Всё время за мной ухаживал свидетель — Отец Берток, он сам кормил меня и поил с ложки, давал мне какие-то отвары от головной боли, осматривал мою голову, меняя повязки, и всё справлялся о моём самочувствии. Это уже злило меня вконец, каждое утро он приходил и задавал мне один и тот же вопрос: «Как сегодня вы себя чувствуете?» О-о-о! Будто с каждым днём что-то должно было измениться. Какого мрака? Он бесил меня, честное слово.
Я никого не хотел видеть и слышать, я хотел быть один наедине со своими мыслями, да и ко мне, собственно, никто, кроме этого старого хромого свидетеля и не ходил, да ещё служанки топили камин и зажигали свечи. Ни Вираг не показывался, ни уж тем более Агнес. Думаю, это был приказ отца — никого не пускать ко мне. Одного только этого старого хрыча.
Я помнил, как он поймал меня на шахматном слоне, как втюхал мне эту свою «Историю Лоранда», как улыбался и поил меня горячим вином. Он и сейчас всё о чём-то расспрашивал меня вкрадчиво и неторопливо: болит ли голова, тошнит ли меня, что мне приснилось, как я спал, как себя чувствую, как ем, какое у меня с утра настроение, что с аппетитом… Он достал меня, ей-богу, честное слово!
Он заходил по утрам, у меня зубы сами собой стискивались. Он злил меня до безумия. Для чего мне эта лицемерная забота? Какая разница, что мне снится? Лучше отвяжите меня от кровати, дайте мне возможность самому ухаживать за собой, и, в конце концов, выпустите меня отсюда!
Я спросил свидетеля, почему он здесь со мной, а не местный врач лечит меня? Отец Берток ответил, что это личная просьба моего отца, он не доверил меня заботам лорандского лекаря.
Уж не знаю, чем меня поил этот свидетель, но дней через пять я уже был отвязан от кровати, сумел подняться и, более-менее, поел чего-то серьёзнее, чем куриный бульон и отвар из трав. Меня, конечно, ещё штормило, и голова болела, по комнате я носил себя очень бережно, но сам факт того, что я мог что-то делать самостоятельно, уже вселял в меня надежду.
Но напасти, походу, меня не оставляли. Из комнаты выпускали только в туалет и то в сопровождении охраны, за дверью дежурил вооружённый человек, а в комнату ко мне подселили того самого камердинера, что в своё время не отходил от Патрика…
О-о, после того, как я очнулся, привязанным к кровати, я думал худшего со мной мой папаша сделать не может, оказывается, может, ещё как может. Я вспомнил анекдот: «Вчера пил с русскими, чуть не умер. Сегодня опохмелялся с русскими… Лучше бы умер вчера…» Это я о том, что каждый новый день сулил мне испытания всё хуже и хуже предыдущих…
Ага, лучше бы умер вчера…
Габиан! Вот, как его звали! Так, по-моему, называл его Патрик в ночь нашего побега.
Угрюмее и мрачнее человека я в своей жизни ещё не встречал ни в своём мире, ни в этом. Он сам со мной не знакомился, поэтому имя его я вспоминал целых два дня. Он просто постоянно наблюдал за мной, что я делаю, жил в моей комнате и спал на простом деревянном ложе с соломенным матрасом. И что бы я ни делал, я всегда чувствовал на себе взгляд этого человека. Он всё время смотрел исподлобья, никогда не улыбался, хмыкал, если я что-то говорил или делал, и по ночам страдал бессонницей, ворочался и вздыхал горестно.
Тогда я подумал: лучше бы ко мне приходил на весь день Отец Берток, я бы лучше его выносил, чем этого Габиана. Ну, это опять из разряда: «Лучше бы умер вчера…»
Думаю, отец ещё не закончил со мной, фантазия у него богатая, он ещё что-нибудь придумает, придумает непременно, чтобы «скрасить» мои унылые будни моей болезни.
Одно меня радовало: люди, посланные графом Бернатом за Патриком, вернулись ни с чем. Прошли все мыслимые и немыслимые сроки, а на переправе в Тодде он так и не объявился. О, сказать, что я был рад этому факту — не сказать ничего! Весь день я словно на крыльях пролетал, радуясь этой новости и злорадствуя.
«Патрик — молодчина! Ты догадался, где будут ждать тебя, и ушёл с реки раньше, чем достиг переправы… Мне даже стыдно, что я считал тебя слабаком и трусом, чёрт с ним, с подземным ходом. Ты сумел утереть нос моему отцу и его людям. Так держать! А теперь доберись до Нандора, чтобы всё, что я сейчас испытываю, было не зря…»
Эту новость мне принёс Отец Берток, он сейчас реже бывал у меня, а вопросы задавал всё те же, но они уже не так бесили меня, как в первые дни.
Я чувствовал, что старый свидетель будто хочет спросить меня о чём-то, точно есть между нами какая-то недоговорённость, но вот ни я, ни он пока не сделали шага, чтобы ответить на возникшие вопросы.
В конце концов, я стал ждать прихода свидетеля. Когда он приходил, Габиан убирался из комнаты, и я переставал чувствовать себя мухой, прикрытой сверху перевёрнутым стеклянным стаканом. Пусть лучше свидетель, чем этот камердинер.
Как же мне было жаль Патрика, если этот человек был рядом с ним годы, а не дни, как в моём случае.
В один из дней Отец Берток, как обычно расспросив меня о самочувствии, снял повязку с моей головы и сказал, что она теперь не нужна. Рана начала затягиваться и теперь не была открытой, на воздухе она заживёт быстрее, как высказал свои мысли свидетель. Остриженные волосы отрастут, прикроют шрам, и через время ничего не будет видно.
Я хмыкнул, и у меня невольно вырвалось само собой:
— Ага, попали бы мне в лоб, я бы уже отъехал, как Голиаф с его Давидом…
Обычно в таких случаях, когда что-нибудь моё прорывалось, пусть нечасто, но бывало, местные, кто рядом, удивлялись и смотрели на меня недоумённо. Я, конечно, старался следить за тем, что и как говорю, но иногда всё же язык подводил меня.
Сейчас же я заметил, что Отец Берток не удивился моим словам, спокойно и деловито скручивал бинты от повязки сухими тонкими пальцами. И я спросил вдруг:
— Вы знаете, кто такой Голиаф?
На пару минут повисла тишина, свидетель смотрел мне в лицо умным взглядом прищуренных глаз, и я явственно понимал: он знает, он всё знает и о Голиафе, и о Давиде, и о евреях, и ещё о многом-многом другом.
Кто он? Откуда он взялся такой?
— Тебя ищут…
Он так и сказал: «Тебя ищут…» Всегда до этого момента он говорил мне «вы», как сыну графа, хозяина Лоранда.
— Кто — ищет? — Я нахмурился.
Мы сидели с Отцом Бертоком рядом на моей кровати и говорили негромко, хотя и были в комнате одни.
— Ты — Арс из Эниона… Ведь так? Здесь тебя никто уже так не называет… Даже не знаю, где я впервые услышал об этом Энионе, от кого… Но среди наших тебя ищут… Твоя мать — актриса, ты говоришь, и сам ты студент медицинского факультета, но ни в одном Университете о тебе не знают… Ты был в Нандоре у графа Сандора, а потом сбежал оттуда. И теперь ты тут… И я должен доложить об этом своему Отцу Света. Тебя арестуют и увезут…
Я сухо сглотнул, чувствуя, что комок, который стоял у меня в горле, так никуда и не делся. «Лучше бы умер вчера…»
О чём он говорит? Куда увезут? И зачем?
— Если бы ты не сбежал из Нандора, тебя бы уже давно взяли там… — продолжил неторопливо Отец Берток, словно просто мысли свои озвучивал.
— Зачем? — глупо шепнул я.
— Их свидетель оказался не слишком расторопным, он сомневался и потерял время. Пока все факты проверили и получили указание о твоём аресте, ты уже сбежал неизвестно куда. Все Отцы Света получили твоё описание, все ищут тебя, а ты тут… В Лоранде, оказывается… И твой отец — граф Бернат… Кто бы мог подумать, что его внебрачный сын и Арс из Эниона — один и тот же человек!
Мне было нечего на всё это сказать, я просто лишился дара речи на момент, просто сидел и слушал его, как последний дурак, а в мозгу моём всё раз за разом эта фраза из анекдота: «Лучше бы умер вчера…»
А Отец Берток неторопливо говорил мне громким шёпотом, будто сам с собой разговаривал:
— Я ещё не понял, как ты связан с графом Бернатом, почему он признал в тебе сына? Как это вообще возможно? Но это и не моё дело, задавать тебе вопросы… — Он вдруг хрипло усмехнулся, и острый кадык на его горле дёрнулся. — Я долго сомневался… Много думал… Но я уверен, что не обознался… Ты — тот самый Арс из Эниона.
Я моргнул несколько раз растерянно, да уж, отпираться тут бесполезно, да и не запугаешь этого старика так же, как Отца Иллара в Нандоре.
— И что… что теперь будет со мной?
— Я должен сообщить, что нашёл тебя, и за тобой придут…
— Отец не отдаст меня…
Свидетель вскинул седые брови, и улыбка тронула его тонкие губы, старик усмехнулся, и от этой его усмешки я уже не был в чём-либо уверен.
— Ты так думаешь? — Сделал паузу, будто дал мне шанс ответить, а потом добавил: — Кто в этом мире осмелится бросить вызов свидетелям? Твой отец? Или ты?
Я промолчал, не зная вообще, что на всё это говорить.
Я долго молчал, понимая, что загнан в угол, сбежать у меня не получилось, отец обложил соглядатаями со всех сторон, и ещё этот свидетель, как новая напасть. Сколько можно? Когда же меня оставят в покое?
— Зачем я вам нужен? Для чего?
— Таких, как ты, находят и забирают…
Я не выдержал его неторопливого объяснения и перебил:
— Куда?
— В храм Мирового Света. Ты станешь свидетелем…
— Нет!
— Не сразу, конечно, пройдут годы… Сколько тебе сейчас? Лет двадцать? Чуть больше? Пройдёт долгих десять лет, тебе уже будет тридцать… Всё твоё в тебе выжгут калёным железом, ты забудешь свой мир и станешь жить тут, и служить Мировому Свету…
— Как вы? — я снова перебил его. Всё нутро моё сопротивлялось тому, что он сейчас говорил.
Отец Берток примолк и несколько раз согласно кивнул, мелко и быстро, думая над моим вопросом. Потом хмыкнул, искривив губы, и ответил:
— Как я…
Теперь и я задумался над его словами. «Как я…» Что он имел в виду, когда говорил: «Ты забудешь свой мир»?
И я всё понял! Внезапно вдруг, аж в голове внезапно вдруг зазвенело.
— Вы тоже оттуда?! Сколько вы тут уже? О, Боже… — невольно вырвалось у меня. — Сколько вас таких?
Мой голос осип вдруг до шёпота, я не верил в то, что узнавал.
Я был не один здесь, в этом мире!
— Нас — таких… — поправил меня старый свидетель.
— Нас много?
— Нет… Ты — первый, кого я встретил за многие-многие годы.
— О, Боже… — снова вырвалось у меня. — Годы? Сколько вы тут уже? Почему вы не вернулись?
Отец Берток помолчал, собираясь с мыслями, а может, решался, говорить ли со мной?
— Я был чуть старше тебя… На третьем курсе медицинского… Это было время экспериментов, свободной любви… Я сидел на наркотиках и разделял идеи хиппи… Ты знаешь, что это такое? Всё бурлило, кипело… Демонстрации, массовые шествия, мы громили идеи Шарля… Я жил этим. Мы — свободная молодёжь, мы могли заявить о себе, и мы не молчали… Я даже родителей своих послал… Мне не нужны были их деньги и связи…
— Шарля? — я перебил его. О чём он говорит?
— Де Голля!
Моя нижняя челюсть поехала вниз. «Лучше бы умер вчера…» О, Господи, о чём он говорит?
— Вы из Франции?!
— Из Парижа!
Он вдруг улыбнулся мне, и я онемел. Что стояло за этой улыбкой?
Париж… Что я вообще знал о Париже тех лет? Круассаны, Нотрдам-де-Пари, Сена, Лувр… О, ещё Версаль и Людовик XIV — «король Солнце», правда, это было задолго до Шарля де Голля…
— Как вас зовут? Вы помните своё имя?
Свидетель вдруг задумался и посмотрел на меня строго.
Что, он забыл своё имя? Но ведь Шарля де Голля он помнил, или в храме Мирового Света действительно прошлое выжигают калёным железом?
— Ален… Ален дʼАртен…
Он помнил своё имя! Значит, не всё так печально.
— Как вы попали сюда?
— В наркотическом угаре… — Он пожал плечами беззаботно, и за этим жестом я видел рассеянность студента, пережившего вечеринку, очередную попойку с громкой музыкой и весёлыми девчонками. — Я и не понял, как это получилось… Я пошёл искать ванную комнату и как-то так неудачно вошёл в стену…
— В зеркало… — поправил я его.
— Ну да, это я потом уже понял, что это было зеркало.
Я помолчал над его словами, думая.
— Да, потом я понял, что это было зеркало… — как-то рассеянно продолжил Отец Берток. — Тогда, в те годы, свободных зеркал было больше, сейчас таких нет, — потом посмотрел в моё лицо и добавил к своим словам: — почти нет…
Я понял, о чём он подумал: о том, что я как-то оказался здесь, как-то прошёл сюда через «свободное» зеркало. Вот, что заботит свидетелей. И это же заботит моего отца.
— А тебя как зовут? Ты же не Арс…
— Нет. — Я дёрнул подбородком в отрицательном жесте. — Я — Арсений… Арсений Урусов.
— Из России, что ли? — Он удивился.
Вот так мы поняли друг друга, русский и француз, и не было между нами языкового барьера, потому что разговаривали мы на местном языке.
— Из России…
— Я люблю Россию… Станция «Сталинград», Большой театр… Чайковский… Хрущёв…
Я поморщился на последней ассоциации свидетеля о России. Да уж, Хрущёв, как же давно это было, больше пятидесяти лет назад. Он, в самом деле, много лет тут, очень много, и сейчас ему, должно быть, восьмой десяток. И за эти долгие-долгие годы он так и не вернулся домой.
— Почему вы не вернулись обратно?
— Домой? В Париж, что ли? — Свидетель усмехнулся.
— А разве вы не хотели этого? Разве вас там никто не ждёт? И вы не скучаете по своему миру, по близким?
Он долгое время молчал, глядя куда-то мимо меня, будто вспоминал что-то, потом вздохнул и ответил:
— Сначала хотел, но не мог… Потом меня забрали в храм Мирового Света… Да и что мне делать там, в Париже? Я поругался с родителями, из Университета меня исключили, я был бездомный хиппи-наркоман, идеалист, борец за правду, — усмехнулся, — меня уже узнавали жандармы на улице… Что мне делать дома? Я бы уже много лет назад умер от передозировки, или меня забили бы в уличной драке, или бы я оказался в тюрьме, или ещё что-нибудь… А здесь я — свидетель… Здесь для меня открылся новый мир, новые знания, другие люди…
Я на это молчал, да и что тут было говорить? Наверное, он был прав. Для него этот мир стал новой жизнью, а для меня — тюрьмой.
Я хотел бы вернуться домой, меня в этом мире ничто не держит. Всё моё там, на моей Родине.
Мы молчали, свидетель собирал всё, чем лечил и обрабатывал меня, в деревянный ящичек с крышкой, а я наблюдал за его руками. Потом спросил:
— Вы сказали, что свидетели ищут и забирают таких, как вы и я. То есть из нас делают свидетелей? Зачем? А если я не хочу быть свидетелем?
Старик оторвался от своей работы и посмотрел на меня исподлобья, помедлил мгновение и ответил:
— Тебе дадут выбор: либо в свидетели, либо… — сделал паузу, — либо смерть…
— Что? — Я обомлел от услышанного. — В каком смысле — смерть? А может, проще вернуть меня домой? Они же могут это! У них же есть большие зеркала, ведь так?
— У них — есть. У них всё есть, наверное, только я сам ни разу не видел большого зеркала, они здесь все наперечёт, и под контролем Верховных Лучей…
— Но вы же пользуетесь зеркалами! — Я указал на зеркало в амулете в виде солнца, то, что висело у него на груди. — Вы разговариваете через них… — Я примолк, ловя себя на мысли, что не должен всего этого говорить, ведь в идеале я ничего не должен знать.
Отец Берток пристально уставился мне в лицо прищуренными глазами, и я уже видел в нём только свидетеля, нисколько он уже не был парижским студентом времён Шарля де Голля, всё прошлое его выжгли из него калёным железом.
— Ты слишком много знаешь. Откуда?
— Я догадался…
— Неправда! Кто-то рассказал тебе, да?
— Нет! У меня было время над всем подумать.
— Как ты сбежал из Нандора? Как ты вообще оказался здесь, в Лоранде?
— Я нашёл своего отца…
— Графа Берната? Как он вообще мог стать твоим отцом, если ты из России? Как, ты сказал, тебя зовут? Арсений? Арсений Урусов? Так, да?
Я уже не мог сидеть на месте, всё кипело во мне. Блин! Блин, да что же это? Я попал, я вкис по самые уши! Он не дурак, он же наш, земной, это тебе не Отец Иллар из Нандора. Этот Отец Берток связал одно с другим… Его я не обману и не запугаю, он хоть и стар, как дерьмо мамонта, но соображает быстро.
Я поднялся и, хромая на левую ногу, прошёл к столу, налил себе воды и выпил целый кубок. От большого количества воды да плюс ещё сотрясение мозга меня замутило. Проклятье!
— Это твой отец, да? Это он всё тебе рассказал? А твоя мать? Ты же из Эниона… Как ты вообще оказался в России? Что-то всё не складывается, как хочешь…
Я хотел выудить информацию из него, а получалось, что он мастерски выуживал её из меня, а я и забыл, как он это умеет. Вот же чёрт!
— Это граф, да? Почему он назвал тебя своим сыном?
Я резко обернулся к свидетелю и глянул на него сверху с высоты своего роста. Старик всё так же сидел на моей кровати и ждал ответа.
— Потому что я и есть его сын!
Свидетель помолчал, видимо, думал, а я боролся с тошнотой и неопределённостью. Молчание моё рождало вопросы, а рассказывать всё я не хотел. Я хорошо помнил слова отца о том, что я должен молчать обо всём, что связано с зеркалами.
Если я проболтаюсь, свидетели придут не только за мной, но и за отцом, они перероют весь Лоранд от подвалов до шпилей и заберут все зеркала.
Отец стар, чтобы становиться свидетелем, его попросту убьют, а я… Меня запихают в этот их храм Мирового Света… И Вирага, походу, тоже. А Агнес? Она же тоже всё знает, она умеет говорить через зеркала и даже ходила через зеркало…
Чёрт и чёрт!
Всё замешивалось сейчас вокруг меня опасной и непредсказуемой кашей. Кто теперь должен её расхлёбывать?
А Отец Берток вдруг спросил меня:
— Как ты сам оказался здесь? Как ты попал сюда?
— Случайно… Я прятался от ребят… Они хотели побить меня, и в старом заброшенном доме нашёл зеркало… А потом — провалился сюда…
— Куда? — он резко перебил меня, и я чувствовал его нетерпение. Конечно же, он хотел узнать, где и через что я оказался тут, в этом мире.
— Я не помню, как это произошло. Я ударился головой… — Я машинально приложил раскрытую ладонь к голове, к тому месту, где сейчас у меня болело. Чёрта с два я расскажу ему о склепе в Малом Ортусе…
— Ты где-то нашёл зеркало достаточной величины, чтобы выйти тут, в этом мире… Где? Где ты вышел? Сколько ты уже тут?
Я задумался. Молчал. Потом медленно протянул:
— Я не помню… — Потом добавил: — И я здесь уже слишком долго, чтобы мне не надоело. Я хочу домой, и я не хочу быть вашим свидетелем…
И тут в комнату зашёл Габиан, медленно прошёл к своему матрасу, и Отец Берток тут же засобирался уходить. Я проводил его взглядом и понял, что разговор наш не закончен. У меня вопросы, и у него вопросы. И он ждёт от меня ответов на свои вопросы, я, конечно, тоже жду, но что-то сдаётся мне, что вряд ли кто-то на вопросы мои вообще тут собирается отвечать.
Всё вообще складывается самым поганым образом, такое ощущение, что в этом мире на меня валятся все неприятности, будто я притягиваю их, как магнит. Может, это оттого, что я не местный? Мне не удался побег, меня ранили, я хромаю, и у меня болит голова, я даже попить не могу без угрозы облеваться. И родной отец запер меня у себя под носом и приставил ко мне этого Габиана, и местный свидетель добрался до меня…
И всем от меня что-то надо-надо-надо…
Надоело!
Я принялся ходить туда-сюда по своей комнатке, обдумывая своё положение. Тошнота не проходила, я всеми силами старался удержать выпитую воду в себе. Не хватало, чтобы меня сейчас ещё и вырвало. Я тогда, наверное, умру от досады, от жалости к себе.
Неужели я так и не выберусь из этого места? Неужели мне суждено стать здесь одним из этих долбанных свидетелей? Провести всю оставшуюся жизнь в каком-нибудь заштатном замке или в каком городишке служителем культа, следить за всеми и на всех доносить?
Да что же это?
Я подвёл свою семью! Я подставил отца, и чем ещё всё это обернётся, можно только гадать. Чую, бегство Патрика для моего отца скоро уйдёт на второй план. Да-а…