Петербург и Южный фронт,
зима-весна 1915 года
– Ну, будем собираться, товарищ Ирина Ивановна. – Комиссар Жадов сидел в кабинете, пока означенная тов. Шульц деловито складывала документы. Она казалась совершенно спокойной, бумаги ложились аккуратными стопочками, рассортировывались по папкам, словно и не на фронт уезжала Ирина Ивановна с боевым батальоном, а готовилась к очередному совещанию коллегии.
– Я и собираюсь, товарищ Миша, – последовал невозмутимый ответ. – И вам то же советую. Люди к походу готовы? Пайки получены? Огнеприпасы по тройной норме? Пулемёты станковые, вода в кожуха не залита, во избежание замерзаний и разрывов? Пулемёты ручные, системы Льюиса, – диски снаряжены? Тёплая одежда, портянки байковые?
– Не сомневаюсь, что ты обо всём подумала… – Комиссар сделал движение, словно намереваясь положить Ирине Ивановне руку на плечо, но тотчас же передумал.
– Конечно. Я же начальник штаба. – Ирина Ивановна пожала плечами. – Начдив-15 товарищ Жадов о другом думать должен.
– Я вот и думаю… о совсем другом.
– Понимаю, – вздохнула товарищ Шульц. – Ну что я могу тебе ответить, Миша? Ты мой боевой товарищ. Это очень много значит. Погоди, не гони лошадей, дай… дай время мне и нам. Мне оно тоже нужно. Разобраться… Я не из этих, не из «товарок», у которых всё быстро, раз-два, «стакан воды», «долой стыд» и так далее.
– Да я знаю, – опять покраснел комиссар. – Знаю, что ты не такая. Потому и… и потому я… эх, вот опять сбиваюсь. Что ж такое, с контрой никакой не робею, а тут, поверишь ли, сердце в пятки уходит, ровно как у зайца.
– Вот и давай, товарищ Жадов, думать о том, о чём можем, чтобы сердце никуда не убегало бы. – Ирина Ивановна потянулась к телефону. – Сейчас выясню у коменданта на вокзале, когда наш эшелон сформируют и под погрузку подадут наконец. Письменный приказ товарища Троцкого им доставили ещё утром.
– У нас дела скоро не делаются, – вздохнул комиссар. – Не хватает ещё у многих истинно революционного духа.
– Ничего. Главное, чтобы эшелон предоставили. И паровоз надёжный. Состав тяжёлый получается, вагонов много.
Ирина Ивановна сняла трубку, крутанула ручку.
– Барышня, пять-двенадцать-двенадцать, пожалуйста. Товарищ Игуменов? Шульц Ирина Ивановна, начальник штаба батальона особого назначе… О, уже готово? Благодарю, товарищ комендант. Когда под погрузку?.. Ясно. Благодарю. Всего доброго… да, да здравствует мировая революция… – Она аккуратно положила трубку. – Ну, товарищ Жадов, собираем личный состав и…
Дверь распахнулась, без стука, резко, словно в неё ударили. Влетел товарищ Яша Апфельберг, уже сменивший дорогой костюм на френч à la тов. Троцкий. Ремень Яше оттягивала тяжеленная деревянная кобура с «маузером», постоянно бившая его в промежность; Яша стоически терпел.
– Вы чего тут сидите и ничего не знаете?! – выпалил он, задыхаясь. – Товарищ Ягода приехали! Из Смольного!
– Ну и что? – буркнул Жадов. – Мы вообще тут уже не числимся. Эшелон под погрузку подают, сейчас на вокзал выступим…
– И правильно сделаете, – Яша перешёл на быстрый шёпот. – Товарищ Ягода велели передать… тут ему Лев Давидович товарища одного прислали… даже двух. Вас ищут.
– Кого это «нас»? – спокойно осведомилась Ирина Ивановна.
– Вас, товарищ Шульц. Вас. – Всё шутовство с Яши как волной смыло. – Уходите, Генрих Григорьевич говорят. Уходите скорее, всё бросайте.
Комиссар одним движением извлёк собственный «маузер».
– Да уходите же вы! – зашипел Яша. – Уходите, я пригляжу. Товарищ Ягода велел мне у вас дела принять. Вот я и приму… а вы идите.
Ирина Ивановна, не колеблясь, положила папку.
– Идёмте, товарищ Жадов.
– Это куда же? – раздался с порога глумливый голос.
Брови Яши Апфельберга страдальчески поднялись. К двери он не обернулся.
Там, избоченясь, застыл Йоська Бешеный собственной персоной. В щегольской форме, пошитой на заказ, на петлицах – не «кубарь», не шпала и не ромб, а никем не виданный знак – «адамова голова», череп и кости.
Он повзрослел, заматерел. Над верхней губой – аккуратно подстриженные чёрные усики, заметный шрам на левой щеке возле самого уха.
– Со свиданьичком, хорошая моя, – рот его кривился, губы подрагивали. – Забыла меня, сладенькая? Ну да я не забыл. Иосиф Бешанов никого и никогда не забывает. Да и подмога у меня нашлась.
– Вот-вот, – с готовностью поддакнул Бешанову второй голос, и Ирина Ивановна впервые вздрогнула.
Рядом с Йоськой появился Костя Нифонтов. Тоже в советской форме и тоже с черепом на петлицах.
– Здравия желаю, госпожа учительница, – интонациями Костька явно подражал Бешанову. – Вишь ты, где гидра контрреволюции гнездо-то свила…
– Вот мы с ней-то и разберёмся… – протянул Бешанов, шагнув в кабинет. – А ты чего тут забыл, Апфельберг? У тебя отдел печати? Вот и валяй, печатай. А то можно подумать, что ты им сочувствующий.
– Мне… дела принять… Товарищ Ягода… – пискнул Яша, но Бешанов только отмахнулся.
– Иди, иди, не мелькай тут. Дела мы сами с Костиком примем. Ведь верно, Костик?
– Верно, как есть верно! – Нифонтов попытался даже ухмыльнуться так же победительно-уверенно, как Йоська, но вышла просто судорожная гримаса.
Мужество Яши Апфельберга стремительно показывало дно.
– Я… я… я сейчас… – бессвязно забормотал он, прежде чем метнуться к дверям, прямо как тот самый «заяц от орла».
Бешанов проводил его презрительным взглядом.
– Дверь прикрой, Костян. Разговор у нас тут долгий будет.
Но Ирина Ивановна не смотрела на него – только на Костю Нифонтова, и от этого взгляда тот старательно отводил глаза.
– Ваш мандат, – Жадов двинулся, загородил собой Ирину Ивановну. Хоть и взматеревший, Йоська шириной плеч и ростом сильно уступал комиссару.
– А того, как этот Яшик-наташик сбежал с грязными портками, недостаточно? – Бешанов упивался ситуацией.
– С наташиками и портками разбирайтесь сами, гражданин. Ваш мандат? Вы кто вообще такой?
– Вот баба твоя, Жадов, всё уже поняла и потому молчит, – ухмыльнулся Йоська. – А ты, дурашка, всё выделываешься тут… Ну, Костик, покажи ему наш мандат.
Нифонтов неловко, боком, посунулся вперёд, выудив из-за пазухи френча какую-то бумажку.
Комиссар мельком скосил на неё глаза, но только мельком.
– Товарищ начальник штаба, ознакомьтесь, пожалуйста, и доложите.
– Дайте мне мандат, Константин, – негромко сказала Ирина Ивановна. – Дайте, не бойтесь, я не кусаюсь. Кажется, этому вы должны были у меня научиться.
Костик кое-как сунул ей в руки бумагу.
– «Начальнику секретно-исполнительного отдела тов. Бешанову…» – это что ещё за чудо невиданное такое, что за новый отдел?.. И подпись – Лев Троцкий.
– Ну, убедились? А теперь, Жадов или как там тебя, проваливай следом за Яшенькой-наташенькой. Да, и дверь поплотнее закрой. А мы тут пока побеседуем с контрой этой.
Жадов пожал могучими плечами.
– Ну, коль такое дело… и бумага… и подпись Льва Давидовича…
Йоська ухмыльнулся ещё шире. Рот у него был теперь весь полон золотых зубов.
Комиссар шагнул к двери.
Ирина Ивановна вскинула подбородок, рука её нырнула в ридикюль.
А дальше – дальше никто не увидел, как мелькнул пудовый кулак питерского рабочего Михаила Жадова, дравшегося в жизни своей уж никак не меньше даже бедового Йоськи Бешеного.
Получив удар прямо в висок, Йоська отлетел к самой стене, бессмысленно махнул руками, сползая на пол, а комиссар уже сгрёб Костика Нифонтова за лацканы френча, одним движением приподнял над полом, впечатал в захлопнувшуюся дверь, затряс, словно кот крысу.
– Ты, сучонок мелкий, а ну отвечай!..
– Миша! Оставь его.
Ирина Ивановна была бледна, бледнее полотна.
– Оставь. И пошли отсюда. Оружие только забери.
Комиссар повиновался.
– Ну нет, так просто не уйду… – Он быстро и сноровисто связал Костику руки, прикрутил к стулу, заткнул рот тряпками. Не обошёл вниманием и бесчувственного Бешанова. – Посидите здесь, голубчики. Подумайте. – Обернулся к Ирине Ивановне: – А вот теперь идём.
– Не сразу.
Она шагнула к дверям… а потом вдруг резко, порывисто закинула руки Жадову на шею, крепко поцеловав прямо в губы.
– Вот теперь идём.
Товарищ Яша Апфельберг не знал, куда девать глаза и руки.
– Яша, – на удивление спокойно и даже миролюбиво сказала Ирина Ивановна. – Там имело место небольшое недоразумение. Лев Давидович прислал двух каких-то… граждан из некоего «секретно-исполнительного» или что-то в этом роде отдела. Мандат они показали, но там ничего о передаче дел не сказано. Так что ты сможешь продолжать. Только в кабинет мой заходи… не сразу. Часок подожди. Чай попей. У тебя же стоит… самовар горячий? – товарищ Шульц выразительно кивнула на красивую черноволосую секретаршу товарища Апфельберга, испуганно глядевшую на них с комиссаром. – Попроси товарища Сару чаёк тебе заварить, да покрепче. А нам батальон отправлять надо, приказ товарища Троцкого никто не отменял.
– Ага… ага… – мелко закивал Яша. – Не волнуйтесь, Ирина Ивановна, всё исполню. А эти… а этот… Бе-бе-бешанов… у него же глаза…
– Убийцы, – кивнула Ирина Ивановна.
– Но… вы же их не?..
– Конечно не! Что же мы, и в самом деле контра какая? – возмутилась товарищ Шульц. – Я и говорю, недоразумение вышло. По старой, так сказать, памяти. В общем, нам пора, Яша. Пожелай удачи.
– Zol zayn mit mazl[32], – кажется, Яша и в самом деле был искренен. – А только зря вы их не… – добавил он полушёпотом.
Ирина Ивановна только развела руками.
Комиссар, имевший вид совершенно обалдевший и ошалевший, молчал всё это время и отчего-то то и дело касался пальцами собственных губ.
Бывший Николаевский, а ныне Московский вокзал встретил их суетой, настоящим хаосом, в каковой тщетно пытались внести хоть относительное подобие порядка вымотанные стрелки железнодорожной охраны.
Эшелон батальона особого назначения стоял хоть и на запасных путях, но в полной готовности. Теплушки – на сорок человек каждая, вагоны с оружием, боеприпасами, лошадьми, полевыми кухнями, всего не перечислишь. Мощный паровоз – серии V, «Ижица», всё чин чинарём. И даже штабной вагон со всеми удобствами – комендант, похоже, постарался. Сведения о случившемся в ЧК до вокзала ещё явно не дошли.
И отправили их быстро, без промедлений. Колёса застучали на стрелках, бойцы устраивались на нарах, а Ирина Ивановна Шульц стояла, кусая губы, перед закрытой дверью узкого, «половинного» купе – им достался настоящий вагон Академии Генштаба, с большим салоном и целой россыпью мелких спальных отсеков для офицеров.
Стояла, кусала губы, колебалась и была совершенно непохожа сама на себя.
Но вот – минута слабости прошла, одёрнут перешитый на «женскую сторону» китель, и Ирина Ивановна шагнула в коридор.
Разом столкнувшись нос к носу с товарищем комиссаром.
– Идём, – решительно сказала Ирина Ивановна, беря его за локоть.
В салоне было пусто. Командиры рот следовали со своими бойцами, и в штабной вагон должны были явиться только после первой большой остановки, когда всему батальону будет выдана горячая пища.
– Миша, – товарищ Шульц не дала Жадову и рта раскрыть. – Спасибо тебе. От всего сердца и от всей души. Ты не знаешь, что б этот Бешанов со мною бы сделал. Я-то его давно знаю, ещё с Александровского корпуса; уже тогда он моим ученикам дорогу переходил не раз. Отпетый негодяй. Та самая «пена», что к революции примазывается…
– Так я ж что… я ничего… – засмущался Михаил. – Я… не могу, когда тебе грозят или там поносят… того полковника Мельникова помнишь?
– Как забыть, – кивнула Ирина Ивановна. – Вот потому я и сказать хотела… Миша… прости, что я с тобой так, другая б, наверное, давно бы уже и на шею кинулась, и всё остальное… а я вот…
Комиссар с неожиданной нежностью коснулся её щеки – легко-легко, самыми кончиками пальцев, и тотчас убрал руку.
– Да разве ж я не понимаю? Я всё понимаю. Я ж не для того, чтобы ты… чтобы со мной… это ж то же самое «купи-продай»… невелика доблесть – мелкого урку приложить, чтоб место своё знал, чтобы языком своим поганым тебя не бесчестил… знаешь, сколько с такой шпаной дела имел? Ты не думай, я не из таковских… я знаю, с тобой нельзя так… – Он совсем смутился и замолчал.
– Как так? – негромко спросила Ирина Ивановна. На её щеках тоже появился румянец.
– Вкруг ракитового куста венчаться, – выпалил Михаил. – С тобой – только по закону если! Во храме, честь честью. С родительским благословением. И до конца жизни.
– Да, – очень серьёзно сказала Ирина Ивановна. – Во храме, честь честью. С благословением. И до конца. Понимаю, что ты хочешь мне сказать, Миша… И сама б хотела тебе ответить тем же. Просто не могу пока. Знаю, что ты уже мне дорог, и беспокоюсь о тебе, и забочусь. И… и… и давай не испытывать судьбу, ладно? Как Господь судил, так и будет. Хочу я, чтобы у тебя всё было б хорошо, чтобы жив ты остался, при ногах, при руках, целый, невредимый… Бога об этом молю, чтобы защитил бы тебя и оборонил… и молитвы читаю, что ни день, и во храм хожу, хотя тебе и не говорила… Вожди наши – их Господь безверием покарал, ну а я иная… врать тебе в этом не буду…
Комиссар растерянно слушал.
– Вожди наши, они да… с Богом-то да со священством они крутенько… ну так попы и сами виноваты…
– Не о попах речь, Миша. А о Господе. Иерей может и грешен быть, и недостоин даже – все мы грешники. А Господь – Он поругаем не бывает.
– Наверное… – медленно сказал Жадов. – Ох, товарищ Ирина… когда тебя вижу, когда говорю с тобой… вот честное слово, и про мировую революцию забываешь… и мысль одна – вот забрать бы тебя, вот согласилась бы ты, да и отправиться куда-нибудь подальше, в тихое место… дом завести как у людей, хозяйство… я же не люмпен какой, я мастер, на любых станках могу, и точность дать, и припуск… жалованье всегда хорошее было… я б работал, ты б учительствовала…
– И никаких революций… – шепнула Ирина Ивановна. Голова её опустилась, глаза предательски заблестели.
– Когда я с тобой, то кажется мне, что и никаких революций не надо…
– Но это ж неправильно. – Ирина Ивановна собралась с силами, взглянула комиссару в глаза: – Справедливость – великое дело, Миша. Я и впрямь долго учительствовала, в полковой школе работала, в кадетском корпусе… я ж не барынька какая… Справедливость нужна, без неё никуда. Потом уж и о доме думать. Но я с тобой буду, ты не сомневайся. Ты только меня не торопи.
– Не буду, – пообещал Жадов. Глаза у него сделались совершенно счастливые. – Вот поверишь ли, нет, а никогда не бывало со мной такого… и гулял, и веселился, а всё оно не то… пустое… нет ничего внутри… а тут глаза закрываю – а там ты…
Ирина Ивановна улыбнулась.
– Буду тебя хранить, Миша. Уж как сумею.
…Стучали колёса. Эшелон шёл на юг.
Телеграмма от Яши догнала их уже в Москве.
«ИНЦИДЕНТ РАЗРЕШЁН ТЧК ВМЕШАТЕЛЬСТВОМ ТОВ ЯГОДЫ ЗПТ ОДНАКО ПРОЯВЛЯЙТЕ ОСТОРОЖНОСТЬ ЗПТ ВОЗМОЖНЫ ДЕЙСТВИЯ КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОЙ АГЕНТУРЫ ТЧК АПФЕЛЬБЕРГ»
– Ай, Яша, ай, молодец, – усмехнулся комиссар. – Всё сказал, но так, что не придерёшься. «Контрреволюционная агентура», и всё тут. И гадай, о чём это он.
– Так чего ж тут гадать, повернутся дела иначе – и сделается тот же Бешанов той самой «контрреволюционной агентурой, пробравшейся в органы правопорядка для их дискредитации», – ответно усмехнулась Ирина Ивановна.
– Именно, – согласился комиссар. – Во всяком случае, жаловаться товарищу Троцкому этот твой Бешеный не побежал.
– Ох, и бесится же он теперь…
– Бесится. Я-то видел, он и впрямь тебе из спины ремней бы нарезал… – очень серьёзно сказал Жадов. – Теперь на самом деле думаю, что прав был Яша. Нельзя его было в живых оставлять. Семь бед – один ответ, товарищ Ирина Ивановна, а не стояла б у нас эта тень за плечами.
– Да он языком больше молол, Миша. Меня вот больше второй беспокоит, Костя…
– Так он и впрямь твой ученик?
– Бывший. – Ирина Ивановна опустила голову. – Я учила этот возраст… с седьмой роты начиная… и по самую старшую… пока всё не началось.
– Ну да, – помрачнел комиссар. – Задали эти кадеты нам задачку… дрались отчаянно, хотя ещё сущие мальчишки. И царя бывшего из заключения выдернули…
– Они это могут, – без улыбки кивнула Ирина Ивановна. – А Костя Нифонтов… не знаю, как он тут оказался. Я вообще не знаю, что с корпусом случилось, кроме лишь того, что из города они ушли.
– Ушли? С боем пробились! Там вообще мутная история была, похоже, рабочие с «Треугольника» им помогли, дуралеи бессмысленные.
– Едва ли такие уж «бессмысленные», Миша. Далеко не всем нравилось то, что «временные» германцев позвали. И что погромы начались.
Жадов только рукой махнул.
– Несознательные они ещё, хоть и пролетариат. Сундук с добром, дочери приданое… а о справедливости для всех даже и не думают.
– Они люди, – с лёгким укором заметила Ирина Ивановна. – Обычные люди. А людям свойственно заботиться о своих детях; в том числе и дочерям приданое собирать. А товарищи Ленин с Троцким хотят, чтобы все вмиг бы сделались такими же убеждёнными, как они сами. Сам понимаешь, не бывает такого. Постепенно надо, как товарищ Благоев говорил. Эх, всё-то наперекосяк пошло… теперь наломают дров.
– Каких дров?
– Да таких. Хлеба в Питере уже, считай, нет. Только и остаётся, что продразвёрстку вводить.
– Помню, – помрачнел комиссар. – Вы с Благоевым говорили, что мужики поднимутся, в топоры пойдут…
– А товарищ Троцкий только и заявил, что «мы ответим на это самым беспощадным террором».
Жадов отвернулся.
– Ну, мне это тоже не нравится, – признался он. – Мужик, он, однако, пока ещё не слишком сознательный. Хлебом делиться не хочет с пролетариатом, не понимает, что без рабочих так бы и прозябал в кабале. Но «беспощадный террор»… перегибает Лев Давидович палку, как есть перегибает.
– Перегибает. Поэтому, товарищ комиссар, у нас задача – сохранить батальон как боевую единицу. Благомир Тодорович слишком уж прекраснодушничал, всё надеялся на дискуссии, на убеждение, на слово… точно сам верил во всё это.
– Конечно верил! Как же иначе? – изумился простодушный Жадов.
Ирина Ивановна тяжело вздохнула.
– Погнали Россию к счастью штыком да прикладом, Миша. А так нельзя. Поэтому и будем мы сражаться за революцию, за истинную революцию, которая для людей, а не для теории.
– С «беляками» мы будем сражаться, – буркнул комиссар. – С настоящей контрой. Которая Россию хочет буржуям вернуть, иностранцам распродать…
Ирина Ивановна только рукой махнула.
– Они, конечно, враги, – сказала серьёзно. – Но они ведь тоже России добра хотят, по-своему.
– Всех-то ты понять да простить хочешь…
– А если не понимать, Миша, то очень быстро окажешься там же, где Лев Давидович, – «ответить беспощадным террором». Уже говорила тебе и снова скажу: люди – они не скот, чтобы их железной рукой к счастью, как это понимают два-три человека, даже если эти двое или трое думают, что лучше других знают, что и как надо.
Комиссар хмурился, кусал губу, но ссориться он явно не хотел, а подходящих аргументов не находилось.
В Москве батальон не задержался. Осталась позади обходная дорога, занятые стрелками станции – словно вот-вот царских войск ожидают, заметил Жадов, – и вот уже всё, последний перегон, юг!
На остановках комиссар жадно кидался к телеграфу, но больше сообщений не приходило. Яша Апфельберг молчал.
Зато не молчали газеты. Хоть и с запозданием, но печатали сообщения – о чрезвычайном пленуме ЦК партии, о срочных заседаниях Совнаркома; валом пошли «отставки», как выразилась Ирина Ивановна.
– Все – люди Благоева, – бурчал Жадов, просматривая списки ушедших.
– Большая чистка, – заметила Ирина Ивановна. – Товарищи Ульянов со Львом Давидовичем расставляют всюду своих. Вопрос теперь в том, у кого в решающий момент «своих» окажется больше и на более важных постах. Кто станет контролировать армию, кого она послушает, кому подчинится… Потому что один раз-то уже мы, Красная армия, начали стрелять друг в друга.
– Вот «беляки»-то порадуются… – буркнул комиссар.
– Они и так радуются. Ну кто заставлял Льва Давидовича с Владимиром Ильичом проталкивать этот их «военный коммунизм» с продразвёрсткой? Сам знаешь, что теперь творится. Сплошная спекуляция. Рабочие заводы бросают, подаются по деревням.
– Ну, пока не слишком многие…
– Ближе к весне, Миша, это сделается лавиной. Все, у кого родня там, подадутся по домам. Там-то прокормиться легче.
– Да, ты говорила… – Комиссар только вздохнул. – Куда ни кинь, везде клин! Куда тут денешься?
– Не надо никуда деваться, – решительно сказала Ирина Ивановна. – Ты перед своими бойцами отвечаешь, пока – за батальон, а совсем скоро – и за всю 15-ю дивизию.
– Ответим, – с неожиданной жёсткостью заявил Жадов. – Как только поймём, что творится.
Харьков встретил их красными знамёнами, растянутым на фронтоне вокзала транспарантом «Смерть капиталу!». К полному удивлению Жадова, город казался прифронтовым: улицы много где перегорожены баррикадами, витрины магазинов заколочены, богатый и тороватый Харьков замер, поспешно натянув армейскую шинель.
Батальон остался в вагонах, загнанных на запасной путь, а Жадов с Ириной Ивановной отправились в штаб «Харьковского военного округа», как это стало официально именоваться.
Здесь, в здании бывшего Императорского университета, тоже бегали новоиспечённые краскомы, правда, с новой формой и знаками различия у них было совсем плохо.
Заправлял всем в штабе округа Павел Егоров, бывший подпоручик 109-го Волжского пехотного полка, неведомыми ветрами занесённый на Южный фронт. Жадова с Ириной Ивановной он принял в бывшем кабинете ректора, завешенном картами.
– Здравствуйте, товарищи. Товарищ Жадов, мы вас ждали. Опытные революционные кадры очень нужны. И… какой у вас необычный начальник штаба! Прямо-таки новое издание кавалерист-девицы! – попытался он неуклюже пошутить.
Ирина Ивановна не дрогнула.
– Я, в отличие от Надежды Андреевны Дуровой, в мужскую одежду не переодеваюсь и скрывать свой пол намерений не имею, – отрезала она. – А что до того, что я не мужчина… думаю, что штабную-то работу я получше вас, Павел Васильевич, знаю.
Егоров слегка опешил от этой отповеди. Откашлялся, меняя тему, указал на расстеленную карту:
– Ваша пятнадцатая стрелковая, товарищ Жадов, ещё в процессе формирования. Строим её здесь, в Харькове. Южнее, увы, всё стало очень… неустойчиво. Вот взгляните – беляки взяли Юзовку, Луганск, Бахмут, подошли вплотную к Славянску. Штаб Южфронта вынужденно переместился севернее, в Изюм.
– В Изюм?! – поразился комиссар. – Что случилось?
Егоров нахмурился, потёр лоб.
– Царские войска внезапно перешли в общее наступление, как я уже сказал. Южная революционная армия товарища Антонова-Овсеенко слишком вырвалась вперёд, попала в окружение, ей с большими потерями пришлось отходить на север. Из нашей ударной группировки поневоле забрали лучшие дивизии, чтобы восстановить фронт. Его мы восстановили, но атаки волей-неволей прекратились. Товарищ Ленин прислал строгое указание – «упорной обороной, цепляясь за каждый город, за каждое село, измотать врага и обескровить».
– На какое число это положение, что изображено? – вдруг спросила Ирина Ивановна, пристально вглядывавшаяся в расстеленную карту.
– На вчерашний вечер. «Беляки» уже в Краматорске, в Лисичанске, заняли Славяносербск, перешли на левый берег Донца, конница их идёт на Старобельск. Правый фланг им обеспечивают низовские казаки, из зажиточных, что остались верны царю.
– А остальная область Войска Донского? Как там настроения?
– Настроения, товарищ Шульц, там разные. Достоверных докладов не добьёшься. Но верховые казаки, иногородние, – все за нас. Правда, вот только что получена директива о так называемом расказачивании…
– Мы о ней в Питере слышали, – кивнул комиссар.
– А теперь вот прислали. Не знаю, товарищи, не знаю. Красные казаки – ценная часть наших сил, дерутся хорошо. Как бы не оттолкнуть их, как бы не обидеть… а то начали уже отдельные ретивые головы всё в станицах реквизировать. В Вешенской, в Мигулинской, в Еланской… хлеб отбирают, приказали сдать оружие… даже я понимаю, что казак скорее жену отдаст, чем с шашкой расстанется.
Жадов невесело кивнул.
– Да уж… наделают делов, напекут пирогов, только потом самим тошно. Ну да ничего, наше дело – «беляков» сперва остановить, а потом и обратно погнать. Погнать да в синем море перетопить.
– Точно! – подхватил Егоров. – Именно перетопить! Архиверно, как говорит товарищ Ленин!..
– А ещё более архиверно будет заняться делом, – строгим учительским голосом сказала Ирина Ивановна, да настолько строгим, что и Егоров, и Жадов разом умолкли, словно нашкодившие ученики. – Товарищ начальник округа, какие части будут обращены на формирование 15-й стрелковой? Где они находятся? Каково их состояние? Что с материальной частью дивизии, особенно – артиллерийской?
Наступило молчание.
– Правильные вопросы задает мой начштаба, – откашлялся Жадов. – Так что с формированием дивизии?
Егоров порылся в бумагах.
– От товарища Троцкого поступало указание передать вам хорошие, надёжные части… которые не митингуют, а сражаются. Такие нам самим нужны! – Он усмехнулся, но усмешка вышла невесёлой. – Вот, пожалуйста. 1-й Харьковский пролетарский полк, 1-й рабочий полк Харьковского паровозного завода, 1-й Краснопартизанский полк… Вот, товарищ Жадов, приказы им на включение в состав вашей дивизии. Артиллерия… есть в городском арсенале сколько-то трёхдюймовок, ничего более тяжёлого не имеется, его товарищ Антонов-Овсеенко сразу же забрал…
– А пулемёты? – перебила Ирина Ивановна.
– Только «максимов» десяток. Остальное выгребли. Ждём, когда подвезут с центральных складов.
– А почему все полки с номером «1»? Непорядок ведь.
– Они хоть и по призыву, но в основе своей добровольческие. Всем хочется номер один иметь.
– Пусть имеют. Лишь бы воевали.
– А вот это, товарищ начдив Жадов, вам и предстоит обеспечить.
Красные «полки» оказались, как и предсказывала Ирина Ивановна, в лучшем случае неполными батальонами – от трёхсот до семисот штыков. Мало было обученных пулемётчиков, почти совсем отсутствовали артиллеристы. Ну а о телеграфистах и прочем даже думать было нечего.
Жадов сорвал голос, выступая с зажигательными речами, ибо все «полки» немедля принимались митинговать. Нет, не то чтобы они были против того, чтобы «“белякам” под дых дать»; просто как это – на фронт да без митинга? Всё равно что щи без хлеба или чай без сахара.
Ирина Ивановна в сопровождении дюжины проверенных бойцов питерского батальона выбивала с харьковских складов положенное снабжение, продуктовое и вещевое довольствие. К Егорову потоком текли жалобы: «…сбив замки, погрузили и вывезли шинели прошлогоднего пошива…»; «забрали все сапоги и валенки»; «начштаба-15 получила неприкосновенный запас консервов».
После всего лишь четырёх дней подобной суеты 15-я стрелковая дивизия в составе двух тысяч восьмисот штыков, при двенадцати орудиях и двадцати шести станковых пулемётах выступила на фронт.
Штаб Южфронта в Изюме напоминал осаждённую крепость. Забрали дом городского головы, обложили мешками с песком чуть не до самой крыши, перекрыли улицы, к нему ведущие, возвели баррикады не чета харьковским, не какие-то там бочки да телеги – нет, это были настоящие, достойные баррикады; во дворах оборудованы пулемётные точки, и наготове конная батарея.
В отсутствие пропавшего в Юзовке Антонова-Овсеенко фронт возглавил Рудольф Сиверс – совсем молодой большевик, удачно командовавший во время октябрьского переворота, а до этого занимавшийся агитацией среди солдат запасных полков. Худое, почти что измождённое лицо со впалыми, точно после долгой голодовки, щеками, чёрные усы и холодный, не по годам жёсткий взгляд глубоко посаженных глаз.
– Здравствуйте, товарищи.
Рукопожатие его было твёрдым, голос – спокойным.
– Очень вы кстати. Как говорится, дорого яичко ко Христову дню.
– Товарищ Егоров нам обрисовал текущий момент… – начал было комиссар, но Сиверс его перебил без малейшего стеснения:
– Егоров в Харькове сидит, подштанники солдатские считает на царских складах! Пишет в ЦК успокоительные донесения, мол, казаки на нашей стороне, всё хорошо!.. Тьфу, пропасть, расстрелял бы его, как последнюю контру!.. Даже контру, может, и не расстрелял бы, а к делу приставил, хоть окопы рыть, она контра, что с неё взять!..
– Товарищ Егоров имеет несомненные заслуги… – вступилась было Ирина Ивановна, но и её Сиверс прервал без всяких церемоний:
– Что он вам наговорил про обстановку на фронте? Небось вещал, что всё хорошо? Что успехи у контры «незначительные»?
– Нет. Как раз наоборот, сказал, что Южармия товарища Антонова-Овсеенко угодила в окружение под Юзовкой, с трудом и потерями вырвалась из кольца…
– Вырвалась из кольца!.. – с холодным бешенством прошипел Сиверс. – Вырвалась!.. Она почти вся в плену оказалась, её командарм пропал без вести, утрачена вся артиллерия, все пулемёты, три бронепоезда; белые после этого взяли Луганск, подошли к Славянску, угрожают Сватово и Старобельску. Конные части Улагая и Келлера наседают нам на фланги, пытаются отсечь нам пути подвоза.
– Но наступление…
– Наступление!.. Какое, к черту, наступление, я вынужден затыкать ударными дивизиями то одну дыру, то другую!.. Казаки ненадёжны, не желают далеко уходить от дома, несколько дезертиров мы уже расстреляли. В пехоте наблюдается известное шатание и упадок духа после «некоторых успехов» белых. Сплошной фронт мне удалось восстановить только самыми жёсткими мерами, отводом слишком вырвавшихся вперёд частей, чтобы они не повторили судьбу Южармии. Пытаемся удержаться на Донце, но «беляки» его уже форсировали. Идут по правому берегу Айдара вдоль железной дороги, при поддержке бронепоездов. Их разъезды уже в Денежниково, это считаные вёрсты до Старобельска. А мы завязли в центре, у Славянска и южнее. На нашем правом фланге дела не лучше. Там всё упёрлось в Днепр. Елисаветинск – их база, там бывший царь и вся царская камарилья. Екатеринослав тоже их и хорошо укреплён; слава Богу, что наступать ещё и там у «беляков» сил нет, да и гетманцы из-за Днепра их покусывают.
– Какова же будет задача моей дивизии, товарищ комфронта?
– Ваша дивизия, товарищ Жадов, составит мой резерв. Я так понимаю, вы привезли с собой питерский батальон особого назначения? Верный, твёрдый, не испытывающий сомнений?
– Так точно.
– А остальные части?
– Харьковские рабочие полки.
– Это хорошо, что рабочие. Мужики из сёл сражаться не желают, так и норовят расползтись по норам, – усы Сиверса аж передёрнулись от отвращения.
– Мы ж им землю дали! И волю! – искренне возмутился Жадов.
– Вот они и норовят в эту землю вцепиться. А сражаться за них пусть рабочие сражаются. Объясняешь этим увальням, что сейчас «беляки» придут, землю отберут – начинают плести, мол, у меня кум под Мелитополем, земля вся крестьянская…
– Откуда они могут знать, как там у «кума» под Мелитополем? – негромко осведомилась Ирина Ивановна. – Они ж далеко не все грамотные, да и почта едва ли доставляет письма через фронт.
– Вы удивитесь, товарищ Шульц, но связь есть. Туда-сюда через фронт шастают людишки, как есть шастают. Даже поезда ходят, вот до недавнего времени из Харькова в Елисаветинск ходили. Пока я не запретил безобразие это.
– Словно и нет никакой войны…
– Именно. Из Москвы до Киева добираются, до Одессы. В Крыму целый оркестр «бывших» собрался. И сеют у нас панику через засланцев своих, ведут агитацию, ведут умно, ничего не скажешь, – мол, без царя не стоять России, царь землю и волю даёт, да по закону, и чтобы свобода торговли, и всё такое прочее. Да и деньги у них, сволочей, водятся – золотишко-то вывезти успели, проклятые. В мариупольский порт, разведка доносит, корабли заходят, с товарами, со снаряжением…
– Где же закупают?
– Да где могут! Старая-то Европа, она на самом деле за нас. Им, видать, царь-государь надоел хуже горькой редьки. Потому, как сообщают, оружие приходит из Италии, из Испании… этим вообще всё равно, кому продавать, лишь бы платили. Но это всё, товарищи, высокие материи, а нам пока что надо фронт удержать. Поэтому разворачивайте дивизию здесь, в Изюме. Будете моей «пожарной командой». «Беляки» хорошо используют железные дороги, держат резервы на узловых станциях, быстро перебрасывают куда нужно; вот и нам не худо бы поучиться…
Уточнив и выяснив всё, что требовалось, комиссар с Ириной Ивановной уже направились было к дверям, но тут Сиверс произнёс им вслед негромко:
– А директивку-то о расказачивании мы в действие приведём, ох, приведём… не понравится нагаечникам она, ох, не понравится, да!..
Ирина Ивановна обернулась было, но комиссар с неожиданной решимостью ухватил её за локоть.
– Директивы, само собой, надо исполнять.
– Не сомневаюсь, что ваша дивизия примет в этом самое деятельное участие, – усмехнулся Сиверс.
Ирина Ивановна зажмурилась.
Маленький уездный Изюм, городок на восемнадцать тысяч жителей, живший тихо и незаметно, теперь кипел. По железной дороге с севера шли эшелон за эшелоном; Рудольф Сиверс железной рукой наводил порядок в красных частях, не останавливаясь перед расстрелом «трусов и паникёров».
Прибывали подкрепления уже и из самой Москвы: рабочие полки с заводов Первопрестольной, из других мест, не исключая и саму столицу. К востоку от линии фронта, в области Войска Донского, красные войска занимали станицу за станицей; казаки настроены были в общем благожелательно или, во всяком случае, нейтрально.
На самом фронте белые безуспешно попытались взять Старобельск, но туда была своевременно переброшена 44-я дивизия, штурм захлебнулся, а при попытке конницы Улагая обойти город с востока на неё, в свою очередь, навалились два казачьих полка. «Низовские» и «верховые» затеяли переговоры и митинги, без обиняков заявив офицерам, что, дескать, сами разберутся. Улагаю ничего не осталось, как отойти к главным силам.
Обе стороны пытались обойти фланги друг друга, растянутый фронт белых на западе, подле Екатеринослава, так и манил нанести там рассекающий удар, и Сиверс решил рискнуть. 41-я, 42-я и 12-я дивизии были, елико возможно, пополнены, скрытно посажены в эшелоны и двинуты к Лозовой.
Десять тысяч штыков и сабель, почти сотня орудий, полдюжины бронепоездов были серьёзной силой. Разведка доносила, что фронт там у «беляков» с разрывами, занимают они только крупные сёла, никаких сплошных траншей с окопами, как в Донбассе, нет и в помине.
Под утро, пока ещё не истала январская ночь, красные перешли в наступление – без выстрелов, ориентируясь по разведённым в тылу большим кострам: если направление атаки оставалось правильным, костры створились, сливаясь в один.
Красная конница обтекала спящие сёла, не встречая никакого сопротивления. Никто по ним не стрелял, и командиры прорывавшихся дивизий осмелели.
Двумя колоннами они двигались прямо на юг, кавалерия прошла полтора десятка вёрст, обогнав пехоту.
Головы обеих колонн слились на просторном, обширном открытом поле. Зимний рассвет наступал медленно, словно нехотя, но настрой у сотен людей в сёдлах был приподнятым – наступление шло успешно, без потерь, противник явно не то что «захвачен врасплох», а попросту не подозревает о происходящем.
Впереди маячили крыши очередного села, тёмного и безмолвного. Судя по картам, такие же сёла располагались справа и слева, все эти бесчисленные Михайловки, Николаевки или Степановки, но их ещё скрывал рассветный сумрак.
А потом заговорила артиллерия.
Над головами поневоле сбившейся в кучу конницы лопнули шрапнели, куда более мощные фугасные снаряды взметнули к небесам столбы дыма, земля и снег встали на дыбы. Артиллерия била с закрытых позиций, по заранее пристрелянным координатам, и не было вблизи батарей, чтобы лихим наскоком ворваться на них, порубив орудийную прислугу.
Часть красной конницы, однако, не поддалась панике, а сделала единственно правильное – атаковала, бросилась наступать, уходя из-под шрапнели вперёд, а не назад.
И тут оказалось, что окопы с траншеями у белых таки вырыты. И заняты пехотой. И пулемёты расставлены, и ленты в них заправлены, и номера готовы.
Падали кони, через головы их летели наездники. До окопов доскакали считаные единицы.
Но большая часть конных повернула назад, шрапнели преследовали их, корректировщики знали своё дело.
А ещё потом из-за домов вылетела уже белая конница – сводные эскадроны бывшей гвардейской кавалерии, армейцы, все, кто сохранил мужество сражаться. Они помчались следом, на свежих конях, линии их появились справа и слева, нацеливаясь на колонны красной пехоты, следовавшей за своими всадниками.
Командиры там, конечно, заподозрили неладное и стали разворачиваться в цепи, ставить пулемёты, но потом и над их головами стала рваться шрапнель – во множестве.
Рабочие полки не дрогнули, не побежали. Упрямо цеплялись за пустую снежную целину, за обочины дороги, сбивались плечо к плечу и спина к спине. Но – сделать уже ничего не могли.
Кто не бежал, того находила шрапнель. Кто бежал, того настигала та же шрапнель или сабли белой конницы, в запале она сама несла потери от своего же артиллерийского огня.
Разгром был полный.
Свежие части Добровольческой армии двинулись следом, на плечах бегущих устремившись в прорыв.
– Вставайте, товарищ начдив, – Ирина Ивановна стучала в дверь комиссара Жадова. Единственная в Изюме гостиница была реквизирована штабом фронта под размещение командного состава. – Вставайте, время службу исполнять.
– Что, что там такое? – Жадов распахнул дверь, сообразил, что в кальсонах, страшно смутился, запрыгнул вглубь комнатёнки, пытаясь хоть чем-то прикрыться.
– Прорыв под Екатеринославом. Наступление товарища Сиверса плохо кончилось. Я только что из штаба фронта. Добровольцы взяли Лозовую.
– Лозовую?! – охнул комиссар.
– Да. Нашу дивизию отправляют затыкать прорыв.
– Но… Ирина Ивановна… – Жадов понимал, что сейчас можно только так, официально и на «вы». – А вы-то как узнали?
– Дежурила в штабе. – Она пожала плечами. – Приняла доклад вместе с оперативным дежурным. Хотя, конечно, никто его тут так не называет. Одевайтесь, товарищ начдив-пятнадцать.
Рудольф Сиверс был бледен, но спокоен.
– Ваша задача не дать «белякам» уйти далеко от Лозовой. Свяжите их боем. Они же как делают – сажают войска в эшелон, впереди бронепоезд и погнали. А у нас Полтава не прикрыта ничем. Там вообще никакой власти, ни нашей, ни гетманцев. На левом нашем фланге тоже заваруха – Улагай пошёл на Миллерово. У казаков в станицах по Дону опять контрреволюционные выступления, митинги, препятствуют продотрядам. На мешках с хлебом сидят, пока Москва, Питер, Урал – голодают. Директива о расказачивании пришла, а выполняют её слабо, вяло, без подлинно революционного духа!.. Ну ничего, дайте беляков остановить, я этим нагаечникам покажу, где раки зимуют, – всех к ним отправлю, в Дон!
– Если Улагай атакует в направлении Миллерово, он же тем самым вам свой фланг подставил, – заметила Ирина Ивановна. – Атакуйте, не ждите, с такими, как Улагай, нельзя отдавать инициативу.
– Сам знаю, – буркнул Сиверс. – Войска фронта растягиваются всё шире, не все подкрепления надёжны… Начдив Жадов! Понятен ли вам боевой приказ?
– Так точно, товарищ комфронта, понятен.
– Исполняйте. Об обстановке докладывайте по телеграфу.
15-я стрелковая дивизия, имея ядром своим неплохо обученный и крепко сколоченный питерский батальон, несколькими эшелонами прибыла в нагое полустепное пространство к северо-востоку от Лозовой. Здесь сплошным бесконечным ковром лежали поля, перемежавшиеся редкими рощами да руслами небольших речек. Зима стояла суровая, потоки покрылись льдом. Перехватив двумя полками Полтавскую и Харьковскую железнодорожные ветки, Жадов отправил к окраинам Лозовой разведку.
– Странно… – Ирина Ивановна сидела верхом, прикладывая к глазам бинокль. Зимний день уже клонился к вечеру, над хатами у окраин Лозовой поднимались мирные дымки. – Неужели добровольцы ещё там? Им бы вперёд, а они встали.
– Выдохлись, гады, – в отличие от товарища Шульц, комиссар Жадов верхами ездить не умел. Городской, что с него взять. – Ну, мы им покажем…
– Что же мы им в точности покажем? – холодно осведомилась Ирина Ивановна. – Где противник, мы не знаем. Начнём обстреливать мирное селение? Обычных пахарей? Да они после этого к белым побегут, только пятки засверкают.
– Что же предлагает мой начальник штаба?
– Начальник штаба предлагает дождаться разведки. Если белые в Лозовой – постараемся их обойти. Если они настолько глупы, что сидят в городке, – могут оказаться в ловушке.
Разведка вернулась – двое бойцов из питерского батальона; перебивая друг друга, зачастили – мол, белые в Лозовой есть, видимо-невидимо, сидят по хатам, к отпору не шибко готовы. Особо не прячутся. Охранение выставлено, но для проформы, атаки явно не ждут.
Ирина Ивановна, бледная, но спокойная, сидя в седле, следила, как цепи рабочих полков приближаются к окраинам. Готовилась открыть огонь вся артиллерия дивизии; питерский батальон во главе с самим Жадовым заходил неприятелю в тыл.
Однако стоило вспыхнуть стрельбе, как добровольцы начали отход. Масса конницы, рассеиваясь, потекла через поля, старательно обходя не успевший развернуться батальон (теперь, правда, именуемый для пущей важности «полком»). Белые вовсе не собирались драться насмерть за Лозовую.
С наступлением сумерек городок оказался полностью в руках красных. Конница белых ушла, не приняв боя.
– И это мне очень не нравится, – закончила Ирина Ивановна.
Они с Жадовым и начальниками полков сидели в жарко натопленном доме местного священника. Семейство батюшки спервоначала попытались просто выкинуть на мороз, но Жадов решительно воспротивился:
– Ещё чего вздумали, революцию позорить!..
– Так он же поп!
– Он, может, и поп, а дети его чем виноваты? Они родителей не выбирали, Сергеев! Оставь их в покое. Победим, тогда и станем с попами разбираться.
Сергеев, мрачный жилистый комполка, коренной харьковский рабочий, только скривился.
– Ты, начдив, поповье отродье тут не жалей. Контры они все, от мала до велика, я их семя поганое ненавижу, последние соки из народа тянули…
– Ты, Илья Ильич, грамоте где учился? – негромко спросила Ирина Ивановна.
– Где надо, – огрызнулся Сергеев.
– Не «где надо», а в церковно-приходской школе. Двухклассной. У попа. Четыре года отучился, получил похвальный лист. Из рук попа. С листом этим поступил в начальное училище при Императорском техническом обществе. Окончил, стал учеником на паровозном заводе, потом станочником, а потом и мастером. Верно я говорю, товарищ Сергеев?
– Верно, – пробурчал тот. – Вижу, начдив, баба твоя в моём деле рылась?
Миг – и в лицо Сергееву уставилось чёрное дуло «браунинга».
– Баба, значит? – спокойно спросила Ирина Ивановна. – Врёшь, Сергеев. Сам знаешь, что врёшь, а всё равно. Ну, скажи ещё что-нибудь, чтобы я тебя могла без зазрения совести продырявить и в госпиталь отправить – отдохнуть и подумать над своим поведением.
– Зря ты так, Илья Ильич, – поддержал неожиданно товарища Шульц другой командир харьковского полка, немолодой, дородный и усатый Степан Петренко. – Ирина Ивановна товарищ правильный. Всё у неё в порядке, за всем доглядывает. Если б не она, выехали б мы из Харькова голозадыми, потому что интенданты ничего выдавать не хотели.
Насупленный Сергеев сидел злой, как чёрт.
– Вот что, товарищ комполка, – вдруг ровным голосом сказал Жадов, – за нарушение дисциплины я тебя от командования отстраняю. Пойдёшь в ротные. Себя проявишь, поймёшь, что к чему, – поглядим тогда.
Сергеев дёрнулся, как от удара, рука его метнулась было к «нагану»… и замерла.
– Не дури, Илья Ильич, – заметила Ирина Ивановна. – И, надеюсь, все поймут, что никаких «баб» – чьих бы то ни было! – тут нет. А есть начштаба-15, в звании комполка[33], четыре кубаря, как и у тебя. – Ирину Ивановну и впрямь повысили – совсем недавно, едва они с Жадовым оказались на фронте, ибо начштаба целой дивизии быть на должности командира батальона никак не могла. – Так что давай-ка прекратим дуться, сердиться, а будем думать, как действовать дальше.
– Держать Лозовую надо. – Жадов вглядывался в карту.
– Именно. Мне не нравится это поспешное бегство белых. Слишком уж похоже на заманивание в огневой мешок, что они один раз уже успешно тут проделали.
– Осторожничаете, товарищ начальник штаба, – буркнул обиженный Сергеев. – А я так скажу – драпанули золотопогонники, поняли, что на шару нас не взять, а мы им вот-вот за спины зайдём. Наступать надо. Лозовую они оставили, да недалеко ушли. Гнать их надо, покуда можем! Наших, что драпанули, тоже в чувство привести – и вперёд!
– Дерзок ты, Илья Ильич, прямо-таки античный герой Македонский, – усмехнулся Жадов.
– А вот ругаться тут буржуйскими словами нечего, товарищ комдив, – пуще прежнего разошёлся Сергеев.
– Дурья башка, Александр Македонский – великий полководец был, от Греции до Индии с небольшим войском прошёл, всех победил, всё покорил. Вот и ты у нас такой же. Куда ты полезешь дуром? С пехотой на конницу? Ну и обойдут тебя, и изрубят со спины.
– Вот и правильно, – крякнул Петренко. – Мы своё дело сделали, дыру заткнули…
– Дыру в нужнике своём затыкай, – окрысился Сергеев. – А нам наступать надо! По-ленински, по-большевистски! Кончать эту контру!
– Если будешь лезть в воду, не зная броду, контра эта сама тебя кончит, – хладнокровно заметила Ирина Ивановна. – Советую, товарищ комдив, занять прочную оборону тут, в Лозовой. Вперёд отправить разведку. Определить, где противник. И тогда уже действовать.
Петренко кивнул, молчавший весь совет командир 1-го Краснопартизанского Павлюк тоже согласился, Сергеев – бывший уже начальник 1-го рабочего полка ХПЗ – ничего не ответил.
– На том и порешим. – Жадов встал. – Слушай боевой приказ – занимай оборону, готовь разведку. Я с ними сам поговорю.
– Так у нас, выходит, дивизией начальник штаба таки командует, – не сдержался Сергеев. – Что она говорит, то ты, начдив, и делаешь.
– Я тебя в ротные уже разжаловал, в рядовые захотел?
– А ты меня не пугай! Меня жандармы царские запугать не смогли, а уж ты – тем более!
И Сергеев, хлопнув дверью, почти что вылетел из избы.
– Ты, товарищ начдив, не серчай на Ильича нашего, – примирительно заговорил Петренко. – Из паровозников харьковских он у нас самый боевой, хлебом не корми, дай с контрой подраться!..
– Драться с умом надо, а не как после пьянки.
– Верно, товарищ начдив, да только уж больно круто ты с Ильёй Ильичом, – Павлюк наконец заговорил. – Вас к нам из Питера прислали, да только полки-то все харьковские, не надо б в нас плевать-то.
– А знаешь, Павлюк, почему «беляки» нам тут бока намяли, а? Потому что порядок у них и дисциплина. Расстрельная, конечно, но дисциплина! Приказ отдан – приказ исполняется! Без митингов и обсуждения! Всё, хорош базарить! Тоже мне, сорочинская ярмарка!
Командиры полков выходили, что Петренко, что Павлюк, – покачивая головами.
Ирина Ивановна встала рядом с Жадовым:
– Вызови охрану. Наших, питерских. Арестуй Сергеева, пока не начался мятеж.
– Что-о?! Мятеж?
– Не «чтокай», а слушай! – рассердилась товарищ начштаба. – Это ж харьковская вольница, партизанщина! Они тут привыкли всё глоткой брать да на митингах орать. Не нравится кошевой атаман – долой его, да и нового выкликнем. Вызывай охрану. Два взвода, не меньше. И при пулемётах.
Жадов больше не возражал.
Вытащил только «маузер» и выбежал следом.
Ирина Ивановна почти без сил опустилась на лавку. Закрыла лицо ладонями, замерла так – и сидела, не шевелясь, пока в дверь осторожно постучалась дородная попадья – румяное доброе лицо, в руках широкий платок.
– Можно, милая?
– Да, конечно, – Ирина Ивановна оторвала ладони от лица. – Простите, мы… простите, что мы…
– Возьмите-ка. – Платок перекочевал Ирине Ивановне на плечи. – Вот сердцем чую – Господь смилостивился над нами, вас нам послал.
– Да о чём же вы, матушка…
– О том же, – строго сказала попадья. – Вижу, вижу, почему начальник ваш не дал нас на мороз выкинуть. Перед тобой, милая, ему стыдно было. Удержи его, сбереги, Христом Богом молю. Не за ради него, хотя тоже вижу – сердце у него доброе. Но за всех, кого он не даст ещё на мороз выгнать.
– Удержу, – словно через ком в горле ответила Ирина Ивановна. – Сберегу… насколько смогу.
Желаю удачи (идиш).
Ирина Ивановна ошибается в силу старой привычки к персональным военным званиям, которые в описываемое время введены не были; поэтому должность «командир полка» она называет «званием».