6–7 января 2087 года
1
При входе в театр Алексея Берестова никто не остановил и не окликнул. Вахтер, для которого справа от дверей устроили стеклянную будочку, на своем рабочем месте отсутствовал — как видно, не планировал трудиться в канун Рождества. Так что Алексей Федорович беспрепятственно прошел внутрь. И ему подмигнула зелеными огоньками детекторная рамка на входе — подтверждая, что посетитель не пытается пронести с собой какие-либо запрещенные девайсы, вроде капсулы Берестова/ Ли Ханя.
В вестибюле Художественного театра, почти напротив входа, красовался огромный портрет в золоченой раме. На нем в полный рост был изображен мужчина в пиджачной паре, с зачесанными назад светло-русыми волосами, с иронической улыбкой на губах: Михаил Афанасьевич Булгаков, главный нарушитель спокойствия театра с 1926 года, когда состоялась премьера «Турбинных», и до 1939 года, когда премьера его пьесы «Батум» не состоялась. Хоть пьесу эту великий драматург написал (явно — превозмогая себя) к юбилею её главного героя: к шестидесятилетию товарища Сталина. И — запрет на её постановку поверг тогда всех не только в шок, но и в крайнее изумление.
Алексей Федорович задержался возле портрета. И в который раз подумал о том, каким невероятным образом сложилась творческая судьба этого человека. Он, ставший главным фрондером от литературы при жизни, после смерти своей превратился в хрестоматийного классика. А ведь Булгаков сам себя почитал неудачником, да и его современники держались того же мнения. Но все — ошиблись. Да еще как!
— Добрый вечер! — услышал Алексей Федорович женский голос у себя за спиной. — Я могу вам чем-то помочь?
Он обернулся. Позади него стояла симпатичная женщина лет тридцати пяти. Её длинные светло-русые волосы, слегка волнистые, свободно ниспадали на спину и плечи, а глаза у неё были двухцветные — серые с карим. Она была стройной и высокой: всего лишь сантиментов на десять-двенадцать ниже самого Ньютона. На женщине был брючный костюм из серого твида, и её можно было бы принять за какую-нибудь бизнес-леди. Но Ньютон тотчас понял, кто она такая — успел краем глаза увидеть её фото на стене театрального фойе. А перед тем еще и сделал звонок в театр со своего полулегального мобильника.
— Да, Ольга Андреевна. — Ньютон кивнул, беззастенчиво разглядывая женщину: завлита Художественного театра он представлял себе совсем не так. — Это я звонил вам. И очень рассчитываю на вашу помощь.
— Слава Богу, что хоть проводная связь у нас работает. — Женщина в твидовом костюме усмехнулась. — Идемте! — Она приглашающе взмахнула рукой.
— И вы даже не хотите взглянуть на мои документы? — изумился Алексей Федорович.
Пластиковой карты «Законов Ньютона» у него больше не было, но биогенетический паспорт оставался у него при себе.
— Зачем? — Ольга Андреевна даже брови взметнула в изумлении. — Когда вы телефону назвали себя, я сразу поняла, кто вы. Я сегодня полдня смотрела ЕНК. Ну, а если б вы оказались колбером, который замаскировался под Берестова-старшего, то уже на весь театр завывала бы сирена: детекторы капсул Берестова/ Ли Ханя у нас стоят самые надежные во всем городе.
И она повела его за собой.
2
Ольгу слегка нервировал настойчивый взгляд посетителя, который всматривался в её лицо так, будто сличал её черты с портретом у входа. Многие глядели на неё с любопытством — когда узнавали, чья она родственница. Но этот высокий мужчина с длинными седыми волосами и широченными плечищами явно отличался от всех остальных. А чем именно — Ольга всё никак не могла понять. И, чтобы не показывать своей нервозности, она начала говорить. Благо рассказывать о Театре (даже в её мыслях это слово всегда писалось с заглавной буквы) она могла бы часами, а посетитель слушал её с крайним вниманием. И даже иногда переводил взгляд с неё самой на предметы, о которых она говорила.
Они шли через театральный музей, и Ольга указывала посетителю то на старые афиши, то на фотоснимки, то на костюмы в стеклянных витринах.
— Вот это, — говорила она, — первая афиша «Чайки». Обратите внимание: здесь написано — комедия. Никогда не понимала: опечатка это или шутка Антона Павловича? А здесь — костюм Ивана Грозного из пьесы «Иван Васильевич». Эта была постановка 2041 года — когда отмечалось 150-летие со дня рождения Михаила Афанасьевича.
— А вы никогда не называете Михаила Афанасьевича прадедушкой, только по имени-отчеству? — спросил Алексей Федорович Берестов — отец великого генетика.
— При посторонних — нет. — Это прозвучало несколько резко, и Ольга добавила: — Так уж принято в нашей семье. И, кстати, я не правнучка Михаила Афанасьевича — не родственница по прямой линии. Я его правнучатая племянница. Мой прадед приходился Михаилу Афанасьевичу младшим братом, а мой дед — его младший сын. А потом и мой дедушка, и мой отец очень поздно вступали в брак и обзаводились потомством. Вот так и вышло, что меня от Михаила Афанасьевича отделяет так мало поколений. Но вы ведь приехали не для того, чтобы вникать в детали моей родословной. Вы интересовались той пьесой — «Адам и Ева». Так что — нам надо идти дальше, в литчасть театра.
3
Открывая сейф, Ольга Булгакова повернулась к Ньютону спиной — так, чтобы загородить от него панель с кодовым замком. Хотя Алексей Федорович демонстративно глядел в другую сторону и не имел намерения подсмотреть набираемую комбинацию замка. С величайшей осторожностью — словно это была мифическая бомба, которую террористы заложили в здании подмосковного санатория корпорации «Перерождение», — женщина извлекла наружу старомодного вида картонную папку с тесемками, завязанными бантиком.
— Вот, — произнесла она, поворачиваясь к Алексею Федоровичу, — единственный экземпляр пьесы. Даже в Государственной библиотеке имени Столыпина нет копии. По крайней мере, официальных копий этого текста больше точно нет.
Бережно, как младенца, она положила папку на стол, но не торопилась развязывать тесемки.
— Вы так и не объяснили мне, — обратилась Ольга Андреевна к Ньютону, — для чего вам понадобилась эта рукопись? Её никто не запрашивал уже почти двадцать пять лет.
— И вы тоже её не читали? — изумился Ньютон; но, по крайней мере, он только что получил ответ на крайне важный для себя вопрос: мог или не мог герр Асс ознакомиться с текстом пьесы здесь?
— Я сказала: никто не запрашивал, имея в виду посторонних. Я её читала, конечно. Мрачная пьеса. Сейчас её жанр определили бы как постапокалиптику, но, когда Михаил Афанасьевич писал «Адама и Еву», такого слова не употребляли. Так зачем она вам понадобилась?
— Возникла одна аллюзия — если, конечно, так можно выразиться. ЕНК, видите ли, не всё знает о том, что нынче произошло в Егорьевском уезде.
4
— Невероятно, — Ольга Андреевна покачала головой. — Просто невероятно… Если главарь террористов представился именем персонажа этой пьесы, то каким образом он её прочел? Ведь неспроста же её запретили публиковать! Вы ведь наверняка знаете: уже находились безумцы, которые пыталисьисполнить эту пьесу не на театральных подмостках, а в реальной жизни. И вот вам, пожалуйста: вторая попытка!..
Да, Ньютон о таких случаях знал. Чего стоил один только раритетный питерский трамвай, который угнали специально для того, чтобы протаранить им витрину одного из супермаркетов, расположенных рядом с трамвайной линией. И Светлана — жена Ньютона, коренная петербурженка, — говорила когда-то: после ареста угонщики заявили, что вдохновил на это деяние фрагмент булгаковской пьесы. Тот, где говорилось про ленинградский универмаг советских времен: «Гигантские стекла внизу выбиты, и в магазине стоит трамвай».
— Я убежден, — произнес Алексей Федорович, — что к теперешним событиям пьеса Михаила Афанасьевича ни малейшего отношения не имеет. И если этот герр Асс и вправду прочел «Адама и Еву», то, уж конечно, читал он её не в литчасти Художественного театра. Так что об это не переживайте. Сейчас нужно думать о другом: почему этот человек выбрал себе именно такой псевдоним?
— И мы должны прочесть пьесу, чтобы понять это?
— Я должен прочесть и понять, — поправил её Алексей Федорович. — Ни в коем случае не хотел бы впутывать вас, Ольга Андреевна, в это дело.
— А вы уже впутали, — сказала женщина. — И, в любом случае, я не могу оставить вас с этой рукописью наедине: я лично отвечаю за её сохранность. Так что вы будете читать, а я посижу рядом.
И она, опустившись на стул, наконец-то развязала тесемки на папке и откинула картонную крышку.
Алексей Федорович увидел толстую стопку желтоватых листков бумаги, ничем не скрепленных, исписанных крупным характерным почерком: вытянутые буквы, отчетливый наклон вправо. Так писали только люди, обучавшиеся каллиграфии при помощи перьевой ручки и чернильницы. У Ньютона от волнения закололо кончики пальцев. Не присаживаясь на стул, пододвинутый ему Ольгой Булгаковой, он протянул руку, взял верхний лист и прочел:
Акт первый
Май в Ленинграде. Комната в первом этаже, и окно открыто во двор.
После этого он не помнил, как опустился на стул и как брал в руки страницу за страницей. События пьесы разворачивались в неназванном времени, но нетрудно было догадаться, что Михаил Афанасьевич подразумевал ту самую эпоху, в какую пьеса и создавалась: вторую половину тридцатых годов двадцатого века, когда донельзя обострились противоречия между СССР и Германией. И никакого пакта о ненападении между двумя странами подписано тогда еще не было. Да и что он изменил — этот пакт?
В пьесе молодожены Адам и Ева знакомятся с полубезумным ученым, академиком Ефросимовым, который только что сделал эпохальное изобретение: сконструировал прибор, позволяющий делать человека невосприимчивым к действию боевых отравляющих веществ. Проникшись симпатией к молодым людям, академик воздействует на них этим прибором, частично обработав также нескольких случайных свидетелей. И надо же было такому случиться, что в тот же самый вечер германская армия осуществила химическую атаку на город Ленинград, где происходили события. Всё население города погибает под воздействием бесцветного и не имеющего запаха газа — зарина, надо думать. Уцелеть удается только самому Ефросимову да горстке счастливчиков, которых он успел обработать своим прибором.
Кое-кого, правда, академику удалось спасти уже после воздействия ядов — вылечить при помощи всё того же прибора. И среди спасенных оказался отважный летчик: влюбленный в Еву авиатор Андрей Федорович Дараган, получивший огромную дозу отравляющих веществ в схватке с немецким летчиком, атаковавшим Ленинград.
— Да, — громко произнес Алексей Федорович, прочитав описание воздушного боя, — тут не может быть никаких сомнений… Я не ошибся. Он ведь и не говорил, с одним или двумя «с» пишется его имя.
В рукописи было сказано следующее:
Дараган. Когда я закончил марш-маневр, я встретил истребителя-фашиста, чемпиона мира, Аса-Герра. Он вышел из облака, и я увидел в кругах его знак — трефовый туз!
— Ну, конечно! — Ньютон пятерней провел по волосам: старая байкерская привычка, от которой он всё никак не мог избавиться. — Из-за его шепелявого произношения мне показалось: он сказал Асс — как медная монета. А это было слово Ас — как летчик-виртуоз.
Ольга Булгакова, до этого сидевшая молча и почти неподвижно, не выдержала: поднялась со стула и встала у Ньютона за спиной.
— И что нам это дает? — спросила она — явно намереваясь участвовать во всей этой истории, хотел того Алексей Федорович или нет. — Ас-Герр — он же герр Асс, — негодяй и в пьесе, и в жизни. Похоже, он использовал эту, как вы выразились, аллюзию, чтобы поиздеваться над всеми. И, кстати, в вы-то сами откуда смогли узнать про Аса-Герра? Кто-то рассказал вам об этой пьесе?
— Вроде того… — пробормотал Ньютон. — И я не думаю, что с этим псевдонимом всё так просто. В любом случае, я должен дочитать пьесу до конца.
И он взял в руки следующий лист бумаги.
— Тут уже, смеясь и зная, что мне уже не летать более, — прочел Ньютон, — я с дальней дистанции обстрелял его и вдруг увидел, как свернул и задымил Герр, скользнул и пошел вниз.
«И пошел вниз», — мысленно повторил Ньютон, чувствуя: вот она — ниточка, нужно только за неё потянуть.
5
Ольга уже раз пять окликала Алексея Берестова, но тот не слышал её: сидел, погруженный в свои мысли. Так что ей пришлось взять посетителя за плечо и хорошенько встряхнуть. Только после этого он поднял на неё глаза и потряс головой — будто отгоняя что-то навязчивое.
— Сколько сейчас времени? — Посетитель глянул на свое запястье, но часов там не было.
— Уже без двадцати двенадцать, — сказала Ольга. — Вы как будто отсутствовали некоторое время.
— Так и было, — кивнул Алексей Берестов, захлопывая папку с рукописью. — И теперь дочитывать мне придется позже. Ровно в полночь меня будет ждать в назначенном месте электрокоптер.
— Эй, не спешите! — Ольга придержала его руку, видя, что он намеревается взять папку со стола. — Надеюсь, вы не думаете, что я позволю вам так просто забрать единственный экземпляр пьесы Михаила Афанасьевича?
— Боюсь, выбора у вас нет, — сказал седовласый мужчина. — В этой папке — разгадка, и она может спасти моего сына. А он может спасти миллионы жизней. Так что я забираю её с собой. Официальный запрос вы получите уже завтра — уверяю вас, с этим проблем не возникнет. А пока — пьеса поедет со мной.
— Хорошо! — сказала Ольга. — Тогда и я еду с вами, И не спорьте со мной! Формально я не имела права даже и показывать вам эту рукопись, не то что — отдавать.
— Да где уж мне спорить с вами… — Алексей Берестов усмехнулся. — Ладно, едемте, только на сборы я не могу вам дать даже минуты.
— Мне и не нужно, — мгновенно согласилась Ольга. — Только захвачу сумку и пальто, а потом запру помещение. Кроме меня никого из сотрудников в здании театра нет.
6
Ольга должна была признать: этот странный человек — Алексей Берестов — водил машину великолепно. Да и «Руссо-Балт» был словно создан для скорости. Он выдавал теперь почти сто километров в час, но дороги были почти пусты, так что водитель успевал еще и разговаривать с Ольгой.
— Сказать по правде, я рад, что вы составили нам компанию. — Алексей Берестов с особенной лихостью вырулил на Большую Полянку. — И не хмыкайте вот так — насмешливо. — Он с иронической точностью скопировал её хмыканье. — Ваш совет и консультация могут мне понадобиться.
Он бросил на Ольгу быстрый взгляд и, должно быть, заметил на её лице смесь удивления и недоверчивого понимания — именно это она ощутила в тот момент.
— И какого рода консультация вам нужна? — спросила Ольга.
Они всё ещё мчались по Большой Полянке, и Алексей Берестов, не отводя глаз от дороги, процитировал:
— В землю! Вниз! В преисподнюю, о прародительница Ева! Вместо того, чтобы строить мост, стройте подземный город и бегите вниз! — Ему даже с текстом пьесы не понадобилось сверяться: память у него явно была отменная. — Так вот, я хотел спросить у вас, Ольга Андреевна… — Однако задать свой вопрос он не успел: умолк на полуслове.
Прямо над их головами возник ритмичный гул вертолетных лопастей, и многократно усиленный динамиками голос произнес:
— Водитель красного «Руссо-Балта», остановитесь и заглушите мотор!
— Ну и ну, — усмехнулся Алексей Берестов, — неужто это из-за того, что я превысил скорость?
Впрочем, он тут же затормозил у обочины — благо, на пустынной улице это не составило труда. И тотчас прямо перед ними — буквально в пяти-шести метрах от «Руссо-Балта» — на дорожное полотно опустился электрокоптер.
— Интересно, какого дьявола они устроили этот цирк? — В голосе Алексея Федоровича слышалось даже не раздражение — удивление. — Минут через десять мы сами бы доехали.
— Выходите из машины! — потребовал всё тот же мегафонный голос.
Алексей Берестов чуть помедлил, аккуратно складывая в папку исписанные наклонным почерком листы, а затем повернулся к Ольге.
— У вас еще есть возможность не встревать в эту историю, — сказал он. — Я объявлю, что привлекал вас как консультанта, и в ваших услугах больше нет необходимости. После этого вы сможете спокойно вернуться домой.
Ольга только усмехнулась одним уголком губ:
— Ну, вы ведь так и не отдали мне рукопись, — произнесла она. — И всё еще не дочитали пьесу. Стало быть, отдать вы её пока не сможете. Так что я остаюсь с вами.
И она, распахнув дверцу, первой покинула электрокар. А следом за ней из кабины вышел Берестов, к которому уже спешил мужчина в полицейской форме.
— Что-то случилось? — быстро спросил Алексей Федорович подошедшего к ним полковника: рослого мужчину лет сорока, с грубоватыми, хотя и не лишенными приятности чертами лица.
Тот лишь скривился и начал говорить, склонившись к самому уху Берестова-старшего.