Проклятие Матери Гор
…на звук он обернулся
И увидал при теплом свете жизни
Пылающие прелести ее
Сквозь покрывало, сотканное ветром,
Нагие руки, кудри цвета ночи,
Сияющие очи и уста
Отверстые, трепещущие пылко.
Он мощным сердцем дрогнул в преизбытке
Любви, рванулся к ней всем телом, руки
Простер, дыханья не переводя,
К желанным персям; отшатнулась дева
И сразу же, охвачена восторгом
Неудержимым, вскрикнула, приемля
Его телесность в зыбкие объятья,
Которые при этом исчезали,
И черный мрак ему глаза подернул,
Ночь поглотила призрачную грезу,
И непроглядный сон окутал мозг.
Перси Биш Шелли
«Аластор, или Дух одиночества»
1
На беспокойно дремлющего молодого человека с потолка упала капля. Капля была ледяная и попала прямо в ухо. Молодой человек взвизгнул и проснулся.
Через плохо подогнанные друг к другу доски запертой двери пробивался призрачный лунный свет.
— Боги, — сказал молодой человек, встряхнув головой. — Как же горло болит. И голова… Э-э-э… Лунга? Ты где, дорогой мой?
— Я здесь, мой господин, — прозвучал в полумраке строгий и немного меланхоличный голос.
— Где мы, черт побери, находимся? И почему у меня так сильно дерёт горло? Я как будто проглотил наждачный камень. И почему так темно? И почему так воняет? И почему…
— Мы в плену, мой господин. Заперты в пещере.
— Что?!
— В плену, ваша милость.
— Это что, шутка?
Лунга промолчал.
— Да, я понял. Ты никогда не шутишь. Тем хуже для тебя. Так и помрешь черствым сухарем, никем не надкусанным, ха-ха-ха!.. Кхм, ну ладно.
Лунга, слуга ярла Грогара Хтойрдика — того самого молодого человека, — был убежденным холостяком, более того — приверженцем до занудства строгого и аскетичного образа жизни. Он и выглядел соответственно: высокий и худой до изнеможения, лет сорока; обветренное, тщательно выбритое продолговатое лицо словно высечено из камня — и категорически лишено эмоций. Он всегда ходил в диковинной широкополой, порядочно потрепанной фетровой шляпе; длинной, до пят, тунике, сильно смахивавшей на монашеское одеяние, и вот в чем штука — она всегда была идеально чиста.
Единственное, что хоть немного разбавляло это горькое вино благонравия и нравственного подвижничества, — так это большие и печальные-печальные голубые глаза.
Шутка ярла Грогара рассеялась, точно дым.
— Не сопи, раздери тебя гром, выкладывай, что вчера случилось! И дай выпить чего-нибудь, и зажги свет, и почему я лежу на каком-то колючем гнилье и мне холодно…
Лунга деликатно кашлянул.
— Ну чего ты там кряхтишь?
— Ничем не могу помочь, мой господин. Увы.
— Что, даже вина нет?
— Только немного воды. Совсем немного.
Лунга зажег лучину, осветив небольшую сырую пещеру, на полу которой кое-где была рассыпана солома. У стен — небрежно разбросанные, сгнившие от ветхости и сырости ящики, набитые, судя по всему, шерстью и кожами домашних животных. От них несло падалью.
Грогар презрительно фыркнул: он считал, он был убежден, что вода предназначена только для умывания, купания, стирки и прочих тому подобных процедур, но ни в коем случае не для приема внутрь. А стирка или, на худой конец, какая-нибудь чистка сейчас бы точно не помешала, так как его костюм — красный кафтан с фестонами и золотыми пуговицами, желтые штаны до колен и белые (когда-то) чулки — выглядел, мягко говоря, плачевно. Черные лакированные туфли с большими серебряными пряжками, казалось, тоже утратили свой лоск навсегда, что ввело Грогара в еще большее уныние. Оглядев себя, он подумал, что стал похож на обнищавшего дворянина, вопреки невзгодам все еще воображающего себя франтом и потому донашивающего безнадежно истрепанные одежды. Он сам насмешливо называл таких господ «мочалками».
«Мочалка я. М-да», — несколько обреченно подумал он.
— Что ж, — изрек ярл, приподнявшись, и тут же почувствовал сильное головокружение, — тогда рассказывай, что с нами стряслось.
— Хм. Я вас предупреждал, ваша милость. Это не наши владения.
— Не мои, ты хотел сказать.
— Простите, господин, не ваши.
— Ну и что? Это владения барона Фрейра! А он, между прочим, должен мне полторы сотни золотых! Сто пятьдесят полновесных дукатов! Шарахни меня молния! Что он там болтал? «Какая отличная партия подвернулась моей дочери, доченьке-красавице», — помнишь? Залез, старый пьяница, по уши в долги, чтобы устроить пышную — не по средствам, скажу я тебе, явно не по средствам, — свадьбу. «Зачем?..» — задавали мы вопрос и ему, и себе. Все равно его полоумная дочь сбежала с каким-то прохвостом из Олмарда, прожив всего-то пару недель с молодым мужем-рогоносцем! И этот ее молодой муж-рогоносец… как его звали?.. какое-то странное имя… Туин, Дуин? В общем, этот прыщавый идиот повесился с горя! Влезть в такие долги — и все ради чего? Ради растаявшего, как утренний туман, счастья мерзавки Алисии, у которой между ног зудело день и ночь — ведь там побывал и я, и боги знают кто еще! И ты думаешь, что после всего этого старый болван посмеет мне что-либо возразить? Я сам, как конченный дуралей, ссудил ему на свадебку и помогал ему. А ведь Миранда мне говорила: «Что же ты, братец мой ненаглядный, делаешь?» Но я, видишь ли, человеколюбец, сострадалец и все такое! Какой же я идиот! Так-то вот, Лунга, дорогой мой! Имею полное право охотиться в его владениях, ибо Фрейр, этот старый болван — и тебе это известно не хуже меня, — обнищал, вследствие чего платить, разумеется, не собирается. Нагло, я бы сказал, не собирается.
Грогар немного промолчал, потом задумчиво произнес:
— Кстати, ты помнишь слугу этого… слугу мужа-рогоносца, ныне благополучно покойника? Ну как же его звали-то? Туин? Дуин? Неприятный такой тип у него был, такой… со шрамом у рта?
Лунга как-то странно фыркнул.
— Ходили слухи, — продолжал Грогар, — что он поклонялся богам Тьмы. — (Лунга нервно завозился и что-то глухо забормотал). — Утверждали, что он убил свою мать, а одна полубезумная старуха рассказывала мне, что он ее не только убил, но и съел. Словом, редкостный гад, мерзкий тип. М-да.
Некоторое время спустя Лунга опять деликатно кашлянул.
— Ну что еще?
— Земли барона дики. Здешний народ погряз в ужасе язычества…
— Начинается…
— Я неоднократно вас предупреждал, — продолжал Лунга. — Но, как всегда, вы остались абсолютно глухи к моим доводам. Уйти в одиночку в эти леса, да еще вот так, как вы, налегке — безумие, ваша милость. Безумием было отпускать Рийго и всех остальных: дескать, пикник, зачем мне стража… Все говорили вам, что не стоит, но вы, простите, мой господин, были весьма даже пьяны. Да и никакие фазаны и золотые куропатки, даже размером с волка, не стоят того. И вообще, я сильно сомневаюсь, что они существуют, мой господин. К тому же вы утопили свое ружьё… кхм… в пруду, помните?
— Всё? Выговорился? Теперь рассказывай, что стряслось вчера.
— Да вы убежали с пикника. Никто и не предполагал, что вы всерьез пойдете… как вы изволили выразиться: «Бить фрейровских золотых фазанчиков». Я едва успел за вами. А дружки ваши только смеялись. Мы быстро заблудились, ружье вы, не сделав ни единого выстрела, утопили, как я вам уже сказал. Потом вам стало плохо, вас вырвало и я, можно сказать, нес вас на себе. Вы были в беспамятстве. А очнулись уже близ этого богомерзкого местечка. Нас внезапно окружили местные… хм, дикари. Весьма агрессивно настроенные. Боюсь, мы ввязались в неприятности, мой господин.
Тут слуга неожиданно замолчал. Грогар улыбнулся.
— Ага! Припоминаю, припоминаю, гореть мне в аду! Ты получил по морде. Что губами чмокаешь?
— Не смешно, ваша милость. Я пытался их вразумить, взывал к их совести…
— Да! Теперь вспомнил! Несколько грязных типов с пиками и топорами окружили нас и велели идти за ними! И от них несло дерьмом! Я так и сказал им, и, что удивительно, на меня они совсем не обиделись, даже пальцем не тронули, зато твое нытье сразу же взбесило их!
— …призывал их одуматься и, пока не поздно, сжечь в себе семя зла, но… это лишний раз подтверждает слова великого Брейха Благочестивого о том, что истинное добро, бескорыстно делаемое людям, режет, словно острый нож, и только храбрый сердцем и духом способен выдержать…
— …но я, да сгниют мои потроха, не понимаю! Они, значит, напоили меня своей редкостной дрянью… забыл… как они ее называли? Не то масло или… пробка… не помню… Затем отвели нас… а дальше я забыл. Да, я чертовски нажрался. И вроде ночь уже была. Наверное, специально меня напоили, подлецы. Помню, улыбались… Эй, любезнейший мой слуга! Кончай скулить! Твой Брех и иже с ними уже в печенках сидят. Налей вина!.. Да, нету, я знаю. Так что, как выбираться будем?
— Я убедительно прошу вас не коверкать имя великого…
Тут Грогар окончательно вышел из себя и швырнул в слугу первый попавшийся камень. Не попал. И еще камень подвернулся какой-то липкий. «Надеюсь, это не говно», — подумал он, обнюхивая пальцы.
Лунга минуту помолчал, съежившись и испуганно хлопая глазами, но потом упрямо закончил:
— Имя святого, верного слуги богов, упоминать всуе, праздности ради либо же в издёвку — неприемлемо. И я готов пострадать, но никогда не сверну с пути истины…
Грогар вздохнул.
— И почему я тебя до сих пор терплю?
2
Спустя несколько часов рассвело. Похолодало, и у обоих не осталось никаких сил сыпать проклятьями — с одной стороны, и смиренно молить богов — с другой, только ёжиться и кутаться в насквозь промокшие одежды, ловя ускользающие крохи тепла.
Наконец дверь, визгливо проскрипев по полу, открылась. В пещеру вошел здоровяк в меховом жилете, надетом прямо на мускулистое голое тело. За поясом — устрашающего вида нож.
«Циклоп, — подумал Грогар, взглянув на него. — Нет, циклоп-людоед».
На скуластом отечном лице красовался единственный, навыкате, глаз. Другой был прикрыт кожаной повязкой телесного цвета, почти незаметной под рыжевато-соломенной шевелюрой. Это, а также пухлые губы и кривые зубы, и придавало здоровяку сходство со сказочным чудищем, о чем ярл не замедлил сказать:
— Ну ты и страшен, приятель! А еще говорят, циклопов не существует. Так вот же он! Много людей съел? Всегда хотел знать, какова человечина на вкус. Говорят, похожа на курятину.
Здоровяк подошел к Грогару и, пристально, с подозрением, посмотрев на него, медленно, с расстановкой, произнес:
— Ты обижаешь Бро? Бро не любит, когда его обижают. Бро не любит сиклопов и людей не ест. Людей нельзя есть.
Сказав это, Бро врезал огромной шершавой ладонью Грогару по уху — тот кубарем покатился по полу и с глухим охом врезался в стену.
— Не обижай Бро, — пророкотал здоровяк, бросив на скорчившегося от боли ярла обиженный взгляд, — и будешь цел. Пойдемте, хозяин ждет.
Алое солнце только-только выглянуло из-за острых зубцов неприступной горной гряды, полукругом охватывавшей залитую светом, чуть тронутую осенью долину сказочной красоты. На ее лесистых склонах, прижавшись к чахлому ручейку, ютилась крохотная деревня. Дома, сложенные из горного камня и покрытые соломой, свисавшей чуть ли не до самой земли, загоны для овец, лай собак, — всё это настроило Грогара на благодушный лад.
Он потянулся и зевнул, опьяненный чистотой прохладного утреннего воздуха.
— Благодать, черт подери! — выдохнул он, потирая саднящее ухо. — Пожалуй, выкуплю я у барона этот клочочек земли. Уж слишком тут красиво. А вон там, на возвышении, построю замок. — Грогар указал на стоящий поодаль, за деревней, добротный дом из дубового бруса. Дом этот расположился на холме, прямо под огромным раскидистым вязом, заботливо обнесенным низким забором. К ветвям дерева во множестве были привязаны разноцветные ленточки. — Отличное место для небольшого замка. Дерево спилю. Жаль, конечно, губить такое красивое…
Не успел он договорить, как Бро неожиданно ударил его в живот. Грогар согнулся, отчаянно хватая ртом воздух, и скатился бы по крутому откосу, если б не расторопность Лунги, вовремя придержавшего своего ярла.
Лунга посмотрел на здоровяка — на глуповатом лице того смешалась масса эмоций: удивление, ярость, подозрение.
— Святой Вяз! — собравшись наконец с мыслями, произнес Бро. — Это Святой Вяз! Нельзя его пилить. Ты, — он ткнул пальцем в Грогара, понемногу приходящего в себя, — нехороший, нехороший, очень нехороший человек. Нехороший! Я скажу хозяину о твоих плохих словах. Я всё скажу! Скажу!
— Валяй, говори, — ответил Грогар. И, посмотрев на угрожающе нахмурившегося здоровяка, поспешил добавить: — Так уж и быть, не спилю. Оставлю. Обнесу его мраморной плиткой и поставлю рядом клетки с соловьями, дабы они своим дивным пением не давали ему увянуть. Удовлетворен, приятель?
Бро стоял, сжав кулаки и размышляя, обижает ли его этот нехороший человек или нет.
— Может, хватит, ваша милость? — шепнул Лунга. — Не стоит дразнить…
— Ты прав. Не стоит. Ну, веди, любезнейший, к своему хозяину.
3
Одноглазый здоровяк Бро привел Грогара и Лунгу, всё время упрямо смотревшего в землю, к грубо сколоченному жилищу, служившему здесь таверной, где, кстати, ярл вволю повеселился намедни.
Внутри, в темном зале, где сильно пахло дешевым вином, пережаренным мясом и какой-то скисшей дрянью, за длинным исцарапанным столом сидело три человека — кряжистые бородатые дядьки в потертых кожаных куртках. Физиономии хмурые и упрямые, на мозолистых ручищах — почерневшие потрескавшиеся ногти.
Они важно взглянули на пришедших и кивком указали пленному ярлу на скамью.
— Э-э-э, а где пиво, эль? — спросил Грогар. — Только не наливайте, пожалуйста, то пойло, вчерашнее — от него у меня горло дерет. Простите, не помню ваших имен… э-э-э… как вас, любезнейшие? Это вы так уделали моего слугу? — Грогар насмешливо покосился на Лунгу, прижавшего ладонь к распухшей щеке. — Эх, не видит тебя Миранда! Упала бы со смеху!
Мужики молчали, невозмутимо глядя на беззаботно щебечущего гостя. Лунга с досадой думал, что большего позора им переживать еще не приходилось. «Они думают, что мой господин — полный дурак. — Грогар широко улыбался своей особенной, лучезарной улыбкой, редко покидавшей его точеное лицо, обрамленное густыми каштановыми волосами, небрежно ниспадавшими на плечи. Острые усики — по последней моде — и лукаво прищуренные, выразительные карие глаза придавали ему озорной вид, так зливший сейчас Лунгу. — Горцы лишний раз убедились, что жители равнин — мальчишки и неумехи».
Но дальше мысли Лунги потекли по более привычному богобоязненному руслу, и так мучительно захотелось поразить всех собравшихся очередной гневной отповедью — он уже предвкушал их залитые слезами просветления лица, — что Лунга открыл было рот, но вовремя одумался. Как-никак, пять лет служения «мальчишке» кое-чему его научили.
Между тем «мальчишка», если можно так называть одного из самых богатых людей во всем Форнолде — королевстве весьма и весьма обширном и богатом, управляемом славным добрым королем Блейддуном Премудрым, — продолжал болтать, не давая несколько смутившимся мужикам вставить хоть слово.
— В горле, ребятки, окончательно пересохло! Налейте, загрызи вас вошь! Какой-нибудь медовушки, чтоб полегче влилось!
Воспользовавшись паузой, кою Грогар допустил ради поглощения кислого пива, преподнесенного угрюмым типом с лицом, похожим на оплывшую свечу, один из мужиков — тот, что сидел посередине, — хорошенько прочистив горло, торжественно возвестил:
— Итак, господин, хотим тебя рашть… раштря… ну, как там? Короче, плохи твои дела, господин. Короче… тебя Владыка Леса выбрал. Значит, в жертву. Но твоего придурковатого дружка мы отпустим. Пущай идет на все, как говорится… э-э-э… сколько там?
— Четыре, — подсказал тот, что справа.
— На все четыре стороны. Возблагодари Владыку за милость его.
Грогар остолбенел. Лунга сжался.
— В жертву? — переспросил Грогар. — Владыке Леса? То есть как жертвенного барашка? Вскроете мне брюхо, нальёте кровь в священный сосуд и омоете им лоно девственниц, дабы они непременно понесли мальчиков, и мужескость юношей — для придания им храбрости?
Все трое уставились на Грогара непонимающим взглядом.
— Да вы знаете, кто я такой? — воскликнул, подбоченившись, Грогар. — Я — ярл Грогар Аурелио Мирабель Бранд-и-Дьюрнсон, владелец замков Хёмбург и Хюг, действительный член ордена Белых Рыцарей, первый префект Гордарии и Дюнкшвальба, почетный магистратор королевского университета, советник короля…
Тот, что посередине — видать, старейшина, — грустно покачав головой, произнес:
— Многие так говорили…
— Во-во, — поддакнул тот, что слева. — Тот чудной, с брюшком и жидкой такой бороденкой, болтал, што он бекон и перст и живет на дереве.
Старейшина сурово глянул на него, отчего тот скуксился, и хмуро повторил:
— Н-да, многие так говорили. Язык бы им оттяпать…
Грогар, услышав эти слова, осекся, но потом со все возрастающим гневом продолжил:
— Вы глупцы, если думаете, что можете безнаказанно убить меня. Я принадлежу к одному из знатнейших родов королевства, ибо я не кто иной, как прямой потомок самого Хтойрда Свирепого — того самого героя, упоминаемого в «Симбиотических Ведах» Святых Отцов! Если вы, недоумки, не знаете, скажу, что «Веды» описывают Эпоху Богов, и Хтойрд там — один из ближайших сподвижников бога Войны Прара Разящего. Вы понимаете, убогие? Моему роду шесть тысяч лет!
— Пять тысяч семьсот, — деловито поправил Лунга. — Согласно новым исследованиям…
— Замолкни! — рявкнул Грогар, и слуга покорно умолк. Но старейшина и бровью не повел, лишь снисходительно улыбнулся.
— Мы накормим тебя, — сказал он, — и сызнова в пещеру. Вечером — обряд. Так што… Етого, — старейшина ткнул пальцем в Лунгу, — проводим восвояси. Пущай ступает себе, нам ссориться с чужими богами нужды нет.
— Разумно ли это? — тихо спросил тот, что справа.
— Я знаю, что делаю, — отрезал старейшина. — С чужими богами ссоры быть не до́лжно.
— Владыка…
— Он… — Старейшина внезапно умолк и, не сумев что-либо возразить, раздраженно махнул рукой, упрямо повторив: — С чужими богами ссоры быть не до́лжно.
— Как знаешь…
— Ты еще пойди, поябедничай ему…
— Я не таков, — немного обиженно ответил тот, что справа.
— А вот который перст… — начал было тот, что слева.
— Умолкни, дурак! — проревел старейшина и стукнул кулаком по столу, отчего деревянная кружка с остатками пива опрокинулась. — Нам ссоры…
— С чужими богами? — не выдержал Лунга. — Вы называете веру в Пантеон Святых Отцов чужой?
— Заткнись, Лунга, — мрачно сказал Грогар. — Скачи домой со всех ног. Ты понимаешь?
— Понимаю! — визгливо ответил слуга. — До последнего лагеря с полдня пути по непролазной чащобе, и не факт, что я там найду Рийго! К тому времени вас, мой господин… вас… — Губы Лунги затряслись, а на глаза навернулись слёзы. — Я же говорил вам… а вы… как всегда…
— Отомстишь.
— …это кара… за грехи ваши. О боги! Смилуйтесь! Как я смогу уйти?!
— Иди, я сказал!
— Мой долг — принять смерть рядом со своим господином!
— О, я тронут, конечно. Ты верный слуга, но воля господина — превыше всего. Мучеником стать успеешь. Поставишь столб в горах и будешь стоять там после моей смерти сколь угодно долго, питаясь дождевой водой, землей, листьями и червяками, покуда не почувствуешь себя лучше. Но сначала ты, дурья твоя башка, вернешься в Хюг и снарядишь там войско! Понял, разрази тебя гром? Ты понял?!
Лунга, глотая слезы, покорно кивнул. Глаза его загорелись — видно, мысль о столпничестве пришлась ему по вкусу.
— Пусть Рийго с Ладислао сожгут здесь всё! На виселицу всех до единого!!!
Старейшина снова грохнул кулаком по столу.
— А ну закрой пасть, дурак! Ишь, раскричался. Мы к тебе по-доброму, а ты — орать! Сожгут, видишь ли. Не сожгут, не бойся. Многие так пели… А ну, Птыр, позови-ка одноглазого. Пущай отведет ево в пещеру, да ноги ему пущай там скуёт колодкой. До вечера на хлеб и воду, едрыть ево в жопу. Не люблю горлопанов.
4
Вопреки всему, избавиться от Лунги оказалось не так-то просто. Он скорчил скорбную мину, крупные слезы лились из его больших и печальных-печальных голубых глаз, а он все брел, словно приговоренный, за своим господином, которого одноглазый Бро выволок на улицу, будто нашкодившего пацана. В конце концов сельские бабы и ребятня, шумя и сквернословя, прогнали бедного Лунгу камнями и палками.
А он все плакал, и, глядя на его пронзительные глаза, Грогар почувствовал себя весьма скверно.
По дороге в пещеру пленник попытался помириться с Бро.
— Ты не обижайся на меня за циклопа, братец. Язык мой — враг мой.
Бро в ответ сплюнул.
У самой пещеры Бро, надев на Грогара колодки, неожиданно сказал:
— А вот тебе… э-э… за́мок, Дурсон-Мирабель, — и пнул Хтойрдика.
Какое-то время Грогар потерянно сидел прямо на полу. Отрешенно постучал камнем по колодкам из двух засаленных досок, скрепленных длинной ржавой цепью под навесным замком. Замок ощутимо вонял нечистотами, а камень раскрошился.
Ярл брезгливо вытер руки о сухую солому у выхода, разломил данный ему циклопом черствый ржаной хлеб и, вкусив его, начал, по своему обыкновению, разглагольствовать, словно обращаясь к невидимому собеседнику:
— Так-так. Что называется, влип. Представляю, как будут шептаться при дворе: «Вы послушайте только — кошмар! — ярл Грогар Хтойрдик был убит дикарями-фанатиками во владениях барона Фрейра». — «Какого такого Фрейра?» — «А того, соседа Грогара, Фрейра Гудштайна, чей замок находится на самом краю мира, у Сумрачных Гор. Изломанные Земли, знаете ли. Дикая глушь!» — «Ах, этот! Он, кажется, алкоголик и совсем обнищал?» — «Какая жестокая и глупая смерть!» — и так далее. И потянула же меня нечистая в эти треклятые леса! Взял бы с собой Рийго с парнями, так нет же — захотелось острых ощущений, решил, дурень, слиться с природой! Или что я там удумал?
Хлеб был совершенно безвкусный и сухой. Грогар поневоле запил его водой из кувшина — еще одного подарка Бро. Вода отдавала тухлятиной.
— Никогда больше не буду пить воду, дай только выберусь. Итак, значит, я влип. Хм. Начинаю повторяться. Однако голова моя совершенно пуста. Как же выбраться? Не представляю. Может, Лунга… а, что от него ожидать. Кстати, а о чем же эти туземцы говорили? Какой такой перст, что живет на дереве? Еще и бекон к тому же? Хм… И что значит, многие так говорили? И что за Владыка Леса? Какой-нибудь сумасшедший культист? Совершенно непонятно. И голова моя совершенно пуста. Винца бы…
Вскоре уныние сменилось скукой, а спустя три или четыре часа Грогар совсем позабыл о грозящей ему жестокой и глупой смерти, принявшись развлекать себя перечислением всех своих любовных побед:
— Барбаретта — старая любовь! Я был еще мальчишкой, когда мы с ней на сеновале… Э-эх! Славные были времена! Клотильда, Эолея… Габолейя — на редкость скучная бабенка, хоть и красивая; Лотоссия — умерла от чахотки, бедняжка; Одра… О, Одра! Гаратка. Южанка. Смуглянка. Ручаюсь жизнью, ни у кого в Форнолде не было связи с гаратскими женщинами. Одра так боялась всего, что связано с любовью — нельзя то, нельзя сё, — но ведь я ее уломал, не будь я Грогар Хтойрдик! И потом мы вытворяли такое! Интересно, это правда, что ее безумный отец отрубил ей голову?
Сестры Елена и Мэа — две чудные, восхитительные близняшки. Надо бы нанести им визит как-нибудь, ибо они всегда рады позабавиться, никогда ничего не требуют и ни о чем не спрашивают, и вино у них в погребах отменное.
Мюриетта! Ох, вот это тоже — женщина! Именно женщина! А как сладко пахла! Та ночь, когда я возлёг с ней прямо на ложе ее отца, где сам он и спал, вдрызг пьяный, — это было что-то! Мы спихнули его на пол и всю ночь веселились под аккомпанемент его слюнявого храпа. Мы напялили на него чепчик и нарумянили ему щеки. Ха-ха-ха! Эта разукрашенная рожа, когда он проснулся и увидел нас голыми на своей кровати, — я чуть не лопнул со смеха! Да… правда, тогда мне пришлось прыгать с высоты… м-м-м… метра три, наверное. Благо там были кусты… Оцарапался, как бездомный кот… Ах, Мюриетта…
А потом была Мара, настоящая дьяволица, несносная девка, черт ее дери. Мне никто не верил, когда я рассказывал, что она по-настоящему возбуждалась, только водрузив на себя рогатый шлем своего геройского деда, Белла Могучего. Идиотка. «О дедушка, ты видишь меня? О дедушка, я кончаю! Да здравствует Форнолд! Смерть проклятым гаратам!» — в шлеме ее голос звучал как рычание додена-демона. У меня неизменно мурашки бежали по коже. Идиотка.
А Актосия? Соседка из Вековечного Древа. Никогда у меня не было такой толстушки. Но что поделать — провинция! Приходится иметь дело с тем, что есть. Толстушка, шарахни меня молния, — у нее на пузе три складки, и, надо признаться честно, они меня чертовски возбуждали! И пугливая, словно курица, — первый раз, увидев моё блистательное мускулистое тело, зажмурилась и расплакалась, дуреха.
Зато Агнесс! Ах! Агнесс. Любовь всей жизни. Никогда не забуду, как я овладел ею прямо во время пира в тронном зале. Мы скрылись за гобеленами, — папаша-король вёл долгие нудные беседы с магами и астрологами, дворяшки дремали, а я, согнувшись в три погибели, обливаясь потом и глотая пыль, набившуюся в гобелены, трахал эту, бесспорно прелестную, волшебную, но и чрезвычайно похотливую даму.
Агнесс, Агнесс… Как коварно нас разлучили завистники! — Король, узнав об интрижке принцессы, велел удалить от двора, по его словам, «этого распутника и мошенника». С тех пор вот уже год Грогар томился одиночеством в своем имении, у «черта на куличках». — Ведь я любил тебя… да, это я сейчас понимаю как никогда. — На самом деле Грогар не очень любил ее, это, вообще-то, было ему несвойственно, но в ожидании грядущей смерти многое воспринимается несколько иначе, чем обычно. — Выберусь… хотя теперь уж вряд ли… а вдруг? — но, тем не менее, если выберусь из этой передряги, поеду в столицу и добьюсь, возьми меня холера, руки Агнесс. Упаду на колени…
Тут Грогар, приосанившись, начал сочинять стихи, помогая себе изящными взмахами руки:
— О благородная принцесса! Позволь… позволь… э-э… позволь припасть к твоим стопам! И поцелуями покрыть твои бархатные ручки! Поцелуями покрыть твои бархатные ручки… Что-то нескладно. Ну и ладно. Дальше: любовь сжигает мое сердце и лихорадит разум — мне нет спасенья!..
В конце концов и это ему надоело; он почувствовал усталость. Придвинувшись к двери, где солома была посуше, он заснул там сном младенца, согретый лучами заходящего солнца, пробившимися сквозь щели и вместе с тенями украсившими пещеру причудливыми фантастическими узорами.
5
Проснулся наш герой, когда почти стемнело: над горной грядой виднелась лишь узкая красная полоса. Кто-то тихо скрёбся в дверь.
— Пришли, палачи! — воинственно воскликнул Грогар. — Заходите, сегодня вы воочию убедитесь в том, что Хтойрды сделаны из стали! Я плюю на вас, слышите вы, уроды!
— Тише вы, господин, — раздался знакомый голос. — Это я, ваш слуга.
— Лунга? Лунга! Что ты там делаешь?
— Вас спасаю.
— Не поздно ли?
— Что? А… Нет-нет, время еще есть. Они хотят вас… ну, вы понимаете… в полночь. Время есть. Сейчас я отопру дверь и мы убежим. Скроемся в темноте.
— Ну так отворяй побыстрей! Чего ты возишься?
— Думаете, легко гвоздиком вскрыть замок?
— Гвоздиком? Эх, Лунга, приятель, сразу видно, что ты девственник. Замки только гвоздиками и вскрываются. И еще как вскрываются!
— Очень смешно, — раздраженно буркнул Лунга и наконец открыл дверь.
Он где-то отыскал обломанный кусок пилы с тупыми погнутыми звеньями. Помучившись, перепилил одну из половинок колодки — и освободил своего хозяина. Тот, радостно взвизгнув, хлопнул его по плечу.
— Молодец, дорогой мой, верный мой слуга! Смываемся отсюда.
И они спешно покинули это злосчастное место — пещеру.
Запах мокрой гнили еще долго преследовал обоих.
Грогар потихоньку раздражался, что случалось с ним крайне редко. Они прыгали, будто горные козлы, по обрывистым склонам, цепляясь за углубления в камнях и кусты, поскальзываясь, скатываясь и чертыхаясь.
Через полчаса беглецы спустились в лес, темневший чуть внизу, и сразу почувствовали облегчение — им казалось, что на склонах они были как на ладони и что вся деревня пристально следила за ними.
Сначала все шло хорошо, Грогар успокоился и даже начал насвистывать непристойную песенку. Ярко светила луна, благодаря чему беглецы неплохо ориентировались во тьме. Но вскоре все изменилось — Лунга повел себя странно, а его хозяин забеспокоился.
— Ты уверен, что мы идем в нужном направлении? — спросил Грогар.
— Уверен, ваша милость. Мы взяли чуть в сторону, но в целом идем верно, на юг.
— Хорошо. Теперь скажи мне, пожалуйста, что ты делаешь?
Лунга постоянно останавливался, подбирал с земли какие-то палочки, ветки, камушки, часть засовывал в карман, часть присыпал землей, при этом что-то зловеще нашептывая. Из-за этого беглецы почти что топтались на месте.
— Не мешайте, ваша милость, — ответил слуга, повалившись на колени и уткнувшись лбом во влажную прелую листву. Его шляпу посеребрил свет луны, и весь лес показался Грогару в этот миг старым заброшенным кладбищем. Ял вздрогнул, слегка пнул слугу и повторил свой вопрос.
— Я молюсь, мой господин, — послышался ответ.
— Нашел время!
— Я хочу спастись, ваша милость. Немного терпения, это необходимо.
— Потом помолишься! — рявкнул Грогар, но Лунга уже не слышал его.
— Златовласый Диан, — шептал он, — нашли на ворогов наших сон, ослепи светом забытья очи их; черноокая Уйнна укажет нам путь, черноокая Уйнна укажет нам путь, черноокая Уйнна укажет нам путь… В сумрак ночи выплывет серебро священного пепла — основы мироздания; засияет величественный Тайан, и в храмы Святых Отцов сойдет огонь Небес… мы будем ждать знака…
— О боги! — воскликнул Грогар. — Ты что, всем ста двадцати богам будешь молиться?
Лунга метнул на господина яростный взгляд.
— Ста двадцати одному! — прошипел он, но, получив смачный подзатыльник, замялся и виновато посмотрел на господина.
— Клянусь! — проревел Грогар, схватив его за ворот. — Я выбью из тебя эту дурь! Каленым железом выжгу! Идем!
Всё-таки то был не их день, а вернее, ночь. Не прошло и десяти минут, как под ногами беглецов внезапно что-то треснуло, раздался щелчок, — и щиколотки обоих в мгновение ока опутала крепкая веревка. Ярл и Лунга стремительно взмыли вверх, под нижние ветви высокого дуба, при этом больно стукнувшись лбами, да так и остались болтаться на дереве головами вниз.
Шляпа Лунги спланировала на землю.
— Ну что? — потирая ушиб, язвительно поинтересовался Грогар. — Это называется наслать сон на ворогов? Черноокая Уйнна укажет нам путь? Куда? В преисподнюю?
— Не святотатствуйте, ваша милость. Я не виноват.
— Еще как виноват!
— Эй вы! — услышали они хриплый голос. — Захотели сбегнуть? От старика Ольо не больно сбегнешь-то! Тут у нас повсюду ловушки — никто еще не сбёг от старика Ольо, никто. Ну-ка, идите ко мне, детки! Щас я вас угощу пирожками-то!