Мы вернулись в столовую. И тут я понял, что Эб Сноупс нас ждет. И тут мы с Ринго сообразили, что он собирается попросить о чем-то бабушку, потому что никто не любит оставаться с ней с глазу на глаз, когда о чем-нибудь ее просит, даже если не опасается наперед, что из этого выйдут одни неприятности. Мы знали Эба уже больше года. Мне надо было сразу догадаться, в чем тут дело, как догадалась бабушка. Он встал.
- Ну что ж, миз Миллард, - начал он. - Сдается мне, что теперь никакой опасности вам не грозит, раз Бед Форрест со своими молодчиками находится тут поблизости, в Джефферсоне. Но покуда все еще не утихомирилось, я на денек-другой оставлю у вас своих лошадей.
- Каких лошадей? - спросила бабушка. Они с Эбом не просто смотрели друг на Друга. Они друг за другом следили.
- Да этих, захваченных утром лошадок, - сказал Эб.
- Каких лошадок? - спросила бабушка. Тут Эб и сказал:
- Моих лошадок. - Эб все еще за ней следил.
- Почему? - спросила бабушка. Эб понял, о чем она спрашивает.
- Я здесь единственный взрослый мужчина, - сказал он. Потом добавил: И первый их заметил. Они гнались за мной еще до того... - Потом он заговорил быстрее; глаза у него на секунду остекленели, но сразу же снова сверкнули в колючих зарослях грязновато-серой растительности и стали похожи на два осколка битой посуды, запутавшиеся в вытертом половике.
- Военный трофей! Я их сюда привел! Я их сюда заманил - военная хитрость! И как я есть в наличии один-единственный военный по званию солдат конфедератской армии...
- Какой вы солдат! - сказала бабушка. - Вы сами поставили условие полковнику Сарторису, я слышала. Вы сами ему сказали, что будете у него вольнонаемным капитаном конницы и больше ничем.
- Я же и хочу им быть! - сказал Сноупс. - Разве я не привел сюда все шесть лошадок - мое личное имущество - словно на одном поводке?
- Ха! - произнесла бабушка. - Военные трофеи или любая другая добыча может кому-нибудь принадлежать - будь то мужчина или женщина, - только когда ее принесешь домой, скинешь с плеч и можешь о ней забыть. У вас не было времени добраться домой даже с той лошадью, на которой вы ехали. Вы заскочили в первые же открытые ворота, вам было все равно, чьи.
- Да, не те ворота, что надо, - сказал он. Глаза его уже не были похожи на кусочки фаянса. Они ни на что не были похожи. Но лицо его, по-моему, все равно будет выглядеть, как старый половик, даже когда он весь поседеет. - Поэтому, надо думать, мне и в город придется переть пешком. Женщина, которая... - голос его прервался. Они с бабушкой молча глядели друг на друга.
- Лучше вам этого не произносить, - сказала бабушка.
- Да, мэм, - согласился он. И не произнес. - Человеку, у кого своих семь лошадей, вряд ли дадут взаймы мула?
- Не дадут, - сказала бабушка. - Но пешком вам идти не придется.
Мы вышли на лужайку. Наверно, даже Эб не догадался, что бабушка сразу выведала, где он, как ему казалось, надежно припрятал первую лошадь, и велела пустить ее вместе с остальными шестью. Он нес свое седло и уздечку. Однако он опоздал. Шесть лошадей свободно разгуливали по усадьбе, седьмая была привязана постромкой к воротам. Это была не та лошадь, на которой приехал Эб, потому что на той было клеймо. Ведь Эб достаточно давно знал бабушку. Мог бы догадаться. Может, он и догадывался. Но сдаваться не хотел. Он отворил ворота.
- Что же, - сказал он, - время идет. Мне, пожалуй, пора...
- Обождите, - сказала бабушка. И тогда мы поглядели на лошадь, привязанную к забору; на первый взгляд она казалась лучшей, из семи. Надо было очень внимательно приглядеться, чтобы заметить, что у нее на ноге слегка растянуто сухожилие - наверно, смолоду ее перетрудили, наваливали не глядя.
- Берите эту, - сказала бабушка.
- Не моя, - сказал Эб. - Ваша она. Вот я сейчас...
- Берите эту, - сказала бабушка. Эб долго на нее глядел. Можно было сосчитать до десяти, не меньше.
- Это же черт те что, миз Миллард! - воскликнул он.
- Я уже говорила вам, чтобы вы здесь не смели ругаться! - сказала бабушка.
- Да, мэм, - сказал Эб. А потом выразился опять: - Это же черт те что! - Он пошел на лужайку, вставил мундштук к привязанной лошади, шваркнул на нее седло, сдернул веревку, которой она была привязана, и закинул ее за забор, сел верхом, а бабушка стояла тут же, пока он не выехал за ворота и Ринго не закрыл за ним, и тут я впервые заметил на воротах цепь и засов, снятые с дверей коптильни; Ринго запер ворота, отдал бабушке ключ, а Эб на минуту задержался, глядя на бабушку с лошади.
- Что же, день добрый, - сказал он. - Я вот только надеюсь, в интересах Конфедерации, что Беду Форресту не придется цапаться с вами насчет своих лошадок.
Потом он произнес опять, на этот раз еще обиднее, может, потому, что уже сидел на лошади мордой к воротам: - А не то, черт возьми, глазом не моргнешь, как останется он с одной разнесчастной пехотой! Будь я проклят, если это не так.
Потом и он уехал. Если бы время от времени не подавала голос кузина Мелисандра, да если б еще не шесть лошадей с тавром США, выжженным на крупе, стоявших у нас на усадьбе, можно было подумать, что ничего и не произошло. Во всяком случае, мы с Ринго решили, что все уже кончено. Филадельфия то и дело спускалась с кувшином, чтобы набрать свежей воды для компрессов кузине Мелисандре, но мы считали, что немного погодя это тоже всем надоест и кончится. Но тут Филадельфия снова пришла вниз, в комнату, где бабушка перекраивала для Ринго пару армейских штанов, которые отец последний раз носил дома. Филадельфия молча стояла в дверях, пока бабушка ее не спросила:
- Ну, что там еще?
- Она просит банджо.
- Что? - спросила бабушка. - Мою лютню? Она на ней не умеет играть. Ступай наверх. - Но Филадельфия не двигалась с места.
- Можно, я попрошу маму прийти пособить?
- Нет, - сказала бабушка. - Дай Лувинии передохнуть. Ей и так досталось больше, чем надо. Ступай наверх, дай Мелисандре еще вина, если ничего лучше придумать не можешь.
Она сказала нам с Ринго, чтобы мы ушли, куда хотим, лишь бы нас здесь не было, хотя и во дворе было слышно, как кузина Мелисандра разговаривает с Филадельфией. Мы даже раз слышали голос бабушки, хотя говорила все больше кузина Мелисандра, - она сказала бабушке, что уже ее простила, что ничего ведь не случилось и что ей нужно только одно - покой. А немного погодя из своей хижины вышла Лувиния, хотя за ней никто не посылал, она поднялась наверх, и теперь похоже было, что и ужина не будет вовремя. Но Филадельфия в конце концов сошла вниз, приготовила ужин и понесла кузине Мелисандре еду на подносе наверх. Мы даже перестали есть, прислушиваясь к голосу Лувинии из комнаты бабушки, но потом и Лувиния спустилась вниз, поставила поднос с нетронутым ужином на стол и встала возле бабушкиного стула, держа в руке ключ от сундука.
- Ладно, - сказала бабушка. - Ступай, зови Джоби и Люция.
Мы взяли фонарь и лопаты. Мы пошли в сад, откинули ветки, выкопали сундук, достали оттуда лютню, закопали сундук, закидали яму ветками и принесли бабушке ключ. Нам с Ринго из нашей комнаты было слышно кузину и бабушку. Права была бабушка. Мы долго слышали ее голос, и бабушка была до того права, что могла бы еще и не то сказать. Немного погодя взошла луна, и нам из окна стал виден сад и кузина Мелисандра на скамейке в лунном свете, поблескивающем на перламутровых инкрустациях лютни, и Филадельфия, присевшая на калитку с покрытой фартуком головой. Может, она спала. Ведь было уже поздно. Но я себе не представляю, как она могла спать...
Мы и не услышали бабушкиных шагов, когда она вошла к нам в комнату в накинутой на ночную рубашку шали и со свечой в руке.
- Еще немного, и я, наверно, тоже этого не вынесу, - сказала она. Ступай, буди Люция и скажи, чтобы он запрягал мула, - приказала она Ринго. - А ты принеси мне перо, чернила и лист бумаги.
Она даже не присела к столу. Стоя возле бюро, при свече, которую я держал, она писала твердой рукой, ровно и немногословно. Потом подписалась, но не складывала бумагу и дала чернилам подсохнуть, пока не пришел Люций.
- Эб Сноупс говорил, будто мистер Форрест в Джефферсоне, - сказала она Люцию. - Разыщи его, скажи, что я жду его утром к завтраку и чтобы он привез этого молодого человека.
Она была знакома с генералом Форрестом еще в Мемфисе, до того, как он стал генералом. Он вел дела с торговой фирмой деда Милларда и иногда приезжал посидеть с дедом на веранде, а иногда у них ужинал.
- Можешь сказать, что у меня припасено для него шесть захваченных у янки лошадей, - добавила бабушка. - И не бойся ни воров, ни солдат. Разве у тебя не стоит на бумаге моя подпись?
- Я их и не боюсь, - сказал Люций. - Ну, а если эти янки...
- Понятно, - сказала бабушка. - Ха, совсем забыла. Ты ведь все дожидался янки, а? Но те, сегодня утром, кажется, так заботились о своей свободе, что даже не имели времени поговорить о твоей. Ступай-ка, сказала она. - Неужели ты думаешь, что какой-нибудь янки осмелится на то, на что не осмелится ни один солдат-южанин, даже бродяга? А вы отправляйтесь спать, - сказала она нам.
Мы улеглись вдвоем на тюфяк Ринго. Мы слышали топот мула, на котором уехал Люций. Потом мы снова услышали топот мула и сначала даже не поняли, что спали и мул уже возвращается, а луна клонится к западу, и кузина Мелисандра с Филадельфией ушли из сада туда, где Филадельфии будет удобнее спать, чем на твердой, впивающейся в спину калитке, закрыв фартуком голову, или где хотя бы будет потише. Потом мы услышали, как Люций ощупью карабкается по лестнице, но так и не услышали приближения бабушки, потому что она уже была на верхней площадке и говорила Люцию, чтоб он не так уж старался не шуметь.
- Говори, - сказала она. - Я не сплю, но по губам читать не умею, особенно в темноте.
- Генерал Форрест передают с почтением привет, - доложил Люций, - но сегодня утром к завтраку быть не смогут, потому им надо как раз в это время задать трепку генералу Смиту [командовал отрядом северян, по приказанию Гранта захватившим и сжегшим Оксфорд в 1864 г.] у развилки Толлэхетчи. Если они не уйдут чересчур далеко в другую сторону, когда покончат с генералом Смитом, то с радостью примут ваше приглашение, будучи здесь по соседству. И потом они сказали: "Какой молодой человек?"
Бабушка так долго молчала, что можно было сосчитать до пяти. Потом она спросила:
- Что?