Я был здесь уже второй день. Меня закрыли в комнате в башне, не удивлюсь, если выше меня только крыша и небо. После того снотворного, уж не знаю, что за дрянь это у них, я проспал до обеда, а очнулся уже тут. Где я? И почему я ещё жив? Этот граф обещал убить меня во сне, или слова — это только слова? Всё больше и чаще в этом убеждаюсь.
В комнате было всё, что нужно для нормальной жизни человеку без больших претензий: камин, кровать, стол, деревянные кресла, лавка у стены, сундуки с какой-то одеждой. На низеньком столике книги и доска с фигурами, но не шахматами, такую игру я видел впервые. Книги листать — бесполезное дело, читать этот язык я не умел.
Обо мне заботились. Мне носили еду и воду, топили камин, по вечерам разжигали свечи. Здесь был даже свой туалет. Но это была камера. Со мной никто не разговаривал. Ни одна служанка, что топила камин, приносила еду, разжигала свечи, со мной не говорила и не отвечала на мои вопросы. Что бы всё это значило? Зачем я здесь? Я что, пленник или заложник? Зачем? Какой от меня толк?
В первый день я боялся есть и пить, боялся, что меня снова отравят. На второй день я начал с фруктов, здесь были неплохие яблоки и груши. Утром меня ждала новая одежда, на бархатном дублете я увидел вышивку белого единорога — герб графов Лорандских. Ага, это вы уже слишком, ребята… Я усмехнулся и надел свою старую одежду. С чего бы вдруг я носил ваш герб? Пусть своего единорога носят граф и его детишки.
Я маялся с тоски, от безделья и ожидания. Я облазил всё и всюду залез, ища хоть какой-то выход. Когда приходили служанки, за дверью дежурили два арбалетчика. Бежать бесполезно.
Я одетым лежал поперёк кровати и раз за разом прокручивал в голове разговор с графом Бернатом. Он бывал в нашем мире, он был в России, в Москве и в Питере, это именно он привёз оттуда тот «Таганрог». Как он сказал? Это подарок? Выходит, у нас у него остались друзья, кто-то же дарил ему подарочки…
Страшный человек. Я до сих пор помнил тот страх, что он внушил мне.
Почему он не убил меня, как хотел? Почему меня закрыли здесь? Для чего? Может быть, графу не терпелось узнать, как я оказался здесь и в каком месте вышел? Хочет завладеть ещё одним зеркалом и всё держать под контролем?
Я всё равно не скажу ему о Малом Ортусе, я и сам ничего не знаю. Есть ли там зеркало? Это только моё предположение. Но даже если и так…
Странно. Если бы граф хотел и дальше допрашивать меня и, может быть, пытать, я сейчас думаю, был бы не в башне под самым небом, а где-нибудь под этой башней в местной тюрьме и в цепях. И мне бы не носили еду и фрукты, не топили бы камин, меня бы мариновали там на воде и хлебе в лучшем случае, и просто ждали бы, пока я не стану сговорчивее.
Нет, что-то здесь было не так. Я для чего-то нужен был этому графу, зачем-то нужен ещё. Меня держали, скорее, как почётного пленного, заложника, заботились, но не выпускали.
Зачем?
Подходил к концу второй день. Я поднялся и подошёл к окну. Оно не открывалось, и мне пришлось прильнуть к нему, чтобы что-то увидеть. Да, стекло большими плоскостями здесь делать ещё не умели, и окно забиралось цветными кусочками витража. Через светлые участки я видел заходящее солнце и красивые пурпурные бока облаков. Глаз не отвести. Прямо как у нас. Увижу ли я ещё хоть раз закат в своём мире? Будет ли это когда-нибудь? Что там сейчас происходит? Что делает моя мать? Верит ли она в то, что я вернусь? Увидимся ли мы ещё когда-нибудь?
Чем больше я думал об этом, тем менее вероятным мне всё это казалось. Мой мир был где-то там далеко, был таким недоступным, будто и нереальный вовсе.
А утром я проснулся от шума дождя. С вечера будто ничего и не предвещало. Я быстро оделся и снова прильнул к оконному витражу. Капли стекали по стеклу, и я протянул ладонь. Здесь тоже осень, как и у нас, и тоже идёт дождь. Тоскливо на сердце. Хоть что-то бы сдвинулось с этой мёртвой точки. Я устал ждать и гадать. Я по эту сторону стекла, а весь мой мир, всё, что я знал и любил, всё, чем дорожил, было там, по другую сторону…
Я думал, а память вдруг сама собой напомнила мне слова одной старой песни, я не помнил её всю, помнил лишь отдельные строки:
«…И никуда не торопясь, сползают капли по стеклу…
А если ты ещё не спишь, наверняка, поймёшь меня,
Что ничего не может быть печальней и теплей дождя…
Две стороны стекла — дождь и ладонь…»
Я не помнил, как звалась эта группа, её песни были популярны в девяностые годы, я тогда ещё не родился, а матери моей эти песни нравились. Я тоже часто слышал их, когда она включала эти песни на диске во время очередной генеральной уборки в нашей квартире, они поднимали ей настроение. А мне приходилось быть невольным слушателем, честно признаться, я никогда и не был сильно против. И кстати, а как называлась та группа? Где-то в голове совсем рядом, и название-то незамысловатое и слова совсем простые:
«…Я положу свою ладонь на запотевшее стекло.
Когда ещё вернётся он и постучит в моё окно…
Две стороны стекла — дождь и ладонь…»
«Браво»! Эту группу зовут «Браво»! Конечно! Как я мог забыть?
Этот мир словно поглощает меня, я начинаю забывать своё, родное, то, что всегда хорошо помнил и знал.
Я даже дышать перестал при таких мыслях.
На каком тралике я обычно ездил домой, какой номер? Какая пара у меня первая в понедельник, а как зовут куратора нашей группы?
Я не помнил. Вернее, я могу ещё это вспомнить, если напрягу память, но все эти мелочи ускользали от меня. Что это? Неужели в самом деле этот мир поглощает меня? И что потом? Я забуду всё, что было там? Я не вспомню лица матери и ребят-одногруппников? Я останусь здесь…
Нет, нет и нет!
Я должен выбраться отсюда, пока не стал своим!
Как говорил этот граф: «Надо было смириться и просто жить… Прожил бы здесь свою жизнь, женился, нарожал детей и забыл, кто ты и откуда…» Он так сказал! Он был у нас, и он говорил об этом непонаслышке. Он сам через это прошёл! Только его, наверное, поглощал наш мир? Ведь он сам признался, что не был у нас уже лет двадцать. Почему так много, если это не создавало бы никаких проблем?
Двадцать лет — большой срок. За это время наш мир здорово изменился, и ты, граф, многому удивился бы, окажись там опять в наше время. Что ты принёс оттуда? «Таганрог»? Сейчас ты привёз бы цифровой фотоаппарат и ноутбук, смартфон и гарнитуру… Это бы взорвало твой дремучий, скучный мир, уж поверь, это точно.
Может быть, поэтому меня и заперли тут, чтобы я забыл свой мир и вжился в этот? Если граф Бернат не убил меня (ему же меня, типа, жалко), то, может, он решил привязать меня к своему миру иным способом? Я врасту в него, стану своим, и останусь тут, перестану задавать вопросы, рваться домой, стану своим.
Кем стану? Слугой? Пажом? Оруженосцем? Да я ничего не умею! Для пажа я по возрасту уже не подхожу — слишком взрослый. А для оруженосца навыков во всём у меня — кот наплакал! В седле я держусь неважно, меч только в руки взял, ну, научился разве что немного стрелять из арбалета, и то я очень долго вожусь с ним. Я — не воин, одним словом. Даже грамотность моя здесь мне не поможет.
Зачем я нужен кому? Тут таких слуг — подай-принеси — и своих полно! Да и если бы я нужен был графу Бернату как слуга, вряд ли меня держали бы в таких условиях… Отдельная кровать, стол, камин, кормёжка два раза в день…
Это не разумно! Это — курорт… Для кого? Для очередного слуги?
А дождь всё шёл и шёл.
Скоро принесли завтрак и растопили камин. Третий день я разговаривал только сам с собой. Интересно, и сколько дней меня так продержат? Сколько времени на всё это надо? Язык местных я начал понимать довольно быстро, а вот всё остальное… А что, остальное? Имена местных я помнил, осталась только письменность.
Всё равно я не привыкну к этому миру. Я хотел выпить горячего чаю, кофе с молоком, я хотел банальной жареной картошки! Я бы пожевал «Орбит», съел пару кубиков тёмного шоколада. Я хотел помыться или принять душ, почистить зубы. Меня достала местная одежда, она практически вся из грубой шерсти и колется, рубашки с привязывающимися на вязочки рукавами, мелкие пуговички. И даже в самом тёплом дублете холоднее, чем в простой толстовке из флиса. Я не хочу прожить здесь всю жизнь! Не хочу забыть всё самое лучшее из моего мира!
Граф Бернат не дождётся этого от меня! Тебе придётся держать меня здесь годы, а не дни! Выжигать мой мир из меня другими способами. Я не забуду свой дом. Не дождёшься!
А вечером пришёл сам граф. Спускались сумерки, и горничная торопливо зажигала свечи на каминной полке и не столе. Я молча следил за лицом графа, хотя мне хотелось завалить его вопросами. Но молчал хозяин Лоранда, и я молчал. Наконец, служанка ушла, и граф неторопливо прошёл и сел в кресло, развернув его ко мне, сложил руки на груди, рассматривая меня с ног до головы внимательным взглядом.
— Ты не стал переодеваться?
— Там ваш герб…
— Конечно. А ты что, хочешь разгуливать по Лоранду с гербом барона Эрно? Тебя прирежут местные, как вражеского лазутчика. Ты этого хочешь?
В его словах был смысл, но я выловил и своё:
— «Разгуливать по Лоранду»? Вы собираетесь выпустить меня? А я думал, что вы… — Граф перебил меня:
— Что я буду держать тебя здесь вечно? Зачем мне?
— Чтобы я забыл свой мир… Я понял. Ваш мир поглощает меня, он растворяет меня в себе… Я же как-то научился понимать ваш язык… Что-то даётся, а что-то отбирается. Так это работает, да?
Граф Бернат долго молчал, прищурив тёмные глаза, смотрел на меня, а я ждал от него ответа на мучивший меня вопрос.
— Ты умнее, чем я думал…
Я усмехнулся.
— Вы тоже знаете русский?
Он опять помолчал и ответил не сразу:
— И русский — тоже…
— Тоже?! — Я удивился. — Где вы были?
Граф моргнул несколько раз неторопливо, и я подумал уже, что он не ответит мне. Но…
— Английский, французский, немецкий, итальянский, китайский, японский, греческий… Все перечислить?
— Почему вы вернулись? Почему не захотели остаться там? Там же… — Он снова перебил меня:
— Лучше? Ты так хотел сказать? — Усмехнулся, передёрнув широкими плечами. — А почему ты рвёшься домой?
Ну да, он прав, дом — это дом.
— Это правда, да? Этот мир поглотит меня? Мою память, моё прошлое, всё моё, да?
— На это надо время… Это не быстро. Но ты рано понял это… Как-то понял быстрее, чем я когда-то…
Он замолчал, и я вспомнил его слова: «Ты умнее, чем я думал…» Наверное, не в этом дело. Причём тут ум?
— Почему вы не убили меня? Вы же хотели, если я правильно вас понял…
— Правильно понял.
Я невольно сглотнул, пожал плечами.
— И почему тогда?
Граф опять долго молчал, я уже начал привыкать к этому — он всегда долго молчал, прежде чем ответить на вопрос.
— Расскажи мне о своей матери.
Я удивился. Причём тут моя мать? Зачем ему это?
— Зачем вам? Вы всё равно её не знаете.
Граф опять помолчал и заговорил негромко:
— Она актриса, её зовут Ольга Урусова. У неё светлые волосы и серые глаза. Она любит запах ландыша и часто поёт…
Я оторопел от услышанного. Всё верно. Все эти подробности… Она такая. Духи «Майский ландыш» и пела она часто…
— Я знал твою мать много лет назад, мы были друзьями…
Я громко усмехнулся на это. Он что, издевается?
— Такого не бывает! — Я даже повысил тон голоса. — Вы сами сказали, что не были на Дальнем Востоке…
— Это было не в вашем — как ты там назвал этот город? — Благовещенск? Где-то у вас там есть такой город… Место холодное… Сибирь, кажется…
— Новосибирск? — подсказал я, невольно включившись во всё это, хотя умом понимал, что всё — полный бред.
Граф медленно кивнул и негромко продолжил:
— Именно… Новосибирск… — Я слышал, как трудно давались ему чужие слова, но память, тем не менее, у него отменная. — Она была со своим театром в Европе… В Чехии… О, Прага… — Он прищёлкнул языком. — Карлов мост… Там мы с ней и познакомились…
Я всё это время стоял и смотрел на графа сверху, но сейчас вдруг понял, что мозги у меня вскипят, и я медленно опустился на свою кровать. Руки у меня дрожали, мысли бежали с такой скоростью, как частицы в андронном коллайдере.
О чём, вот, он сейчас говорит? Про что?
Бернат… Я по паспорту Арсений Бернатович… Мать говорила, так зовут моего отца — венгра… Она познакомилась с ним на фестивале в Европе, он — венгерский турист, как ей представился. Я даже видел его фотку. У коллеги матери по труппе был с собой старый фотоаппарат «Зенит», и фотка получилась плохая, не чёткая, да и попал мой отец на фотографию групповую мельком, а после увеличения разглядеть на ней что-то было вообще нереально.
Люди барона Эрно посчитали меня сыном графа Берната. Да, я похож на них на всех типажом. И на Агнес, и на Вирага, и на этого графа…
Я прошептал, сложив всё к одному:
— Вы — мой отец…
— Догадался… — Он улыбнулся с чувством превосходства.
Я же чувствовал себя так, будто меня облили холодной водой. Всю свою сознательную жизнь я знал, что мой отец — просто мимолётная интрижка матери, а я остался на память о заграничной поездке. В детстве я этого, конечно, не знал, узнал где-то в старших классах школы и, в принципе, не сильно и расстроился. Подумаешь венгр, подумаешь турист, откуда-то там… Ну и что? А теперь, выходит, никакой это не венгр, и не студент-турист, и вообще непонятно кто. Граф из какой-то параллельной реальности…
Я почувствовал, что меня злит эта ситуация, злит этот человек, злит его взгляд, и улыбка свысока — тоже злит.
— Хорошо же вы здесь понимаете дружбу… — Голос мой прозвучал глухо, мне самому незнакомо.
— Ну да, — граф усмехнулся, — видит Свет, я любил твою мать, а она — любила меня. Если тебя это утешит, конечно.
— Хороша любовь, бросить беременную женщину и забыть на двадцать лет, точнее, на двадцать один…
Он опять помолчал по обыкновению.
— Я нашёл этот ваш Новосибирск… Даже нашёл её театр… «Красный факел». Но мне сказали, она уехала на Восток к родителям. Вот и всё…
— И что теперь? Чего вы хотите?
— Ты — мой сын, а я — твой отец. Чего ещё я могу хотеть, по-твоему?
Я фыркнул резко. Чего захотел! Ага!
— Знаете, в нашем мире в таких спорных случаях принято делать генетическую экспертизу, чтобы доказать отцовство.
Наверное, он не понял моих слов, но и понимать, видимо, не собирался.
— Мне не нужны никакие доказательства, я и так всё знаю.
Я долго молчал. Откуда это во мне? По наследству передалось? Чёрт! Блин!
— Вы поможете мне вернуться домой?
Я сказал это твёрдо и уверенно, но граф Бернат даже глазом не моргнул, поднялся с кресла и ответил холодно и так же твёрдо:
— Ты уже дома.