1
Филипп Рябов оглядывал с крыши штаб-квартиры ЕНК ночную Москву: сияющую огнями рождественской иллюминации, но почти лишенную какого-либо движения. Фил видел с высоты, что по улицам катят одинокие — словно странники в пустыне — электромобили, а пешеходов он и вовсе не мог углядеть. И только мельтешение снежинок в воздухе нарушало статичность картины — позволяло понять, что смотрит он не на фотоснимок, а на реальный город.
Фил изо всех сил старался не думать обо всем, что он делал в течение минувшего часа. Наверное, в прежней своей жизни — той, какая у него была до 2077 года — он рассмеялся бы в лицо тому, кто хотя бы намекнул ему, что он вообще способен на такое. Но — за минувшие десять лет много чего изменилось. Сам он — так изменился аж два раза! В первый раз — когда трансмутировал в своего тестя, профессора Королева. А вторично — менее года назад, когда превратился в президента всесильной корпорации «Перерождение», Дениса Молодцова.
— Так что же, Денис Михайлович, — обратился к нему один из двух охранников, которые стояли теперь справа и слева от него на завьюженной верхотуре, — может быть, нам всё-таки стоит запросить подкрепление?
— Зачем нам это? — Филипп Рябов изобразил усмешку. — У нас здесь и так сопровождающих — выше крыши.
И он был прав. Мало того, что на крышу с ними вместе поднялся господин Ф. с полудюжиной своих подчиненных и десятком полицейских, так здесь еще и толпилось теперь человек двадцать тележурналистов, операторов и технических работников ЕНК. Все они готовились транслировать событие, на освещение коего Единый новостной канал получил эксклюзивные права: показать всей Евразийской конфедерации обращение Дениса Молодцова. Обращение, в котором тот собирался не только от своего имени, но и от лица возглавляемого им «Перерождения» сообщить информацию, которая коснется всех без исключения. Не только граждан Конфедерации — всех, кто был потребителем продукции и технологий его корпорации на глобальном рынке.
Поразительно, но журналистская братия почти не обращала теперь внимание на того, кто появился на крыше первым — на мужчину с плакатом, хотя совсем недавно все телеобъективы смотрели именно на него.
Бывший безликий — у которого теперь лицо имелось! — по-прежнему держал в руках свой плакат, надпись на котором гласила: «Во всем повинен отец. Покарайте его!» По-над крышей гулял ветер, швырял человеку с плакатом пригоршни мелкого снега в его новообретенное лицо. Однако тот и бровью не вел — в буквальном смысле. Черты его словно были вырезаны из дерева, как и его широко раскинутые руки, из которых ветер пытался, однако никак не мог выдернуть странный плакат.
Сотрудники ОСБ тоже пытались разжать пальцы бывшему безликому — чтобы отобрать плакат. И тоже — неуспешно. Медленный трансмутант намертво вцепился в развернутый лист биопластика, на котором надпись была начертана. Держался за него даже не как утопающий за соломинку — как скупец за последнюю золотую монету.
Впрочем, насчет одеревенелости мышц и черт человека с плакатом Филипп Рябов никаких иллюзий не питал. Понимал, что вовсе не стоицизм заставляет реграданта сохранять каменное выражение лица. Причина была куда проще: сразу после реградации бывшие безликие с очень большим трудом могли владеть своим лицевыми мышцами. Да и всем своим телом — тоже. Так что — тот (та), кто поместил плакатчика на крышу, всё рассчитал верно. Этот плакатчик не сумел бы сдвинуться с места в ближайшие час или два. А большего его хозяевам и не требовалось.
Впрочем, Фил понимал, что обманывает себя: не хозяин имелся у этого человека, а хозяйка. Причем он, Филипп Рябов, отлично знал, кто она такая.
— Всё должно было быть не так, — пробормотал Фил — так тихо, что даже и сам себя не услышал. — Да и сейчас еще не поздно всё исправить…
И как бы он этого хотел! Как хотел бы развернуться сейчас и уйти отсюда. Спуститься на лифте в импровизированный кризисный центп, где он оставил Настасью и её подругу Ирму. Упросить их обеих простить его. Сказать: бес попутал.
Но — эта его последняя мысль у самого Фила вызвала недобрую усмешку. Да, бес и впрямь попутал его. Однако не сегодня — гораздо раньше. И сейчас он не имеет права отступить именно потому, что обязан спасти то, что еще подлежит спасению.
Обязан — хотя бы попытаться это сделать.
— Как думаете, тот отец, которого призывают покарать — это вы или я? — Голос прозвучал прямо за спиной у Фила, и от неожиданности тот едва не подпрыгнул на месте.
Он обернулся: позади него стоял — и тоже усмехался — Алексей Федорович Берестов. Бывший байкер Ньютон.
— Извините, Денис Михайлович! — Один из охранников Фила шагнул вперед. — Мы не подпустили бы его к вам, но ведь он — с сопровождающими! — Охранник кивнул на маленький отряд, который возглавлял юноша, на вид — не старше двадцати лет.
И Фил подумал: еще полтора десятилетия назад никто не поверил бы, что такое возможно. А сейчас — вот-вот люди с внешностью школьников начнут становиться министрами.
— Всё в порядке! — Фил кивнул охраннику. — А сейчас — оставьте нас!
И оба его секьюрити мгновенно отступили в сторону. Хотя, конечно, даже иллюзии уединения это не создавало: на продуваемой зимним ветром крыше было сейчас так многолюдно, словно здесь готовились к какому-нибудь рок-фестивалю. Которые, впрочем, не проводились нигде уже лет пять — самое меньшее.
— Я думаю, — обратился Фил к Алексею Берестову — отвечая на его вопрос, — это и вы, и я, и господин Зуев — отец Натальи Зуевой.
— Собирательный образ? — Ньютон снова усмехнулся.
— Да нет! — Фил качнул головой. — Я практически уверен: этот, с плакатом — господин Зуев и есть. Но, конечно, не он сам себя призывает покарать. Этим лозунгом его кое-кто снабдил…
— Ваша жена?
Фил вздрогнул вторично — а потом так и впился в Алексея Берестова взглядом.
— Вы догадались или как-то узнали об этом?
— Понял — сложил два и два. А еще я понял: ваше заявление будет касаться хорошо известной вам дамы: Марьи Петровны Рябовой. Так вот, я пришел, чтобы вас попросить: не надо ничего такого заявлять. По крайней мере — прямо сейчас.
2
Настасья и Ирма сидели вдвоем на короткой банкетке — рядышком, бок о бок. Настасьин отец отстегнул наручники, которыми давеча приковал к себе дочь, а его амбалы-охранники больше не удерживали барышню фон Берг. Но что в этом было проку? Бежать у них обеих не существовало ни малейшей возможности. И не только потому, что здесь, в штаб-квартире Единого новостного канала, их окружали со всех сторон люди в полицейской форме и мужчины в штатском, у каждого из которых будто на лбу была напечатана аббревиатура ОСБ. Нет, этим людям была совершенно не интересна судьба двух девушек, сидевших возле стены на банкетке.
Ну, то есть — поглядывали-то они на них с большим интересом! Настасья не раз и не два ловила на себе любопытствующие и восхищенные взгляды. После того, как бывший Настасьин жених, Максим Берестов, сделал свое гениальное открытие, увидеть красивые лица воочию — не на телеэкране, не на постере и не на обложке журнала — стало почти что невозможно. Обладатели (а паче того — обладательницы) таких вот лиц предпочитали без крайней необходимости свои жилища не покидать. И немудрено, что они с Ирмой произвели здесь чуть ли не фурор.
Но — как на пленниц или на потенциальных преступниц на них с Ирмой тут не глядел никто. Вздумай они вскочить со своих мест и пуститься бежать к лифтам — эти люди в форме и в штатском вряд ли стали бы им препятствовать. А Настасьин отец и его охранники еще четверть часа назад покинули это помещение, выделенное руководством ЕНК под временный кризисный центр. Они тоже отлично понимали: сбежать девушки не смогут. Куда им было бежать? Если Настасьин отец не соврал — а уж в таком-то он врать не стал бы! — на ночных улицах вот-вот должен был разверзнуться ад. Ну, разве что — её отец всё-таки сумеет это остановить.
Однако особенно рассчитывать на благоприятный исход приходилось — с учетом того, какие отчаянные шаги Филипп Рябов уже предпринял. И как мало толку они дали.
— Патовая ситуация, — сказала Ирма — она словно бы прочитала Настасьины мысли.
— Это точно! — Ответила ей вовсе не Настасья: ей ответил невесть как очутившийся рядом с их банкеткой мужчина в форме полицейского полковника; запястья его стягивали пластиковые наручники. — Лучше и не скажешь, фройляйн фон Берг.
— Мы с вами знакомы? — Ирма глянула на него с крайней неприязнью; она, впрочем, глядела с неприязнью почти на всех — после того, как и с Настасьей приволокли полчаса назад сюда, в штаб-квартиру ЕНК. — Я что-то не припомню, чтобы нас друг другу представляли.
Настасья подумала: зря она втянула Ирму в эту историю. Не стоило ей звонить — просить о помощи. У Ирмы была своя жизнь — там, в Риге, где был её жених Алекс, и где только-только начинала раскручиваться открытая Ирмой юридическая фирма. А она, Настасья, решила воспользоваться тем, что её подруга приехала в Москву: присватала ей это дельце, к которому Ирма в действительности никакого отношения не имела.
— Разрешите отрекомендоваться! — Мужчину в наручниках отповедь Ирмы ничуть не смутила: он сделал еще один шаг вперед и только что не щелкнул каблуками форменных ботинок. — Полковник Хрусталев! Арестованный полковник — как вы можете заметить! — И он простер к ним с Ирмой свои скованные руки — словно подаяния просил.
— Что-то вы больно свободно передвигаетесь тут! Немного странно для арестанта, вы не находите? — Теперь уже в разговор вступила Настасья.
— Так ведь и вы, — он подбородком указал на Настасью и на Ирму, — тоже не вполне свободны — не в обиду вам будь сказано. Однако я не вижу, чтобы кто-то вас особенно сторожил. Полагаю, мы всё знаем — почему так. Меня лишь удивляет, почему вас-то, глубокоуважаемая Настасья Филипповна, никто не привлек к разрешению этого кризиса? Как по мне, если уж кто и мог бы весь этот бардак исправить, так это — именно вы.
3
Марья Петровна Рябова не была лично знакома с Ольгой Булгаковой. Да что уж там: она даже и не подозревала о её существовании вплоть до той рождественской ночи. Однако Настасья сообщила своей матери — на всякий случай — номер того телефона, который имелся в её красном «Руссо-Балте». Том самом, который ей подарил её жених Макс. И — Марья Петровна набрала этот номер, не чень-то и рассчитывая, что кто-то ей ответит.
Каково же было её удивление, когда в трубке она услышала незнакомый женский голос — не принадлежавший ни Настасье, ни даже её подруге Ирме фон Берг! Однако — выбирать не приходилось. Настасьина мать должна была срочно попасть в штаб-квартиру ЕНК — иначе катастрофы было не избежать. Так что — Марья Петровна поведала незнакомке полную правду о том, что должно было произойти. И незнакомка, назвавшаяся Ольгой Сергеевной, заставила Настасьину мать удивиться вторично.
— Хорошо, — сказала она, — я вас отвезу. — А потом прибавила: — Всё равно мне нужно именно туда.
Дороги ночью были почти пустынными, так что Ольга Булгакова, завлит Художественного театра, сумела забрать Марью Петровну от дверей её убежища даже быстрее, чем та рассчитывала. И Настасьина мать подумала: они успеют вовремя. Обязаны успеть.
По крайней мере, так она думала до тех пор, пока в их поездке не произошла непредвиденная заминка.
Впрочем, произошло это из-за самой Марьи Петровны. Именно она увидела человека на тротуаре, которого четверо негодяев, разбившись на пары, попеременно лупили по ребрам ножищами в тяжеленных ботинках. Ольга — та смотрела только на дорогу. И цепко сжимала руль, держа руки на два часа и на десять часов. Только малоопытные водители делают так. И Настасьина мать, быть может, предпочла бы сесть за руль сама — если бы знала Москву хоть чуточку лучше.
— Притормозите! — бросила Мария Рябова.
Ольга Андреевна кинула на неё удивленный взгляд, но потом и сама заметила, что происходит снаружи. И остановила «Руссо-Балт», едва не наехав на бордюр передним и задним правыми колесами. А Марья Петровна выскочила из машины — почти с радостью ощущая, как её накрывает очередная волна ярости. В прежней своей жизни — до трансмутации, до реградации, — она даже не предполагала, что ярость бывает настолько похожа на эйфорию. И теперь дело было отнюдь не в ощущении подлой несправедливости происходящего: четверо избивали одного, да еще — лежащего на земле. Для ярости Марьи Петровне требовалась не причина, а просто повод.
Она даже не подбежала — подскочила к компании негодяев, явно вознамерившихся забить до смерти свою жертву. И еще на бегу выхватила из кармана своей парки руку с оружием: не пресловутым «Ван Винклем», а массивным кастетом. Впрочем, кастет этот был не простой — модифицированный. И, по сути, представлял собой гибрид обычной «свинчатки» и «Рипа ванн Винкля».
Двое из этой шпаны — те, кто в данный момент не принимал активного участия в избиении — появление Марьи Петровны заметили. И даже повернулись к ней — без всякого, впрочем, беспокойства. Разве могла им чем-то угрожать эта хрупкая темноволосая женщина в распахнутой парке, со свалившимся с головы капюшоном?
Первому из них Марья Петровна нанесла страшный разящий удар: рукой с кастетом — с разворота в левую скулу. Раздался хруст, лицевая кость мужчины как бы продавилась внутрь, а сам он даже не закричал: издал то ли всхлип, то ли хрюканье. И, прижав к лицу обе ладони, рухнул на колени. Между пальцев у него заструилась кровь, и крупные её капли яркими горошинами стали оседать на тротуаре, заносимом снегом.
Всё это Марья Петровна уловила краем глаза — периферийным зрением. Она уже поворачивалась ко второму противнику — который, надо отдать ему должное, продемонстрировал неплохие рефлексы. Он подался назад, отпрянул за долю секунды до того, как получил бы кастетом в висок. И свинчатка Марии Рябовой задела его голову лишь по касательной.
Но и у Настасьиной матери с рефлексами был полный порядок. Прошло уже больше полугода с момента её реградации, и за это время она не просто прошла полный курс реабилитации. Сначала с ней поработали физиотерапевты, потом — тренеры по фитнесу, и благодаря их усилиям Марья Петровна обрела такую физическую форму, какой она не обладала даже до своей недобровольной экстракции.
Она уловила движение своего противника. И, хоть уже не могла изменить траекторию удара, сумела предпринять кое-что еще. Её модифицированный кастет был оснащен крохотной обоймой, которая содержала ампулы с тем самым седативным препаратом, что использовался для «Ван Винклей». В обойме имелось всего три заряда, и дистанция поражения должна была составлять не более тридцати сантиметров — то есть, годились они только для ближнего боя. Но — в сложившейся ситуации это было как раз то, что нужно.
Один из этих зарядов Марья Петровна тут же пустила в ход. Для этого ей пришлось сильнее сжать пальцы в кулак при нанесении удара, и она даже не была уверена, сработает ли этот прием. Но — всё вышло как нельзя лучше. Заряд транквилизатора угодил мужчине в левую щеку, и он отключился почти моментально. Из-за того, что он отклонился назад в момент удара, мужчина повалился навзничь — не успев издать ни звука. И так и остался лежать — с широко раскинутыми руками, словно князь Андрей Болконский на поле под Аустерлицем.
Всё это случилось так быстро, что двое мордоворотов всё еще продолжали избивать ногами свою жертву, когда их подельники уже бесповоротно вышли из строя. Очевидно, оба впали в такой раж, что даже и не заметили, что произошло прямо за их спинами.
Зато человек, скорчившийся на заснеженном тротуаре, каким-то образом ухитрился заметить всё. И — он явно понял, что настал тот момент, когда у него возник шанс переломить ситуацию в свою пользу.
Он перекатился вбок, уклоняясь от удара, нацеленного ему в грудь, а потом схватил своего противника за ногу и резко рванул вниз. Тот грянулся спиной и затылком оземь, как только что — его сотоварищ. Но, в отличие от него, не остался лежать безмолвно — начал злобно и затейливо материться. Причем, как заметила Марья Петровна, в голосе его проступало еще и явное удивление.
Однако отвлекаться на это Мария Рябова не стала. Она выбросила вперед и вверх руку с кастетом — ударила того из четверки нападавших, который еще оставался на ногах, в основание черепа. Точнехонько — между воротом его куртки и краем зимней шапки. Мужчина упал мгновенно — как будто ему подрубили ноги. Причем упал носом в тротуар, и Марья Петровна отлично знала, кто обычно так падает. Но — ни раскаяния, ни даже легчайшего огорчения она не ощутила.
Матерившийся амбал в ужасе замолчал: явно тоже всё понял. И Марья Петровна не пожелала выяснять, что он станет делать дальше. Бить кастетом она его не стала — не из милосердия, а просто из-за неудобства: пришлось бы слишком низко наклоняться. И она, нагнувшись в полуприседе, использовала предпоследний заряд седативного вещества — выстрелила амбалу в шею под подбородком.
А потом другую руку — левую — протянула тому, кого она только что спасла.
— Ну, Александр Герасимов, хватит лежать — поднимайся! — сказала Марья Петровна. — У нас очень мало времени, а нам придется еще заехать за доктором Берестовым.