14
Он умирал.
Он уже не замечал, что в него летят камни, не слышал страшных проклятий, не чувствовал кровоточащих ран. Затуманившийся взор урывками улавливал множество мелькавших перед ним ног — босых, в сандалиях, в сапогах. Пыль вихрем крутилась вокруг его слабеющего тела. Знойное солнце нещадно палило.
— Нет, нет, — хрипел он. — Неужели… неужели вы настолько слепы… настолько глупы? Настолько трусливы, глухи, равнодушны? Опомнитесь…
И он умер. Рабы отнесли его тело за город и бросили в яму — туда, куда бросали собак, котов, рабов, нищих. Завтра «безмолвные» сожгут их всех.
Его имя патриарх предал проклятию, велел стереть из всех летописей, книгу, что он написал, — сжечь, а любого, кто осмелится прочитать ее, — вешать.
А спустя месяц в город пришла Черная Смерть, и собрала она обильную жатву, и первым умер патриарх — всё, как и предсказал он.
Гогош, Великий Безумец.
Вот так живописно, можно даже сказать, живо начал своё повествование Лунга.
Остаток ночи, к счастью, миновал без приключений. Путники прошли немало — господин ученый остался доволен, — успели насобирать множество ягод, а еще яблок: одинокое дерево, попавшееся им уже на самом рассвете, оказалось как нельзя кстати.
Только вот новое убежище, по всеобщему мнению, оставляло желать лучшего: всего-навсего пещера. Вход сюда вел узкий, но, кажется, недостаточно. Пещера, конечно, находилась довольно высоко — они и сами забрались в нее с превеликим трудом, но как-то страшно было все-таки. Грогар, воспользовавшись ножом из мешка Лунги, соорудил копьё и натаскал камней.
— Будем держать оборону, — весело сказал он. — С другой стороны, если затаимся здесь, точно мыши, может, он нас и не заметит.
Все от души пожелали, чтобы так и случилось.
Лунга тем временем горел желанием рассказать дальше о Гогоше.
— Гогош, — с глубокомысленным видом рёк он, — является личностью таинственной. Признаюсь, я долгое время изучал его биографию, стараясь выяснить причины его безумств и заблуждений, так что…
Лунга умолк и, обиженно взглянув на своего господина, слушавшего его в пол-уха (Грогар гораздо больше внимания уделял уже засыпавшей Лилии), словно бы нехотя продолжил:
— …так что могу похвастать отличным знанием сего предмета. Гогош родился в семье уважаемых людей: отец был богословом, одним из толкователей святых писаний Семерых Великих Магов. Об этом свидетельствует Патр Трематулийский, являющийся, как известно, современником Гогоша, а также крупнейшим и весьма авторитетным…
— Дружочек мой ненаглядный, — перебил его Грогар. — Я вот, если честно, не в настроении. Так что смотри — если, черт возьми, будешь витийствовать, клянусь этими самыми твоими Семерыми Великими Магами, получишь по лбу! Убери-ка всяких своих Патлов и прочих. Да не вздумай ерепениться, я, видишь ли, устал и хочу насладиться тихим покойным деньком — и историйкой, что меня успокоит и убаюкает. Понял?
Лунга насупился.
— Хорошо, — буркнул он. — Итак, Гогош рос богобоязненным, подолгу изучал все… эмм… перипетии и хитросплетения нашей веры. Вникал в каждое слово, старался максимально… максимально серьезно изучить весь Пантеон.
— М-да-а, — усмехнулся Грогар. — Что правда, то правда. Это дело непростое. Скажу вам откровенно, даже сам первосвященник не знает всех богов. Да что там говорить, он и свое-то имя с трудом припоминает, ха-ха-ха!
— Ну, знаете! — начал Лунга, но Грогар поспешил извиниться:
— Ладно-ладно, пошутил. Пошутил. Элдрик, конечно, старикашка неплохой, великий муж, просвещенный ум… Но ты, дорогой мой, лучше, определенно лучше! Ты такой фанатик, что тебя впору в зверинце выставлять, как некую диковинку! Ну, во всяком случае, уж на священном престоле ты бы точно смотрелся гораздо уместнее… Ну всё, всё, шутка это, шутка! Продолжай.
И Лунга, стиснув зубы, возобновил свое повествование.
— Действительно, как это ни прискорбно, Гогош несколько… увлекся. Изучив все догмы, пункты и допущения религии Святых Отцов, несчастный в своем извечном стремлении познать все тайны бытия углубился в изучение демонологии, эсхатологии, мифов и сказаний, так или иначе связанных с темой зла и погибели рода человеческого. В те древние времена царства, бывшие предтечами нашего, жили под строгим надзором правителей и церкви. В творчестве царил догматизм, вольнодумство каралось лютой смертью. Не избежать бы этой участи и Гогошу (высокий сан отца, чин семейства и прочее тут никак не помогли бы), если б он в одночасье не исчез. Вскоре по миру стали распространятся мерзкие книжонки весьма сомнительного содержания, прокатилась волна убийств и насилия. Впервые со времен Эпохи Богов человечество познало вкус греха…
— Не забывайся. Ближе к делу.
— Хорошо. Выяснилось, что Гогош все это время жил неизвестно где (споры о его доподлинном местонахождении идут до сих пор). Он создал свое учение, окружил себя последователями и стал распространять ересь, суть коей сводилась к предсказанию ужаснейшего конца мира. Он утверждал, что вера Святых Отцов есть зло и дурь. Что вокруг нас враждебный нам мир духов, жаждущих нашей крови. Спасения нет, единственный способ — влиться в мир духов через собственную добровольную смерть, после чего у нас есть шанс стать ими — то бишь монстрами.
— Боги, какой кошмар. Вот к чему приводит фанатизм.
Исследователь древностей между тем внимательно слушал и часто кивал со странноватой улыбкой на устах, словно пытался все получше запомнить.
— Затем Гогош начал странствовать. — Лунга сделал вид, что не услышал замечания господина. — Но недолго — вскоре его схватили и предали справедливой смерти, хотя это далось властям непросто: у Гогоша было воинство, преданное ему до крайности. По преданиям, целый год велись кровопролитные бои, прежде чем Гогош был казнен, а вернее, затоптан разъяренной толпой. Казалось бы, все закончилось хорошо. Но ересь Гогоша так пропитала нашу грешную землю, что до сих пор где-то втайне переписываются его труды, множатся бесовские идеи. Гогош — Отец Зла, так его величают последователи. «Абгрунд, или Бездна» — главная книга злодея. В ней содержатся подробнейшие описания многих тысяч жутких чудовищ и главного демона, царя Тьмы — Безглазого, Бездны, Крови Человечества — названий много. Также Гогош описал свое путешествие в преисподнюю, встречу с Безглазым и как тот отнял его душу, заменив ее тьмой, и повелел Гогошу донести до людей его слово. Я ее не читал, и слава богу, ибо, как утверждают, любой, кто прочтет ее, сходит с ума, но знаю, что появление так называемой дочери Безглазого предсказано с точностью до деталей. Думаю, что Колдун, то бишь этот ваш Виктор Хорн, уважаемый господин Лёлинг, нашел «Абгрунд», который, надо думать, он маскировал под томиком сказок, и спустя три тысячи лет вдохнет в себя истину Мрака, и откроет дверь, ведущую в ту сторону — именно это предсказание завершает книгу.
— Если это правда, — сказал Грогар то ли всерьез, то ли в шутку, — то плохи наши дела. А что по этому поводу говорят попы?
— Они не обращают на гогошидов никакого внимания, — подал голос Лёлинг.
— Это правда, что была чума и патриарх умер? Словом, все произошло именно так, как и предсказывал перед смертью Гогош?
— Правда.
Грогар задумался.
— Мне бы хотелось подвести кое-какие итоги, дорогие мои друзья, если позволите, — начал он. — Хотя о чем это я? Конечно, позволите. Итак, стечением обстоятельств мы попали в пренеприятнейшую передрягу. Кучка культистов — совершенно ненормальных, с моей точки зрения, — закинула нас в эту… хм, дыру. В Круг Смерти, как поэтично обозвали сию местность в народе. Выбраться отсюда нельзя, только через ворота, но до них еще надо дойти, что не так просто, ибо чудища, страшилища и так далее — это мы выяснили. Следуя доброму совету многоуважаемого и многознающего господина Лёлинга, мы вынуждены передвигаться по ночам. Все мы слышали вой зверя — наверное, и правда не стоит искушать судьбу днем. Тем более что с нами ребенок.
Грогар взглянул на девочку, и во взгляде его скользнул страх — страх родителя за свое дитя… или нет? Лунга счел, что ему померещилось.
— Думаю, все с этим согласны, — продолжил Грогар. — Но что же дальше? Вы, дорогие мои, как бы сказать… э-э… ну, образно выражаясь, вы, господин Лёлинг, и ты, верный мой слуга, вплели в нашу историю много лишнего, на мой взгляд.
— Вы полагаете? — спросил Лёлинг, грустно усмехнувшись. — Позвольте спросить: например?
— Например? Да вот хотя бы эта ваша сказка про… как ее? Силлу? Окаменевший мальчик и все такое… Дескать, это Матерь Гор сошла с небес или же пришла из ада — уж не знаю, я что-то не совсем понял. А еще Матерь Гор — это та смердящая говном ведьма у входа в ущелье. О нет! На самом деле это мать колдуна! Дикарь с края света, то есть какой-то немытый шаман, окурив вас дурман-травой, сказал, что всё, пора, как говаривает драгоценный мой Рийго, сухари сушить. Вот оно, оказывается, что! Наши злоключения — это ведь не что иное, как происки этой ведьмы и ее прислужника-колдуна! Ведь есть же «Абгрунд»! И предсказание Гарро! Все сходится — как же мы сразу-то не поняли! Книга сказок колдуна — это же «Абгрунд»! Ну точно! И Лунга, мой несчастный слуга, готов удариться в религиозный экстаз!
— К чему это ваше ёрничание? — хмуро спросил Лёлинг.
— А вы не поняли? Серьезно? Лунга-то — он фанатик, перед ним помашешь любым псевдопредсказанием якобы от святого, и чтоб обязательно о конце света… Но вы-то? Ученый. Исследователь. С какой, позвольте спросить, целью вы морочите нам голову? Как все эти ваши сказки помогут нам? Вы хотите запугать нас? Лишить нас возможности трезво оценивать ситуацию, в которой мы оказались? Зачем?
— А… вы знаете? — неожиданно бодро сказал Лёлинг. — Может, и ничего? Не кажется ли вам, друзья, что, находясь в бедственном положении, мы всего лишь стараемся по-своему интерпретировать, подбить, так сказать, под себя события, кои не имеют никакого отношения к реальному положению вещей?
— Любезнейший, не уходите от ответа.
— Я не знаю, что сказать. Честно говоря, я… я боюсь. Не знаю, зачем я все это вам рассказал. Решил поделиться всем, что знаю, что может нам пригодиться. Я — ученый. И пытался найти приемлемое объяснение происходящему с нами. Не очень успешно, как оказалось…
— В вашем рассказе много странностей. Вот, например, вам никогда не хотелось узнать, о чем говорили шультейк Як с той женщиной? Разгадать тайну, а? Почему вы не вернулись в то село? Или вот, сказка о Силле, назовем ее так. Это… как бы… метафора, что ли?
— Да, признаю́сь, — нахмурился Лёлинг. — Я не был на севере, нет никакого шамана, и нет никакого окаменевшего мальчика. Это все легенды, предания в моей литературной обработке. Я… пишу… немного. Вот и все.
— А о встрече с Гарро что скажете?
Лёлинг виновато взглянул на Лунгу. Лунга насупился.
— Не хочу расстраивать Лунгу, но… Но я действительно встречался с отшельником, о котором говорят, что он и есть Гарро.
— Но он не делал никаких предсказаний, верно? — закончил за него Грогар. Забавно было видеть, как менялось выражение лица Лунги — от разочарования к надежде, потом к сомнению.
— Нет конечно, не делал. Это предсказание из каких-то древних свитков в королевской библиотеке. Я собираю такие вещи, опять-таки, для собственных сочинений. Простите меня, уважаемый господин Лунга, но, видя, с каким небывалым интересом вы меня слушали, я не захотел вас расстраивать… На самом деле Гарро — если это действительно он и есть — совершенно, как бы сказать…
— Невменяем? — не без злорадства подсказал Грогар.
— Да. Кажется, я чересчур увлекаюсь своими литературными опусами. Смешиваю реальность с вымыслом… Может, я схожу с ума?
Лунга заплакал.
— Да ладно тебе! — не без раздражения воскликнул Грогар. — Еще слез твоих не хватало!
— Извините, — всхлипывая, сказал Лунга. — Я сейчас приду в себя.
— А посему Лунга плачет? — спросила Лилия. — Вы его обижаете?
— Нет, что ты, принцесса моя, — ответил Грогар. — Ни в коем случае. Это он…
— Кушать хочет?
— О да! Лунга проголодался. Так ведь, дорогой мой?
— Покушай свои травки, — ласково, как может только маленькая девочка, сказала Лилия.
Грогар рассмеялся.
— Вот-вот! Откушай «съедобных» травок, что ты с таким усердием собирал.
Лунга с достоинством выпрямился.
— Спасибо, я не голоден. Я… заплакал, потому что… потому что вспомнил грустную историю.
— Расскажи.
— Нет, Лилия. Она очень грустная.
— Осень-осень?
— Невероятно просто грустная, принцесса моя, — ответил за него Грогар. — Поверь, Лунга умеет нагнать тоски.
— Но мне скусно.
— Ты поспи, милая.
— Не хочу спать. Пусть Лунга рассказет мне грустную историю.
— Не капризничай! Историю тебе расскажет наш любезный ученый, только позже. Он, как оказалось, мастак по этой части. А пока дай мне с ним поговорить.
Девочка обиженно отвернулась, и Грогар продолжил донимать Лёлинга.
— Скажите мне, любезнейший. Вот вы с Лунгой утверждаете, что предсказания Гогоша — суть истинная правда.
— Да, так и есть. То, что случилось после смерти Гогоша, описано во множестве хроник.
— И что?
— Простите?
— Сколько эпидемий случалось за все время существования человечества? — сказав это, Грогар нахмурился, словно вспомнив о чем-то. — Эпидемии были, я уверен, и до казни Великого Безумца. Да что удивительного! То были Темные века! Люди жили, будто свиньи…
— Вы преувеличиваете. Как свиньи они не жили. Но насчет эпидемий… Пожалуй, в ваших словах есть рациональное зерно. Полагаю, сам факт случившегося мора еще ничего не доказывает. Должен признать — вы на удивление рассудительны, господин ярл.
— Не только слуга мой балуется учеными книжками. — Грогар с достоинством поклонился ученому. — Ну а что насчет колдуна? Как вы его назвали? Виктор Хорн.
— Вот тут вы меня не одолеете. Все, что я рассказал вам о колдуне, — правда. В смысле, это все, что я знаю. Источники могут и врать, но от себя я ничего не прибавил.
— Допустим, — задумчиво сказал Грогар, — культисты, в чьи лапы так коварно бросило нас провидение, по-своему, извращенно, поклоняются колдуну и Матери Гор. Вы жили среди них и не зря нам рассказали о ведьме. Но ведь надо быть совершенно безумными, чтобы поднять руку на лицо, состоящее в кровном родстве с королем! На представителя древнейшей во всем Форнолде фамилии! Я ведь назвался им! Они что, не понимают, что моя гвардия, мой несравненный Рийго повесит их, не моргнув и глазом!
Лёлинг усмехнулся.
— А каковы шансы, что в этой глухомани окажется родственник короля? Представитель древнейшей во всем Форнолде фамилии?
— Ха, вы правы. К сожалению. Откуда этим немытым мужланам знать, что я — это я? Увы, вы правы. Но вот что меня интересует. Один из мужиков болтал о каком-то беконе и персте, что живет на дереве. Как думаете, о чем он говорил?
— Как знать? О какой-то жертве вроде нас. Может, о каком-нибудь отшельнике из здешних лесов.
Грогар с сомнением покачал головой.
— Может быть, может быть…
15
Вскоре все легли отдыхать, набираться сил; старик Лёлинг вызвался постоять на часах. Он пристроился у входа в пещеру, сжался как-то, скособочился…
Грогару стало его отчаянно жалко, беднягу. Что-то сильно сдал он за прошедшие сутки. «Сидеть бы тебе у себя в университете в блаженном неведении относительно всей этой ерунды, над которой мы еще посмеемся… Может быть».
Рядом мирно спала Лилия, обняв его руку. «Такая горячая», — подумал он. Пухлое личико, губки надула, щека, прижатая к плечу, вспотела. Она похожа чем-то…
И тут Грогар вспомнил сестру, младшую, умершую от черной оспы два года назад. И вспомнил только ее — восьмилетнюю Марту, хотя болезнь унесла жизни и их родителей.
«Ты не должен туда ехать! — кричала Миранда. — Там смерть! Это проклятое место! Ты же умрешь!»
«Пустяки, — отвечал он. — Мне не смерть страшна. Я страшусь больше не увидеть их. Отпустить их, не попрощавшись…»
«Ох, ну какой же ты дурак». — Миранда устало махнула рукой. Она знала его очень хорошо. Порой любая глупость, попросту блажь, звучала в его устах как приговор самому себе. Тут уж с ним было не совладать. Но вместе с тем ему всегда чертовски везло. Чертовски.
И он приехал туда, в Мрамк, где родился, где жили его отец, мать и… Марта. Столичный франт, вырядившийся, как петух, приехал в царство смерти и застал сестренку на последнем издыхании. Он даже не поинтересовался, что с мамой, с отцом, — они к тому моменту уже умерли.
Да и не у кого было спросить. Все выжившие ушли.
Замок был пуст, заброшен, и только в детской, в сумраке, в тоске, бесконечно одиноко лежала Марта. Он, будто маленький мальчик, робко, боязливо подошел к ее ложу.
Взглянул на нее и… малодушно вскрикнул, отшатнулся. Она выглядела страшно. Все лицо было сплошь усеяно засохшими гнойниками, рот приоткрыт, обнажая редкие черные зубы, роскошные когда-то волосы частью выпали, частью свалялись в паклю, из глаз текли кровавые слезы.
Грогар заплакал. Он схватил ее руку — и безрассудно поцеловал в губы. Он звал ее. Звал, уже отчаявшись.
И она ответила.
— Грогар, — еле слышно прошептала она, открыв залитые кровью глаза.
— Что? Что, милая?
— Живи.
— Не умирай… Не умирай, прошу тебя. Не умирай!
— Живи…
Ее рука выскользнула из судорожно сжимавших ее пальцев и мертво свесилась с края одра.
«Живи…»
И он жил. Болезнь, уничтожившая все поместье, каким-то чудом не зацепила его. Он вернулся и в первый раз в жизни увидел, как холодная, надменная, где-то даже жестокая Миранда плачет.
«Ах, чтоб меня, — подумал Грогар, ощущая подступающий к горлу ком. — Что я так раскис-то? Ну что, что я так раскис?»
Грогар боялся вспоминать ту сцену, он старался вычеркнуть ее из жизни и никогда, даже в самом диком пьяном угаре, в компании друзей, недругов, прижимаясь к обнаженной груди очередной нимфетки, не затрагивал этой темы.
Ее не было. Марты не было, не было оспы, смерти, заброшенного и преданного забвению родового гнезда, — ничего этого не было, ибо это причиняло невыносимую боль.
Как, оказывается, это трудно — снять маску и стать самим собой. Признаться себе, что ты вовсе не рубаха-парень, не весельчак, не балагур, купающийся в роскоши, сходящий с ума от безделья…
Ах, этот славный парень!
Плут и развратник!
А вы, оказывается, изрядный озорник!
Каков шельмец!
Ну не надо, люди же смотрят…
С вами не соскучишься, дорогой ярл!
Неужто за каждым человеком скрывается нечто подобное? У каждого где-то далеко внутри есть свой мир, нечто интимное, сокровенное. И на самом деле мы все просто играем роли.
Грогар не мог поверить в это. Кто он? Кто он на самом деле? Весельчак или… искусный актер, старательно играющий свою роль и привыкший прятать свою израненную душу?
Лилия пошевелилась во сне и придвинулась к нему поближе. Грогар посмотрел на нее и снова вспомнил Марту.
«Да что же это такое?! Одумайся! Кто она тебе? Всего лишь крестьянка, девчонка без роду и племени. На что она тебе? На что?!»
И, вопреки своим же мыслям, Грогар нежно обнял ее. Будто кто-то шепнул ему: дурак, может, бог, судьба — что там еще? — дает тебе то лекарство, в котором ты так нуждался все это время! Береги ее, плут! Эх, ты, израненная душа…
16
Грогар проснулся с крайне неприятным чувством. Он злился на себя за слабость. Он стал старательно припоминать все свои попойки, жаркие ночи, идиотские выходки, которых во всяком приличном обществе постыдились бы.
«И тогда мы с виконтом Харальдом и Аделаидой, пьяной, как мужичка, вышли из кареты совершенно голые, — мучительно выводил он про себя, надеясь, что это оживит его хоть немного. — У всех ста пятидесяти человек отвисла челюсть. Отвисла челюсть… Отвисла… челюсть. О боги, что же это такое!»
Воспоминание, от которого его всегда бросало в краску, сейчас показалось ему чем-то вроде кукольного представления на рынке, даваемого немолодым, изможденным и потрепанным субъектом. Тоска. Ничем не избыть хандру, овладевшую им. «Что ж, неплохо иной раз и погрустить. Для разнообразия, черт возьми».
И тут Грогар наконец осознал, как сильно у него болит голова. Тупая изматывающая боль — такое ощущение, будто кто-то перемешивал в голове мозги, точно кашу в котелке.
Он потер виски. Лёг. Попытался заснуть. Боль не стихла. Проснулась Лилия, измученно поднялась — волосы растрепались, глазки заспаны. Взглянула на Грогара и… расплакалась.
— Ты что это? — удивился Грогар.
— Голова болит. Сильно.
— Голова… болит?
Господин Дьярв резко обернулся.
— Что ты сказала? — возбужденно спросил он, приблизив вплотную своё осунувшееся, с темными кругами под глазами лицо к девочке. Она в страхе отшатнулась от него.
— Она сказала, что у нее болит голова, только и всего, — ответил за нее Грогар, прижимая ребенка к себе. — А что?
— У меня тоже… — испуганно заморгал старик.
— Что тоже? Тоже голова болит? Представьте, и у меня она болит. И еще как.
Старик вскочил как ошпаренный и закричал:
— Нам надо немедля уходить! — …чем напугал не только Лилию, но и спавшего — или делавшего вид — Лунгу. По кислой мине слуги Грогар понял, что и он… и он страдает от этой напасти.
— Ну ты и… хитрец, — ухмыльнулся Грогар. — Держишь ухо востро? Все слышал? Что, и у тебя?
— Да, — хмуро бросил он. — Болит.
— Странно, — произнес Грогар и спросил, обратившись к ученому: — В чем, собственно, дело? А, дражайший мой друг? Объясните нам.
— Уходить надо…
— Так ведь ночь нескоро.
— И тем не менее. Все дело, господин Грогар, в магическом кольце. Оно не привязано к одному месту, понимаете? Завеса волнуется, перемещается. Она как веревка, слабо натянутая меж двух столбов — колышется туда-сюда, но известных пределов не покидает. Наша головная боль говорит только об одном — мы в пределах магического кольца. Промедление подобно смерти — мы должны покинуть пещеру сейчас же, иначе… — Лёлинг горестно вздохнул. — Иначе мы сойдем с ума.
И им пришлось покинуть свой дневной приют так поспешно, как только могли, ибо боль усиливалась, а бедняжку Лилию стошнило, после чего она едва не лишилась чувств.
Скатившись чуть ли не кубарем по склону горы в низину (о звере никто и не вспомнил) и очутившись на небольшой поляне, окруженной лесом, запыхавшиеся путники почувствовали облегчение. Лилия, выбравшись из заплечного мешка-кафтана, даже запрыгала от радости.
— Это называется из огня да в полымя, — сказал Грогар, облегченно повалившись на холодную, уже слегка тронутую желтизной траву. По небу, гонимые влажным прохладным осенним ветром, беспокойно проплывали темные облака.
— Да, наверное, — глухо отозвался ученый.
— И что дальше? Куда пойдем?
— Не знаю. Дайте подумать.
— Мой господин. Посмотрите-ка.
Все посмотрели туда, куда показывал Лунга. Со стороны гор шел, шатаясь, словно пьяный, человек. И походил он на мертвеца, на живого… мертвеца. И дело было не в истлевших лохмотьях, едва прикрывших почерневшее тело. Дело было в его облике: восковое лицо напоминало маску — кошмарную, неподвижную маску; глаза полнились неестественной пустотой. И в то же время, несмотря на всю свою неподвижность, лицо… непрерывно двигалось: оно дергалось, губы быстро-быстро что-то шептали.
Оно словно было соткано из тысяч крохотных кусочков.
— Безумец, — прошептал Лёлинг. — Это безумец, потерянный. Один из тех, кто побывал в магическом кольце.
— Ага, — сказал Грогар. — И теперь он идет к нам. Зачем?
— Он безумен, господин Грогар. Он просто… бродит.
Мертвец — не мертвец (может, недомертвец?) подошел вплотную к насторожившимся путникам. При ближайшем рассмотрении оказалось, что он, несмотря на свой призрачный вид, имел тонкие правильные черты, что, несомненно, выдавало в нем юношу? благородного происхождения.
Странным, невидящим (но не слепым!) взором обведя представших перед ним людей, недомертвец возобновил своё ненадолго прерванное бормотанье.
— Сыны Адотра и Химены! Внемлите, внемлите же моленью Ардамена! Хладные очи их пророчат… пророчат… и он придет, он — глас из бездны! Придет… — речь «Ардамена» была неразборчива, он большей частью глухо напевал, и четкие фразы вылетали из его рта с неожиданной страстью — для человека, скорее почившего, нежели пребывающего в этом мире.
— Он что, стихи читает? — спросил Грогар Лёлинга в крайнем изумлении. Лилия испуганно хихикнула. Ярл опомнился и направил копье в грудь «Ардамена».
— Вроде так… — ответил за него Лунга, ибо ученый застыл как камень.
— Иди отсюда, бедолага, — крикнул, словно глухому, Грогар. — Ты слышишь? Уходи!
— …измена… нет мне спасенья… Бреду, отчаявшись, в саду греха… срывая дремлющей рукой плоды успокоенья…
— Уходим, — скомандовал Грогар. — Кто его знает, что он еще выкинет? Это ж надо — труп, декламирующий стихи! Умрешь!
Они начали медленно, пятясь, отходить в сторону леса. Ардамен продолжал идти за ними, дергаясь, будто кукла на ниточках.
— Уходи! Пошел вон! — Грогар внезапно разозлился и ударил мертвого поэта кулаком по виску — тот, смешно раскинув руки и продолжая при этом свой патетический монолог, неуклюже плюхнулся на землю.
— …и дивные цветы, что распускаются у ног, всем волшебством весенних красок тревожа сердце; и пенье птиц, и рокот водопада… — Ардамен лежал на спине, глядел широко распахнутыми глазами на хмурое небо и воодушевленно — как может быть воодушевлена кукла, — читал стихи. Грогар, занесший над ним копье, замер. Ему вдруг стало жаль его — безвестного поэта-недомертвеца. В его сухом дребезжащем голосе ему почудилась…
Молодость, тоска, неразделенная любовь.
— …и дивные цветы…
Потухшие глаза когда-то пылали страстью…
— …и пенье птиц…
«О боги…»
— Пусть идет, — проговорил Грогар, опуская копье и отворачиваясь. — Он не причинит нам вреда.
На какой-то — кратчайший — миг он увидел в парне… себя.