Острое лезвие бритвенного станка брило щетину и одновременно соскабливало пену. Я стоял перед зеркалом и всеми силами старался в него не смотреть, надолго задерживая взгляд, но не глядеть на себя, когда бреешься не особо-то получалось. Я не любил бриться, оттягивал этот неизбежный процесс всякий раз, но вчера я пообещал матери побриться сегодня. Так что пришлось.
Сегодня суббота, выходной, и я планировал посидеть над учебниками, готовясь к летней сессии. Курсовую я сдал, и мне дали допуск к сессии. Вот сдам её, а там и лето. А сейчас заканчивался май, и за окном цвела сирень. Чёрт! В такие моменты я готов был думать о чём угодно, лишь бы не о зеркалах и не о своём прошлом, связанном с ними.
Я старался, но всякий раз, когда брился, думал и думал об одном и том же. О них! О том мире! Об Эварте! Об отце!
Сколько месяцев уже прошло? Была осень, а сейчас лето на носу, а я всё живу и живу этим. И не отделаюсь, наверное, никогда.
И со вчерашнего дня, как вернулся из Универа, всё в груди какое-то беспокойство, предчувствие каких-то близких перемен. Блин! Я даже вчера невольно добрёл до того старого дома, я же, как Эварта отправил, так больше и не был там, хотя тянуло, как преступника на место преступления тянет. Всю зиму себя в руках держал, а вчера не смог, ноги сами собой понесли.
Я и опомнился только тогда, когда до пустыря дошёл. Нет больше этого дома. Разобрали его. Снесли за весну, наверное. Только строительный мусор, кирпич, извёстка остались, куски штукатурки, какие-то доски и шифер…
Я долго над ним стоял, будто со старым другом прощался. Всё! Больше нет мне хода туда. Да и зачем он мне, собственно, нужен? Для чего? Почему меня вообще туда потянуло вдруг? Жил всю зиму, справлялся как-то, а вчера вот…
Что-то подспудно погнало. Что именно? Что подтолкнуло?
Я только сейчас понял. Конечно!
Я вчера в троллейбусе ехал, мы разговаривали с Верой. Да, это, кстати, та девушка, которую я тогда граффити рисовал. Я всё-таки поздоровался с ней и познакомился, первым подошёл.
Она тоже студентка. Но у неё уже был парень, и мы просто остались друзьями, иногда перезваниваемся и болтаем вот так вот в троллейбусе, если вдруг попадаем на один маршрут. И вчера, когда траллик остановился на остановке, и створки дверей распахнулись, я краем глаза всего лишь глянул в дверь на людей на остановке. Да! Как я не заметил этого раньше? Почему внимания не обратил? Верку слушал? Она мне про свой предстоящий экзамен говорила. Может, поэтому?
А он стоял и смотрел на меня в двери. На нём была лёгкая куртка-ветровка и руки в карманах. Серьёзное лицо и взгляд задумчивый. Может, мне показалось, что это был он? Ну, не может он тут быть!
Мой отец… Граф Бернат из Лоранда…
Я тогда внимания не обратил, да и его потом другие пассажиры заслонили, но, видно, где-то засело оно всё же на подкорке, потому что потом я не домой пошёл, а к старому дому.
И только сейчас понял, почему меня потянуло к нему.
Нет! Это не может быть он! Ему попросту нечего тут делать! Он двадцать лет в наш мир не ходил, да и в нашем городе до этого не был ни разу. С чего бы вдруг? Что ему делать здесь сейчас? За мной пришёл? Отомстить?
Да нет же! Не станет он!
Мне просто показалось. Вот и всё! Просто показалось.
Я включил воду побольше и промыл станок, умыл лицо и мокрыми руками загладил волосы назад. Нашёл на полочке лосьон после бритья и нанёс на лицо. Блин! Больно-то как! Шикнул через зубы невольно. И ещё раз мельком глянул в туалетное зеркало.
Ненавижу я их, эти дурацкие зеркала!
Вернулся в комнату свою и засел за учебники. Мать была где-то на кухне, но меня не звала, обиделась. Весь завтрак выговаривала мне по мелочи, то то не так, то это, а потом вообще к окну отвернулась. Я вот и решил побриться, чтобы меньше у неё было поводов ко мне цепляться. Скоро будет обед, посмотрим, поможет ли?
Я раскрыл учебник, но задумался о другом. Прошлое не отпускало меня никак.
В ту октябрьскую ночь мы с Эвартом добрались до моего дома, моя мама сама открыла нам. Она была такой, как я видел её тогда в маленьком карманном зеркальце в Лоранде: в халате и с полотенцем на голове. Для неё, наверное, прошли минуты, а для меня — месяцы.
Я, конечно, удивил её. Удивил своим внешним видом, изменившейся причёской и щетиной на щеках. У меня появились шрамы, которых утром ещё не было. Она удивлялась потом ещё не один месяц, всё задавала вопросы и обижалась на то, что я отшучивался и уклонялся от ответов.
Она вызвала по телефону знакомого врача, и тот приехал ночью осмотреть меня и Эварта. У меня были побои лишь, да кровь из разбитого носа засохла на лице, одна тревога для матери лишняя, и всё. А вот с Эвартом было куда серьёзнее. После боя у него осталась колотая рана в боку, а я даже не знал об этом, да и он ни разу не говорил. И два ещё порядочных удара по голове, один был от меня, кстати. Но в те минуты это было уже неважно.
Этот врач всё ворчал, что надо «Скорую» вызывать и отправлять Эварта в больницу, но я не соглашался, а Эварт всё время что-то бубнил на непонятном никому, кроме меня, языке. Врач промыл ему раны, обработал, зашил, что мог, даже без анестезии, наколол антибиотиков, оставил таблетки и ушёл.
После всех этих манипуляций Эварт спал, как убитый два дня. А потом начал задавать вопросы. Эти два дня, пока он отсыпался, я отвечал на вопросы матери. Она сразу заметила, как я во всём изменился, пришлось наплести ей, что я связался с ролевиками, и мы выезжали на природу, ну, и в том же духе… Она, конечно, удивилась, как можно покалечить друг друга до такой степени в ролевой игре? Эварта я представил как своего товарища из другого города. Обещал, что, как поправится, он уедет домой.
Но она была актрисой и, посмотрев на наши мечи и кольчуги, сразу сказала, это не бутафория, это всё реальное оружие, и ждала от меня ответа. Я уже и не помню, что я ей плёл. Но это были цветочки. Потом проснулся Эварт, и вот тут мой мозг чуть не взорвался. Вопросы-вопросы сыпались на меня со всех сторон. Эварт всё хотел знать.
Мы подолгу торчали с ним на балконе, чтобы мать не слышала, и говорили-говорили-говорили. Мне пришлось рассказать ему всё: о зеркалах и их свойствах, о моём отце, двадцать лет назад побывавшем тут, о моей матери, о том, как я появился в мире Эварта. Я не хотел лгать ему. Он помнил меня с первого дня, как я появился там, он видел меня в моей одежде, он знал, что я имел непонятное лекарство, которым помог барону Эрно. Он в те дни отвечал на мои глупые вопросы. Теперь настала пора мне отвечать на его вопросы.
Он рассматривал город и всему удивлялся. Я поил его чаем, учил чистить зубы и включать телевизор. Он удивлялся всему, что видел и узнавал: холодильнику, водопроводу, туалету, электрической плите, лёгкой и тёплой одежде… Это я ещё не выводил его в город!
По-русски он заговорил только на пятый день, намного позже, чем я, когда попал к ним, он и сам удивился этому. Он разговаривал с моей матерью, задавал вопросы и ей, а та удивлённо смотрела на нас двоих и спрашивала меня украдкой несколько раз:
— Так откуда, говоришь, он? — И делала один вывод: — Странный парень, однако…
Я пропустил неделю занятий в Университете, заново входил в жизнь в моём мире и боялся оставить Эварта одного. Я ответил на все его вопросы, но твёрдо просил об одном: когда он вернётся домой, он должен молчать о том, где был, что видел, о чём узнал. Я просил его, я умолял его, я даже стребовал с него клятву об этом.
Я хорошо помнил слова отца, они так и стучали в моей голове беспрестанно: «Тот, кто знает о зеркалах, должен быть либо родственником, либо умереть…» Для отца я был родственником, но Эварт… Эварт теперь знал всё обо мне, об отце, о моём мире, и о зеркалах… Если он вернётся, если он попадёт в руки свидетелей, и ему смогут развязать язык, он расскажет всё, что знает.
Я боялся, что это ударит по моей семье, по моим близким. Это я ушёл, я в безопасности, но там остались ещё мой отец, мои брат и сестра. И там свидетели. Они всё время искали меня. И я не мог выбросить прошлое из головы, я всё время возвращался и возвращался к одному и тому же.
Дней через десять я отправил Эварта назад. Мы сделали это в том же старом доме и с помощью всё того же зеркала. Я смог «вызвать» в памяти склеп Малого Ортуса, и мой друг, переодетый для своего мира в кольчугу, в стёганный дублет, в высокие сапоги со шпорами, ушёл туда.
Мы попрощались по-доброму, попрощались навсегда, забыв обиды. Я знал, что буду скучать, что мне будет не хватать его, что подобных друзей здесь у меня никогда не будет. Блин, да что греха таить, я даже расплакался, когда остался один в пустой комнате старого дома! Может, поэтому я старался всю зиму не приходить сюда, потому что знал, как больно мне будет.
Никогда не думал за все те месяцы, прожитые в зазеркальном мире, что буду скучать по нему, по тем, кто остался там. Я рвался домой, искал разные способы, а сейчас дожил до того момента, что осознал — я думаю о том мире, он не отпускает меня, он снится мне по ночам, мне мерещатся в прохожих лица людей, оставшихся там. Как лицо отца вчера… Это был не он, но я видел в чужом человеке близкого мне. Что это со мной? Что происходит?
Я вздохнул и попытался вчитаться в учебник, но в голову ничто не шло. Всё это проходило мимо. Какая сессия? Какие экзамены? Важно ли всё это для меня?
И тут я услышал звонок в дверь. Может, соседка? Она часто так, то за солью, то лук кончился и суп зажарить нечем.
— Я открою! — крикнула мне мать, проходя в прихожую. Да я и не ломился, я никого не ждал.
И тут услышал, как мама вскрикнула и примолкла. Я насторожился. Чего это она? Случилось что?
Отложил учебник и поднялся из-за стола. В открытую форточку влетали звуки города и запах цветущей сирени. Прозрачную штору качало ветром на сквозняке. Значит, до сих пор открыта входная дверь.
Я нахмурился тревожно. Это не нравилось мне. Кого мать до сих пор держит в дверях? Я пошёл из комнаты, а в голову лезло невесть что: телеграмму принесли? Какое-то письмо серьёзное? Что-то случилось у соседей? Да блин, что, война началась? Повестка в армию? Что?
Я вышел и обомлел, встав в ступоре. Моя мама обнимала за шею моего отца — графа Берната из Лоранда…