлялось, что нынешнее положение дел, «вызывающее справедливое возмущение трудящихся», сугубо временно, что очень скоро начнётся внедрение «элементов подлинно справедливого общества», и в качестве первой меры будет запрещена частная торговля; но уже на следующий же день её едко высмеяли два десятка других изданий, от эсеровских до «буржуазных» («монархические» уже не выходили).

«Бывших» по-прежнему выгоняли на работы – расчищать снег, колоть лёд, грузить дрова и уголь. По рабочим карточкам увеличили нормы – и одновременно повысили «коммерческие» цены. Арестовали несколько десятков «царских агитаторов», о чём с помпой распубликовали в печати.

Шли дни, а Жадов с Ириной Ивановной всё никак не могли выехать на юг. Центральный исполнительный комитет преобразовали в «Совет народных комиссаров»; новосозданные «наркомат по военным и военно-морским делам» никак не мог выправить последние документы, хотя дивизии формировались, и многие старые полки, сменив названия на новые безличные номера, эшелонами двигались к Харькову и дальше. Немцы и впрямь сидели тихо в Ревеле, Риге и Либаве, где ни о какой пролетарской революции отчего-то никто даже не слышал. Киев оказался во власти «гетманцев», и русское население с недоумением наблюдало явление чубатых хлопцев под жовто-блакитными прапорами. Хлопцев этих было относительно немного, но действовали они решительно, растерявшаяся полиция ничего не предпринимала, и из города на восток потянулись первые беженцы.

При этом поезда на Москву по-прежнему ходили.

О том, что творится «в логове гидры контрреволюции», известно было немного. «Правда» ограничивалась пространными, но малосодержательными статьями-«подвалами» типа «Новые зверства царских палачей» или «Казни рабочих на юге России», где просто писалось, что в таком-то местечке «царские каратели расстреляли сто пятьдесят человек», а в другом казаки якобы изрубили шашками целых двести.

Посольства великих держав меж тем оставались в целости и сохранности. Им была гарантирована полная дипломатическая неприкосновенность, подтверждены все права и привилегии, что прямодушного комиссара Жадова тоже весьма задевало:

– Мы же мировую революцию делаем!.. Зачем нам эти буржуйские засланцы? Что они тут сидят?

– Переходный период, Михаил, – терпеливо объясняла Ирина Ивановна. – Временно всё это. Да и к тому же – мы ж не собираемся воевать со всем светом вот прямо сейчас? Пролетарские революции должны созреть.

– Уж скорее бы созревали, – буркнул комиссар.

Они сидели на жёстком деревянном диванчике в приёмной зама наркома по кадрам. Уже повсюду введена была новая форма, со старых офицерских кителей, во множестве имевшихся на складах, спарывали погоны, пришивая петлицы с «кубарями», «шпалами» и ромбами. Жадов же по-прежнему ходил в кожанке без знаков различия, а Ирина Ивановна – и вовсе в гражданском.

– Товарищи! – Дверь приёмной приоткрылась. – Зайдите, пожалуйста!

Блондинистая секретарша с внушительным бюстом окинула их презрительным взглядом. Бросила, не переставая разом и курить, и печатать на «ундервуде»:

– Вот руководящее письмо в управление кадров. Там получите назначение на получение формы. Товарищ нарком подписал приказ о присвоении вам очередных воинских званий… в соответствии с занимаемой должностью. Распишитесь… здесь, здесь и здесь…

Жадов нахмурился. Взял бумагу, прочитал:

– «Начальник дивизии – начдив…» А это что?

– Приказ о назначении вас начальником формирующейся 15-й стрелковой дивизии, – недовольным тоном бросила блондинка. – Вам же был выписан товарищем Благоевым соответствующий мандат?

– Был, да. А почему…

– Товарищ заместитель наркома очень занят. Бумаги поручено вручать мне. – Секретарша надулась от важности.

Ирина Ивановна никаких вопросов задавать не стала. Молча расписалась, молча забрала приказы.

– Идёмте, Миша.

Но даже и после этого никуда выехать им не удалось. Никак не могли выправить проездные документы; и сама 15-я стрелковая дивизия, как оказалось, не имеет ничего, кроме начального приказа. Каким частям и соединениям надлежало войти в её состав, где они находятся, – никто не знал и ответить Жадову с Ириной Ивановной не мог. Наркомат по военным и военно-морским делам как-то очень быстро оброс бюрократией, всюду с озабоченными лицами бегали офицеры с новенькими петлицами на воротниках, тащили вороха бумаг… но дело никуда не двигалось.

Михаил Жадов теперь часто приходил в квартиру, где жила Ирина Ивановна – на Шпалерной, в доме бывшего министерства архивов. Хозяев не было – подруга Ирины Ивановны и её отец уехали «к родственникам в провинцию», как объяснила сама товарищ Шульц. Комиссар не стал донимать её расспросами.

Однако, несмотря на то что они часто оставались вдвоём, наедине в пустой квартире, Жадову и в голову не приходило попытать ещё раз счастья в объяснениях, не говоря уж о том, чтобы распустить руки. Ирина Ивановна не расставалась с оружием нигде и никогда, и – знал комиссар – свою честь она будет защищать, не останавливаясь ни перед чем.

А ещё он знал, что попытаться взять эти глаза силой – навсегда их потерять. Может, вместе с жизнью.

В декабрьский вечер, когда добрые люди уже начинали готовиться к Рождеству, кто – к традиционному, а кто – к «новому советскому», с «полным разоблачением поповских бредней», в квартире вдруг зазвенел дверной звонок.

– Разрешите? – На пороге стоял сам товарищ Благоев. За его спиной маячила троица телохранителей.

– Прошу вас, товарищ Благомир. – Ирина Ивановна отступила вглубь прихожей.

Благоев коротко кивнул охране, та беззвучно и безмолвно осталась на лестничной площадке.

– Как-то не по-людски за дверьми их держать?

– Так надо, и они это знают, – отрезал Благоев. Снял запорошенную снегом шапку, скинул щегольскую тёплую шубу. – Нам надо поговорить, товарищ Шульц. И с вами, и с товарищем Жадовым.

– У меня и чай уже готов, садитесь, Благомир Тодорович!

– Спасибо, не откажусь. – Благоев сел к столу. – Простите, Ирина Ивановна, перейду сразу к делу. Вы, возможно, догадались уже, почему ваш отъезд на фронт до сих пор не состоялся?

– Вашими стараниями, товарищ председатель?

– Моими, – кивнул Благоев. – Не сверкайте на меня грозным зраком, Михаил, ещё успеете. Лучше послушайте.

– А чего ж вы там скажете? – буркнул комиссар. – Вы, товарищ председатель, буржуев защищаете, как есть защищаете! Вот не понимаю я вас, хоть убейте!..

– Для того я и пришёл, чтобы вы поняли, Михаил. И вы, Ирина Ивановна.

Благоев сейчас казался совершенно иным – усталым, даже несколько подавленным. Слова давались ему с явным трудом.

– Товарищи из ЦК поддались, так сказать, головокружению от успехов. Власть мы взяли легко, почти без потерь. Страна, за исключением Польши, Финляндии, Прибалтики и крайнего юга, в наших руках. Сказалась системная работа, закладывание подпольных Советов во всех индустриальных центрах, агитация и пропаганда в армии, солдатские и матросские комитеты… поэтому нам всё и удалось. Этим занимался ваш покорный слуга и ещё кое-кто из Центрального Комитета. Не из тех, чьи имена на слуху. А товарищи Ленин, Троцкий и остальные зиновьевы-каменевы – отсиживались по эмиграциям. Практической работы не вели. Писали статейки, переводили труды теоретиков марксизма, то есть занимались вещами нужными, но…

– Товарищ Ленин – наш вождь и учитель! – выпалил Жадов.

– С какой поры? – хладнокровно парировал Благоев. – Вы забыли, Михаил, что именно я руководил Военно-революционным подкомитетом Петросовета? Ещё при «временных»?

При всех своих недостатках Михаил Жадов был справедлив. Болезненно справедлив и столь же болезненно честен.

– Не забыл. Вы, товарищ Благоев, восстанием и командовали, то всякий знает.

– Но ваш вождь и учитель – товарищ Ленин?

– Ну… не только он. Товарищ Троцкий тоже. Хорошо говорит, понятно, правильно. Все поделить. Всё по справедливости. Буржуев – выселить. Рабочих из сырых подвалов – в их квартиры. Все заводы, фабрики – народу. Деньги не нужны, только зло от них всё. Всё, что произвёл, – сдай государству трудового народа. От него всё получишь, что нужно. Пайки там, карточки… чтобы всё по-справедливости, – повторил он в конце.

– Что нужно… – устало повторил Благоев. – Вот, скажем, вы, Михаил, хотите сделать подарок любимому человеку. Цветы преподнести или что-то существеннее. Как, по-вашему, вы сможете получить это от государства трудового народа? Если всё – согласно пайкам?

– Пойду в цветочный магазин и возьму. – Жадов вновь покраснел, совершенно по-мальчишески.

– А в цветочном магазине они откуда появятся?

– Садовники вырастят! И государству сдадут! А оттуда – в магазин!

– Как у вас, однако, всё просто… – Благоев, похоже, несколько оторопел.

– А чего тут сложного? – перешёл в атаку комиссар. – Справедливость – она всегда простая! Государство у нас теперь какое? Народное! Следовательно, и всё, что ему принадлежит, – есть народная собственность. А распоряжается этим партия, как передовой авангард рабочего класса, кто понимает что, куда, зачем и как!

– Н-да, недооценил я вас, – после паузы признался Благоев. – Убеждения – это хорошо, но… И вы-то, Михаил, как раз и будете жить по своим убеждениям, умрёте за них, если нужно. Цельный вы человек и хороший. Но вот по петербургским заводам. Как вы знаете, ввели мы рабочий контроль. И кое-где он начал работать. Скажем, на казённых заводах. Знаете, насколько там жалованье в среднем увеличили?

– Ну, увеличили, – признался комиссар. – Где в два раза, а где и в три…

– А выработка, как вы думаете, во сколько раз возросла?

– Э-э-э…

– Не трудитесь, Михаил, и не мучайтесь. Выработка на казённых заводах упала в те же два, а то и три раза. А в иных местах и в четыре раза, и в пять. Рабочие митингуют, проклинают «буржуев», хотя сами ни на каких буржуев не работают, на заводах там – казной поставленная дирекция, инженеры, бухгалтера. Вот её-то этот рабочий контроль и терроризирует требованиями беспрерывного повышения расценок. В результате заводы останавливаются, выпуск продукции падает, смежники страдают.

– Кто-кто? – подозрительно переспросила Ирина Ивановна.

– Другие заводы, получающие продукцию с вышеупомянутого. Так что скажете, товарищ Михаил?

– Скажу… скажу… Скажу, что от денег всё зло! – нашёлся Жадов. – Если б все получали поровну, не было б этого вот «заработаю побольше, себе больше урву»!

– Вы уже и раньше говорили, про «всё зло от денег». То есть все будут трудиться за идею? И работящий, и лентяй? И получать одинаково? Лодырь и лоботряс окажется уравнен со старательным и усердным?

– Все будут трудиться!

– Все… Михаил, вы толковый комбат. Скажите, когда ваши бойцы на хозработах, дрова для казармы носят, все работают одинаково? Все, как один? Никто не отлынивает, не пытается в уголке отсидеться?

– Ну-у… случается, кое-кому, бывает, леща выпишем… но товарищи сами следят! Филонить не дают! И в жизни так же будет.

– То есть новая жизнь – это когда товарищи друг за другом следят и, чуть что, леща дают? – усмехнулся Благоев. – Этому ли учил товарищ Маркс, которому мы памятник недавно открывали?

Комиссар смутился.

– Так народ… он, конечно, всей душой за революцию… так, пережитки определённые остались… многие вот на храмы ещё крестятся…

– Именно, Михаил. Пережитки. Люди неодинаковы. Кто-то сильнее, кто-то слабее. Кто-то три пуда легко поднимет, кто-то один едва осилит. А пайку всем одинаковую, что ли? Так тот, что три пуда поднимает, подумает, да скажет – чего это я спину ломаю? Буду себе один пуд носить, ту же норму получу. На казённых заводах, где отменили сдельную оплату, так и случилось. Норму делают, и это ещё в лучшем случае. Выработка упала.

– Сознательность повышать надо! – упирался комиссар.

– Легко сказать «надо». Сделать-то это как?

– Ну… воспитывать… митинги там, лекции, политбеседы…

– Вот когда у вас, Михаил, в батальоне бойцы начнут наперегонки дрова таскать, соревнуясь, кто больше, я первый скажу, что да, удалось вам повысить сознательность. Посредством митингов и лекций. И сам к вам на политбеседы запишусь.

– Так я больше не на батальоне, – криво усмехнулся Жадов.

– Я вам предлагаю вернуться. И надеюсь убедить. – Благоев говорил негромко, но очень серьёзно. – Авантюризм Троцкого и компании погубит революцию. Он создаст странную систему, где все будут говорить одно, думать другое, а делать третье. Лев Давидович с Владимиром Ильичом через колено страну ломать хотят, а так нельзя. Вот если вы подумаете, Михаил, – вы же сами от повышенного пайка не отказались? Потому что вам «положено»? А рабочий у станка так может и не считать. Он, рабочий, восемь часов без устали ишачит, в поту, в пыли, в духоте зачастую; а комиссар Жадов пакеты получает с белорыбицей, с окороком, с добрым табачком. «А заслужил ли комиссар Жадов подобные привилегии?» – подумает рабочий. Согласится ли, что комиссару Жадову положено? Если всё должно быть всем поровну?

Комиссар замигал. Прикусил губу. Поднял руку со сжатым кулаком, словно собираясь что-то сказать, передумал, опустил.

Благоев терпеливо ждал.

– Если надо – я от пайка откажусь… – наконец выдавил Жадов.

– А сколько таких, как вы, откажутся по идейным соображениям? Сколько крестьян не повезут продукты на рынок, если ничего не смогут купить взамен, а только получить, что «положено»? И как понять, кому чего и сколько должно быть положено?

Комиссар долго молчал. Гость сидел, ссутулившись, машинально помешивая ложечкой остывающий чай, глядел в чашку, словно от этого зависело невесть что.

– Мы подумаем, товарищ Благоев, – наконец проговорила Ирина Ивановна. – Мы обдумаем ваши слова. Просто скажите нам, что нужно сделать?

– Заседание ЦК по вопросу «военного коммунизма» несколько раз уже переносилось, – вполголоса ответил Благоев. – Но вот завтра оно наконец-то состоится. Группа Ленина – Троцкого, скорее всего, протолкнет свой проект. Последствия будут катастрофические. Вплоть до голода с миллионами жертв.

– Да с чего вы взяли, товарищ Благоев? – изумился комиссар. – Голод-то откуда?! Голод – это при царе было! Когда всё зерно у крестьян отнимали!

На лице Благоева мелькнуло что-то вроде гримасы раздражения.

– Крестьянин не повезёт продавать – или тем более отдавать хлеб просто так, если ничего за это не получит.

– Как это «ничего»?! Он уже получил! Землю! Весной отсеется, сам уже себе хозяин!

– И потому согласится отдавать наступившей зимой хлеб бесплатно?

Комиссар замялся.

– Мы объясним…

– А крестьянин возьмётся за топор или обрез. Нет, дорогой Михаил. Великий Карл Маркс был прав, заложив основы теории справедливого общества. Но продвигать это справедливое общество одним лишь насилием невозможно, ничего тут не выйдет. Можно выгнать бывших дворян убирать снег или грузить уголь, и они подчинятся. Но если вы попытаетесь так поступить с крестьянами – вы получите войну.

Комиссар молчал, краснел, закусывал губу.

– Чего вы хотите от меня и моего батальона?

– Завтра ЦК примет очень, очень плохое решение. К сожалению, некоторые иллюзии невозможно развеять словами. Придётся подождать некоторое время, не слишком длительное, пока эффект этого решения не начнёт сказываться. После этого, если Ленин, Троцкий и их сторонники не одумаются, придётся принимать меры. В ЦК у нас нет большинства, на стороне ленинской группы также Свердлов, Дзержинский, Зиновьев с Каменевым, Коллонтай, Берзин, Смилга. Сталин, скорее всего, тоже, хотя он хитёр, выжидает, чтобы примкнуть к победителю. Ногин, Рыков, Милютин – на нашей стороне. Бухарин, как и Сталин, себе на уме. Вроде как против Чрезвычайки, а вроде и нет, скользкий, не поймёшь. Остальные колеблются.

– А кто ещё из… ваших? – Ирина Ивановна сделала особый упор на последнем слове.

– Мельников. Кашеваров. Никаноров. Я четвёртый. Даже с голосами Ногина, Рыкова и Милютина большинства не набрать, «болото» идёт за крикуном и демагогом Троцким.

– Простите, как вы сказали? Мельников? Никаноров?

– Ну да, полковник Мельников и Сергей Никаноров, наш испытанный товарищ, потомственный питерский рабочий…

– А, – повела плечом Ирина Ивановна, явно теряя интерес. – Просто я о нём никогда не слышала. Мельников – с ним доводилось и слышать ещё в давние времена и… встречаться тоже довелось. О Кашеварове были упоминания в печати. А тут член ЦК – словно человек ниоткуда.

– Он у нас просто скромен и трудяга, – усмехнулся Благоев. – В общем, спустя примерно месяц, по расчётам нашей группы, в крупных городах начнётся нехватка всего – хлеба, мануфактуры, бакалеи и прочего. В этих условиях мы предпримем ещё одну попытку исправить положение в прямой и честной партийной дискуссии. Но если нет – нам потребуются решительные и хорошо вооружённые люди, всецело преданные идее спасения революции. Потребуется ваш батальон, Михаил. Как видите, я с вами совершенно откровенен. Не пытаюсь вас обмануть, не пытаюсь использовать вас втёмную. Если идти на риск – вы должны понимать, во имя чего. Вы, конечно, можете отказаться и отправиться на фронт. Препятствовать не буду.

Наступившее молчание было долгим, тягучим и мучительным. Комиссар то краснел, то бледнел; лицом он не умел владеть совершенно.

– Это же переворот, – выдавил он наконец.

– Переворот. Во имя революции. Вы, например, знаете, что товарищи Ленин, Троцкий и особенно Дзержинский уже требовали безусловного закрытия не только «буржуазной» печати, но и газет левых эсеров, наших ближайших союзников? Желаете ознакомиться с протоколами ЦК? У меня они с собой. Как полагается, заверенные копии.

– Не надо…

На комиссара Жадова было больно смотреть.

– Революция делалась не для того, чтобы затыкать рты тем, кто сражался с нами плечом к плечу, – внушительно сказал Благоев. – Запреты и цензура – путь царских сатрапов, а не наш. Если всё запретить – то какая же это «свобода»? При царе можно было больше публиковать, чем сейчас, – если бы не Яша Апфельберг и его любовь к ресторану «Вена».

– Я… подумаю…

– Подумайте, – Благоев поднялся. – А мне пора. И спасибо за чай. И… нет, я не думаю, что вы, товарищ Жадов, побежите на меня доносить. Вы честный и справедливый человек. Вы примете правильное решение.

Михаил Жадов сидел и курил прямо на кухне, выпуская дым в открытую форточку, несмотря на мороз. Ирина Ивановна прихлёбывала чай, сжимая горячий стакан озябшими ладонями.

– Не знаю, что делать, – выдохнул наконец Жадов. – Провалились бы они все с их политикой! Я за свободу шёл сражаться, а не перевороты устраивать!..

– Тогда мы с тобой поедем на фронт, – спокойно сказала Ирина Ивановна. В такие моменты они с комиссаром переходили на «ты».

– А если он прав, Благоев? Ведь не дурак же. И командир дельный. И начальник распорядительный… Вдруг и в самом деле введут этот «военный коммунизм» и голод начнётся?

– Непременно начнётся, – ровным голосом произнесла Ирина Ивановна, словно объясняя урок своим кадетам. – Никто не будет просто так работать, Миша. Кроме тебя и ещё ничтожной доли столь же честных и идейных, преданных революции людей. Я же сама твоих бойцов воспитывала, так сказать. Не рвались они вперёд всех дрова таскать, ой, не рвались. Сам знаешь. Забыл, как я их гоняла?

– Вот потому-то сомнения меня и взяли, – признался комиссар. – Но… утро вечера мудренее, может, всё обойдётся ещё. Или не введут этот «коммунизм», или ошибается Благоев, не так всё страшно окажется…

Ирина Ивановна только улыбнулась печально.

– Иди спать, Миша. Вот тут, на диване.

– Да, конечно, – комиссар встал. – Спокойной ночи… Ира.

Он стоял и смотрел, как Ирина Ивановна скрывается в спальне. Услыхал щелчок замка. Досадливо дёрнул щекой и принялся устраиваться на узком диване.

Следующий день прошёл, и ещё один. Жадов подолгу пропадал в расположении «своего» батальона, куда так и не назначили ни нового командира, ни, соответственно, его заместителя. В «Правде» появилась короткая заметка о прошедшем заседании ЦК РСДРП (б), где с речами выступили тов. Ленин, тов. Троцкий и тов. Благоев. В прениях приняли участие все остальные члены Центрального Комитета. Были приняты важные решения, о коих население и оповестят в самом ближайшем времени.

Никто, что называется, и бровью не повёл. Модный поэт Маяковский чуть не подрался с не менее модным поэтом Гумилёвым, неодобрительно отозвавшись о также модной поэтессе Ахматовой. Министры Временного собрания, которых только что перевели из Петропавловской крепости под домашний арест, начали знакомиться с материалами обвинения вместе со своими присяжными поверенными. Магазин Елисеева на углу Невского и Малой Садовой бойко торговал «всем необходимым к Рождеству». В городских парках насыпали большие снежные горки, залили катки. Звеня, ходили себе трамваи, и даже, несмотря ни на что, продолжалась работа по прокладке новой линии.

Минуло два дня, и всё та же «Правда», а с ней и «Известия» напечатали постановления Совета Народных Комиссаров о запрете частной торговли хлебом, сахаром, маслом и другими продуктами, о введении «категорийных пайков»: высшая, первая категория – для рабочих на самых тяжёлых работах, вторая – для них же, но с работами более лёгкими, третья – для служащих и четвёртая, последняя, – для «иждивенцев». По первой категории продуктов выдавалось в четыре раза больше, чем по последней.

Был назначен «переходный период», однако магазины и лавки опустели много раньше – население дружно кинулось скупать всё подряд, пока деньги ещё имели хождение; торговцы, однако, столь же дружно товар стали прятать. Финки-молочницы демонстративно опорожняли бидоны прямо на мостовые; был отдан приказ таковых задерживать, после чего молочницы немедля исчезли, как испарились.

Продукты теперь свозились на центральные склады, возле которых пришлось поставить многочисленную и хорошо вооружённую, вплоть до пулемётов, охрану.

В оную-то охрану и выдвинули батальон комиссара Жадова, коему было поручено «временно исполнять обязанности командира». Сам Жадов уже носил форму начдива, с двумя ромбами на петлицах, и по-прежнему числился «начальником формирующейся 15-й стрелковой дивизии», однако о ней так ничего никто и не ведал.

Ирине Ивановне достались форменные полушубок, френч (пуговицы срочно перешили на «женскую» сторону) и три квадрата, что соответствовали командиру батальона.

Обозы к центральным складам подходили тоже только с охраной. Ломовики, мрачные и неразговорчивые, кое-как, нехотя подгоняли подводы; грузчики, столь же угрюмые, нехотя их разгружали.

– Эй, товарищи! – попытался на второй день обратиться к ним Жадов. – Чего такая грусть-тоска? Чего невеселы?

Ответом стало неразборчивое бурчание и хмурые взгляды исподлобья.

– Михаил, оставьте их, – тихонько посоветовала Ирина Ивановна. Рука её лежала на расстёгнутой кобуре «люгера». Маленький «браунинг» прятался за пазухой.

Однако Жадов лишь досадливо тряхнул головой и решительно двинулся к грузчикам. Ирина Ивановна – следом. Пальцы уже обхватили рукоять пистолета.

– Так что случилось, товарищи? – громко повторил Жадов. – Чем недовольны? Теперь всё по справедливости будет. Буржуи, какие остались, в три горла жрать не будут.

Грузчики покидали мешки, сгрудились, лица злые.

– Ты, комиссар, говори, да не заговаривайся, – бросил один, могучего сложения, с бородой до самых глаз. – Мы тут вкалываем, муку грузим, а сами хлеба не видим.

– Это как «не видите»?! – возмутился Жадов. – У вас первая категория! Пролетариат, тяжёлые и особо тяжёлые работы!

– А так, – зло сплюнул бородатый. – Мы тут работаем, а свою «первую категорию» как получить? В лавках? А там ничего нет. Очереди сплошные, кто первым встал, тот и с хлебом. А кто, как мы, на работе – тем хрен с солью, да и той теперь не достать. Бабы наши пошли стоять – а там мужиков каких-то куча, да в драку все. Без хлеба и остались, а ты тут нам про «категории» рассказываешь.

– Временные неурядицы, – уверенно сказал комиссар. – Всё наладится.

– Пусть пайки прямо тут нам и выдают! – заявил бородатый грузчик. Здесь он был, похоже, за старшего. – Сюда привозят и выдают! Чтобы бабам нашим по очередям не маяться!

– Разумно, – согласился Жадов. – Сообщу, куда следует.

– Во-во, – осклабился бородатый. – Сообщи. А ещё сообщи, что ежели я за смену вдвое больше хлюпика какого перетаскаю, так мне и паёк вдвое больший положен. Нет?

Комиссар замялся.

– Понимаешь, товарищ, – как звать-то тебя?

– Иваном величают, – бородач выпрямился, расправил богатырские плечи, скрестил руки на широченной груди. – Иваном, по батюшке – Тимофеевичем.

– Так вот, товарищ Иван Тимофеевич. Ты вон какой большой да сильный, небось и три пуда легко поднимешь?

– Ха! Ха-ха-ха! – загоготал Иван. – Три пуда, насмешил, комиссар! Сразу видно, отродясь не таскал ты ничего тяжелее кобуры своей. Да я и четыре, и пять подниму, коль надо! Верно, братва?

Братва ответила согласным гулом.

– Так вот, ты сможешь, – терпеливо продолжал Жадов. – А парнишка молодой, мясом не обросший, что на голову тебя ниже – никогда не поднимет. Как бы ни старался.

– Ну, коль не поднимет, так ему и не положено. Вот сколько пудов перетаскает, сколько мешков уложит, такая пайка и быть должна.

Комиссар досадливо поморщился.

– Почему же не положено? Есть все хотят.

– Вот и пусть ест. На сколько наработает, на столько пусть и ест.

– Нет, товарищи, несправедливо это. Что вам, трудящимся, у которых работа тяжкая, положено больше, чем буржуям каким, – это ведь справедливо?

– Справедливо, – кивнул Иван. – И промеж нас тоже должно быть по справедливости. Только я вот что тебе скажу, комиссар, – в другой смене тут бывший дворянин выходит, офицер бывший. Может, и буржуй даже. Так он хоть и впрямь на полголовы меня ниже, а пудов таскает не меньше. Лясы не точит, цигарки не смолит. Работает. Что вьюн – гнётся только, а не ломается. И я тебе скажу, комиссар, – вот с ним если мне поровну достанется – это справедливо и будет. Потому что офицер тот бывший – работает. А у нас тут такие тоже есть, что норовят отсидеться-отлежаться, пока артель норму сполняет. Ну, мы их тоже учим. Вожжами пониже спины. Так что не втирай мне, комиссар, за справедливость. Справедливо – это когда мне за смену десять рублев, потому как я сто мешков перетаскал, а другому – рупь всего, потому что он едва десять передвинул. Вот и весь сказ. Раньше в лавку пришёл – всего в изобилии, только деньгу плати. А теперь? Очереди, а в самих лавках – пусто. Ладно, комиссар, хорош базарить тут. Тебе-то пайку всегда выдадут, а нам – коль норму выполним. Бывай здоров, комиссар.

– Как же так? – недоумевал Жадов, когда они с Ириной Ивановной возвращались на батальонном грузовике в центр города. – Почему же так выходит?

Комиссар завозил товарища Шульц домой, на Шпалерную, после чего сам возвращался в казармы, к своим людям. Всем даже начало казаться, что оно так и будет идти, что всё вернулось на круги своя; тем более что Южный фронт пока оставался недвижим, ни та ни другая сторона не предпринимали решительных действий.

На стол товарищу Благоеву ложились донесения о появлении в царской ставке всё новых и новых лиц из числа известных; пробралось сколько-то членов императорской фамилии: великий князь Константин Константинович[23], князь императорской крови Олег Константинович[24], ещё несколько молодых князей. Остальных успели по-тихому посадить под домашний арест, несмотря на требования Ленина и его группы «самым решительным образом расправиться с так называемыми “великими князьями” и их кликой».

Но пока что это предложение не прошло, причём, как ни странно, Благоева с его группой поддержали Сталин, Бухарин, Рыков и ещё несколько человек.

«На великих князей много чего в Европе выменять можно будет» – таков был общий глас.

– Потому так и выходит, Миша, что природу людскую враз не переделаешь, – рассудительно заметила Ирина Ивановна. – Уж в этом можете мне поверить.

– С детей начинать надо, – убеждённо сказал комиссар. – Их по-новому учить. Тогда толк и в самом деле будет.

– Будет. Только детей-то надо учить так, чтобы не вышло, что в жизни одно, а на словах другое. Надо признать, когда я в корпусе преподавала, слово с делом не расходились.

– Это как же?

– Да вот так. Есть государь – хозяин земли русской. Все так и говорят. Строй – самодержавный. Никакого обмана. Земля у тех, у кого она есть по факту. Её можно купить, продать, обменять. Заводы и фабрики – у тех, за чьи деньги они построены. Как и любая избёнка. Всё хозяина имеет. На небе Бог, на земле царь. Как есть, так и говорят.

– А у нас что же, по-другому? – удивился Жадов.

– Конечно. У нас как? «Вся власть трудовому народу» и «диктатура пролетариата». А какая же это «власть народа», если приказы у нас отдаёт Центральный Комитет, делегатами съезда, а отнюдь не народом избранный?

Жадов смутился.

– Так ведь делегаты – они не народ, что ли?

– Они часть народа, Миша, – терпеливо, словно непонятливому ученику, принялась растолковывать Ирина Ивановна. – Часть, но не народ. «Народ» – это вообще такая категория… неопределенная. Вот царская семья – это народ?

– Нет, конечно! – аж вскипел комиссар. – Кровопийцы они, трутни и паразиты!

– Хорошо. Трутни и паразиты. А священники?

– Тоже! Обманывают трудовой народ!

– Даже сельские батюшки, что лишнего подрясника зачастую не имеют да деревенскую детвору грамоте учат?

– И они тоже! – сердито буркнул Жадов.

– Ладно, и их исключим. Офицеры старой армии? Народ или нет?

– Только те народ, что на нашей стороне! – выпалил комиссар. – А остальные враги народа!

Ирина Ивановна осеклась. Губы её плотно сжались.

– А что же делать с теми, кто «не на нашей», Михаил? В расход их пустить, чтобы нам жить не мешали? Ради «всеобщего счастья» полстраны к стенке поставить? Россию кровью залить, да так, как никакому царю нипочём бы не удалось, даже злодействуй он с утра до вечера и с вечера до утра?

– Н-ну… зачем уж «к стенке» сразу… на работы нарядить… чтоб трудились… на общее благо…

– На общее благо трудиться – это хорошо. Но вот ты же сам, Миша, видел и говорил – чего, мол, стариков-генералов дрова таскать выгнали? Много с них толку на тех дровах?

– Верно, – признал Жадов. – Говорил. Стариков-то и в самом деле нет смысла на дровах мучить… Только если кто из них совершил преступления против трудового народа…

– Какие именно преступления, Миша? – тихо спросила Ирина Ивановна. – Преступления – они всегда конкретны. Есть преступление, есть жертва. Суд разбирается, справедливо, беспристрастно. Никто не считается виноватым, пока не признан таковым присяжными. Обвиняемый имеет право на защиту…

Жадов хмурился, кусал губу.

– А товарищ Троцкий говорит – ответственность должна быть классовая…

– Верно. То есть если какой-то дворянин был мерзавцем и служанку свою изнасиловал – нужно за это всех дворян без исключения судить?

– Да кто ж их судит-то?

– Пока никто. Но если, как ты говоришь, есть «народ», который за нас, и есть «враги народа», которые против… мы ведь за что боролись и боремся? За справедливость.

– Вот как подавим эксплуататорские классы, тогда и будет всем нам справедливость!

– А как ты их подавишь, Миша? Вот уже начали – торговлю за деньги отменили. Хорошо получилось? Петербург в очередях давится, чуть не до смерти. Ни угля в город артели не везут, ни дров. Приходится всё тех же буржуев наряжать. Молочницы товар свой на землю выливают. На Сенной уже вовсю барахолка работает…

– Разгоним!

– Тут разгонишь, в десяти других местах она возникнет, Миша. Благоева надо слушать и его команду. Они дело говорят. Постепенно, без крутых переломов и перегибов. Союз с крестьянством, кооперация. Заводы под рабочим контролем, но тоже без перегибов – деньги раздавать стоит только, когда за них что-то купить можно. А так любой мужик будет в лучшем положении – банкноты или там монеты золотые глодать не станешь.

Комиссар мрачно молчал.

– Мы-то с тобой, Миша, паёк исправно получаем, с доставкой. А остальным как?

– Эх, Ира! – вырвалось у Жадова. – Совсем я тут запутался! Ясно всё так было, просто, а теперь ничего не поймёшь! И тебя послушаешь – права ты, и товарища Троцкого – он прав. Все правы, а так не бывает! Не-ет, пойду к Благоеву, буду-таки на Южный фронт проситься. Там всё просто. Наши, не наши – вот и всё.

– Значит, как и раньше я говорила, поедем с тобой на фронт, – невозмутимо сказала Ирина Ивановна.

– Со мной? – Глаза комиссара вспыхнули. – Так, может, мы… может, нам…

Ирина Ивановна улыбнулась – одними губами.

– Не гони лошадей, товарищ начдив-15. Всё может быть. В своё время.

К Рождеству великий город, Петра творенье, почти что замер. Рабочие, особенно не с крупных заводов, массами стали подаваться по деревням, к родне. Пришлось усиливать (и часто менять) охрану новой границы с независимой теперь Финляндией – «бывшие» так и норовили улизнуть туда, всеми правдами и неправдами, вывозя с собой драгоценности, золотые монеты, всё, что могли унести на себе. Контрабандисты и проводники обогащались, как не мечтали никогда никакие купцы-скоробогачи.

Уезжали и «эксплуататорские классы», и университетские профессора, и инженеры, и… Правда, уезжали, конечно, не все. Очень и очень многие оставались, несмотря ни на что.

Рождественские службы были как всегда многолюдны, однако вот Святки, что последовали за ними, оказались невеселы. Народ в очередях костерил на чём свет стоит новую власть, отвечавшую только «разъясняющими текущий момент» статьями. В нехватке продовольствия винили всех: крестьян, «поддавшихся частнособственническим инстинктам и пережиткам», железнодорожников, «не осознающих серьёзности положения и требующих повышения пайковых норм», артельщиков – лесорубов и углежогов, снабжавших Петербург топливом; низовые партийные комитеты, «провалившие пропагандистскую работу»; отдельной строкой, разумеется, бичевались «агенты проклятого царизма» и «поддавшиеся на их посулы враги народа».

Спустя три дня после Рождества, под самый Новый год, красные части начали движение к Юзовке и Луганску. Эшелоны двигались от Харькова, не встречая никакого сопротивления; на рубеже Северского Донца их якобы поджидала «царская армия».

Города Донбасса замерли, ощетинившись во все стороны штыками. Ни нашим, ни вашим; рабочие советы вроде как «взяли власть», но вот подвоз продовольствия оставался в руках «царских сатрапов», а богатые сёла без восторга слушали большевистских агитаторов.

Несмотря на снег и метель – север слал на юг этой зимой щедрые подарки, – сразу восемь дивизий, сформированных из лучших, «революционных» частей старой армии, перешли в наступление.

Перешли в наступление… За белой пеленой вставали цепи в долгополых шинелях, шли, наставив штыки; тащили пулемёты, поставив их на салазки. Без боя заняты были Славянск и Краматорск, авангарды приблизились к Юзовке, с севера приближались к Луганску. Конные дозоры «белых» откатывались на юг, не ввязываясь в серьёзные бои.

«Белых» – потому что наискось зимних папах они носили широкую белую полосу. А вот привычных золотых погон видно не было – вместо них появились непривычные красно-чёрные, хоть и с теми же просветами-звёздочками, как и на старых.

«Правда» захлёбывалась от восторга, перечисляя города и городки, занятые красными.

«Наши войска под командованием товарища Антонова-Овсеенко уверенно продвигаются на Юзовском направлении… Нашей конницей занято Барвенково… Павлодар в наших руках… Так называемые “гетманцы”, обманывающие украинский народ, разбиты под Полтавой, отдельный корпус нашей армии продвигается к Киеву… “Дни кровавого царского режима, рассчитывавшего найти прибежище в Тавриде, сочтены”, как заявил товарищ Троцкий…»

В Петербурге, Москве, на Урале – повсюду шла полная национализация промышленности.

Английское, французское и немецкое посольства сделали пока очень вежливое, но совместное «представление» «обладающему фактической властью правительству на территории бывш. Российской Империи»: «Конфискация имущества подданных держав-заявительниц недопустима».

После этого немецким фирмам и впрямь стали выплачивать компенсации, причём золотыми рублями. Об установлении советской власти в прибалтийских губерниях никто уже и не вспоминал – там стояли германские войска, а в гаванях Либавы, Пернова и Ревеля со всеми удобствами разместились броненосцы Флота Открытого Моря.

Комиссар Жадов и Ирина Ивановна Шульц по-прежнему оставались «при ВЧК». Охраняли склады, следили за порядком и настроениями в столичном гарнизоне, а также и за всеми иными отделами, включая неугомонного Яшу Апфельберга.

А при ЦК меж тем тоже создали «комиссию по делам печати», немедля выпустившую предписание «ограничить буржуазную печать в предоставлении бумаги и типографий». Печатники немедля забастовали, под лозунгами «не желаем помогать контрреволюции».

На следующий день в Петербурге вышли только «Правда» с «Известиями». Благомир Благоев появился на службе чернее ночи.

– Ирина Ивановна, – остановил он её в коридоре. – Вам я доверяю больше всех.

– Я польщена, Благомир Тодорович. Но что…

– Южный фронт пошёл в наступление. Если оно будет хоть сколько-то успешным, позиции ленинской группы укрепятся, колеблющиеся и выжидающие в ЦК присоединятся к ним. Начнется «физическое уничтожение эксплуататорских классов», Россию зальют кровью, подорвут её силы – надолго, если не навсегда. Мы хотели создать справедливое общенародное общество, а не диктатуру кучки идеалистов.

– Что я должна сделать, Благомир Тодорович?

Благоев помолчал. Взгляд его оставался тяжёл, он словно мучительно колебался.

– Главный удар будет нанесён через Славянск и Краматорск на Юзовку с выходом к Мариуполю. Если добровольцы займут город, острие наступления будет повернуто западнее, в обход жилых кварталов и промышленных зон. Области северной Таврии и Крыма, где у бывшего императора сильна поддержка, окажутся отрезаны от казачьих областей Дона и Кубани. В ударной группировке идёт так называемая «Южная революционная армия» Антонова-Овсеенко. Она наступает решительно, но фланги её слабы. Там обычные солдаты бывших запасных полков. Далеко не все из них жаждут положить жизни на алтарь мировой революции.

– Это понятно, товарищ Благоев, но зачем вы мне это рассказываете?

– На всякий случай, Ирина Ивановна. На всякий случай. И, прошу вас, будьте готовы ко всем и всяческим неожиданностям.

Ирина Ивановна похлопала себя по кобуре с «люгером» на поясе.

– Всегда готова.

– Хорошо, если так, – тяжело уронил Благоев. – Я надеюсь на вас и ваш батальон.

– Я прилагаю все силы, чтобы бойцы правильно понимали текущий момент.

– Знаю, – усмехнулся Благомир. – Мне докладывали.

– Генрих Григорьевич, вне всякого сомнения?

Благоев кивнул.

– Однако его доклады рисовали вас, Ирина Ивановна, в исключительно благоприятном свете. Что в немалой степени поспособствовало нашему нынешнему разговору.

В конце коридора появилась человеческая фигура, быстрым шагом направляясь к ним.

– Лёгок на помине, – хмыкнула Ирина Ивановна. – Вот и товарищ Ягода торопится, собственной персоной…

– Что-то случилось, – Благоев нахмурился.

Генрих Ягода остановился подле них, тяжело дыша.

– Товарищ председатель, имею доложить сведения особой срочности и особой важности. Литера «А».

– Докладывайте. Товарищ Шульц в курсе. Нам нужен этот батальон, как вы знаете, Генрих Григорьевич.

Брови Ягоды взлетели вверх, однако он быстро овладел собой.

– Слушаюсь. Товарищ председатель, на станции Сортировочная разгружаются эшелоны только что прибывших в город так называемых «частей особого назначения». Численность около полка пехоты. Вооружены стрелковым оружием, ручными и станковыми пулемётами. Артиллерии или броневиков не отмечено. Никому не подчиняются, ни мне, ни начальнику петербургского гарнизона, ни даже главнокомандующему всей Красной армией – он, дескать, «из бывших».

– Вот даже как? Даже Алексею Алексеевичу?

– Даже ему.

– С козырей заходят… Хотя Брусилов – дельный генерал, выдающийся кавалерист. На юг не побежал. Сын его, кстати, вступил в нашу армию, добровольно…

– Но эти части?..

– Под личным руководством товарища Троцкого, – криво усмехнулся Ягода. – Балтийские матросы, анархисты, «отряды смерти» …

Ирина Ивановна прикусила губу.

– Благомир Тодорович, мне кажется, что они задумали разрубить гордиев узел.

Благоев кивнул:

– Мне тоже. Поэтому сейчас собираем всех наших. Всех, не отравленных простым лозунгом «отнять и поделить».

– «Оборона есть смерть вооружённого восстания», – Ирина Ивановна слегка побледнела. – Надо ударить первыми.

– И выставить себя перед страной и партией гнусными преступниками, узурпаторами? – возмутился Благоев. – Кто за нами пойдёт тогда? Кто поверит?

– А кто пойдёт за ними и кто поверит им? Лев Давидович ничего не боится. В наших руках по-прежнему подавляющее большинство газет. «Правда» печатается в одной-единственной типографии. Её надо занять. Телефоны Смольного – отключить. Мосты немедленно развести. В батальоне Жадова – полные тысяча двести человек. Для первого удара хватит. Об остальном, как станем объяснять нашу позицию партии и обществу, подумаем после победы.

– Совершенно согласен с товарищем Шульц, – вдруг твёрдо сказал Ягода. Вид у него был слегка бледный, но вполне решительный. – Троцкий пошел ва-банк. Если мы не контратакуем – к утру все будем объявлены агентами царской охранки, завзятыми контрреволюционерами…

– А к полудню нас уже настигнет кара трудового народа, – докончила Ирина Ивановна.

– Тогда поднимайте батальон, – решительно сказал Благоев. – А я объявлю тревогу по остальным нашим частям. А Южный фронт… боюсь, наступать нам таки придётся, но уже в совсем иных обстоятельствах.

– Сейчас не до наступлений. – Ягода от нетерпения чуть не подпрыгивал. – Надо немедля разоружить прибывшие части.

– Думаю, мы поручим это вашему батальону, Ирина Ивановна. Ну, а мы с вами, Генрих Григорьевич, пожалуй, с вашими людьми нанесём визит в Смольный.

Ягода улыбнулся, хищно, бедово, решительно.

– Надо ещё разобраться, не являются ли иные деятели ЦК агентами царской охранки. Например, некий Джугашвили.

– Именно, – кивнул Благоев. – Поехали, товарищи.

– Ира! Да что такое, что случилось, куда мы гоним?!

– Миша! – тем же тоном отозвалась Ирина Ивановна. – Я неясно выразилась? Гоним на Сортировку. Боевая задача – остановить некие «части особого назначения», невесть чьим приказом переброшенные в столицу и никому не подчиняющиеся. В идеале – разоружить. Если нет – просто задержать.

– А что в Смольном?

– А в Смольном, Миша, сейчас будет очень, очень горячее заседание ЦК. Или политического бюро.

– Что, – мрачно осведомился Жадов, – Благоев туда Генриха забрал? И его ухорезов? Змея этот Ягода, змея ядовитая, как такому вообще доверять можно? Революцию с чистыми руками делают, а он…

– А что он?

– Мутная личность, – бросил комиссар. – Уверял всех, что в партию нашу вступил аж в 1907-м, а его никто и не помнит. Выскочил как из ниоткуда, где-то товарищ Благоев его нашёл… ну, тот ему теперь и служит, ровно пёс верный…

Ирина Ивановна пожала плечами.

– В революцию по-разному приходят, и люди тоже самые разные, Миша. Зачастую отнюдь не ангелы, нет. Выбирать не приходится.

– А нужно! – горячо возразил Жадов. – И так уже в оперотдел набралось всякой шушеры, что карманы свои набивают!

– Кто-то набивает, да. Но Войковский с бандитизмом справился, приходится признать.

– Справился, – буркнул честный комиссар. – Не без нашей помощи!

– Не без нашей. Но справился. По улицам хоть ходить можно стало. Но об этом, товарищ комиссар, поговорим позже. Пока что надо этих… «чоновцев» утихомирить. Никто не может вводить войска в Петроград без согласования с командованием. Иначе это уже не революция, а та самая анархия.

– Которая «мать порядка»?

– Именно.

– Что ж… – на миг призадумался Жадов. – Разгружаются на Сортировочном парке, значит, пытались зайти в город без лишнего шума. Что ж, мосты мы им перекроем. Пусть попробуют через Обводный сунуться. Но они, скорее всего, по Большой Щемиловской[25] к Шлиссельбургскому проспекту[26] пойдут. В общем, пока станут маршировать, глядишь, всё и закончится… – Он неуверенно поёжился. – Только смуты да свары нам и не хватало…

Грузовики батальона, плотно набитые бойцами Жадова, катили по северному берегу Обводного канала, оставляя у каждого моста небольшие пулемётные команды, деловито принимавшиеся сооружать баррикады.

Главные силы жадовского отряда остановились уже возле самой Невы, у лавры. Перегородили улицу.

Ирина Ивановна легко и сноровисто взобралась в кузов.

– Товарищи бойцы! Наша революция в опасности – измена пробралась в сами наши ряды! Агенты царской охранки, пролезшие в партию, решили захватить власть, для чего сюда, в красный Питер, прибывают настоящие банды, подчиняющиеся только иуде Троцкому. Да-да, товарищи, иуде! Он решил, что оседлает революцию, что станет единоличным диктатором, а потом договорится с бывшим царём, с буржуями и помещиками, что поможет им держать рабочих и крестьян в повиновении. Наши товарищи из ВЧК сейчас защищают в Смольном тех членов центрального комитета партии, что выступили против этого чёрного предательства. Наш долг – остановить прибывшие в Питер войска Троцкого, не дать им прорваться глубже в город. Там нет наших товарищей, там отъявленные бандиты, воспользовавшиеся удобным поводом убивать, грабить, жечь и насильничать. Никаких колебаний, никакой пощады предателям нашей великой революции! Ура, товарищи!

– Ура-а! – дружно подхватили бойцы. Кто-то, правда, выкрикнул:

– Да как же так-то?! Товарищ Троцкий, он…

– Захотел единоличной власти! – отрубила Ирина Ивановна. – И знаете, что задумал? Трудовые армии, это чтобы всех рабочих мобилизовать, как солдат, и – по приказу, вкалывать там, куда пошлют, за миску баланды каторжной! Многим, я знаю, не нравилось то, что не всех буржуев позакрывали, что не все заводы пока ещё государство наше себе забрало – но то, что иуда Троцкий придумал, во сто крат хуже! Трудись, рабочий человек, а тебе – вообще ничего своего! Ватник тюремный дадут, и радуйся! Угол в гнилом бараке получи вместо жилья! Спросите, а куда ж труд ваш пойдёт – а Троцкому и пойдёт, бывших царских дворцов ему мало, новых захотелось!..

Но с иудой Троцким мы разберёмся. А вот с теми, кто по его приказу спешит занять Питер, верных делу революции перестрелять и перевешать, жён их с дочерьми по кругу пустить – разберёмся мы с вами! И я первая буду!

Она вскинула руку с «люгером».

– Ура! – вновь, ещё дружнее, отозвался батальон.

– Занимай позиции! – скомандовала Ирина Ивановна. – Пулемётчики, вперёд!..

Неяркий январский день, сеющий мягкий снежок… От дыхания сотен людей поднимался пар, поперёк дороги быстро поднималась баррикада, в этом люди Жадова поднаторели изрядно. Обыватели, заметив всё это, спешно кинулись наутёк.

– От Сортировочной им шагать и шагать, – заметил Жадов после того, как его люди заняли оборону. Заняли по всем правилам – в тылу позиции горели костры, трактиры поспешно открыли двери, жарко топились печи; комиссар не собирался морозить людей на холоде.

– Если прибыли утром, как Ягода докладывал, то вот-вот пожалуют. – Ирина Ивановна напряжённо вглядывалась в серую хмарь. – Будем надеяться, что броневиков у них нет.

Потянулось тягостное ожидание. Бойцы Жадова не скрывались, их дело – задержать «бандитов». Потом подмога подойдёт и, что называется, возьмёт их по месту.

А потом…

Серая морда двухбашенного бронеавтомобиля вынырнула из снежной пелены. За ним последовал второй, потом третий, и губы Ирины Ивановны плотно сжались.

– Зря надеялись, значит…

– Гранаты готовим! Связки! – не растерялся Жадов.

Полугусеничные «путиловцы» наползали, двигая башнями, и явно не показывали никакого намерения вступать в переговоры. На головном поднят был красный флаг.

– Приблизятся и расстреляют, – сквозь зубы прошипел комиссар. Рука его стиснула связку гранат.

– Миша!.. – строго начала было Ирина Ивановна, однако комиссар вдруг выпрямился во весь рост и, пряча гранаты за спиной, как ни в чём не бывало зашагал навстречу броневикам.

Ирина Ивановна ахнула, поспешно зажимая рот ладонью.

За броневиками показалась плотная колонна пехоты, большинство – в чёрных морских бушлатах и чёрных же шапках.

– Эгей! Кто такие, кто командир, куда следуете?! – громко выкрикнул комиссар. – Я начдив-15 и заместитель председателя ВЧК Жадов! Отвечайте, куда направляетесь?

Он стоял совершенно спокойно, слегка вполоборота, пряча руку с гранатами за спиной.

На передовом броневике открылся боковой люк, высунулась голова.

– Специальный отряд военной комиссии Центрального Комитета Партии. Следует по приказу товарища Троцкого в Смольный. Давай-ка, не дури, Жадов, а то плохо будет.

– Ты кто такой? – и бровью не повёл комиссар. – Как разговариваешь с начдивом? Выйти из машины! Подойти, представиться по всей форме!

– Ишь какой, – ухмыльнулась голова. – Много будешь знать, «начдив», скоро состаришься. Давай, пропускай нас, пока мы сами не прошли.

Жадов кивнул, словно уступая силе. А потом вдруг, одним движением, ловко швырнул всю связку прямо в широко распахнутый люк, так быстро и так метко, что никто не успел и глазом моргнуть. Швырнул – и бросился ничком наземь.

Миг спустя бахнул взрыв. Броневику сорвало башню, из всех щелей и дыр хлынуло пламя, вспыхнул бензин, мигом обращая машину в пылающий костёр.

– Залп! – голос Ирины Ивановны звенел.

Батальон выполнил приказ, и голова наступавшей колонны рассыпалась, разбилась, словно острие сосульки под молотком.

– Залп!

Пулемёты резали почти в упор.

Два оставшихся броневика тоже попытались открыть огонь, однако в них со всех сторон полетели гранаты – машины самоуверенно подошли слишком близко к баррикаде.

Колонна наступавших дрогнула, начала разваливаться, кто-то просто кинулся наутёк, кто-то пытался скрыться в близлежащих домах, но Жадов не дал им времени опомниться.

– Батальо-он! За мной! В атаку!

Вскочил со снега, живой и невредимый (никто не заметил, как Ирина Ивановна прижала руки к груди, завидев это), а за ним через баррикаду хлынул поток его бойцов. Спешили, чуть не захлёбываясь, ручные пулемёты; огрызались короткими очередями автоматические винтовки Мондрагона; и колонна прибывших «войск военной комиссии ЦК» окончательно обратилась в бегство.

…Отряд Жадова преследовал противника – от лавры до Фаянсовой улицы; дальше начинались домишки и огороды бывшей Глухоозёрской фермы, теснившиеся вокруг стекольного завода, и противник рассыпался.

Трофеями стали десяток пулемётов, две сотни винтовок. Взято было полтораста пленных.

Сам Жадов, вышедший из боя без единой царапины, обходил своих бойцов, наряжая команды прочёсывать местность.

Ирина Ивановна встала перед ним, уперев руки в боки. Губы её подрагивали.

– Товарищ батальонный комиссар, – назвала она Жадова прежним званием, что он носил, ещё будучи в охране Петросовета, – надо немедля послать самокатчика в Смольный. И раненых – в госпиталь. Готова отправиться с ними.

– Да-да, Ирина Ивановна, пожалуйста. – Жадов глядел на неё совершенно шалыми глазами.

– Раненых, к счастью, немного, – строго сказала Ирина Ивановна. – А вот вы, товарищ комиссар, рисковать так не имели права, нет!

– Двум смертям не бывать, – рассмеялся комиссар. – Одной не миновать, так чего уж теперь?

Ирина Ивановна начала было что-то строго говорить, но тут Жадов вдруг шагнул к ней, обхватил, прижал к себе изо всех сил, словно утопающий или висящий над пропастью хватается за спасительный канат – и поцеловал в губы. И не просто поцеловал – стал целовать жадно, горячо, не выпуская Ирину Ивановну из объятий.

Бойцы вокруг засмеялись, кто-то одобрительно крикнул «горько!», его поддержали разом десятки других.

Ирина Ивановна не пыталась вырваться. Осторожно отстранилась, но так, чтобы никто ничего бы не понял. Улыбнулась радостным бойцам, помахала рукой, мол, спасибо, спасибо, друзья.

– Давно пора! – выдал немолодой уже солдат.

– Совет да любовь! – подхватил другой.

– Про любови будем после победы говорить, товарищи, – возвысила голос Ирина Ивановна. – А пока дело нужно доделать.

Жадов попытался вновь её обнять, но в бок ему упёрся крепкий кулачок. Незаметно для других, но ощутимо.

– Отставить обнимания, товарищ комиссар! – громко и как бы шутливо бросила Ирина Ивановна. – Кто за вас местность прочёсывать станет, Пушкин?

Бойцы разразились хохотом. Они победили, они отстояли революцию. Ирине Ивановне они верили – и как бы не больше, чем собственному комиссару.

Жадов кивнул. Глаза его горели по-прежнему.

– Батальон, слушай мою команду…

За их спинами раздался треск мотоциклетки.

Хитроумная машина – мотоцикл на полугусеничном ходу, что вошёл в неимоверную моду за последние несколько лет после Балканского конфликта, – резко затормозила перед вскинувшими оружие бойцами Жадова.

– Где товарищь Жадов?! Где начальник батальона?!

– Здесь начальник батальона, – комиссар шагнул вперёд. – Что стряслось?

Самокатчик в кожаном шлеме и круглых очках-консервах резко протянул пакет.

– От товарища Ягоды.

Жадов резким движением разорвал серую осургученную бумагу.

Прочитал, и губы его сжались в тонкую белую линию. Молча сунул сообщение Ирине Ивановне. Та вгляделась:

«Товарищ Жадов. Мы попали в засаду. Благоев ранен. Мы уходим из города. Мне велено остаться. Разыгрывай сцену “ничего не знал, выполнял приказ остановить неизвестные части”. Проинструктируй бойцов. В создавшейся обстановке – выводи батальон на Южный фронт. Постарайся сохранить людей. Помни, мы вернёмся. И не обращай внимания на то, что я стану сейчас говорить в печати или с трибун. Это по заданию товарища Благоева».

В пакете рядом лежал совсем небольшой клочок бумаги, с одного края испачканный кровью. На нём совсем уже другой рукой, не очень твёрдой, но всё равно узнаваемым почерком Благомира Благоева говорилось:

«Ирина и Михаил, я ранен. Верьте тов. Ягоде. Он выполняет моё задание».

И подпись.

Ирина Ивановна решительно протянула руку.

– У кого есть зажигалка, товарищи?

Разом протянули чуть ли не десяток.

Листки вспыхнули, быстро обращаясь в пепел.

Жадов и Ирина Ивановна переглянулись.

– Товарищи бойцы, – комиссар встал на подножку грузовика. – Печальные события в Смольном. Возникла распря, товарищ Благоев ранен. Мы с вами выполняли приказ члена Политбюро ЦК и председателя ВЧК – остановить неизвестные части, выдвигающиеся к центру столицы. Всё. Я буду ходатайствовать, чтобы батальон наш направили на Южный фронт. Нам что надо? Чтобы вот бы враг и вот бы друг.

Бойцы растерянно зашумели.

– Спокойно, товарищи, спокойно! – возвысил голос Жадов. – Мы выполняли приказ, и мы его выполнили. Мало ли кто попрёт колонной в центр города? Мы их остановили. Что дальше – разберёмся. А пока возвращаемся в расположение, все патроны и гранаты раздать на руки, равно как и неприкосновенный запас!

Самокатчик меж тем кивнул и укатил на немилосердно трещавшей мотоциклетке.

Отряд Жадова начал приводить себя в порядок. Собирали оставленные на мостах пулемётные команды, длинной колонной, в полном порядке двинулись к расположению. На всякий случай перегородили грузовиками Литейный и подступы к зданию ВЧК.

Потянулось томительное, тревожное ожидание.

А потом зафыркали, заурчали моторы, и к импровизированной преграде на Шпалерной подкатили три шикарных «руссо-балта» из бывшего императорского гаража.

– Стой, кто идёт!

– Идёт председатель военной комиссии ЦК партии Троцкий! – последовал залихватский ответ.

Боец ничего не ответил. Опустил ствол, махнул рукой – проходи, мол.

Ирина Ивановна, Михаил Жадов и начальники рот подоспели как раз вовремя.

Троцкий, в щегольском полушубке и роскошной меховой шапке, с нашитым на левом рукаве огромным золотистым ромбом, означавшим неведомо что (в списке знаков различия Красной армии такового не числилось), важно двинулся прямо на них. Охрана оказалась на удивление малочисленной.

Его можно было назвать «иудой», но в личной смелости Льву Давидовичу было не отказать.

– Товарищ Жадов. Товарищ Шульц, – Троцкий широко улыбался. – Ну, что вы так на меня смотрите, словно раввин на выкреста? Никто вас не атакует, успокойтесь. Я приехал с горсткой личной охраны, а мог бы и в одиночку; как говорит один наш товарищ, кадры решают всё, а хорошими и преданными революции кадрами не разбрасываются. Вот товарищ Ягода подтвердит.

И точно – следом за охранниками Троцкого шагал сам Генрих Григорьевич собственной персоной и выглядел весьма уверенно.

– Идёмте, нет смысла мёрзнуть, – нетерпеливо бросил Троцкий. – Товарищ Ягода! Где вы там?

– Прошу, товарищ председатель, – как мог, нейтрально и официально сказал Жадов. – Виноваты, только что из боя…

…В кабинете Благоева Троцкий вальяжно развалился за письменным столом, давая понять, кто теперь тут хозяин.

– Ну-с, товарищи, доложите теперь, как вы дошли до жизни такой.

Жадов стоял, руки за спиной, ноги расставлены, взгляд жёсткий и твёрдый.

– Не могу знать, товарищ председатель, о чём вы; мы получили приказ действующего члена Политбюро…

– Да-да-да, знаю, – лениво бросил Троцкий. – А он у вас есть в письменной форме, этот приказ? Был ли он отдан по всей форме, есть ли у него номер, дата, подпись, занесён ли он в журнал боевых действий батальона?

– Никак нет, – спокойно ответил Жадов. – Товарищ Благоев обрисовал ситуацию как весьма срочную. Не до бумажек было.

– И что же он вам обрисовал?

– Что неизвестные части движутся на город. Никому не подчиняются. Возможно, это переодетые беляки.

Троцкий захохотал.

– Да вы товарища Ягоду спросите, – с самым невинным выражением вдруг вмешалась Ирина Ивановна. – Он там тоже был.

Ягода улыбнулся.

– Именно так, Лев Давидович, был. Как уже вам докладывал. И про «беляков переодетых» тоже.

– Да-да… – отсмеявшись, Троцкий снял круглые очки, утёр проступившие слёзы. – Ну, Благоев, ну, шутник… «переодетые беляки» под Петербургом! Прибывшие по николаевской дороге! Из Москвы!.. Надо ж было такое придумать!

– Время военное, товарищ председатель. У белых много грамотных офицеров. Могли и не такое выдумать. Линии-то фронта, по сути, нет. Она только на Донбассе, – осторожно заметила Ирина Ивановна. – Приказ Благоева и впрямь звучал весьма… правдоподобно.

– Ну, хорошо, допустим. А вы-то что? Вы, товарищ Ягода? Что вы предприняли, дабы предотвратить это нелепое боестолкновение?

– Отправил самокатчика к прибывающим по вашему приказу частям, – пожал плечами Ягода, хладнокровно глядя на Троцкого. – Велел им задержаться, в центр не лезть. К сожалению, моё распоряжение было начальствующими лицами отряда проигнорировано. И ещё доложу, что в рабочих кварталах вдоль Шлиссельбургского проспекта отмечены многочисленные грабежи и насилия, учинённые рядовыми данной части.

– Революционное рвение, – отмахнулся Троцкий. – Уверен, пострадали одни лишь мелкие куркули-лавочники. Впрочем, неважно. Значит, товарищи Жадов и Шульц, вы считали, что ведёте бой с переодетыми беляками?

– Мы не знали, кто они, – твёрдо ответил Жадов. – Я вышел к ним навстречу. Назвал себя. Потребовал, чтобы они ответили, что за части, куда направляются, кто командир. Свидетели – весь мой батальон. В ответ они выстрелили. Чудом не попали. Я тогда швырнул гранату.

– Да-да, – с досадой заметил Лев Давидович. – Гранаты вы, товарищ Жадов, мечете отменно. Только не в тех, кого надо.

– Это достойно сожаления, товарищ председатель, но, если бы наш батальон был соответствующим образом оповещён или эти ваши части предъявили бы необходимые мандаты… – вступила Ирина Ивановна. – Мы защищали революционный Питер. Эти вооружённые люди могли оказаться кем угодно. И, кстати, я бы не отметала так с порога идею о переодетых беляках. Не так уж сложно собрать эшелон или два, экипировать солдат в форму Красной армии и отправить прямо на столицу, прикрываясь вашим, товарищ председатель, именем. Сами ведь знаете, какую силу оно имеет.

Троцкий ухмыльнулся. Лесть он, похоже, любил больше, чем коты – сметану.

– Разумно, товарищ Шульц, весьма разумно… Что ж, всё хорошо, что хорошо кончается. Спасибо товарищу Ягоде, вовремя нас предупредил, втеревшись в доверие к предателям дела рабочего класса.

Ягода вздрогнул. Но Троцкий в это время смотрел на комиссара и движения этого не заметил.

– Теперь всё пойдёт куда лучше, – продолжал Лев Давидович. – Но вам, товарищи Жадов и Шульц, делать тут больше нечего. Не разобрались раз – не разберётесь и снова. Председателем ВЧК станет товарищ Ягода, а вы с вашим батальоном куда нужнее будете на Южном фронте, нежели здесь. Приказ о вашей отправке будет отдан немедленно. Всё понятно?

– Так точно, товарищ председатель! – хором ответили товарищи Жадов и Шульц.

• «
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• »