Сентябрь 2086 года
Москва — столица Российской Федерации
1
Макс считал, что он никогда не привыкнет к бумажным газетам и журналам. Он родился в 2052 году, и его детство и юность пришлись на времена, когда никто и не помышлял о грядущем крахе Глобалнета. Все СМИ выходили тогда почти исключительно в электронном виде, оставляя крохотные печатные тиражи для всяких причудников и ретроградов.
И вот теперь, когда реальный возраст Макса составлял тридцать четыре года — притом что выглядел он на неполные двадцать, — он сидел в квартире своего отца на Большой Никитской улице, и перед ним на журнальном столике белела целая кипа газетных листов. Конечно, Макс вполне мог бы воспользоваться особой компьютерной сетью для представителей истеблишмента и сверхкрупного бизнеса — Корпнетом. Однако он хотел выяснить, что думают о грядущих событиях все те, кто к Корпнету доступа не имел. А то и вовсе считал его атрибутом зажравшейся элиты и бессовестных толстосумов.
— И что вы обо всем этом думаете? — спросил человек, сидевший от Макса по другую сторону журнального стола, и постучал согнутым указательным пальцем по той газете, что лежала сверху.
«Перерождение» готовит миру новый Апокалипсис? — таков был заголовок статьи, которую опубликовала три дня назад одна из влиятельнейших московских газет «Третий Рим». Кое-кто даже сравнивал её с «Таймс» времен королевы Виктории. И автор газетной статьи в пух и прах разбивал идею возможного внедрения технологии реградации, которая якобы позволяла вернуть к нормальной жизни прежних безликих. Уж Макс-то знал: никакое это было не «якобы», а непреложный факт. Видел результаты собственными глазами. Но — трудно было отказать в здравом смысле автору, когда тот вопрошал: «Кто-нибудь имеет представление о том, какими станут долговременные последствия широкого внедрения этой, с позволения сказать, панацеи? И, самое главное: каким способом станут получать экстракт Берестова для тех безликих, родственники которых сумеют найти средства для осуществления этой процедуры? Корпорация «Перерождение» пока предпочитает помалкивать о том, какой будет цена вопроса. Однако было бы наивно полагать, что осуществлять процедуру реградации станут на основе принципов безвозмездности и альтруизма».
— Да уж какой там альтруизм… — пробормотал Макс.
Если бы у него только была возможность бесплатно вернуть человеческий облик всем тем, кто пострадал из-за великой и ужасной технологии трансмутации, которую он, Максим Алексеевич Берестов, открыл десять лет тому назад! Увы: реградация — анонсированная новинка от «Перерождения» — обещала стать еще более дорогостоящей, чем её предшественница. Ни самому Максу, ни всем вместе акционерам «Перерождения» не хватило бы денег, чтобы сделать эту технологию общедоступной. Журналист был прав: чтобы безликий обрел новое лицо, кто-то другой должен был это лицо ему предоставить. Конечно, существовала возможность единичных случаев, когда донорами будут становиться преступники, приговоренные к принудительной экстракции. И это резко снизило бы стоимость процедуры. Но и тогда не сделало бы её бесплатной.
— Главное тут — не финансовая сторона вопроса. — Человек по другую сторону журнального стола вздохнул, и Макс с трудом подавил раздражение: вздох этот показался ему откровенно театральным. — И вы отлично понимаете, что не в деньгах дело.
Да, Макс понимал это превосходно. Равно как понимал он и другое — что он, Максим Берестов, должен будет сделать, если хочет победить в противостоянии с этим человеком. Делать это Максу было муторно и страшно — невзирая на все доводы рассудка. Потому-то он всё отодвигал и отодвигал сроки — лелея крохотную надежду, что каким-то чудом он сумеет мерзкого деяния избежать. Сможет своего теперешнего визави переубедить.
Да и не все ведь разделяли пессимизм «Третьего Рима»!
Шанс на новую жизнь — не миф! — провозглашал заголовок очень популярной у горожан газеты «Новый московский вестник». И тут автор превозносил до небес те возможности, которые таит в себе реградация. «Спасение для человечества» — так автор статьи назвал новую технологию от корпорации «Перерождение». По его мнению, это был не просто новый прорыв в области биоинженерии. «Это нежданная надежда для всех, кто уже давно отчаялся когда-либо вновь поговорить со своими близкими, — писал журналист. — Посмотреть им в глаза — даже если теперь они будут казаться глазами незнакомых людей. Ощутить их рукопожатие — и не страшно, если придется привыкать к тому, что руки дорогих людей выглядят теперь иначе».
Человек, сидевший напротив Макса, словно бы уловил, какие именно строки тот читает.
— Если бы всё было только в их внешности! — Он снова вздохнул, и теперь его вздох прозвучал отнюдь не нарочито. — Вы же сами видели, Максим Алексеевич, что творится с реградантами после.
И Макс чуть было не издал сам в точности такой же вздох — причем даже не из-за того, что он и в самом деле видел. Причина состояла в этом обращении — Максим Алексеевич. Макс не мог не заметить небольшую паузу, которую сделал его собеседник, прежде чем произнести его имя и отчество. Явно опасался, что повторит одну из своих прежних ошибок — когда он, забывшись, называл Макса Иваром. Что было и неудивительно. Он много лет видел в этом облике Ивара Озолса, Настасьиного друга детства и несостоявшегося жениха. Так что переучиваться и привыкать к тому, что с лицом погибшего молодого человека теперь ходит кто-то другой, ему явно придется долго.
Но и сам Макс ощущал затруднения схожего рода: его так и подмывало назвать этого человека именем Денис. Хотя, конечно, тот, чьим лицом завладел его визави, во времена их юности выглядел совершенно иначе. Но, уж конечно, Макс не мог именовать своего теперешнего гостя Петром Сергеевичем — невзирая на то, что Настасья целых девять лет считала его своим дедом по материнской линии, профессором Петром Сергеевичем Королевым. Хотя Королевым-то его сделала трансмутация. А на деле он был никто иной, как Настасьин отец, Филипп Рябов.
Но и называть его Филиппом Андреевичем у Макса язык не поворачивался. Так что — он придумал компромиссное решение: именовал этого человеком просто профессором. В конце концов, и Филипп Рябов такое звание вполне заслужил — даже если формально и не был его удостоен. Ведь то открытие — реградация — относительно которого ломали теперь копья СМИ, было процентов на девяносто его детищем. А Макс лишь довел эту разработку до возможности практического применения — что, впрочем, всегда являет собой наибольшую трудность при внедрении любых инноваций. Прибедняться и принижать свой вклад Макс не желал. Иначе выходило бы: у него нет даже морального права на то, чтобы определять судьбу новой технологии. А юридические права на неё безраздельно принадлежали корпорации «Перерождение». То есть фактически — тому человеку, который принял облик всесильного президента «Перерождения» Дениса Молодцова.
— Да, — кивнул Макс — неумышленно выдержав длинную паузу перед своим ответом, — кое-что я видел. Но вы, профессор, не хуже меня знаете: отдельные аберрации еще ни о чем не говорят. А до Рождества, когда мы планируем начать применение новой технологии, она успеет пройти апробацию. Добровольцы уже есть: родственники безликих стоят к нам в очереди, как вы знаете.
— И вы действительно считаете, что мы имеем право так рисковать? Один раз вы ведь уже рискнули, разве нет?
И это последнее замечание профессора решило дело.
Да, Макс мог бы отпарировать: «Так и вы рискнули, профессор, когда устроили реградацию свой жены Маши — и применили для этого мозговой экстракт своей соседки по дому!»
Мог бы Макс и заметить — с полным на то основанием: «Другие безликие тоже заслуживают шанса на возвращение — не только Мария Рябова».
Однако оба они в значительной мере фарисействовали — и профессор, и он сам. Уж кто-кто, а Макс-то отлично это осознавал. Профессору (то есть, Филиппу Рябову) изначально нужно было только одно: вернуть свою жену. В любом обличье. А станут в дальнейшем внедрять его технологию или не станут — его не особенно волновало.
Иное дело — сам Макс. Вся его дальнейшая жизнь: душевный покой, возврат самоуважения, вера в право на счастье для самого себя — оказались привязаны к тому, принесет или не принесет успех эта новая, невиданная инновация. Пусть она принадлежала ему лишь отчасти — он и вправду был готов рискнуть всем, чтобы получить благодаря ей хотя бы призрачный шанс на искупление. Спасти тех, кого он спасти еще не опоздал: безликих жертв трансмутации. Хуже, чем есть, им уже не станет. Уж в этом-то Макс был непреложно уверен. И — что менее всего волновало его самого, так это обеспокоенность профессора возможными отклонениями у реградантов. Ведь это не профессора человечество проклинало последние десять лет. Не его сравнивали с Гитлером и императором Нероном по числу загубленных жизней. И не ему, профессору, предстоит жить с этим до конца своих дней.
Так что теперь Макс всего лишь сказал — ровным голосом:
— Я попрошу вас, профессор, уйти до того, как вернется Настасья. Еще не хватало, чтобы она стала свидетельницей нашей с вами дискуссии.
2
Когда профессор ушел (продолжать дискуссию в присутствии своей дочери он и вправду не желал категорически), Макс тщательно запер за ним дверь. Отец Макса, Берестов Алексей Федорович, был владельцем крупной охранной фирмы — «Законы Ньютоны». И замки в двери своего жилища установил первоклассные. Вот только — сам Алексей Берестов, получивший во времена своей байкерской молодости прозвище Ньютон, сейчас в этой квартире не проживал. Отравился путешествовать — на супер-поезде «Новый Китеж», который отец и сын Берестова пустили когда-то колесить по железным дорогам Европы. Пустили с одной-единственной целью: чтобы поезд этот стал самым надежным в мире убежищем для молодых и красивых людей. И сейчас Алексей Федорович принял на себя обязанности и коменданта этого поезда, и начальника его службы безопасности.
На этом поезде имелось и персональное купе для Настасьи Рябовой — в котором она и отравилась в двухнедельную познавательную поездку по маршруту «Москва-Владивосток-Москва». Профессор не мог этого знать — Макс ему соврал, будто Настасья пошла с тремя охранниками заниматься отовариванием. Шопингом — как говорили в прежние времена. А сама девушка не сочла нужным известить об этой поездке своего отца — который мало того, что выглядел теперь как совершенно посторонний для неё человек. Филипп Рябов когда-то продержал Настасью девять лет взаперти в собственной квартире — даже в гимназию не пускал, учил её на дому. А в дополнение к этому все девять лет изображал из себя её деда, уверяя, что и отец Настасьи, и мать погибли во время нападения на них так называемых колберов — нелегальных торговцев экстрактом Берестова. Так что — вряд ли теперь стоило удивляться тому, что отношения между отцом и дочерью были натянутыми. И возвращение из страны безликих Настасьиной мамы, которую сама Настасья звала, как в детстве, Машей, ничуть ситуацию не улучшило.
Из Санкт-Петербурга, где «Перерождение» разместило свою штаб-квартиру, профессор приехал исключительно для того, чтобы повидаться с Максом. И оценить его умонастроение. Но поселился он при этом совсем не в квартире на Большой Никитской — хотя Макс из вежливости его и пригласил, пусть даже это и грозило разоблачением относительно Настасьиной поездки. Профессор снял номер в исторической гостинице «Ленинградская», сознательно или бессознательно выбрав именно то место, которое более всего на свете ненавидел отец Макса, Алексей Берестов. С которым профессор был знаком и вроде бы даже поддерживал дружеские отношения.
Но, конечно, профессор своим отказом поселиться у него невольно подыграл Максу. Тот ведь сам предложил Настасье съездить прокатиться на «Новом Китеже», пока он сам будет заниматься крючкотворством: изучать нормативные акты «Перерождения», якобы нуждающиеся в редактировании. Когда он это предлагал, то боялся: Настасья расстроится, что он отправляет её в «круиз» со своим отцом, тогда как он сам остается дома. Однако эта девушка в очередной раз его удивила. Спросила: «А ты не обидишься, если я поеду без тебя?» И саму идею поездки приняла с восторгом. Годы затворничества явно нелегко ей дались.
Так что в квартире своего отца Макс должен был оставаться один еще три дня — до возвращения Настасьи из железнодорожного круиза. Даже Гастон, огромный черный ньюфаундленд Макса, ехал сейчас на «Новом Китеже» вместе с Настасьей. Пес настолько привязался, прикипел душой к девушке, что Макс подозревал: ньюф уже считал именно Настасью своей главной хозяйкой. Что даже не казалось удивительным. На памяти Гастона Макс дважды прошел трансмутацию. В первый раз — когда Гастон был еще щенком-подростком, и пес через пару месяцев полностью привык к новому обличью своего человека. Но теперь-то Гастону было уже пять лет! И, хотя он совсем не дичился Макса и всячески выказывал ему свою привязанность, ясно было: в сознании пса возникла трещина, которая зарастет нескоро. Если вообще когда-нибудь зарастет.
— Ну, значит, так тому и быть… — прошептал Макс; но поймал сам себя на нежданном уколе ревности — это к Настасье-то он взревновал своего пса! Вот уж — ничего более нелепого и придумать было нельзя.
Но, так или иначе, а это полное одиночество было сейчас Максу как нельзя более кстати. И даже не потому, что он хотел еще раз обмозговать принятое им решение. Нет — с решением-то никаких колебаний он более не испытывал. Вот только — его реализация была, мягко говоря, делом непростым. Макс не имел никакого права засветиться, приводя свой план в действие. И дело тут было даже не в профессоре и не в корпорации «Перерождение» как таковой.
После своей второй трансмутации, благодаря которой он стал выглядеть юным красавцем с обликом сказочного принца, Макс вернулся в корпорацию в качестве доверенного лица одного из её учредителей — Максима Берестова. И представил все необходимые для этого документы. Поверил ли в «Перерождении» хоть кто-то, что этот новенький — и в самом деле всего лишь доверенное лицо? Макса это волновало менее всего. Денис Молодцов — мнимый Денис Молодцов — предоставил ему фактически карт-бланш, позволяя осуществлять любые изыскания, какие Макс желал. Да иначе и быть не могло. Те отношения, которые существовали сейчас между Максом и профессором, лучше всего описывал стародавний термин сицилийской мафии: omerta. Обет молчания, круговая порука. Если бы он попробовал разоблачить Макса, то Макс уж точно изыскал бы способ разоблачить его самого.
Но — юристы «Перерождения» всегда соблюдали букву закона. Этого у них было не отнять. И они ни при каком раскладе не стали бы покрывать чьи-либо действия, наносящие урон интересам акционеров «Перерождения». Даже если бы действия эти исходили от представителя одного из главных держателей акций.
Однако же Макс обладал неким преимуществом, о котором юристы корпорации понятия не имели. Не успели пока докопаться. И теперь нужно было успеть — это преимущество грязным образом реализовать.
Выход в Корпнет у Макса имелся даже из дому — он позаботился об этом, как только обустроился в Москве. Так что из прихожей он сразу же пошел в рабочий кабинет своего отца — который стал теперь его кабинетом.
3
Из статьи, опубликованной на первой полосе газеты «Третий Рим»:
Руководство «Перерождения» продолжает отрицать факт хакерской атаки на свой сервер. Однако наше издание сумело получить сведения из осведомленных источников: кража данных с сервера корпорации действительно имела место. Причем наши источники утверждают: в руки похитителей попала информация, касающаяся новейшей технологии реградации, начало широкого применения которой корпорация еще даже не анонсировала. И есть основания полагать, что теперь нелегальное её применение может начаться раньше официального. Что, конечно же, должно будет подтолкнуть «Перерождение» к тому, чтобы как можно скорее выйти с этой технологией на глобальный рынок и установить свой полный над ним контроль. Как ни парадоксально, эта хакерская атака сыграла на руку тем, кто выступал за скорейшее внедрение реградации. Теперь все дискуссии на эту тему теряют смысл. Джинн покинул свою волшебную лампу.