Первый, кого я запомнил, после того, как пришёл в себя, был отец — граф Бернат. Таким рассерженным я его ещё не видел, даже в ту ночь, когда я — ещё неизвестно кто — появился в Лоранде, он и тогда был более спокойным и сдержанным.
Он гневно смотрел мне в лицо и, когда меня во дворе замка под руки подвели к нему, первое, что он сделал — ударил меня такой сильной, увесистой пощёчиной, что я, и до этого-то еле державшийся на ногах, не устоял, повис невменяемый.
Дальше я вообще ничего не помню. Что со мной делали? Где? Куда меня определили: вернули назад в башню или сразу в тюрьму?
Очнулся я в незнакомой комнате на кровати. Один. Топился камин, был вечер, судя по сумеркам в комнате, свет — только от огня в камине.
Где я? Что это за место?
Я лежал, глядя в тёмный потолок, и вспоминал всё, что случилось, проходил шаг за шагом, всё, с самого момента, как говорил с Патриком в библиотеке и до того, как получил по голове камнем.
Чёрт! Блин… Блин…
Всё сложилось из рук вон… Фигово… Да что говорить — вообще никак! Эх… Где-то я допустил ошибку. Может быть, не надо было брать с собой Патрика? Он задержал меня под землёй, мы потеряли время, но… Я всё же не жалел, что помог ему выбраться. Он сбежал, ему удалось уйти. Хотя бы ему…
А может быть, и нет? Я же ничего не знаю. И спросить некого.
Смог ли Патрик уйти? Или его поймали? В любом случае, отец отправил погоню, по-любому, отправил. Я в этом уверен. А вот смогли ли его вернуть?
Я обомлел, вспомнив, как Патрик сказал, что ему за неудавшийся побег отрубят голову. Может, до этого всё же не дойдёт. Отец всё-таки благоразумный человек и до казни не доведёт.
Я попытался потрогать голову рукой, там, где получил камнем, и почувствовал, что правая рука моя привязана к кровати. Ого! С чего бы это вдруг? Какого хрена? Зачем?
Я дёрнул левой рукой, она оставалась свободной. И всё же сам факт того, что меня привязали к койке, злил меня до умопомрачения. Это, чтобы я не сбежал, что ли?
Мне вспомнились вдруг американские фильмы, где преступников в больничных палатах наручниками цепляют к кроватям. Какого чёрта? Я же не преступник! Для чего тогда?
Да и куда я сейчас побегу? Голова у меня трещала так, что шевелиться мне было больно, и думать — больно, и злиться — больно, и вообще… Ко всему к этому ещё и тошнота, и слабость. Ну да, все признаки сотрясения мозга на лицо, точнее, на голову. Как я вообще ещё живой остался?
Сотрясение мозга у меня уже было, может, не такое сильное как это. Ещё в начальных классах я поскользнулся и упал в школьном дворе. До сих пор помню бледное лицо матери в больнице, когда врач-травматолог разговаривал с ней негромко, я не слышал, о чём. Но мне тогда она казалась самым любимым и близким человеком на всём белом свете, мне так не хотелось её огорчать, а она выглядела такой напуганной.
Я тогда до боли в сердце понял, как и она сильно любит меня, как она боится за меня. А я не берёг себя: спускался на перилах школьной лестницы, скакал через две-три ступени, катался на замороженных лужах, перебегал дорогу не на перекрёстках… Я и не думал, что со мной может что-то плохое случиться. А ведь она боялась за меня всегда, может, и не старалась этого показывать, но я это знал. Я всегда это знал.
А в этом мире меня могли пристрелить из арбалета, убить камнем из пращи, я мог утонуть в Ронде, а до этого во рву замка, или же в любой другой момент. Тот же Вираг порывался убить меня одним из своих кинжалов. И я бы не вернулся. Я навсегда остался бы тут, в мире моего отца.
Я снова подёргал правой рукой, не желая верить, что я, на самом деле, привязан. Какого чёрта? Но верёвка врезалась в запястье. Точно, привязали. Если попробовать развязать её? У меня же есть левая рука!
Я попытался повернуться на бок, чтобы добраться до узла, и неожиданный приступ тошноты накатил с такой силой, что я снова вернулся на подушку. Ничего себе! С тем сотрясением, что я пережил в третьем классе, это не шло ни в какое сравнение.
Ого! Я раз за разом сглатывал горькую слюну, чтобы не вырвало меня на мою же кровать. Голова раскалывалась. Да что же это?
Я закрыл глаза и тихо лежал. Вот я, похоже, и отбегался на ближайшие месяц-два. Проклятье! Такой был шанс, так всё сложилось более-менее удачно, мы даже до этой проклятой лодки добрались и даже умудрились столкнуть её в воду, нет же, надо было подставить свою башку под камень.
Я злился на самого себя, на то, что всё так сложилось, злился на отца, что разрешил своим людям стрелять в меня — своего сына, злился вообще на всё, что происходило в моей жизни. Блин! Какого чёрта всё идёт именно так?
Придётся теперь всё начинать сначала. Опять ломать голову. Свою несчастную бедовую голову. Искать новый способ смыться из этого замка. Как? Что теперь придумать? Да и в таком состоянии что я теперь могу? Просто тупо лежать и пялиться в потолок — вот и всё! Я даже освободить сам себя не могу.
Я вздохнул. Да, шанс был, но я им не воспользовался.
А потом ко мне заглянула горничная, подбросила дров в камин, заметила, что я смотрю на неё, и заторопилась уйти. А после почти сразу же ко мне явился отец, наверное, ему сообщили, что я пришёл в себя.
Не знаю, что он хотел от меня, но я как-то внутренне приготовился к неприятностям и даже попытался выше подняться на подушке, чтобы смотреть в лицо графу, ну, хотя бы не с уровня коленей. Это не очень мне удалось: я был привязан, а двигаться не позволяли тошнота и головная боль.
Граф Бернат по обыкновению долго молчал, рассматривая меня с высоты своего роста, и я тоже молчал, хотя, видит Бог, как же мне не хотелось чувствовать себя котом, что сходил мимо своей коробки. И я заговорил первым:
— Зачем меня привязали? Вы думаете, что я снова сбегу в своём состоянии? Ага… — Я усмехнулся. — Куда там…
— Я приказал сделать так, как счёл нужным.
— Да? И стреляли в меня и камни кидали тоже по вашему приказу?
Граф молчал, не отвечая мне, я смотрел на него и видел его всего: чёрный дублет с вышитым белоснежным единорогом, высокие сапоги до колен, выражение решимости на лице. Я хотел ещё спросить его, но тут он сам заговорил:
— Я не давал приказа стрелять в тебя, это стража из башни проявила своеволие, они видели, как вы уходите, и хотели остановить вас любой ценой. Сержант приказал: без оружия, но несколько солдат успели пострелять по вам… Они уже наказаны.
— Надеюсь, их не казнили? — Мне не понравились последние слова моего отца. Что, в этом мире инициатива тоже наказуема?
— А тебе не всё равно? Ты мог погибнуть, потому что кому-то захотелось выслужиться. Они нарушили приказ своего офицера…
— Это люди, отец! — я перебил его, повысив голос, и почувствовал, как от этого в голове моей застучало с большей болью. — Так нельзя…
Отец на мои слова только усмехнулся громко, он никогда не поймёт меня с моим европейским гуманизмом и толерантностью, хотя и был в моём мире много раз. Может, Патрик и прав был, когда говорил о том, что за побег его могут казнить? А что ждёт меня?
— Это мои люди и служат они мне, и служить они должны так, чтобы не делать мне плохо. Понятно? И ты тоже — мой сын, ты должен жить моими интересами, заботиться о своей семье, о Лоранде. А ты? — Граф скривился недовольно, в тоне его голоса я слышал нескрываемое разочарование. — Ты устроил побег заложнику и сбежал сам.
Я промолчал на это. Да уж, жить интересами семьи и Лоранда? Наверное, такими словами он и Агнес убеждал дать согласие на свадьбу? Ведь этот её жених и его отец приведут войска на предстоящую войну.
— Что с Патриком? — спросил я. — Вы догнали его?
— Догоним… — Отец кивнул. — Его найдут, обязательно найдут, вот увидишь. Я отправил отряд в Тодд, там переправа. Мимо на своей лодке он не пройдёт, Ронда мельчает, и его возьмут там. Через два дня, ну, может быть, три — он будет тут.
— И? — Я ждал ответа, боясь за участь Патрика.
— Я отправлю его к принцу Рикарду и предупрежу, что он склонен к побегам… Так что. — Отец демонстративно пожал плечами.
Я молчал, да, граф умел заставить чувствовать себя виноватым. Сначала он намекнул мне о наказании солдат, что стреляли в меня, теперь, вот, заговорил о Патрике, которого я уговорил бежать с собой. Если его вернут, привязыванием к кровати он не отделается.
— И его отдадут в свидетели, да?
— Не исключено. Но пусть принц решает, что с ним делать. Может быть, он останется заложником уже при его дворе. Будет папа посговорчивее…
Я помолчал, думая над словами графа, и снова не согласился с его решением:
— Так нельзя!
— А как — можно? Он — заложник! Он… — Но я перебил своего отца, хоть это и стоило мне больших усилий и боли:
— Агнес тоже была заложницей, но вы с Вирагом устроили ей побег! Так — можно?!
Граф Бернат поморщился недовольно на мои слова и надолго примолк, рассматривая моё лицо, думал о чём-то довольно долго. Потом ответил неторопливо и уверенно, будто прописную истину излагал:
— Не надо сравнивать Агнес и этого Патрика. Она — твоя сестра, а он… — Отец хмыкнул и пожал плечами. — Он — просто Патрик, сын моего врага. Так что…
Что я мог на это сказать? Конечно, Патрик — сын графа Сандора. Что я хочу кому доказать и до кого достучаться? Пустое это всё.
Я предпринял последнюю попытку и снова заговорил:
— Вы же против свидетелей? Если я правильно понял вас, вам не нравится, что они тут всем заправляют… Почему же вы хотите отправить Патрика в свидетели? Зачем увеличивать их количество? Если вы против…
В желании добиться понимания я даже сумел оторвать тяжёлую голову от подушки, потянулся к отцу навстречу, но боль пробила затылок раскалённой иглой, и я снова упал в пуховую мякоть. Блин! Как же мне больно, как больно… Я аж вспотел, честное слово! Никогда не думал, что от боли может так быть.
Граф Бернат молчал, глядя на меня. Потом он вздохнул и медленно заговорил:
— Если на следующем празднике Рождения Света Верховный Луч выберет семью графа Сандора, Патрик станет свидетелем. Праздник уже в этом году… А в приближающейся войне старший его сын погибнет, что это значит? Подумай сам, ты же неглупый.
Я думал, но головная боль отвлекала меня. И я ответил то, что первым пришло в мою голову:
— У графа всего два сына… Патрик и Арнолд… Почему вы думаете, что старший непременно погибнет? — Я усмехнулся и добавил ещё одну мысль: — Да и почему по жребию выберут в свидетели семью графа Сандора? Кто может дать гарантии?
Теперь хмыкнул и мой отец, отвернулся и прошёл к камину, наклонился и разворошил горящие поленья кочергой. Сноп искр взметнулся в дымоход, а лицо моего отца осветило ярким обжигающим светом. Граф стоял, в молчании глядел на огонь, а потом всё же сказал:
— Как ты там говорил: гипотетически?
Я обомлел. Он запомнил это слово, брошенное мною впопыхах, и не только запомнил, он понял для себя и смысл этого слова.
— Если всё сложится так, род графов Нандорских прекратит своё существование. — Граф обернулся и посмотрел на меня. — Он прервётся.
Я молчал на это. Во, оказывается, какие далёкие планы у моего отца-графа, он хочет уничтожить целый род. Не думаю, что у самого графа больше нет родственников, и некому будет принять на себя графский титул. У нас говорят, свято место пусто не бывает, кто-нибудь да найдётся.
— Мне нужен этот мальчишка, этот Патрик. Он был нужен мне, а ты устроил ему побег…
Я не нашёл, что сказать на это, и просто улыбнулся. Пусть отец, как хочет, так и понимает мою улыбку. «О, Патрик, ты же не глупый малый, обмани их всех и вернись домой к своему отцу и к брату… Поломай все коварные планы моего отца и сохрани свой род. Не дай своей семье кануть в Лету…»
И я, и отец долго молчали. Граф зажёг небольшую лучину от огня камина и от неё уже засветил пару свечей на столике, чтобы разогнать вечерний сумрак. Он не уходил, и я понял, что разговор наш ещё не окончен.
— Как ты нашёл его?
Я нахмурился, не понимая вопроса: о чём он говорит?
— Ход… Ход графа Фабиана, это в его годы выкопали его! Как ты смог найти его сам? Никто здесь и знать не знал, что он сохранился. Как ты нашёл его? Я и не думал, что когда-нибудь увижу его. Слышал только слухи от своего деда… А ты… Ты появился здесь и нашёл его. Как?
Я усмехнулся. Ага, так я и выложил тебе всё. Я сам спросил в свою очередь:
— Вы уже нашли его?
— Конечно! — Граф Бернат сделал паузу и хмыкнул. — Когда я понял, что ты ушёл из башни, я приказал обыскать каждый угол, каждую ступеньку и камень. Понадобилось полдня, если честно, но мы нашли его. А как ты один справился? Случайно наткнулся?
— Эта башня — башня первого луча…
Я не стал больше ничего говорить, он — разумный человек, мой отец, он сам всё поймёт, должен же был он читать эту «Историю Лоранда», не я один её читал, в конце концов, так внимательно.
Граф долго молчал, над моими словами, видно, думал, а потом переспросил озадаченно:
— Твоя башня — башня первого луча? Я полагал, её снесли уже давно! Как ты додумался до этого? Почему никому не рассказал?
Я хмыкнул на его вопрос. Рассказал? Ага, ещё чего! Не дождёшься!
Сам я вспомнил вдруг его слова: «Когда я понял, что ты ушёл из башни…» Вот оно что!
— Вы что, всё время следили за мной?!
Граф Бернат усмехнулся с заметным превосходством, ничего не ответил, да я и сам всё понял. Конечно, следили. Я считал, что мне дали свободу, я был предоставлен сам себе, а на самом деле, о каждом моём шаге докладывали моему титулованному папочке. Это хорошо, что свой побег я готовил по ночам и очень осторожно, иначе сбежать не удалось бы и Патрику. А так, по крайней мере, шанс у него ещё оставался.
Вот поэтому нас так быстро хватились и успели остановить меня в последний момент. Я не сумел только через борт перемахнуть, а так бы плыл сейчас с Патриком по Ронде и бед не знал. А теперь вот помираю тут, привязанный к кровати, как последний уголовник.
После долгого раздумья граф спросил меня о том, что, видно, не давало ему покоя:
— И куда ты собирался бежать? Домой? К мамочке?
Я уловил нескрываемую насмешку в его голосе, и не только её. За насмешкой он прятал интерес. Конечно, он сильно-сильно хотел знать, куда конкретно я направлялся. Ну, если про башню я ему сказал, то про Малый Ортус он от меня не дождётся. Никогда!
Я снова ему улыбнулся и увидел, как граф зло сузил глаза, понимая, что я догадался о его скрытом интересе. Да, он всегда помнил о том, что я оказался здесь, пройдя через зеркало, чужое зеркало, о котором сам он не знал. Он хотел заполучить его, ещё он хотел не дать мне уйти отсюда, вернуться домой. Я был нужен ему… Для чего-то был нужен. Как Патрик. Поэтому за мной следили, поэтому я тут, а за дверью, скорее всего, охрана, и поэтому я привязан к своей кровати, и у меня болит голова, потому что меня нужно было остановить любой ценой…
Зачем я ему? Что он задумал?
Я чувствовал, что ответ где-то рядом, совсем близко, но моя голова пока не давала мне ухватиться за него, моя бедная больная голова.
— Меня отвяжут?
— Может быть.
— Что это значит?
— Что твоя жизнь немного изменится. Никакой башни. Да и ход там закрыли, а от Ронды засыпали и заколотили, от греха подальше. — При этих словах я скрипнул зубами от досады: «Мой ход!.. Вот же блин!» — Теперь ты будешь под постоянным надзором моего человека. Он будет всё время рядом. Всё, что ты читаешь, что делаешь, с кем общаешься… Мне надоели сюрпризы с твоей стороны. Ты же знаешь это слово, оно из твоего мира… Хватит. Теперь я буду знать о тебе всё.
Я тяжело прикрыл глаза. Да-а… Ворона докаркалась, Гагарин долетался, а я отбегался… Чёрт! Чёрт и чёрт!
Дорогой папочка, чтоб тебя, честное слово. Мне вспомнился Патрик и его камердинер, неотступно следующий рядом. Со мной, что ли, будет так же? Ну я и попал…