17
Путники вошли в лес, сделали несколько шагов и остановились, опомнившись.
— Так, — произнес Грогар. — А куда это мы идем? В пасть к зверю? А, господин ученый? Проснитесь, дорогой мой!
Лёлинг обратил к ярлу свои сумрачные очи.
— Простите, я задумался. Думаю, надо идти, держась края леса, одновременно подыскивая какое-нибудь убежище. — Он задумчиво посмотрел на Ардамена, стоявшего поодаль, словно деревянный истукан. Ученый явно хотел что-то сказать, но промолчал. — Давайте же, пойдем, — буркнул он и неуверенно двинулся вперед.
Лес, по которому пробирались путники, вскоре заставил обратить на себя внимание. Он как бы раскрылся, обнажив то, чего никто сначала не заметил. Под его сенью сгустился полумрак, и в холодной синеватой дымке все казалось странно пустым, неживым, заброшенным. И ничего подходящего для убежища. Но ученого это, кажется, не заботило. Он все подгонял спутников, затем постепенно замедлил шаг и, спустя два часа, вообще остановился.
— Что такое? — спросил его Грогар.
— Я больше не могу. — Ярл с удивлением заметил, что старик плачет. — Что-то скверно у меня на душе. Словно… словно… предчувствие…
— Говорите толком! Вам плохо?
— Я думаю, что скоро умру.
— Думаю, велика вероятность, что мы все скоро отправимся туда же, где, как вы полагаете, скоро окажетесь. Если не найдем какое-нибудь укрытие.
— Он здесь. Недалеко. Я знаю. Я уверен.
— Знаете, что я вам скажу, уважаемый господин Дьярв? Больно быстро вы сдались. Вы же опытный путешественник? Я охотно это признаю, даже несмотря на грешок приврать. Непохоже на опытного путешественника, совсем непохоже.
— Идите. Идите, я задержу его.
Грогар взглянул на Лунгу, на спине которого находилась Лилия, возжелавшая — видимо, ради разнообразия — поездить и на нем. Воткнул в землю своё импровизированное копье — и внезапно резко, грубо схватил ученого за ворот. Лунга даже вздрогнул.
— Слушай, ты, горе-исследователь! — проревел он ему в лицо. — Или ты добровольно, спокойно, без нытья идешь с нами, или я заставлю тебя сделать это! Ну, что скажешь?
Лёлинг явно не ожидал от всегда учтивого и жизнерадостного ярла такой свирепости и смутился, часто заморгал, отвернулся.
— Простите меня, господин ярл. Я пойду. Успокойтесь. Всё, забудем.
— Ну вот и хорошо, — сказал Грогар, подбоченившись. — Прошу прощения за вспышку гнева. Истинный дворянин, тем более такой благородный, как я, не должен позволять себе ничего подобного… но вы должны понимать, в какой жо… ситуации мы оказались. И к тому же вам полагалась встряска. Ну, идем.
На этом ученый несколько притих, даже посветлел лицом, и следующие три часа протекли относительно спокойно. Путники пробирались на север — сквозь высокую дикую траву, через густой подлесок, собирая пух, паутину и терпя прочие неудобства, выпадающие на долю любого путешественника.
Лес все больше поражал своей неприветливостью; в нем царила неестественная тишина, она казалась, если подобное сравнение возможно, плотной липкой массой, неприятно пятнавшей стойкость духа странников. Трещала ли ветка, обломленная невидимым зверем, взлетала ли — прямо перед ними — с пронзительным карканьем ворона, ветер ли (а может, и не ветер) выл в горах — Грогар сотоварищи неизменно вздрагивал и испуганно озирался, но, кроме несчастного Ардамена, упорно плетущегося за ними, никто ничего не замечал.
Грогар, прислушиваясь к поэтическому лопотанию недомертвеца, начал припоминать авторство строк. Вот Ардамен, несомненно, имя героя поэмы Робера Лёпьеже «Ардамен и Паатика». Произведение сие, наполненное светом небывалого вдохновения и силой мудрого слова, было невероятно популярно лет сто назад, однако бесславная кончина сеньора Робера, казненного за прелюбодейство и содомию, поставило крест на поэме, и она постепенно забылась.
Также он узнал сонеты Брю из Прикрата, оды Донта Дарга, стихи безымянного отрока из столицы, прозванного Протэосский Бунтарь… и внезапно осознал связь меж всеми вышеназванными певцами.
Все они умерли, не достигнув и тридцати лет, а Протэосскому Бунтарю, если верить описаниям современников, присутствовавших на казни, едва-едва стукнуло пятнадцать.
Брю — страстный необузданный трубадур — задушил свою возлюбленную Анну, узнав об ее измене, за что был осужден на пожизненную каторгу в Хоордане — поистине адовом месте. Там он не протянул и двух месяцев: белая чума, или чахотка — бич всех узников Великих Болот — сожгла его.
Донт Дарг оказался убийцей, душегубом и мучителем (хотя многие в этом сомневались, сочтя показания свидетелей клеветой, на что имелись основания) — толпа разорвала поэта прямо на пороге его дома, на глазах у матери и сестер.
Бунтарь — никому не известный юноша (таинственная личность, никто не знал ни его имени, ни кто он и откуда), будучи просто феноменальным импровизатором, огромнейшим талантом, читал свои стихи на рынках, на площадях, в местах празднеств и гуляний, при этом призывая народ к восстанию, свержению короля Кнуда Смутьяна и преданию смерти всех господ. Произведения его сохранились благодаря… палачу — ему-то и передал на сохранение единственную тетрадь Бунтарь.
— Удивительно начитанным человеком был наш разлюбезный Ардамен, — прошептал Грогар и еще разок взглянул на него. — Кто он, как ты думаешь, друг мой Лунга, и какого черта его занесло сюда?
Лунга только пожал плечами.
Дьярв Лёлинг продолжал удрученно молчать. А вот Лилия донимала Лунгу расспросами, и ясно было, что бедный слуга совершенно не умеет общаться с детьми.
— Скажи, дядь Лунха, а поцему ты слусаесся Логала? Ты сто, ему деньги не отдал?
— Э, нет. Деньги? Нет, наверное…
— А, я знаю — ты лаботник, а дядь Логал — сталоста! Потому сто ты бедный, а дядь Логал — богатый! Да-да! Вот мой дед Прокоп тозе был сталостой. Одназды он велел… это… повесить Бойко и Лиду за то, сто они умелтви… ли, да, вот так — у-мел-тви-ли свое дитятко!
— Боги! О чем ты говоришь, дитя мое?! Не надо…
— Да-да-да! Не велишь? Все так и было! Бойко был плохой, и Лида тозе — они и забыли пло дитятку-то, а ево свиньи зглызли. Узас!
— Вот оторва, а? — спросил Грогар. — Сколько ж тебе лет, красавица моя?
— Я узе больсая, мне двадцать лет!
— Сколько-сколько?
— Двадцать, — серьезно повторила девочка и начала считать, старательно загибая пальцы: — Один, два, четыля, десять, а потома двадцать! — И радостно продемонстрировала Грогару пятерню.
— Так тебе пять лет, а не двадцать.
— Нет, двадцать, меня так тетка Муня учила!
— Так она была не права.
Лилия сердито постучала кулачками по шляпе, а значит, и по голове Лунги.
— Не споль! Я знаю! Двадцать!
— Пять! — со смехом отвечал Грогар.
— Нельзя перечить старшим! — фальшиво пригрозил Лунга. — И… бить по голове тоже… нельзя.
— Это правда, красавица моя, — хохотал Грогар. — У Лунги на плечах ведь не барабан! Чего ты его так колотишь? Ну-ка, уймись. Ишь, разбаловалась.
— А мне нлавица ево шляпа! Она мяхкая и смесно мнётца!
18
Вечерело. Грогар ликовал: им удалось пройти немало, и если хватит сил еще и на ночь, то к утру они смогут достичь заброшенной охотничьей деревушки, которая, как предполагал Лёлинг, находилась неподалёку от Северных Врат. День-два — и свобода. Свобода, черт побери! Теперь-то он понимал ей цену, ох как понимал!
Если не случится ничего плохого.
Лунга внезапно остановился и с тревогой всмотрелся в и без того темную чащу. Прислушался. Грогар сразу же обмер. «Ну вот и сглазил…» Лунга обладал прямо-таки звериным чутьем, в придачу и отменным зрением, — именно поэтому ярл и взял парня на эту злосчастную охоту.
— Что?
— Кто-то там есть…
Лёлинг застонал и упал на колени.
— Уверен?
— Мы умрем, умрем… — Ученый схватился за голову.
— Умрем, — точно эхо, отозвался Ардамен. — С колен нам не подняться боле. В нас с детства убивали волю…
Грогар ругнулся, схватил старика, поднял его, грубо встряхнул, толкнул вперед.
— Бежим! — гаркнул он. — Бежим к горам, авось магическое, чтоб его, кольцо сдуло подальше от предгорья. Там укроемся, если успеем. Эх, а так все хорошо шло…
— Нам конец, — шептал Лёлинг. — Мы умрем… Никто еще… не уберегся от зверя.
В этот момент Грогар краем глаза заметил, как колыхнулись справа от него кусты.
— Берегись! — закричал он, но Лунга уже заметил опасность и тут же прыгнул в сторону. Лилия от неожиданности завизжала, вцепившись ему в уши.
Грогар замешкался, он хотел схватить замершего, будто в ожидании гибели, ученого, увлечь за собой, но понял, что не успеет. И растерялся.
Затем он почувствовал запах — запах крови, гнилого мяса. В воздухе мелькнула тень. Грогар отшатнулся, и в каком-то миллиметре от его горла просвистели чьи-то острые когти. Падая, он услышал высокий, быстро захлебнувшийся крик. За ним послышалось утробное, чавкающее рычание. Грогар больно упал на спину, глухо охнул; голова закружилась.
Он не помнил, сколько пролежал, — ему показалось, что целую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд.
Затихал, удаляясь, крик девочки — Лунга убегал, спасая ребенка.
Опомнившись, Грогар сразу же вскочил. В свете заходящего солнца перед ним предстало существо, похожее на пса, но размерами едва ли уступающее медведю, поджарое и практически голое: жесткая, похожая на иглы шерсть присутствовала только на гриве; жуткая окровавленная морда чем-то напоминала морду бультерьера, хотя вряд ли этого мерзкого вонючего зверя, изо рта которого стекала, раскатываясь по страшным клыкам, вязкая, пропитавшаяся кровью слюна, можно было назвать этим милым словом.
Они секунду смотрели друг другу в глаза — человек и чудовище. Потом Грогар бросился на него — и даже не понял, почему и зачем. Он почувствовал только ярость, всепоглощающую, захлестывающую ярость, под которой где-то глубоко в душе притаился страх.
В руке он сжимал копье — то самое, самодельное, — и не целясь, отчаянно кинул его в зверя. Чудовище никак не ожидало такой прыти от человека и не успело увернуться, — копье чиркнуло острием по его багровому оку.
Бешеный рев заставил Грогара притормозить; словно призрак, в голове возникла мысль: «Что же я делаю?». Но было уже поздно, точно кто-то подтолкнул его. Ярл врезался в тварь, сбил ее с ног и покатился с ней по земле.
Зверь не понимал, что происходит, — добыча не чувствовала страха. Зверь хотел убежать и посмотреть, что будет дальше, но человек его не отпускал. Человек находился у него за спиной, он стискивал могучую шею руками и душил. Но зверь был сильнее — он дергался, вырывался, вспарывал когтями воздух.
— Лунга-а-а!!! — орал Грогар, ощущая, как натянутые, словно струна, мышцы быстро ослабевают. — Сюда, Лунга! Вытащи копье! И коли его, черт возьми! Коли!!! Коли, сукин ты сын!!!
Зверь не хотел умирать. Но, увидев другого человека, понял, что в этой охоте жертвой оказался он.
— Ну давай! Что ты мешкаешь?! — Грогар слабел. Слабел. И ему хотелось плакать от бессилия.
Наконец Лунга вернулся. Осторожно вытащил копье, словно не хотел причинять боль зверю, и с забавной для такого случая аккуратностью вонзил его в брюхо чудовища — и так же осторожно вынул.
— Убей его, дурак! Коли его, раздери тебя молния! Я не выдержу!
И тут Лунгу прорвало: он начал с остервенением добивать зверя и в голубых глазах его появился нездоровый блеск.
Но, несмотря на это, парень все равно оставался таким же сухарем, каким был всегда. «Вот подлец, — подумал Грогар, с огромным облегчением разжимая трясущиеся от невероятного напряжения руки. — Даже убивая жуткое чудовище, он зануден и обыкновенен».
19
— Вот тебе! Вот тебе! — Лилия прыгала вокруг поверженного зверя и хлестала его по бокам тонким прутиком.
— Тихо, красавица, — печально произнес Грогар, сидя на коленях перед Лёлингом. — Лунга, уведи ее. Незачем ей это видеть.
Исследователь древностей умирал. Он лежал на спине, раскинув руки, из вспоротого живота лепестками пышного цветка раскинулись окровавленные внутренности.
— Это был… гарм. — Дьярв обратил к Грогару грустные-грустные глаза.
— Замолчите. Я вытащу вас. Вы не умрете.
— Вы сами не верите себе. Я знал, что конец мой близок. Предчувствовал. Даже не так. Я понял. Извините. Идите же. Продолжайте путь.
— Нет, я не брошу вас здесь.
— Он… придет. Он близко.
— Я вас не брошу.
— Идите. Сегодня он удовольствуется мной. Ну же!
Дьярв закашлялся — изо рта хлынула кровь.
— Прошу тебя… Грогар. Пожалуйста… забери мои записи. Они там, там… у…
— Я понял.
И Грогар взял старика на руки.
— Я не оставлю тебя здесь одного, и пусть колдун катится ко всем чертям.
— Нет… — слабо вырвалось у Дьярва.
Он был лёгок, точно ребенок. Ярл сделал шаг и увидел, как голова ученого запрокинулась назад, но не придал этому значения и упрямо понес старика на руках, не замечая, как кровь пропитала насквозь его собственную одежду. Сзади шли Лунга с Лилией, и девочка всхлипывала.
— Мой ярл! — говорил Лунга — Остановитесь! Что вы делаете? Опомнитесь, ведь господин Лёлинг умер!
Грогар ничего не отвечал, решительно шагая вперед, задевая ветки, перешагивая через поваленные деревья.
— Логал! — обиженно воскликнула девочка. — А как же мы?
Грогар остановился. Оглянулся, посмотрел на нее. По щекам ребенка текли слезы.
— Не сходите с ума, ваша светлость, — сказал Лунга. — Он умер, а мы-то нет. Нам придется бросить его. Посмотрите — солнце еще не зашло. Мы в опасности. Вспомните, что он говорил перед смертью. Мы должны выжить, ваша светлость. Оставьте его, нам не хватит сил его нести до Врат. Как ни жаль.
Грогар осмотрелся. Они находились в центре поляны. Вздохнул и бережно опустил старика на землю. Сел на колени.
— Прости меня.
Какое-то странное чувство охватило его. Он вдруг понял, что за ним пристально наблюдают.
Выжидают. Надеются.
Грогар всмотрелся в чащу.
— Где ты? Покажись!
— Где ты… — повторило эхо. — Покажись…
— Это последняя жертва! — закричал Грогар. — Клянусь, больше ты ничего не получишь!
— Не получишь…
— Бежим, — сказал Грогар. — В горы.
Поляна выходила к ручью. Грогар забежал в холодную воду, скинул с себя верхнюю одежду и с наслаждением зачерпнул горсть. Умыв лицо, он в последний раз взглянул на поляну.
Там кто-то находился — маленькая неясная фигура.
20
Благословенно раннее утро. Грогар всегда питал слабость к этому чудесному времени суток и мог сказать с уверенностью, что осеннее утро — это нечто особенное!
Представьте себе неспешно роняющие листву суровые дубы-старики; чернеющие во мраке сосны-призраки, колючими негнущимися пальцами-ветками разрывающие густой туман, что змеей стелется по земле; росу, повисшую на усталой прелой траве; шуршащую сказочную тишину; холмы, скрывающие горизонт, который в эти мгновения кажется особенно далеким…
Долго шел небольшой отряд Хтойрдика — всю ночь, пока не добрался до вожделенной деревни, бывшей когда-то местом обиталища охотников и стражи колдуна. Ардамен отстал и затерялся в ночи, впрочем, никто этого и не заметил.
Примостившиеся меж деревьев избы — посеревшие, одряхлевшие — произвели на основательно подуставших путников гнетущее впечатление.
— Надо прятаться, ибо утро, — задумчиво произнес Грогар, осторожно спустив зевающую девочку на землю. — Только сдается мне, верней, чуется как-то, что зверь любит рыскать здесь… поблизости. Будем ли в безопасности?
Тут он внезапно остановился, словно пораженный какой-то мыслью.
— Постой, — сказал он.
Лунга, похоже, настолько выдохся, что ему было все равно, что там болтает его хозяин, — безжизненное лицо, потухший взор, уста искажены страданием.
— Что? — эхом отозвался он.
— А был ли зверь?
— Не понимаю.
Грогар поглядел на слугу.
— Э, брат, да ты совсем плох. Устал? Или еще что?
— Устал, ваша светлость. Мочи нет.
— Отлично. Давай-ка обследуем это селеньице. Найдем укрытие, подкрепимся тем, что боги послали, и обдумаем наше положение.
Жилища в деревне, как уже выше отмечалось, пребывали в печальном состоянии, что неудивительно, если учесть их столетнюю агонию, выражавшуюся в постепенном срастании с дикой нравом матушкой-природой. Там, где отсутствовала крыша, внутреннее убранство представляло собой буйную молодую поросль. Другие дома уже практически затянулись землей и напоминали грибы, важно выглядывавшие из зарослей, их окружавших. Более-менее пригодные строения отвращали пылью, затхлостью и общим ощущением крайне неуютного запустения.
Совсем отчаявшись, путники отыскали-таки жилье, где кое-как можно было устроиться. В здании, судя по всему, когда-то принадлежавшему местному шультейку, а может, и главарю разбойников, Грогар первым делом обнаружил ржавую миску, валявшуюся у порога, и кучу выбеленных годами костей разных мелких животных. Внутри в глаза бросался большой стол, видно, дубовый. В правом углу, на полочке — темные картины в массивных рамах, на которых еще угадывались силуэты нарисованных фигур. Вокруг картин этих венчиком лежали цветы, причем не совсем еще увядшие.
Они-то и навели Грогара на мысль, что дом этот за прошедшее столетие не раз воскресал к жизни: кто-то его посещал.
— Будь что будет, — сказал ярл, входя и осматриваясь. — По крайней мере, отдохнем сколько сможем.
Скудный завтрак состоял из яблок, горстки грецких орехов, сорванных с кривого орешника на околице, и воды.
— Я понимаю, — говорил Грогар. Лунга смотрел на него слипающимися глазами. — Я понимаю, что безрассудно оставаться здесь. Но послушай, что я тебе скажу. Не дает мне покоя рассказ бедняги Дьярва. Колдун, превращаясь на рассвете в зверя, рыщет по долине в поисках добычи, а с наступлением сумерек возвращает себе свой подлинный облик. Между тем там, у ручья, кого мы видели? Не колдуна ли? Как думаешь?
— Думаю, это был он, ваша светлость.
— А солнце-то еще не село.
Лунга оживился.
— Логал, можно погулять? — вдруг подала голосок Лилия. — Смотли — солнышко плоснулось!
— Нет, ни в коем случае. Сиди здесь. Поспи. И не мешай нам разговаривать.
— Я не хочу спать!
— Так, сейчас же угомонись! Мы не на воскресной прогулке в королевском саду. Или ты забыла о чудовище? Не успеешь и глазом моргнуть — сцапает оно тебя и съест. — И Грогар обернулся к слуге: — Ну, что думаешь?
Лилия недовольно фыркнула и забралась на стол, где стала пальцем водить по толстому слою пыли.
— Думаю, — ответил Лунга, — оно и действительно не село.
— Вспомни пророчество.
— Какое?
— Мине скушно!
— Помолчи. Вспомни Гаррово пророчество.
— Но господин Дьярв сказал, что оно не Гаррово…
— Может, и Гаррово. А может, и нет. Нам уже не узнать. Если только мы не закопаемся в королевской библиотеке. Что-то бедняга ученый нам недоговаривал. Может, опасался насмешек с моей стороны… Ну что, вспомнил?
— М-да, кажется, припоминаю. Ну и что? Оно мне сразу показалось, м-м-м…
— Выдумкой?
— Слишком уж красиво. При всем уважении к святому…
— …он бы так никогда не сказал, учитывая его — только не кипятись, пожалуйста, — безумие.
— С вашего разрешения, ваша милость, я поправлю: учитывая его святость…
— …что, зачастую, одно и то же.
— В общем, я понял. Пророчество Гарро выглядело бы немного по-другому, ибо его воспаленный разум любое божественное откровение переиначил бы на собственный дремучий лад. Насколько я знаю, Гарро всегда был несколько… косноязычен?
— Фи, какие вы умные…
— Вы правы, ваша светлость. Он говорил туманно, образами и намеками. Вот, например, одно из самых известных его предсказаний:
И припал Востбальгдт ко стопам ахеемитян, и возопил он:
Внемлите же, язычники, гласу богов!
Ибо единый будет дадиен вам Государь,
И вознесеша он свет Отцев надо теменем идоловищ Катхейских,
Приимет чашу веры и уплывет во моря…
— Все, все, не надо больше!
— Но оно…
— Нет-нет. Слушай меня. Уверен, если старик и видел Гарро, то услышал от него нечто похожее на то, что ты сейчас тут пропел. Следовательно, господин Дьярв, да смилуются над ним Святые Отцы…
— …аминь, ваша светлость…
— Не перебивай. О чем это я? Ах, да! Так вот, не кажется ли тебе пророчество, высказанное нашим высокоученым исследователем древностей, знакомым? И это словечко — как бишь его? Па… Па…
— Паихни, мой господин.
— Точно! У тебя память, как у скряги Фроста Либертранского — он всегда отлично помнит, сколько кому дал взаймы, сколько у него бутылок красного лакусского в подвале и сколько мешков овса и пшеницы в закромах!
— А мой дедуска тоже умеет щитать! И у него много-племного месков с псеницей!
— Рад за него. Спи давай. Итак…
— Я вспомнил, ваша милость.
— Сам спи!
— Перестань баловаться и встревать в наш разговор!
— Это, ваша милость, пророчество Драмнеев.
— Не знаю таких.
— В «Симбиотических Ведах», в части, посвященной странствиям пророка Туна, есть такие строки. Во всяком случае, нечто очень похожее. Только вместо Паихни там фигурирует имя демона… не хотел бы я упоминать его…
— Не надо. Я знаю, что значит Паихни. В тех же «Ведах» можно найти рассказ о царе-нечестивце и грешнике Учайане и его слугах-любовниках, которые именуются там паихнитами — игрушками. Ты понимаешь? Паихни — это не кукловод, случаем? Нашего колдуна Дьярв назвал Кукловодом, и неспроста. Он, несомненно, знал гораздо больше того, что соизволил нам поведать. Уж не замешан ли он в этой истории? И вообще, существует ли зверь? Скажу больше: существует ли колдун? И эта комичная, если б не смерть девушки, сцена с ведьмой и поганцами в масках из коры — не постановка ли с целью заманить нас в ловушку? Хотя вряд ли, слишком уж хитро. Да и зачем так изгаляться? Гораздо проще, к примеру, отравить меня. Нет, тут действует какая-то секта, преследующая свои цели. Помнишь тех парней, в таверне? Что там они болтали? Один из них обронил очень любопытную фразу: «Тот чудной, с брюшком и жидкой такой бороденкой, болтал, шо он бекон и перст и живет на дереве», — тебе не кажутся эти слова немного… подозрительными? А другой на него тут же прикрикнул.
— Не понимаю, что вы хотите этим сказать.
— Я и сам не знаю, но тут пахнет, — тут Грогар как-то хищно улыбнулся, — заговором.
— Вы думаете, что вся эта история с Матерью Гор — выдумка? А как же «Абгрунд»? Не кажется ли вам, что Силла, Матерь Гор, очень похожа на дочь Безглазого?
— А ты точно уверен, что в «Абгрунде» говорилось именно о дочери Безглазого? А может, там имеется в виду сын или еще кто?
— Хм… маловероятно. Существует ясный и авторитетный перевод…
— А я слысу музыку, — вдруг сказала Лилия.
— Чего ты, красавица?
— Музыка иглает.
— Где?
— Тама, на улице.