28 мая 2086 года. Вторник. Рига
1
Макс думал, что Настасья ещё будет спать к моменту его возвращения. Однако она выскочила в прихожую, как только он отпер входную дверь. И едва не опередила Гастона, который принялся прыгать и суетиться подле хозяина так, как если бы не видел его целый год.
Девушка надела одежду Макса: джинсы со слегка подвернутыми штанинами, хлопковый пуловер-толстовку с длинноватыми ей рукавами и растянутым капюшоном. И явно успела принять душ и перекусить. Но по её взгляду он тут же понял: пока он отсутствовал, что-то стряслось.
— Ну, слава Богу! — воскликнула Настасья. — Полиция вас не задержала!
— Полиция? Ну, уж к ней за помощью пастыри не обратятся!
— Да нет, теперь — другое. — Гостья посмотрела на него со странным сочувствием. — Пойдемте! Они сказали: будут повторять выпуск каждые двадцать минут.
Она ухватила его за рукав и увлекла в кабинет — где стоял компьютер, монитор которого использовался в качестве телевизора. Гастон потрусил за ними следом. Про свой паспорт Настасья словно бы и забыла, так что Макс даже немного обиделся.
— Какой еще выпуск? — удивленно спросил он; на мониторе его компьютера мелькали кадры из какого-то старого американского сериала: Настасья до его прихода смотрела один из двух оставшихся в Риге телеканалов.
— Экстренный выпуск теленовостей! Ради него даже прерывали показ «Сверхъестественного». Я прямо как чувствовала, что тот усыпляющий пистолет еще принесет сюрпризы!
— Экстренный выпуск? — Макс так поразился началу Настасьиной тирады, что прослушал её окончание. — Да вы шутите, наверное. Я таких выпусков не видел уже лет пять.
Даже простых — не экстренных — выпусков новостей Балтийское телевидение давно уже не транслировало.
— Ну, да — странно, — признала Настасья, и тут же вскинулась: — Вот, вот, опять! Смотрите!
И вправду: стародавний сериал прервали прямо на середине кадра. А на дисплее возникла картинка: молодая женщина-диктор начала говорить, произнося текст сперва на латышском языке, потом — на русском:
— Сегодня утром, примерно в 11.00, был предательски убит главный врач Общественного госпиталя Балтийского союза Корнелиус фон Берг.
— Что?! — изумился Макс; но Настасья жестом призвала его к молчанию.
А дикторша продолжала:
— Его тело было обнаружено дежурным уборщиком при осмотре бассейна, расположенного в цокольном этаже здания госпиталя. В доктора фон Берга был произведен выстрел из пистолета с усыпляющими патронами, после чего преступник столкнул в воду врача, заведомо находившегося в беспомощном состоянии. Уборщику удалось извлечь тело Корнелиуса фон Берга из воды, после чего он вызвал врачей госпиталя, которые попытались произвести реанимационные мероприятия. Однако эффекта они не дали, и была констатирована смерть фон Берга в результате утопления. Прибывшая на вызов полиция обнаружила на дне бассейна пистолет…
— На вызов? — Макс всё-таки не сдержался. — Да сейчас — только половина второго! Полиция до сих пор еще не прибыла бы…
— Да тише вы! — шикнула на него Настасья. — Главное пропустите!
И это главное дикторша произносила прямо сейчас:
— Согласно регистрационным данным, пистолет принадлежит волонтеру госпиталя Максу Петерсу, выполнявшему прошлой ночью обязанности дежурного врача.
Тут же на экране Макс увидел свою теперешнюю фотографию: он стоял, улыбаясь, в компании других работников больницы. И его фигура была обведена ярко-красным маркером. Гастон, который пристроился на полу возле ног Макса, коротко и басовито взлаял: тоже увидел снимок, занявший весь экран.
Но фотография тут же уменьшилась в четыре раза, переместившись в нижний правый угол экрана. А дикторша стала произносить дальше свой текст:
— По версии следствия, когда доктор фон Берг пришел сегодня утром на работу, между ним и Петерсом произошел конфликт, причину которого предстоит выяснить. Петерс заманил главврача к бассейну и там вероломно убил его. Полиция обращается к жителям города с просьбой оказать содействие в поимке преступника, от руки которого погиб один из достойнейших граждан Балтийского союза. Если вы знаете, где сейчас находится Макс Петерс, просьба сообщить об этом в органы правопорядка. Коллеги доктора фон Берга гарантируют любому, чья информация поможет задержать преступника, вознаграждение в размере пятидесяти тысяч балтийских марок. Вы можете позвонить по одному из телефонных номеров, которые вы видите сейчас…
«Понятно, что это за коллеги», — только и подумал Макс. Пятьдесят тысяч балтмарок — это была зарплата рижского врача примерно за год. От себя лично такое вознаграждение никто из них выплачивать не стал бы.
На экране возникла длинная строчка цифр, и Настасья приглушила звук: похоже, знала, что на этом выпуск завершится. Правый висок Макса снова пронзила боль, и он принялся усиленно его тереть.
— В принципе, я мог бы предъявить алиби: в одиннадцать часов я как раз кое с кем беседовал, — проговорил он. — Но не думаю, что это сработает.
Дело было даже не в том, что Пафнутий предпочел бы забыть об их сегодняшней встрече. Память Пафнутия можно было бы освежить при помощи конфедератских червонцев. Но Макс не сомневался: клеветникам было плевать на его алиби. Да и на него самого, скорее всего, тоже. Их интересовала Настасья Филипповна Рябова — случайная свидетельница ночной вылазки добрых пастырей. Возможно, будь у них изображение Настасьи, они выдали бы девушку за его сообщницу. И призвали бы ответственных граждан принять участие и в её поимке. Однако в больнице видеокамеры давно не работали, а единственная камера, имевшаяся на автостоянке, не могла запечатлеть Настасьиного лица: на голове у девушки был капюшон.
— А с кем вы беседовали? С кем-то из моих соседей? — Настасья, казалось, только теперь вспомнила, куда и зачем он ездил.
2
Он выложил на стол в своем кабинете два паспорта: один — Настасьи, другой — Ивара Озолса. Зачем он взял второй — Макс и сам не сумел бы себе объяснить.
— Как же вам удалось их вернуть? — изумилась девушка.
— Пришлось кое с кем сторговаться. И, кстати, ваши соседи нашли также и блокнот с инструкциями вашего дедушки. Вы их читали?
— Нет, к сожалению. Но я надеялась — вы и без этих инструкций сумеете переправить меня в Новый Китеж.
— Смогу, пожалуй, — пробормотал Макс, а про себя подумал: только бы их не угораздило нечаянно повторить тот маршрут, который выбрал для своей внучки Петр Королев — дорогу, на которой их теперь наверняка станут поджидать добрые пастыри.
А на мониторе снова возникли кадры сериала почти столетней давности: Сэм и Дин Винчестеры преследовали очередного демона. И Макс выключил компьютер, подумав, что только в счастливые прежние времена люди могли снимать и смотреть такое кино. Во времена, когда у каждого имелся мобильный телефон, а у некоторых — даже и не один. Когда всемирная коммуникационная сеть, именовавшаяся тогда Интернетом, позволяла пользователю из любой точки мира отыскать любую информацию, связаться с кем угодно, мгновенно узнать любую новость — да хоть выложить на всеобщее обозрение видео собственного посещения сортира! Информационная революция — такое название придумали для той эпохи; и оно быстро стало затертым штампом. Но зато определение нынешнего времени: информационная инволюция — применяли только злоязыкие умники. И превратиться в клише ему не грозило. Средства связи, которые могли бы сделать это определение притчей во языцех, оставались теперь только у малой толики граждан: у одного из тысячи, в лучшем случае. Да и эти избранные счастливчики обладание ими не жаждали афишировать.
Спусковым механизмом для информационной инволюции — триггером, как говорили когда-то, — стало обнародование в 2048 году эпохального открытия Николы Теслы. Хотя поначалу никто и вообразить себе не мог, какую цепную реакцию это запустит.
Конечно, ни для кого не стало сюрпризом, что внедрение технологии Теслы привело к разорению нефтяных корпораций. И вполне ожидаемым стало катастрофическое падение прибылей электроэнергетических компаний. Даже рецессия в тяжелом машиностроении никого не удивила: заказы на оборудование от компаний топливно-энергетического комплекса практически перестали поступать. Но почему-то никто не предполагал, что после этих событий всю мировую экономику разобьет паралич. И не догадывался, чем это обернется для отдельных людей и для целых стран.
— Но расскажите, как всё прошло в моем доме! — попросила Настасья.
— Документы оказались у одного из тех, кто преследовал прошлой ночью вас и вашего жениха, — сказал Макс. — И там было кое-что еще…
Он хотел рассказать ей — в общих чертах — о своей стычке с её соседями. А также — поведать о тайной двери, о коридоре с паутиной и о своей странной находке: медицинском браслете. Но сделать этого не успел: из прихожей до них донесся пронзительный сигнал домофона.
Макс и Настасья вздрогнули и переглянулись. А Гастон понесся к входной двери — ожидая, что сейчас объявятся новые гости, с которыми он сможет познакомиться. Но его хозяин не поспешил за ним следом.
— Я уже говорил: никому из госпиталя я своего адреса не сообщал, — сказал Макс, отвечая на невысказанный вопрос Настасьи. — А мои соседи в лицо меня не знают. Дом построен так, что на каждой остановке лифта имеется только одна квартира. И, чтобы лифт остановился на конкретном этаже, нужно использовать специальный ключ. Можно, конечно, случайно столкнуться с кем-то в лифте, но я всегда проверяю, свободен ли он, прежде чем его вызывать.
Между тем сигнал домофона прозвучал вторично.
— Надо пойти — посмотреть, кто там, — проговорил Макс. — А вы лучше останьтесь здесь.
Но Настасья вышла в прихожую вместе с ним.
Гастон уже изнывал от нетерпения: крутился юлой возле входной двери. Макс прошел к переговорному устройству, потрепав пса по лобастой голове, и отключил на домофоне двустороннюю видеосвязь. Теперь он мог видеть своего гостя, а тот его — нет. И только после этого он надавил на кнопку соединения.
Видеокамера домофона находилась в подземном гараже кондоминиума. И смотрели в неё сейчас не полицейские и не охранники сенатора Розена. В неё смотрела очень привлекательная блондинка лет двадцати пяти. Макс, однако, при виде неё ахнул и от переговорного устройства отшатнулся. Прежде он видел её лицо только на фотографиях, но мгновенно барышню узнал. И в первый момент подумал даже: это галлюцинация, вызванная его недавними воспоминаниями.
Однако на кнопку передачи звукового сигнала он уже успел нажать. И теперь услышал вкрадчивый, слегка хрипловатый голос Ирмы фон Берг:
— Ну, давай, дружочек! Ответь мне! Я же знаю, что ты дома.
3
Настасья беззвучно проартикулировала:
— Кто она?
Макс отключил на переговорном устройстве также и микрофон, а потом сказал, сам удивляясь спокойствию своего голоса:
— Это дочка фон Берга, Ирма.
Девушка охнула, но тут же спросила:
— Откуда вы её знаете?
— Я её не знаю. Ни разу с ней не встречался.
— Но как же…
Домофон снова издал звуковой сигнал: куда более протяжный, чем раньше. Было видно, что Ирма не убирает тонкий наманикюренный палец с кнопки: вдавила её и не отпускает. Так что Макс опять включил микрофон. И его посетительница тут же сказала — глядя прямо в видеокамеру голубыми, как у её отца, глазами:
— Я знаю, что ты, дружочек, моего фатера не убивал. Потому как — мне точно известно, кто его убил. Может, впустишь меня? И я всё тебе расскажу.
Это, конечно, могла быть провокация. И по бокам от Ирмы, в слепой для видеокамеры зоне, вполне могли находиться полицейские из группы захвата. И всё же что-то в Ирме: в её манере говорить, в посадке головы, в капризном изгибе губ — никак не вязалось с добрыми пастырями. Да и потом, информация, собранная следователями «Перерождения», была Максу слишком уж памятна. Для него не было секретом, что происходило с барышней фон Берг после обнаружения тела её подруги.
— Хорошо, — проговорил Макс, впервые обратившись к своей гостье. — Поднимайтесь. Я сейчас отправлю к вам кабину лифта.
Вот так и вышло, что уже пять минут спустя они все трое сидели в его гостиной: он сам, Настасья и фройляйн Ирма. Ну, и Гастон, само собой, тоже увивался рядышком. Ирма, облаченная в полотняный брючный костюм цвета слоновой кости, устроилась на небольшом диванчике; на коленях она держала маленькую сумочку, ремень которой перебросила через плечо. Настасья расположилась в кресле, стоявшем чуть в отдалении; Гастон, обойдя всех, сел на пол возле её ног и положил свою лобастую башку ей на колено. А Макс даже не стал садиться: встал возле дверей, скрестив руки на груди.
— Как вы узнали, где я живу? — спросил он.
— Ну, это оказалось нетрудно, дружочек, — сказала Ирма; по-русски она говорила с легчайшим немецким акцентом, как и её отец. — Твоя машина попала в объектив на стоянке перед госпиталем. Так что мне оставалось только изучить записи с полицейских видеокамер, которые еще остались в городе. Одна из них, между прочим, установлена возле твоего кондоминиума. А у меня в полиции есть очень хорошие друзья. — Окончание фразы она выделила голосом.
«Да уж кто бы сомневался!» — чуть было не сказал Макс.
Но вместо него заговорила Настасья.
— И где теперь эти записи? — спросила она.
— Не волнуйся, бэбинька! — Ирма поглядела на неё с ласковой насмешливостью. — Мой хороший друг сделал так, что больше их никто не увидит.
— Ну, так что же вы хотели рассказать относительно… — Макс запнулся, не желая произносить слово «убийство», — … относительно гибели вашего отца? И, кстати, приношу вам свои соболезнования, Ирма Корнеевна.
— Ох, да брось, дружочек! Mein Vater этого не заслужил.
— Каждый это заслужил, — снова подала голос Настасья.
— Ну, твое счастье, бэбинька, что тебе не довелось познакомиться с моим фатером поближе, — сказала Ирма.
— Намекаете: его убил кто-то, с кем он был близко знаком? — спросил Макс.
— О, да! — Ирма издала хрипловатый смешок. — Очень близко знаком! Вы ведь слышали, как умерла Аделина Розен? Это теперь — прямо городская легенда. А знаете, что случилось потом? После того, как сенатор Мартин Розен объявил всем: его горячо любимая дочь пала жертвой безликого монстра, который сперва над ней надругался, а потом жестоко её убил? Рассказать вам?
Макс ощутил, что у него начинает заходить ум за разум. Утром он встречает эту девочку — Настасью Филипповну, которая с бухты-барахты именно к нему обращается с вопросом о Новом Китеже. Днем к нему заявляется участница тех событий, о которых он вспоминал всего часом ранее. А теперь она еще и грозится рассказать ему о вещах, которые он и так уже три года не может выбросить из головы. От изумления он будто онемел, зато Настасья — нет.
— Безликий — кого-то убил? — недоверчиво переспросила она. — А перед тем — надругался над кем-то? Да разве такое возможно? Я хочу сказать…
— Я понимаю, что вы хотите сказать. — Макс наконец-то обрел дар речи. — И вы правы: такое невозможно. Люди, которые подверглись прижизненной экстракции — безликие — полностью лишаются способности к целеполаганию, к физическому контролю над собственным телом и к осуществлению каких-либо контактов с внешним миром. Я бы сказал, что это худшая форма аутизма. Но даже такое сравнение вряд ли будет корректным.
— Складно говоришь, дружочек! — похвалила Ирма. — Но, думаешь, мой фатер и его лучший друг, сенатор Розен, всего этого не знали?
Макс не стал отвечать на этот явно риторический вопрос. Вместо этого он повернулся к Настасье.
— Могу я вас попросить, — сказал он, — приготовить нам крепкого кофе? А то я не спал уже почти двое суток. На кухне есть кофе-машина. И заодно этому оболтусу насыпьте, пожалуйста, корму. — Он указал на Гастона, который поднял голову с колена своей новой фаворитки и глянул на хозяина с легкой обидой.
Настасья хотела что-то возразить, даже рот приоткрыла, но затем поймала взгляд Макса. И явно поняла, что спорить бесполезно. Она встала с кресла и, сопровождаемая Гастоном, вышла за дверь, гневно зыркнув на Макса своими серо-зелеными глазищами. Но тот сделал вид, что ничего не заметил.
4
— Хорошо, что ты догадался отослать бэбиньку, — сказала Ирма. — То, что я собираюсь рассказать — не для её маленьких ушек.
«А то я сам этого не знаю», — подумал Макс.
Ирма минут пять излагала детали, и без того Максу известные. Потом проговорила:
— А когда Розен понял, что Ада мертва, и что умерла она… скажем так, в ходе затянувшейся любовной игры, он прямо-таки впал в неистовство.
И она стала рассказывать дальше. Поведала, как её отец пришел в квартиру Ады и долго о чем-то совещался с сенатором Розеном. И как после этого совещания саму Ирму, не решавшуюся зайти в спальню подруги, чуть ли не силком завели туда телохранители Розена. И как они же растянули на полу безликого — держа его за руки и за ноги. А тот всё еще продолжал двигаться, как будто в пароксизме любовного акта.
Макс едва не позабыл про конспирацию — чуть было ни сказал: «Довольно, я и так всё знаю». Но по лицу Ирмы он понял: ей нужно это рассказать. Она хотела рассказать это — хоть кому-нибудь — уже давным-давно.
— А после этого, дружочек, — говорила она — уже без всякой игривости в голосе, — мой отец раскрыл свой докторский саквояж, извлек лазерный скальпель и отрезал безликому… ну, ты понимаешь — что. Ах, да, я забыла сказать: на этом существе всё еще была маска Джейми Дорнана, её так никто и не снял. Только сквозь прорези для глаз виднелись одни опущенные веки. Ты знаешь, дружочек: у безликих глаза почему-то всегда закрыты. Ну, или почти всегда.
И вот эта деталь: маска давнего секс-символа, ныне — глубокого старца, перешагнувшего столетний рубеж и отказавшегося от трансмутации, — стала для Макса последней каплей. Точнее — последним пикселем, после добавления которого в его собственной голове составилась полная, без всяких пробелов, картинка событий четырехлетней давности.
Макс будто въяве увидел, как на ковре в спальне Аделаиды Розен лежит голый человек с улыбающимся лицом симпатяги-киноактера. И продолжает подергивать бедрами даже после того, как доктор фон Берг оскопил его лазерным скальпелем. Если бы не этот высокотехнологичный инструментарий, пациент мог бы истечь кровью, и всё закончилось бы куда быстрее. Но нет: доктор прижег лазером кровеносные сосуды. И, невзирая на ужасные раны, человек явно не собирался умирать.
А доктор фон Берг не собирался останавливаться. Подстрекаемый Мартином Розеном, он всё тем же скальпелем принялся осуществлять вивисекцию безликого — который так и не издал ни единого звука. Не попытался освободиться. Только продолжал конвульсивно дергать бедрами; никто так и не догадался зафиксировать их в неподвижном положении, чтобы остановить эту инфернальную порнографию. И длилось это час, а может — полтора.
Ну, а потом — Розену поднадоело следить за кровавыми манипуляциями с жертвой, которая внешне никак не реагировала на истязания. И он приказал фон Бергу дать отпущениеэтой овце. Что тот и проделал: приподнял латексную маску и перерезал безликому горло.
В последний миг перед смертью глаза мнимого Джейми Дорнана распахнулись. И на всех, кто находился в комнате, обратился взор его белых, лишенных радужки глаз — с одними черными кляксами зрачков. Он словно бы оглядел всех своих мучителей, после чего испустил дух — и снова сомкнул веки. А доктор, должно быть, решил потрафить своему могущественному другу, обронившему фразу про овцу. И разразился евангельской цитатой: Ich bin der gute Hirte. Der gute Hirte läßt sein Leben für seine Schafe[1].
— Вот так они и появились: gute Hirten — добрые пастыри, — закончила свой рассказ дочка главврача. — Организация действовала всегда негласно, но знали о ней повсеместно. У нас, как во всей бывшей Российской империи — всё секрет, и ничто не тайна.
Макс даже вздрогнул: он почти забыл, что слушает её. А Ирма, будто и не замечая, что её дружочек пребывает в легкой прострации, прибавила:
— Розен и мой фатер стали основателями этой организации — ку-клукс-клана для безликих. Мартин Рихардович по неофициальным каналам дал понять всем заинтересованным лицам: он не просто жаждет свершить возмездие — онхочет обезопасить всех нормальных людей, чтобы никто не повторил судьбу его горячо любимой дочери. И очень многие нашли его идеи в высшей степени разумными. Так что почли за честь присоединиться к этой похоронной команде. Но — знаешь что?
Ирма внезапно понизила голос, встала с дивана и подошла к Максу вплотную. Её ярко-алые губы оказались так близко от его лица, что он ощутил клубничный аромат её помады.
— Что? — спросил Макс — отметив с удивлением, что тоже перешел на шепот.
— Я не думаю, дружочек, что безликие — они как зомби. В смысле — ничего не ощущают. Ведь тот, кого мой отец убил — он же реагировал, когда я начала его трогать. У него всё встало, и довольно быстро. Ну, сам подумай: разве так было бы, если бы он ничего не чувствовал?
Макса сначала бросило в жар, а потом изнутри он словно бы заледенел. В словах белокурой барышни крылся ужас такой истины, какой до сего момента он и вообразить себе не мог. Да и никто не мог. Какими же слепцами все они были! Ведь то, что происходило с безликими, не особенно волновало даже их близких родственников. Те больше были озабочены юридическими аспектами, связанными с получением компенсаций от корпорации «Перерождение». Безликие были для всех — просто ходячие мертвецы.
— Так что, дружочек, — будто издалека донесся до Макса голос Ирмы, — деяния моего фатера и его приятеля Розена — это форменный геноцид. А ты говоришь: приношу соболезнования!
Тут в двери гостиной кто-то мягко ткнулся, они распахнулись и внутрь неспешной рысцой вбежал Гастон. А следом за ним вошла Настасья, неся в руках поднос с тремя чашками, кофейником, сахарницей и сливочником.
Ирма и Макс отпрянули друг от друга, словно они были школьниками, которых застигла врасплох классная дама.
5
Настасья покосилась на них с подозрением, однако ничего не сказала. Молча она поставила поднос на кофейный столик и стала разливать кофе по чашкам. Макс тут же схватил одну и отпил глоток, чуть не обварив себе язык. А затем тяжело опустился в кресло рядом со столиком.
— Вот спасибо, бэбинька! — Ирма вернулась на диван с чашкой в руках и начала осторожно отхлебывать кофе маленькими глоточками.
— На здоровье! — Настасья добавила в свой кофе сахару и сливок, уселась во второе кресло и поставила чашку на его подлокотник. — Я ничего важного не пропустила, надеюсь? Вы сообщили Максиму Алексеевичу то, что хотели?
— Ах да, Ирма Корнеевна, вы же так и не сказали главного! — Макс повернулся к своей гостье, и только теперь осознал, что она всё это время обращалась к нему на ты, а он к ней — на вы. — Кто убил вашего отца?
— Разве я не сказала? Я его убила. Выстрелила в него из твоего Рипа ван Винкля, дружочек. А потом сбросила фатера в бассейн.
У Макса горячий кофе попал не в то горло, он закашлялся, и кашлял долго, до слез. Обеспокоенный Гастон подскочил к нему и не спускал с него карих глаз. Ирма попыталась постучать Макса по спине, но тот лишь отмахнулся, продолжая кашлять. А когда его дыхание, наконец, восстановилось, он воззрился на дочку доктора так, словно она была — Юдифь, поставившая ногу на отсеченную голову Олоферна.
— А вы это, часом, не выдумали? — спросила Настасья; всё это время она переводила пасмурный взгляд с Ирмы на Макса и обратно. — С какой радости вам было его убивать?
— Радость была, бэбинька, — сказала Ирма. — Вот уж в этом ты можешь не сомневаться. Я только что рассказала господину Петерсу, как из-за меня погибла Ада — моя самая близкая подруга. Ну, а потом со мной много чего произошло…
Она допила свой кофе и снова принялась рассказывать.
6
Ирма вот уже три года посещала Общественный госпиталь по вторникам. Но не потому, что желала навестить отца на его рабочем месте. Барышня фон Берг еженедельно бывала там в качестве пациентки: обязана была регулярно посещать психиатрическое отделение, чтобы избежать принудительной госпитализации. Отец показывал ей бумаги, подготовленные еще в 2083 году. Стоило ему дать им ход, и его дочь отправили бы в санаторий: расположенный далеко на взморье, в тихом и безлюдном месте.
У её отца имелись причины, чтобы те документы оформить. Что правда, то правда. Тогда, три года назад, душевное здоровье Ирмы фон Берг было, мягко говоря, подорвано. Через пару месяцев после того, как её подругу Аделину Розен с помпой похоронили в фамильном склепе, Ирма поняла, что должна совершить искупительное жертвоприношение. В смысле — принести в жертву саму себя. На черном рынке она без проблем приобрела капсулу Берестова/Ли Ханя. И одним дождливым вечером заперлась у себя на квартире, накачавшись водкой — чтобы не было так страшно и чтобы не передумать в последний момент. А потом сделала главное: то, ради чего, возможно, она и затеяла всё это. Ирма позвонила своему отцу на работу — как раз тогда, когда у того было время вечернего обхода. И наговорила ему на автоответчик сообщение. Оно было коротким, но всё равно далось ей нелегко: от выпитого алкоголя язык у неё едва ворочался.
— Я надеюсь, папа, что тебе и твоему лучшему другу доставит удовольствие самолично отправить меня на дно Даугавы. И я разрешаю вам загнать колберами капсулу с моим экстрактом. Они дадут вам за неё хорошие деньги.
Дочка доктора бросила трубку на рычаг и только после этого позволила себе разрыдаться. Так, плача и даже не утирая слезы, она и взялась за капсулу, которая уже лежала рядом с телефоном. Ирма заранее изучила инструкцию по её применению. И думала, что готова её использовать: осуществить вытяжку экстракта Берестова из своего собственного мозга.
Она дождалась, пока из брюха колбы вылезет толстое заостренное жало инъектора, и взмахнула блестящим сосудом, целя себе в висок. Но — то ли она переборщила с выпивкой, то ли инстинкт самосохранения оказался сильнее доводов её помрачившегося рассудка. Всё, что Ирма смогла сделать, так это сильно рассечь кожу — даже не на виске: на лбу. А для столкновения с прочной лобной костью капсула Берестова/Ли Ханя не предназначалась. Она выскользнула из руки барышни фон Берг и, ударившись об пол, разлетелась вдребезги. Однако Ирма этого уже не увидела. Пьяная в хлам и напуганная до чертиков, она отключилась, прямо сидя за столом.
Так и нашел её отец полчаса спустя: в глубоком беспамятстве откинувшуюся на спинку стула, с осколками зеркальной капсулы возле ног. Он в тот день закончил обход раньше обычного, прослушал сообщение Ирмы и помчался к ней домой.
После этого Корней Оттович и подключил к делу психиатров: отправил дочь на обследование в элитную клинику. Где врачи и констатировали, что у фройляйн фон Берг развился алкогольный психоз, и порекомендовали ей длительное пребывание в санатории. Да тут еще и сама Ирма подлила масла в огонь: поняв, что её жертвоприношение провалилось, она впала в буйство. Беспрерывно кричала, что хочет встретиться с представителями ОНН и дать показания о деятельности добрых пастырей. Грозила врачам, что засудит их всех. И не уставала повторять, что её отец — исчадие ада.
Так что — барышне светило не просто отправиться в санаторий, а еще и отправиться туда в смирительной рубашке. Но тут вмешалась мать Ирмы. Она заявила мужу: если тот упрячет их единственную дочь в психушку, она немедленно подаст на развод. А в качестве причины укажет физическую неспособность Корнелиуса фон Берга исполнять супружеские обязанности.
— Вы обе — дуры и шлюхи! — орал доктор. — И будь я проклят, если пойду у вас на поводу!
Однако потом всё-таки сдался. Скандальный развод был ему совсем не на руку. Он даже разрешил Ирме жить отдельно — в её собственной квартире. Но выдвинул условие вторничных посещений госпиталя. Там пациентке еженедельно делали инъекцию такого сильного транквилизатора, что его действия хватало на следующие семь дней.
Благодаря этому лекарству Ирма успокоилась — до такой степени, что всё свое время проводила, лежа дома в постели и с блаженной улыбкой разглядывая потолок. Она бросила работу в фармацевтической фирме, куда её когда-то устроил отец, и жила теперь только на его подачки. Она перестала с кем-либо встречаться; её больше никто не интересовал — ни друзья, ни любовники. Она бросила пить, а случалось — целыми сутками голодала, забывая поесть. Словом, теперь она уже не представляла опасности ни для себя самой, ни для окружающих (в смысле — для добрых пастырей).
Вот только — была одна вещь, о которой доктор фон Берг умудрился позабыть. Любой фармакологический препарат, даже самый сильный, после многократного применения способен вызывать привыкание организма. К нему вырабатывается толерантность, и он перестает быть эффективным. Уж конечно, врач, который делал Ирме уколы, это хорошо знал. Однако увеличивать дозы вводимого ей препарата или сажать её на другое лекарство он не стал. Может, пожалел молодую и красивую пациентку. А, возможно, просто побоялся последствий. Ведь он явно понимал, что лечение, которое он осуществляет, является принудительным и незаконным. Главный же врач, который лично присутствовал всякий раз, когда его дочери делали внутривенную инъекцию, указаний об увеличении дозы транквилизатора не давал.
И к маю 2086 года барышня фон Берг после каждой очередной инъекции ощущала только легкую сонливость. Но продолжала уходить из кабинета психиатра, покачиваясь и блаженно улыбаясь. Обычно отец отправлял её после этого домой со своим личным шофером. Однако утром 28 мая всё сложилось не по запланированной программе. Ирма заметила кое-что, когда её отец появился в кабинете психиатра. И после очередной инъекции она, удивив своего фатера, произнесла заплетающимся языком:
— Я хочу поплавать. Отведи меня к бассейну, пожалуйста.
Корнелиус фон Берг немного опешил, но ничего крамольного не заподозрил. И спустился вместе с дочерью в цокольный этаж госпиталя.
7
— Вы увидели у него пистолет Максима Алексеевича? — спросила Настасья; на рассказчицу она взирала с каким-то болезненным интересом.
— Ты догадлива, бэбинька! — сказала Ирма. — Да, халат на моем фатере не был застегнут. А Рипа ван Винкля он засунул прямо за ремень брюк — даже не поместил его в кобуру.
Макс видел, как у Настасьи при упоминании кобуры губы искривились и дрогнули — как если бы она услышала что-то неприятное до отвращения. Но почти тут же девушка совладала с собой и спросила:
— А как вы сумели отобрать у него пистолет? Не сам же он вам его отдал?
— Да уж ясно, что не сам, — усмехнулась Ирма.
И стала излагать свою историю дальше.
Перед своим фатером она продолжала изображать, что транквилизатор на неё подействовал. И, когда они вдвоем оказались возле бассейна, Ирма принялась раздеваться: медленно, делая паузу после каждой снятой с себя вещи — как если бы демонстрировала стриптиз в каком-нибудь второсортном клубе. Её отец не проявлял нетерпения: просто стоял и наблюдал за ней. Под его распахнутым светло-зеленым халатом топорщилась над поясом брюк рукоять пистолета. Дочка доктора хорошо разглядела это оружие — поняла, что оно с усыпляющими патронами. В неё саму пальнули один раз из такого — в бурные времена её пребывания в элитной психиатрической клинике.
Ирма осталась в одном белье — в обычных трусиках и бюстгальтере, не в купальнике. И медленно двинулась к краю бассейна, не забывая покачиваться из стороны в сторону. Её отца явно не смущало ни отсутствие на дочери купального костюма, ни её дезориентированное (якобы) состояние. Отговаривать её от купания он не собирался. И вообще, даже не глядел в её сторону. Просто стоял, погруженный в какие-то свои мысли, озабоченно хмурился и то и дело поглядывал на часы.
— Давай, не тяни время! — сказал он. — Хотела плавать — плавай!
— А давай — и ты со мной! — воскликнула вдруг Ирма.
Она кинулась к отцу: очень резво, бросив ломать комедию — изображать сонную муху. Однако доктора опять ничего не насторожило.
— Не глупи! — Фон Берг отступил от Ирмы на шаг. — Что еще за блажь?
Но его дочь уже подбежала к нему и вцепилась в него обеими руками — практически повисла на нем.
— Ну, давай же, давай! — зашептала она ему в самое ухо и провела рукой у него под халатом, сунув пальцы за ремень его брюк.
— Да ты совсем сбрендила, что ли? — Главврач со злостью отпихнул её от себя.
Если бы транквилизатор оказывал на Ирму свое прежнее — изначальное — воздействие, барышня непременно упала бы от подобного толчка. Рухнула бы навзничь, расшибив себе затылок о кафельный пол. Но Ирма лишь слегка покачнулась. И направила на своего фатера пистолет, который только что вытянула у него из-за пояса.
— Сюрприз! — воскликнула она и разразилась смехом, в котором, должно быть, и вправду сквозило сумасшествие.
Если её отец и растерялся, то виду не подал.
— Ну, — сказал он, — у тебя, как я посмотрю, наметился рецидив. Ты даже не поняла, что эта игрушка у тебя в руках никого убить не способна.
— А зачем мне тебя убивать? Мне достаточно тебя усыпить — на время. У меня в сумке лежит еще одна капсула Берестова/Ли Ханя. Конечно, ты немного староват для колберов, но внешность у тебя импозантная. И хоть сколько-нибудь они за тебя точно заплатят.
Ирма блефовала: не было у неё с собой никакой капсулы. Однако сумку её при входе в госпиталь никто и никогда не досматривал. Так что её отец поверил. И она с невыразимым торжеством увидела, что лицо его становится почти такого же цвета, что и медицинский халат.
— Если ты это сделаешь, — сказал он, — то останешься без гроша — как и твоя мать! Моя экстракция приведет к тому, что меня объявят безвестно отсутствующим. Я ведь не оформлял биогенетический паспорт, и мою личность никто подтвердить не сможет. Так что тебе и твоей мамаше придется ждать семь лет, прежде чем я буду признан умершим, и вы сможете получить принадлежащие мне деньги. На что вы будете жить всё это время? Станете торговать собой?
— Вероятно, — сказала Ирма, — ты говорил то же самое — что она останется без гроша — и той медсестре? Татьяна Павловна — так ведь её звали? Да, да, не удивляйся: я знаю, что ты беседовал с ней перед тем, как она слетела с катушек. Ты ей пообещал, что уволишь её с волчьим билетом, если она не утопит своих пациентов?
— Ну, не в бассейне же! — вырвалось у фон Берга.
— Ах, ну да! Такой эскапады ты от неё не ждал. Ей только и надо было, что помочь твоим подельникам довести безликих до Даугавы. А полиция не стала бы выяснять, при каких обстоятельствах все эти люди исчезли.
— Они не люди! Эти существа — они просто человеческие отходы, которые кто-то должен убирать!
При этих словах своего отца Ирма и нажала на курок — просто не смогла больше сдерживаться. А когда доктор упал и провалился в сон, она подтащила его бесчувственное тело к бассейну и босой ногой спихнула в воду.
8
— А потом, — сказала барышня фон Берг, — я бросила в бассейн и Рипа ван Винкля тоже. Чтобы вода уничтожила мои отпечатки пальцев. Я же не знала, дружочек, что это был не его пистолет, а твой. Не думала, что нечаянно подставлю тебя.
Она глянула на Макса с извиняющейся улыбкой. Но тот лишь покачал головой:
— Фон Берг наверняка сам собирался меня подставить. Потому и забрал мое оружие. Точнее, ему был интересен не я… — Он осекся на полуслове, поняв, что едва не выдал секрет Настасьи.
А та неожиданно спросила, удивив Макса своей прямолинейностью:
— И для чего вы нам это рассказали, Ирма? Вряд ли вы планируете сдаться полиции, чтобы с Максима Алексеевича сняли обвинения.
— Не планирую. Да и какой смысл — если на вас двоих ополчились добрые пастыри? — Она явно и без слов Макса поняла, что Настасья оказалась у него дома не просто так. — Но я помогу вам покинуть Балтийский союз — доставлю вас обоих до границы с Конфедерацией. На твоей машине, дружочек, вам двоим из Риги точно не выбраться. И раздобыть новую ты не сможешь: тебя первый же встречный сдаст ради получения награды.
9
Вещи для отъезда Максим Берестов держал наготове постоянно, с тех пор, как поселился в этой квартире. Так что уже через пять минут он вошел в гостиную, держа в одной руке свой паспорт с вложенным в него ветеринарным сертификатом Гастона, а в другой — уложенную спортивную сумку. В портмоне Макс положил толстую пачку дорожных чеков, номинированных в червонцах Евразийской Конфедерации: с портретом знаменитого русского путешественника Николая Пржевальского, который многие ошибочно принимали за изображение генералиссимуса Сталина. А дочка доктора к тому времени уже переговорила с кем-то по телефону из соседней комнаты. И сообщила, что машина будет ждать их на подземной стоянке кондоминиума через десять минут.
— Я смотрю, — сказала Ирма, — у тебя, дружочек, тоже старый паспорт — не биогенетический. Прямо как у моего фатера!
Макс только пожал плечами:
— Никто же не обязан получать паспорта нового образца!
Новые паспорта стали выдавать в конце 2076 года. И были это высокотехнологичные гаджеты, напоминавшие паспорт только прямоугольной формой и гербом. Теперь даже идентификация безликих не составляла проблемы — если, конечно, документы имелись у них при себе. Так что колберы, бросая обезличенную жертву, очищали её карманы не только от денег.
Но изредка биогенетические паспорта всё же продавались вместе с нелегально извлеченным экстрактом Берестова. Он изменял геном организма до такой степени, что генетический материал реципиента вполне мог использоваться для активации паспорта донора. Вот только — возникал риск двойной идентификации. Если бы полиция сумела обнаружить безликого генетического двойника владельца паспорта, то это стало бы как раз тем самым веским и неоспоримым доказательством, которое могло привести к осуждению и наказанию виновного. А незаконная трансмутация была одним из тех преступлений, которые карались принудительной экстракцией. То есть, попросту говоря, отсроченной смертной казнью.
Потому-то и бесполезны были для посторонних людей паспорта Настасьи и её погибшего жениха. Он уже передал их девушке — оба. И Настасья убрала их во внутренний карман старой кожаной куртки Макса, которую она надела поверх его же толстовки. Под её длинной полой девушка спрятала от чужих глаз кобуру с зеркальной колбой, а капюшон толстовки вытащила наружу.
— Ну, мы можем отправляться? — спросила Настасья, набрасывая капюшон на свои роскошные черные волосы.
Макс так залюбовался на неё, что даже не сразу услышал её вопрос. А потом его вдруг осенило.
— Ох, чуть не забыл! — Он даже по лбу себя хлопнул и поспешил в свою спальню.
Там, в тайнике за прикроватной тумбочкой, лежал предмет, которым он даже не предполагал воспользоваться когда-нибудь. Хранил он его просто так, на всякий случай. И еще — из уважения к отцу, который прислал ему эту вещь охраняемой курьерской почтой, хотя по виду это был всего лишь прямоугольник из плотной бумаги. Форматом он был с визитную карточку, однако выглядел абсолютно чистым — без каких-либо надписей. Макс бережно убрал его во внутренний карман своей джинсовой куртки, вышел в прихожую, и они все вместе направились к выходу.
Макс покинул квартиру последним — чтобы запереть за собой дверь. А потом еще отвлекся на то, чтобы снять у Гастона с шеи бандану и надеть на него ошейник с поводком (чего он почти никогда не делал). Так что он и не заметил, как Ирма нажала кнопку вызова лифта.
10
Макс понял, какую они допустили оплошность, только когда дверцы лифтовой кабины разъехались в стороны. В кабине ехали две пассажирки: молодая мать с дочерью двух-трех лет. И взрослая женщина, и маленькая девочка — обе были красивыми, как с рекламной картинки. Но друг на дружку совершенно не походили. Девочка со странным выражением на личике разглядывала собственное отражение в лифтовом зеркале. А её мать так и уставилась на них троих — четверых, считая Гастона. Макс изрядно постарался, чтобы не сталкиваться лицом к лицу ни с кем из своих соседей по кондоминиуму. И теперь молодая женщина глядела на него с напряженным любопытством.
— Если вам вниз, то садитесь! — проговорила она. — Надеюсь, ваша собака не кусается?
Макс чуть было не сказал: нет, нам наверх. Или же: мой пес очень агрессивный, так что вы лучше поезжайте без нас. Но — оба ответа только вызвали бы еще больше подозрений. Первый — потому что кабина лифта останавливалась лишь в том случае, если новые пассажиры собирались ехать попутно. А второй — потому что Гастон чуть не удавился поводком, радостно прыгая возле лифта. Любвеобильный, как все ньюфаундленды, он был просто счастлив расширить круг своих знакомых.
Так что пришлось им всем войти в кабину — которая вместила бы в себя и десять человек с десятью большими собаками.
— Нам на стоянку, — сказал Макс.
— Как и нам. — Молодая мать не могла оторвать взора от маловыразительного лица своего соседа. — Нажимайте кнопку!
Кабина мягко покачнулась и неспешно поехала вниз. В кондоминиуме были установлены не высокоскоростные, а старомодные — новомодные — медленные лифты.
Гастон ринулся было к девочке, явно рассчитывая, что та проявит к нему интерес — погладит, потискает, как это обычно делали все его знакомые дети. Но их маленькая попутчица бросила на собаку только мимолетный взгляд. И снова вперилась в зеркало — разглядывая в нем самое себя и одновременно ощупывая маленькими ручками свое красивое, как у куклы, личико. И ньюфаундленд попятился от неё, а его песья улыбочка погасла. Казалось, вот-вот произойдет невероятное: добряк зарычит на маленького ребенка, обнажая клыки.
Максу на миг померещилось, что тросы, тянувшие лифтовую кабину, оборвались, и она ухнула вниз. Но это его сердце ухнуло. Он понял, что так потрясло Гастона. Да и Настасья явно о чем-то догадалась: она смотрела на ребенка расширившимися от ужаса глазами. Только Ирма словно бы ничего не замечала: тоже разглядывала свое отражение в зеркале. Должно быть, оценивала, как сказались на её внешности сегодняшние события.
Но затем она от зеркала отпрянула: должно быть, увидела в нем отражение внезапно изменившегося лица молодой матери. Только что та взирала на Макса просто как на диковинное насекомое, и вдруг будто проснулась. Глаза её вспыхнули, и она не сдержала изумленного вздоха.
«Экстренный выпуск новостей, — подумал Макс. — Она тоже его видела».
Перемену в попутчице заметила и Настасья. Взгляд девушки сделался хмурым, как ноябрьское утро — но страха в нем не было. Она сунула руку под куртку и одновременно повернулась к Ирме — что-то зашептала ей в самое ухо, изобразив улыбку. И барышня фон Берг лучезарно улыбнулась ей в ответ.
А потом губы Настасьи оказались уже возле уха самого Макса.
— Когда я скажу дом, нажимай на кнопку остановки лифта, — почти беззвучно произнесла она.
Макс не успел даже ничего осознать, а Настасья уже обратилась в полный голос к молодой женщине:
— Вы давно здесь живете? Это очень красивый дом.
Когда она произносила «красивый», Ирма подхватила на руки маленькую девочку. А на слове «дом» пришлось уже вступить Максу. И он, не уразумев — зачем, остановил лифт. Кабина дернулась, но несильно — ехала-то медленно. И Настасья тут же схватила их взрослую попутчицу левой рукой за плечо, а правой прижала к её виску капсулу Берестова/Ли Ханя — не забыв выщелкнуть из неё острие инъектора.
Девушка держала блестящую колбу так, что мать маленькой девочки могла видеть в лифтовом зеркале свое отражение с прижатым к виску страшным жалом. Но при этом пальцы Настасьи закрывали индикаторные окошки на колбе, и невозможно было понять, что она уже заполнена.
— Ну, и во сколько же тебе обошлась трансмутация твоей дочери, тварь поганая? — В голосе Настасьи звучало такое бешенство, что даже Максу стало не по себе.
— Я не понимаю, о чем вы говорите! — заскулила красотка, стараясь отодвинуть голову от жала инъектора.
Её дочь на руках у Ирмы слабо пошевелилась, но на мать даже не посмотрела: выбрала такую позицию, чтобы снова видеть свое отражение. Но зато Гастон уставился на колбу ошалелым взглядом, так что Макс укоротил поводок, притянув пса поближе к себе.
— Не понимаешь? Ну, так слушай: я видела того ребенка, чье лицо теперь — у твоей дочки. И, как по мне, она совсем этому не рада.
— Трансмутация детей, не достигших десятилетнего возраста, запрещена резолюцией ОНН, — подал голос Макс. — Малолетние дети не готовы к такой процедуре психологически. И не способны дать свое осознанное согласие на неё.
— Да вы же убийца! Я видела вас по телевизору! И вы еще будете мне говорить про ОНН? — Молодая мать попыталась повернуть голову в его сторону, однако натолкнулась виском на острие, ахнула и замерла.
Тут уже решила вмешаться Ирма.
— Послушай меня, золотце, — обратилась она к взрослой попутчице. — Вряд ли ты захочешь стать безликой — как те, у кого ты позаимствовала внешность для себя и для своей дочурки. И получить срок за ювенальную трансмутацию ты тоже не захочешь. А срок тебе светит порядочный. Я, между прочим, бакалавр права и знаю, о чем говорю.
Макс воззрился на неё так, словно барышня сообщила, что она — потомственная марсианка.
— Но, возможно, мы проявим к тебе доброту, — снова заговорила Настасья. — Ради твоей дочери.
Макс понял — с удивлением — что две его спутницы полностью взяли ситуацию под свой контроль. А Настасья повернулась к нему:
— У тебя в квартире есть замок с таймером, верно? — Она явно забыла, что нужно говорить ему вы.
— Да, есть, — кивнул Макс.
Он установил такой замок еще в то время, когда он не брал с собой Гастона в госпиталь. Оставляя пса одного в квартире, Макс вовсе не был уверен, что возвратится туда сам — хоть и не мог считаться достойной добычей для колберов. И, если бы он отсутствовал 24 часа, дверь его квартиры автоматически открылась бы. А затем сработал бы сигнал вызова службы защиты животных.
— Вот и хорошо, — сказала Настасья. — Нам только нужно будет забрать из твоего дома все телефонные аппараты.
11
Перед повторным вызовом лифта они не забыли удостовериться, что его кабина пуста. И молча вошли в неё, избегая даже глядеть друг на друга — не то что обсуждать случившееся. Колба с мозговым экстрактом Ивара Озолса снова перекочевала в кобуру на поясе Настасьи. Две соседки Макса — мать и дочь — остались запертыми в его квартире: с основательным запасом еды и работающим сериальным телеканалом. Но, как и сказала Настасья, без телефонов. Все аппараты Макс вынес из квартиры и сбросил в мусоропровод. И на всякий случай даже проверил сумку и карманы молодой женщины. Однако это оказалось излишним: запрещенного мобильника у его соседки не оказалось.
Мобильные телефоны стали постепенно изымать из обращения еще в 2057 году, сразу после распада Европейского Союза. Якобы потому, что они таили в себе опасность для здоровья и даже для самой жизни людей. Ну, то есть — до этого никто про такую опасность не знал, а потом вдруг на всех нашло просветление! Но, конечно, мало было наивных дурачков, уверовавших в такую мотивацию запрета мобильной связи. Все знали об иных причинах: после экономического коллапса конца 40-х и социальных потрясений 50-х годов XXI века мобильник превратился в потенциально угрожающий предмет на улицах почти всех стран мира. Привести с его помощью в действие взрывное устройство было ужасающе легко. Скоординировать действия экстремистских групп — еще легче. А позвонить в какой-нибудь крупный торговый центр и сделать ложное сообщение о его минировании, чтобы потом под шумок поживиться товарами, пока всех эвакуируют — и вовсе проще пареной репы.
Так что — да: мобильные телефоны и вправду стали слишком уж опасны. И соседка Макса, которая подпольно осуществила трансмутацию своей двухлетней дочери, изображала из себя законопослушную гражданку: такими гаджетами не пользовалась.
— Через сутки вы сможете отсюда выйти и отправиться домой. А мужу наврёте, что попали в плен к колберам, и вам только чудом удалось вырваться от них, — сказал ей Макс. — И, разумеется, в ваших же интересах молчать о том, что вы видели меня. Схема проста: я попадаю в руки полиции — вы попадаете не скамью подсудимых за трансмутацию малолетней дочери.
— Доказательств у вас нет! Иначе вы не стали бы меня здесь запирать.
— Медицинское освидетельствование твоей дочери, золотце, может стать таким доказательством, — сказала Ирма. — Но ради неё мы всё-таки хотим дать тебе шанс — как и обещала бэб… как обещала моя подруга. — Она явно поняла, что продолжать и дальше именовать Настасью бэбинькой — неуместно и даже смешно.
После этого Ирма, Макс и Настасья уже без всяких препон спустились на подземную стоянку.
— Как думаешь, она расскажет кому-нибудь о встрече с нами? — спросила Настасья Ирму; теперь, после инцидента в лифте, они все были друг с другом на ты.
— Через сутки это уже не будет иметь значения. Вы окажетесь далеко отсюда. Я об этом позабочусь. А вот и наш транспорт! — И барышня фон Берг указала на полицейский электрокар, возле распахнутой дверцы которого застыл молодой мужчина в темно-синей форме.
«Неужто она всё-таки сдала нас полиции?» — подумал Макс, не веря собственным глазам. И тут же до его слуха донесся пронзительный, переходящий на фистулу, женский голос:
— Офицер! Офицер, помогите! Меня и моего ребенка похитили!
Они все — включая и молодого полицейского, и даже Гастона, — повернули головы к источнику этого голоса. Да, Макс выбросил все телефонные аппараты, что имелись у него в квартире. Но кое о чем позабыл: переговорное устройство домофона имело двустороннюю связь.
[1] Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец (нем.). От Иоанна (10; 11).