После последней новости я ещё больше ощутил, как всё сжимается вокруг меня, словно пространство уплотнялось. Я понял всю серьёзность, всю опасность того, что здесь творилось.
Я практически не двигался весь оставшийся день, пролежал в одной позе на спине, разглядывая ржавый крюк на потолке. От чего он остался? Может, когда-то в этой комнате подвешивали люстру со свечами? Да плевать! Я думал не об этом.
В первый же день — ночь! — как я оказался здесь, меня чуть не застрелили из арбалета солдаты барона Эрно, потом, уже здесь, в Лоранде, мой родной братец порывался использовать на мне свои хвалёные кинжалы. Уже потом собственный папаня отравил меня снотворным и грозился сбросить в ров с водой. Это я уже не говорю про то, как во время побега в меня стреляли из арбалета и ранили из пращи.
Смерть постоянно преследовала меня, но до этого момента проходила как-то мимо, всё, уж не знаю, чьими молитвами, пока обходилось более-менее нормально. Угрозы угрозами, но я отделался за всё время только парой пощёчин, нет. Всё же их было больше, ведь мне и от отца доставалось, и от барона Эрно ещё в самом начале. Да ещё и мозги мне стряхнули ненароком, и на ноге такой синяк, что ходить больно. Но всё это я переживу, всё это входило в норму.
А вот теперь, когда убили свидетеля, я впервые понял, что хожу по тонкому льду. Мой отец — человек очень серьёзный, его не остановило даже убийство мешавшего ему старика-француза, и думаю, не остановит и убийство меня — своего побочного сына.
Как он там сказал в последний раз? Я оказался слишком проблемным? Так? Что помешает ему воплотить свои угрозы?
Я вспомнил наш разговор о зеркалах в недалёком прошлом. Отец так и сказал тогда прямо: тот, кто знает о зеркалах, или умирает, или должен быть родственником… Что-то в этом духе, по-моему.
Я — родственник… Пока, но стал уже проблемным и неудобным. Что мой отец сделает со мной? Перешёл ли я ту последнюю грань его терпения? И мне подсыпят что-нибудь в пойло и отправят в ров вниз головой, как Отца Бертока?
Весь день я боялся пить из того кувшина, что принесли с кухни, я притронулся к нему только после того, как из него Габиан выпил и не отъехал. Да, наверное, это уже паранойя. В кого я превращаюсь?
А к вечеру я не выдержал, мне, наверное, просто надо было спустить пар, пока, как у паровоза, котёл не взорвался, и я сам спросил этого Габиана:
— Сколько вы уже служите моему отцу?
Габиан долго молчал, и я уже подумал, что он не только великий немой, но и великий глухой. Да и чёрт с ним, не больно и хотелось разговаривать, но… Он ответил:
— Долго…
Да, наверное, долго он с таким содержательным ответом собирался, выспаться можно, честное слово.
— За что это он вас так? — Я, лёжа, пожал плечами и усмехнулся: — Наградил? Наказал? Сначала Патрик, теперь я…
Я с обеда уже для удобства подсунул под голову подушку и сейчас наблюдал за Габианом с её высоты и ждал ответа. А тот опять долго молчал, о-о…
— Я — слуга, я не выбираю поручений…
Я усмехнулся и добавил:
— После того, как вы проворонили Патрика, я бы вам и коня не поручил охранять…
Я ждал чего угодно, что он вскипит, возмутится, уйдёт, но это был настолько неэмоциональный человек, что меня от тоски передёрнуло. Где отец откопал такого? Это же мрак!
Зато я подозревал, что он был предан графу сильнее любого пса и доносил обо мне всё, что видел. Да пусть делает, что хочет. Достала эта жизнь.
После долгого молчания Габиан всё же собрался и дозрел до ответа:
— После того, что вы сделали, милорд, я бы вас выпорол на конюшне, но граф — слишком мягкий человек…
У меня вырвалось невольно:
— Ага, очень мягкий, а ещё очень беленький и пушистенький… — Поймёт ли он мою шутку? Плевать! Что он вообще может понять? Великий немой, великий глухой, великий тупой…
Но на его счёт я, видимо, ошибся, ко всему прочему Габиан был ещё и мстительным, и злопамятным.
Утром же он, как мой камердинер, брил меня и нарочно в двух местах порезал лицо, хотя до этого дня не делал подобного ни разу.
— Какого мрака, Габиан?! — я возмутился.
— Простите, милорд…
Проклятье! Я видел, как он смущённо поджимает губы, а у самого глаза блестят от восторга. Вот так у меня в Лоранде появился личный враг, мелочный и коварный, он спал и видел, как сделать мне подлость и усложнить мою и без того безрадостную жизнь.
А ещё через день в Лоранд нагрянули свидетели. Я услышал, как на дворе разрываются местные собаки, и подошёл к окну. Оно не было закрыто витражом, небольшие прозрачные ромбовидные стёкла пропускали свет и через них хорошо просматривался двор замка.
Их было шестеро, столько сразу я ещё не видел. Все верхом. И одежды на них на всех были тёмно-синего цвета, не такие, как обычно у всех свидетелей, каких мне доводилось видеть.
Спросить, что происходит, было не у кого, но я подумал, что всё это связано со смертью своего. Это либо похоронная команда, либо следственная комиссия, а может, и то, и другое в одном флаконе, как Проктер энд Гэмбл.
А что, отец думал, что смерть свидетеля пройдёт бесследно? Он же не во сне умер от остановки сердца и не от инфаркта, а утопился в лорандском рве, это куда как подозрительно.
Они будут проводить допросы всех живущих здесь и постараются узнать, что случилось. Скорее всего, они доберутся и до меня.
Интересно, успел ли Отец Берток сообщить что-нибудь обо мне? А может, эти люди явились за мной? Почему их так много, когда обычно они ходят парами? Что теперь предпримет мой отец? Спишет всё на несчастный случай и старость свидетеля?
Я решил, что если со мной будут разговаривать, я буду молчать об Энионе, о Нандоре, тем более, о том, что хоть отдалённо могло навести их на мысль об Арсе из Эниона.
Я ждал, что появится отец и предупредит меня о том, что мне делать, но день прошёл так же, как и все до этого. Никто не тревожил меня, не вызывал на допросы и не приходил. Мои будни «скрашивала» только унылость Габиана.
Я думал, я представлял себе, что могут спросить у отца, у меня, у всех жителей Лоранда. Всегда есть кто-то, кто хоть что-то видел, невольный свидетель. Но может, отец мой всё же подстраховался? Иначе, зачем бы он довёл всё до этого? Должен же был он понимать, чем всё обернётся.
Меня вызвали на допрос через несколько дней, не удивлюсь, что самым последним в Лоранде. Я готовился морально к чему угодно, но вопросов было всего несколько. Меня посадили за стол. Свидетель, что спрашивал меня, отличался от всех, кого я до этого видел. Те были стариками разной степени дряхлости, этот же был молодым, чуть за тридцать, подтянутый, сухой, с тонкими чертами лица. Задавая мне вопросы, он чуть-чуть улыбался тонкими губами и внимательно слушал, наклоняя голову чуть на бок, по-птичьи.
Он был лысый, как колено, тщательно выбритый, и часто прищуривал глаза, рассматривая собеседника. Не знаю, почему, но при взгляде на него я вспомнил тех ребят-националистов, из-за которых я здесь оказался, в этом зазеркальном мире. Странно, почему вдруг? И только когда я заговорил со свидетелем, я понял, почему. Они фанатики своих идей, вот, в чём дело.
— Вы — внебрачный сын барона Берната, верно?
— Верно. — Я собрался быть немногословным, отвечать только на то, что спросят, ни больше — ни меньше.
— Давно вы здесь?
— Нет. Второй месяц…
— Где вы жили до этого?
— Знаете, моя мать — актриса, поэтому мы то тут, то там. Сами понимаете, наверное, нас, как волка, ноги кормят…
— То есть постоянного дома у вас не было?
— Нет.
Я смотрел на него и непроизвольно думал: «Интересно, а ты фрукт местный или тоже из моего мира? Какой-нибудь итальянский гангстер или ещё кто? Что я вообще несу?»
— Как вы оказались здесь?
— Я осиротел недавно, и отец меня нашёл… — Я как мог более просто и естественно пожал плечами. — Не знаю, я вообще думал, что у меня нет отца.
— Хорошо. — Свидетель кивнул и спросил про другое: — Вы хорошо знали Отца Берната?
— Не очень…
— Говорят, он лечил вас, а вы даже бывали у него в гостях. Это правда?
— Да, я как-то помог ему донести книги, он угощал меня вином, мы говорили о книгах, он дал мне кое-что почитать… — Свидетель перебил меня:
— От чего он лечил вас? Вы хромаете…
— Я ударился головой… и ногу ушиб. — Я повернул голову к свету и указал ладонью. — Отец Бернат приходил ко мне, давал мне лекарства и менял повязки, мы мало разговаривали. Мне было нехорошо, я больше спал… — Я снова пожал плечами. Собирался ещё сказать что-нибудь, но этот свидетель спросил меня сам:
— Вы можете предположить, зачем граф приблизил вас к себе?
— Нет, а вы? Вы думаете, для этого есть причины?
Свидетель задумался, побарабанил по столешнице подушечками пальцев, глядя мимо моего лица. Я следил за его руками, сильными крупными ладонями. Что он ими умеет делать? Вырывать ногти, выкручивать суставы, ломать кости. Что ещё? А он задумчиво так заговорил:
— Через два месяца праздник Рождения Света… Может, граф просто решил подстраховаться? Не знаю…
Я нахмурился при его словах. Конечно! Какой же я дурак! Как я сам этого не понял? Если на этом дурацком празднике Верховный Луч вытянет по жребию семью графа Лоранд, в свидетели отправят меня, а Вираг останется наследником. Вот и всё! Вот, для чего я нужен моему отцу!
Никакая любовь, ни привязанность к матери, ни что-то другое… Только расчёт, голый расчёт. Мой отец прагматик до мозга костей. Он специально держит меня рядом. Как я не понял всё сам, когда он говорил тогда про Патрика и род графа Нандорского? Всё же было ясно, как Божий день. И я тогда чувствовал, чувствовал, что что-то не так, но сам до всего этого так и не додумался.
Я нужен ему, я был нужен ему для того, чтобы стать свидетелем вместо Вирага. Да, мой отец в одном был прав: он очень сильно любит свою семью и своих детей. А я в его семье был лишним. Был ему чужим.