Январь 2087 года
Москва
1
Настасья Рябова ощущала себя так, как если бы её жизнь стала подобием сумасбродного бала-маскарада Эдгара Алана По — того самого, в конце которого появляется Красная Смерть. Её мать, которую она много лет считала утонувшей, вернулась к ней — живой и относительно здоровой. Но выглядела она теперь как бывшая Настасьина соседка по дому Карина — сестра Ивара Озолса, её погибшего друга детства и почти жениха. Настасьин отец, о котором девушка думала, что и он утонул вместе с матерью, тоже оказался вполне себе жив. Да еще и выяснилось, что все последние девять лет он постоянно находился рядом с Настасьей. Только, пройдя трансмутацию, принял облик её деда, маминого отца — профессора Петра Сергеевича Королева, который и в самом деле погиб. А теперь, после повторной трансмутации, её папа стал выглядеть как Денис Молодцов — президент всесильной корпорации «Перерождение»: монопольного поставщика на рынок пресловутых капсул Берестова, благодаря которым трансмутация и была возможна.
Но всё же сегодня Настасья чувствовала себя вполне счастливой. Завтра, в день Рождества по юлианскому календарю, корпорация «Перерождение» должна была объявить всему миру о начале самого широкого применения нового открытия гениального Максима Берестова: технологии реградации. Ну, то есть — открытие это было не столько Макса, сколько профессора Королева. Однако существовали причины, по которым этого упоминать никто не станет.
И счастлива Настасья была не столько за себя, сколько за Макса — который за минувшие полгода стал не почти, а самым настоящим её женихом. Да, в этом была дикая, вывихнутая ирония. Ивар так и не успел сделать ей предложение. Да что там, они и в любви-то друг другу объясниться, по сути дела, не успели. Зато теперь человек с лицом Ивара подарил ей обручальное кольцо, и они уже назначили дату свадьбы: на Красную горку: в первое воскресенье после Пасхи — четвертого мая. До этого момента оставалось еще почти четыре месяца, но — в глубине души Настасья была этому даже рада. Поскольку, прежде чем выходить за Макса, она должна была кое-что уладить в собственной жизни — то, без чего её брак оказался бы кургузым, неправильным. То, без чего вся её семья оказалась бы неправильной.
Потому-то сегодня, когда Макс укатил с утра пораньше по одному крайне неприятному делу, она кое-кому позвонила. Собственно, первый-то звонок по этому номеру Настасья сделал еще десять дней назад, до наступления Нового года. И формальный повод был — поздравление с грядущим праздником. Однако истинная причина обоих звонков — и тогдашнего, и нынешнего, — была очень хорошо понятна и ей самой, и тому, чей номер она набирала. Точнее — не тому: той. Женщине, которую она и прежде-то не называла мамой, только — Машей. А теперь при виде неё у Настасьи с языка так и норовило сорваться другое имя: Карина.
По счастью, у Марии Рябовой имелся мобильный телефон — как и у самой Настасьи. Так что связаться с нею, соблюдая конфиденциальность, никакого труда не составило. О сделанных телефонных звонках Настасья не планировала говорить никому. Ни своему отцу, ни даже Максу, в чьей квартире они проживали вместе еще с прошлого лета. А с ними компании в квартиру вселился и третий жилец — огромный черный пес: ньюфаундленд Гастон, любимец их обоих. Да что там — любимец всех, кто только его знал!
По большому счету, квартира эта была не Макса — его отца, Алексея Федоровича. Макс провел в этом доме на Большой Никитской только первые восемь лет своей жизни, а затем — по причинам, о которых крайне не любили упоминать отец и сын Берестовы, — переехал к бабушке и дедушке в Санкт-Петербург.
Впрочем, насколько поняла Настасья, в этой квартире мало что переменилось за четверть века, что с того момента прошли. Разве что — входные двери стали более массивными и замков в них прибавилось. Зато звук, с которым сработал видеозвонок, наверняка остался тем же, что и во времена детства Макса. Настасья глянула на экран, коротко выдохнула и пошла отпирать дверь. А Гастон, всё утро ходивший за своей хозяйкой по пятам, тут же пошлепал за нею следом в прихожую.
2
Гастон очень любил своих людей. Он всех людей любил, конечно же, такова была его суть. И такова была природа всех ньюфаундлендов: быть рядом с людьми, помогать им, защищать их, спасать даже ценой своей собственной жизни. Однако люди, с которыми он разделял свою жизнь — это всё-таки было не то же самое, что все остальные. И потому его собачье сердце не оставляло беспокойство с самого утра — с момента, как хозяин ушел невесть куда, а хозяйка поговорила с кем-то по странной плоской коробочке, и после этого разговора стала сама не своя. У неё даже запах переменился — стал резким и горьковатым, как у миндальных пирогов, которые ньюф терпеть не мог.
Но главное, что Гастону не понравилось — это интонации, с которыми его хозяйка Настасья разговаривала по своей коробочке. Одних этих интонаций хватило бы, чтобы его встревожить: такого взвинченного тона он от Настасьи совсем не ожидал. К тому же, Гастон знал и понимал немало слов из людского лексикона, однако из сказанного Настасьей он ясно уловил только одно слово: поскорее. И это слово хозяйка повторила несколько раз — не только с нетерпением, что было и понятно, но и с едва скрываемым раздражением. По этой же самой коробочке кто-то что-то ей ответил, но что именно — этого Гастон не разобрал. Но, едва только раздался хорошо знакомый ему звук дверного звонка, пес мгновенно уразумел: к ним в гости пришел именно тот человек, с которым Настасья говорила. И ньюфаунленд, знавший, что такое видеоглазок, поглядел на изображение на дисплее куда более пристально, чем его хозяйка.
Так что, в отличие от Настасьи, черный пес мгновенно уразумел, в чем состоял подвох. Уж его-то было не так просто провести! Он бы, пожалуй, даже попробовал предупредить свою хозяйку — гавкнул бы разок-другой, к примеру. Но — в обнаруженном подвохе Гастон не узрел ровным счетом никакой опасности для Настасьи. Ведь человек, которого он увидел на дисплее, был ньюфу прекрасно знаком. И пес даже считал его почти своим человеком.
А вот Настасья — та ничего не понимала до того самого момента, как отперла все замки на двери. И — даже тогда догадалась не сразу. Что, впрочем, вряд ли можно было считать удивительным — учитывая полную неспособность людей различать запахи. Уж сам-то Гастон тут же смекнул бы, кто вошел — даже и без короткого наблюдения за дисплеем. Этот запах — смесь дорогого одеколона, каких-то лекарств и кожаной одежды — он распознал мгновенно. Так что изумление Настасьи в каком-то смысле даже позабавило черного пса. Точнее — позабавило бы, если бы не вызвало у хозяйки такой досады и такого огорчения.
3
Настасья отперла дверь, настолько уверенная в том, кого именно она увидит на пороге, что видела именно её, даже тогда, когда она вошла в квартиру. Эта высокая худощавая женщина, с пестрым платком-палантином на голове, в красном кашемировом пальто до пят — Настасья ни мгновения не сомневалась, что видит перед собой новое воплощение своей мамы, принявшей облик бывшей Настасьиной соседки по дому Карины. Той злобной неудачницы, мозговым экстрактом которой Настасьин отец воспользовался, чтобы вернуть из страны безликих Марию Рябову.
— Привет, Маша! — Настасья сделала пару шагов назад, чтобы впустить в прихожую свою мать.
И только тогда, когда гостья начала двигаться, до девушки стало доходить: её провели! Эти шаги — они были легкими и пружинистыми. И — да: Настасья хорошо знала эту походку. Вот только — это была вовсе не походка её матери.
— Здравствуй, Настасьюшка! — Вошедший быстро сбросил с головы палантин, а потом и снял пальто. — Не удивляйся: это с самого начала был я.
Настасьин отец, который выглядел теперь как мифологический Зигфрид, повернулся к входной двери и запер все замки. А девушка застыла на месте так, будто её приклеили чем-то к полу. Гастон торкнулся было к гостю, но потом перехватил Настасьин взгляд — и остановился на полдороге. Выражение его морды словно бы спрашивало: «Так что, он больше не друг нам, что ли?» Даже всегдашняя песья улыбочка ньюфа — и та погасла.
Между тем Настасьин папа — Филипп Рябов, которого все считали теперь Денисом Михайловичем Молодцовым, — аккуратно повесил пальто и палантин на вешалку в прихожей. Под этой маскировочной одеждой на нем был привычный ему костюм-тройка, а на ногах его красовались высокие кожаные ботинки. Ах, если бы Настасья дала себе труд вглядеться повнимательнее в ту фигуру, которую показала ей камера видеодомофона! Наверняка эти ботинки выглядывали из-под подола красного пальто. Впрочем, Настасьин папа стоял, низко опустив голову — лица его она не смогла бы увидеть. А ботинки — что же, и женщины сегодня носят на ногах всякое. И Настасья, тряхнув головой, чтобы сбросить морок, произнесла — почти ровным голосом:
— Проходи, папа, раз уж ты решил меня навестить. — Она чуть посторонилась, открывая проход в гостиную Алексея Федоровича Берестова. — Расскажешь мне, как ты сумел убедить маму подыграть тебе в этом спектакле.
— Никого и не пришлось убеждать. — Филипп Рябов, как ни в чем не бывало, пригладил перед коридорным зеркалом свои густые светлые волосы. — Изготовить преобразователь голоса, которые сможет имитировать голосовые параметры кого угодно — сущий пустяк для специалистов «Перерождения». А эти специалисты теперь все работают на меня.
4
Гастон видел, что Настасья едва сдерживает гнев: она так сильно кусала губы, что в одном месте даже выступила капелька крови. А он, её пес, не представлял себе, что он должен сделать, чтобы ей помочь. И оттого не находил себе места: мотался из угла в угол по просторной гостиной, в которой Настасья и её гость беседовали, сидя в креслах по разные стороны журнального столика. Хотя — слова «журнальный» ньюфаундленд не знал. Для него это был просто низкий стол, на котором вечно были свалены скрепленные и не скрепленные листы бумаги, от которых ядовито воняло краской.
Впрочем, даже этот запах был псу менее неприятен, чем тот, который источал сейчас гость его хозяйки. Даже аромат одеколона не мог сейчас заглушить запахов пота и напряжения, которые струились от этого человека, словно липкий туман. Так что ньюф теперь едва улавливал те характерные признаки, которые прежде роднили этого человека с хозяином Гастона — Максом, который так не вовремя ушел сегодня куда-то, да еще так надолго. У этих двоих запахи были многослойные, находящие один на другой — по три на каждого.
Один — самый сильный — был некий глубинный запах, который у Макса остался неизменным даже после того, как некоторое время назад он во второй раз сменил свое лицо. Второй запах был как бы срединным, и у Макса еще недавно он был на поверхности, так что его не составляло труда уловить. Но теперь и у хозяина Гастона, и у теперешнего гостя возник запах третий — перекрывающий тот, что был вторым. И этот третий запах — он словно бы витал вокруг и того, и другого. Это был запах чужой, присвоенный, и еще не приросший к новому владельцу.
И вот теперь Гастон ясно улавливал, как этот чужой запах словно бы простирает к Настасье свои лапы — как если бы он был диковинным, непонятным зверем: существом невидимым, то при этом совершенно реальным.
Гость говорил что-то, делая раз за разом ударения на одних и тех же словах. Причем чаще всего повторялись в его речи слова твоя мама.
5
— То же мне — открытие, — пробормотала Настасья, когда её папа начал излагать, в чем, по его мнению, состоят нынешние проблемы Марии Рябовой. — Я давно это знаю. Макс говорит: это непредсказуемая, но обратимая аберрация. Потому-то я и хотела с Машей встретиться — с глазу на глаз. Оценить ситуацию. Только ты, папа, — она сделала на этом слове иронический акцент, хоть и не планировала такого, — почему-то решил устроить весь этот цирк. Ты что, не мог приехать к нам с Максом в гости просто так?
— Я уже приезжал. И это возымело странные последствия.
Вот тут-то Настасья и не сдержалась — прикусила в досаде нижнюю губу.
— Ты не в курсе, — продолжал между тем её папа, — что произошло в «Перерождении» сразу после того моего визита?
— Ну, ты меня сейчас просветишь на сей счет, я думаю.
— Просвещу — раз уж ты не читаешь газет и не смотришь Единый новостной канал. Там, помнится мне, только ленивый об этом не говорил. Вообрази себе: какие-то невероятно ушлые хакеры сумели взломать сервер «Перерождения». И — попробуй, угадай: до какой именно информации они добрались?
— Ах, вот ты о чем. — Настасья заставила себя издать смешок. — Так это новость даже не с бородой — с бородищей как у Полифема. Помнишь, мы с тобой читали о нем когда-то в древнегреческих мифах?
— И Макс не рассказывал тебе, как ему это удалось: слить информацию подпольным докторам так, чтобы никто ничего не смог доказать? Или, быть может, он сам этим же докторам и платит зарплату? И они, как его служащие, подписали обязательство о неразглашении?
Настасья ничего не ответила — она-то знала полную правду о произошедшим. Макс обо всем ей рассказал, когда она напрямую его об этом спросила. Как рассказал ей и о прошлом визите её преобразившегося отца.
А Филипп Рябов подождал немного — со странным выражением наблюдая за тем, как его дочь кусает губы. Потом сказал:
— Ладно, а теперь поговорим о действительно серьезных вещах. И прежде всего — о телефоне твоей мамы. Я предполагал, что рано или поздно ты ей позвонишь — потому и озаботился поставить на её мобильник то устройство. Ведь сама она сейчас отвечать на звонки не может.
Настасья похолодела: это могло означать только одно.
— Ты всё-таки сплавил её туда… — прошептала она.
— Не сплавил, — мгновенно парировал её отец. — Отправил для её же защиты. И — то, что с ней происходит, это отнюдь не случайная аберрация. Как бы ни хотелось так думать твоему жениху.
— А если бы ты знал с самого начала, что с мамой будет происходить нечто подобное — ты что, не стал бы ничего предпринимать? Позволил бы ей угаснуть — безликой, в том поганом санатории? — И теперь Настасья настолько возвысила голос, что Гастон, кружившийся на комнате, застыл на месте и от неожиданности издал то ли короткое гавканье, то ли удивленный вздох.
Филипп Рябов ответил не сразу. Какое-то время он, казалось, прислушивался к какому-то голосу, что-то подсчитывал и прикидывал, потом произнес:
— Не буду врать: я всё равно сделал бы то, что сделал. Но — это было мое решение. И моя разработка. Да, да, я знаю, что ты скажешь: без Макса я не довел бы её до ума так быстро. И всё же — не Максу было решать, давать ей зеленый свет в глобальном масштабе, или подождать. Провести новые тесты. Постараться устранить так называемую аберрацию — если уж он и вправду думает, что всё дело в разовом отклонении.
— Я всегда считала, — сказала Настасья, — что ты терпеть не можешь беспредметные разговоры. Зачем ты приехал на самом деле? Ты же понимаешь: реградацию уже не остановить. Даже если ты, как якобы президент «Перерождения», решишь наложить на её применение вето.
— Такого права у меня нет, — сказал Настасьин отец. — Устав корпорации подобного не предусматривает. Денис Молодцов позаботился в свое время об этом. Даже учредители правом вето наделены не были.
«Чтобы Макс не смог заблокировать применение трансмутации — когда понял, какой ящик Пандоры он открыл», — подумала Настасья. А вслух сказала:
— Тогда я тем более не понимаю, чего ты хочешь. Макс даже формально не сможет заблокировать внедрение реградации.
— Зато, — бодро сказал Филипп Рябов, — он сможет сделать кое-что другое.
И он объяснил Настасье, что именно. Пока он говорил, Гастон подошел к Настасье, присел рядом с ней на пол и положил свою лобастую башку ей на колено. Черный пес явно чувствовал, какие именно эмоции обуревают его хозяйку, пока она слушает своего отца. А вот Филипп Рябов — тот будто и не понимал ничего. Говорил себе — как о самых обыденных вещах.
— Я знаю, — закончил он, — что ты думаешь, Настасьюшка. Ты полагаешь: и Макс на такое никогда не пойдет, и ты его на подобные вещи подбивать не станешь. Но, прежде чем ты решишь что-то окончательно, я хочу тебе кое-что показать.
Он достал из кармана пиджака мобильный телефон, развернул его дисплеем к своей дочери, а потом запустил воспроизведение видеофайла.
Сперва Настасья даже не поняла, что именно она видит. Изображение было слишком мелким. Так что ей потребовалось не менее минуты, чтобы понять: яростное мельтешение на дисплее телефона производят не какие-то повздорившие животные, и не мультяшные персонажи, а два человека. Мужчина и женщина.
И женщиной была её мама — Марья Петровна Рябова. Вот только — даже в те времена, когда её лицом владела Карина, Настасья не видела на этом лице такого выражения: смеси ярости, обиды, гнева и — безудержной злобы.
А между тем мельтешение всё ускорялось, и на несколько секунд эти двое выпали из кадра. После чего в поверхность камеры словно впечаталось что-то ярко-красное. Что-то, по цвету полностью совпадавшее с тем кашемировым пальто, в котором заявился к Настасье в гости её папа. И — на этом запись закончилась.
— Как тебе удалось это заснять? — Настасья едва узнала свой собственный голос.
— Я установил в квартире несколько скрытых камер.
— Стало быть, ты предполагал, что нечто подобное может произойти? Почему же тогда ты оставил Машу одну — без наблюдения?!
— Я как раз и оставил её под наблюдением. — Филипп Рябов за время своего визита в первый раз помрачнел по-настоящему. — Только — ты сама видела, что с этим наблюдателем произошло. Так что — решай, пока Макс не вернулся.
И Настасья решила. Она вытащила из кармана кофты уже свой собственный мобильник. А потом — под удивленным взглядом Гастона — набрала СМС-ку Максу: «Я не выйду за тебя. Мы больше не увидимся. Н.»
После чего, как и велел ей папа, положила мобильник на журнальный стол. И более не прикоснулась к телефону, хоть он почти тотчас начал беспрерывно трезвонить.