29 мая 2086 года. Среда
Шоссе «Рига-Псков» — Пропускной пункт «Лухамаа»
1
Макс подогнал полицейский электрокар настолько близко к месту стычки с собаками, насколько это было возможно. Вместе с ним в кабине ехала Ирма — серая лицом, босая, с повязкой на растянутом при падении голеностопе, которую наложил ей Макс, в перепачканном землей и травяной зеленью брючном костюме. Уже начинало рассветать, небо из темно-фиолетового превращалось в сине-сиреневое, и, когда они остановились, окружающая картина открылась им во всей красе: целиком, а не только на пространстве, освещенном фарами.
Место пиршества и побоища выглядело гнусно и страшно. На небольшом отдалении виднелись разодранные, наполовину сожранные тела безликих. Чуть ближе к машине валялось на окровавленной и изгвазданной экскрементами траве несколько издохших собак-людоедов. Кого-то застрелил Алекс, кого-то прикончил Гастон, а одну расстрелял из помпового ружья Макс. А рядом сидела на земле Настасья, возле которой с одной стороны пристроился встрепанный и обляпанный кровью ньюфаундленд, а с другой — лежал человек в полицейской форме, изорванной в заскорузлые клочья.
Ирма выскочила из машины даже раньше, чем она полностью остановилась. Припадая на левую ногу, она подбежала к Алексу, рухнула перед ним на колени и, пожалуй что, начала бы трясти своего возлюбленного за плечи: желая привести его в чувство, а на деле — добивая его. Но Макс крикнул ей:
— Ирма, не трогай его! Если хочешь, чтобы он выжил — не трогай!
И барышня фон Берг отдернула руки с ярким маникюром, уже протянутые к мотавшейся вправо-влево голове бредящего Алекса. Тот заунывно, без всякого выражения бормотал:
— Не должен был бежать… Потерял контроль… Они жрали его… Они жрали их всех… Они жрали меня…
Ирма зажала себе рот обеими ладонями, и отчаянный её крик вышел сдавленным. Но и его хватило, чтобы Гастон, чьи нервы были взвинчены до предела, вскочил, воздел к заходящей полной луне морду и завыл, словно какой-нибудь волк-одиночка.
2
Макс прилепил Настасье на лоб новомодный пластырь с говорящим названием «Медный пятак», и после этого девушка взялась ассистировать ему при проводимых в полевых условиях операциях. Она и держала фонарь, который он давеча поднял, и подавала инструменты. Ирма совсем расклеилась, и Макс вынужден был сделать ей инъекцию успокоительного препарата — предварительно спросив, не его ли кололи ей прежде в Общественном госпитале? По счастью, транквилизатор оказался другим, и на барышню фон Берг он оказал необходимое воздействие. Сейчас она дремала на переднем сиденье полицейской машины, куда Макс почти насильно её усадил.
Пожалуй, Ирме даже повезло, что у неё сдали нервы. Если бы ей довелось присутствовать при очистке и обработке рваных ран, оставленных собачьими зубами на теле Алекса, она, возможно, отправилась бы в тот самый санаторий. Хуже всего дело обстояло с левой ногой молодого полицейского. Псы обгрызли её до такой степени, что виды были большая и малая берцовые кости. Всё, что мог сделать Макс — это наложить гемостатическую антибактериальную повязку на голень полицейского и по возможности скрепить стяжками края прочих его ран. Но даже и не это представлялось самым опасным: по мнению доктора Берестова, у его пациента стремительно развивался травматический шок. Алекса била крупная дрожь, и наброшенная на него куртка совсем не помогала. Кожа молодого полицейского побледнела до синевы, а губы покрыла коричневая корка. В сознание он так и не приходил, хотя бредить и перестал. Скорее всего, из-за обезвоживания он был уже просто не в состоянии говорить.
У Макса в аптечке из противошоковых препаратов имелся только глюкокортикоидный гормон, который он и вколол Алексу. Однако особых надежд на его чудодейственные свойства он не возлагал.
— Алекс… потеряет ногу? — шепотом спросила Настасья, огромные серо-зеленые глаза которой стали, казалось, еще больше; по её запинке Макс понял, что хотела она спросить совсем другое: Алекс умрет?
Он в очередной раз поразился силе духа и хладнокровию этой девушки восемнадцати лет — почти ребенка. Именно она спасла их всех этой ночью, и он был, конечно же, безмерно благодарен ей за это. Но вместе с тем он испытывал неловкость: это он должен был защищать юную Настасью Филипповну, а не наоборот.
— Он выкарабкается, если ему помочь. Но я, к сожалению, оказать необходимую ему помощь не в состоянии. — Макс произнес это суше, чем собирался — и разозлился на себя за это. — Дадим Ирме еще пятнадцать минут поспать. Надеюсь, и глюкокортикоид за это время подействует. А пока давай займемся Гастоном.
И они еще четверть часа потратили на ньюфаундленда, который до этого терпеливо дожидался своей очереди. Макс обработал укус на его правой задней лапе и наложил на неё повязку, казавшуюся неестественной белой на фоне угольно-черного собачьего меха. А потом вынужден был еще и зашивать бедолаге ухо. Он обработал его анестезирующим спреем, но сомневался, что тот подействовал в полной мере, нанесенный поверх шерсти. Однако Гастон процедуру зашивания перенес мужественно — даже ни разу не дернулся. Правда, его голову придерживала одной рукой Настасья, и Макс на какой-то странный миг даже позавидовал своему псу. Тот никогда не боялся проявлять свое обожание. Никогда не терзался подозрением, что его отвергнут. Он был уверен, что все станут одаривать его любовью за один только факт его существования. Вот и сейчас Настасья ласково поглаживала указательным пальцем носатую морду Гастона, на которой запеклась кровь. И этот поросенок принимал нежную ласку как должное: не смущался, не впадал в комплексы, не задавался вопросом, сумеет ли он оправдать Настасьины ожидания и не разочаровать её. Он еще и заводил темно-янтарные глаза, умильно поглядывая на девушку и как бы говоря ей: «Ну, гладь меня еще, гладь!»
А когда Макс уже заканчивал возиться с Гастоном, неожиданно пришел в себя молодой полицейский. Они с Настасьей даже вздрогнули, когда услыхали его удивленный хриплый голос:
— Я что — еще жив?
3
Они уложили Алекса на заднее сиденье полицейской машины, и в ногах у него пристроилась Ирма — слегка сонная, но уже не впадающая в истерику: серьезная и собранная. В руках белокурая барышня держала теперь капельницу с физраствором — которая нашлась не у Макса, а в аптечке полицейского электрокара. Полчаса назад у Ирмы даже хватило сил на то, чтобы попросить Макса осмотреть безликих — тех, которые сделались ужином для озверевших бездомных псов. С той кошмарной поляны она согласилась уйти только тогда, когда Макс её заверил: несчастные давно мертвы и ни в какой помощи больше не нуждаются. В отличие от её хорошего друга Алекса.
Уже совсем рассвело, но мимо них так и не проехало ни одной машины. Развилка, где они очутились, явно не пользовалась популярностью ни у путешественников, ни у местных жителей.
— Ты должна будешь отвезти его обратно в Ригу — в больницу, — сказал Макс Ирме. — Можешь — в Общественный госпиталь. Там к тебе и твоему другу отнесутся внимательнее, чем где-либо еще. У тебя есть часа три-четыре на дорогу — ты должна успеть. Ты сможешь вести машину? Как твоя нога?
— Вести машину я смогу, дружочек, — заверила его Ирма. — Но жаль, что вы с бэбинькой не сможете вернуться с нами вместе. — На почве пережитого стресса она снова стала именовать Настасью, как прежде.
— Мне тоже жаль, — сказал Макс и сел за руль.
Настасья устроилась на переднем пассажирском сиденье, а Гастон с огромным трудом втиснулся между ними двумя. Так они и ехали, пока не увидали на встречной полосе брошенный электрокар. Батарея Теслы была в нем не разряжена, и машина выглядела совсем новенькой, но Настасья вдруг заартачилась.
— В ней видеорегистратор не работает! — заявила она. — Будем искать другую!
— Придумала: копаться, как переборчивая невеста, — проворчал Макс; но всё-таки они поехали дальше — в сторону Риги, удаляясь от границы с Конфедерацией.
По пути девушка забраковала еще один попавшийся им электрокар. И только третья по счету машина приглянулась ей: диковинного коричневого цвета, вся в грязи, но зато с действующей видеокамерой. По счастью, это оказался мощный внедорожник с просторной кабиной и с ключом в замке. Он даже немного походил на тот автомобиль, который Макс водил в Риге. Настасья, Макс и Гастон перебрались в него. Ирма фон Берг, пересевшая на место водителя в полицейской машине, махнула им на прощанье рукой с ярким маникюром, рванула с места и помчалась обратно в оставленный ими город: вотчину колберов и добрых пастырей.
4
Гастон сумел, наконец, с комфортом расположиться на заднем сиденье, где тут же уснул. И во сне он громко сопел, перебирал лапами и подергивал ушами. Вероятно, видел сны о событиях минувшей ночи — о поляне возле грунтовой дороги.
Макс туда по своему выбору ни за что на свете не вернулся бы. Нет уж, дамы и господа, увольте! Он специально остановил их новый электрокар километра за три до неё, чтобы они с Настасьей могли перекусить захваченной из Риги едой. И уж никак Максим Берестов не ожидал, что его спутница заявит ему:
— Мы должны возвратиться к тому месту и всё там осмотреть.
Он сперва вообще не понял, о чем она ведет речь. А когда понял, то решил, что у неё частично помрачился рассудок на почве стресса и недосыпания.
— Что ты хочешь там осматривать? — возопил он. — Безликие, которых собаки не доели — они просто лежат на земле. Как зомби с вышибленными мозгами в сериале «Ходячие мертвецы». Наверняка ты видела тот сериал по телевидению. А если одичавшие псы снова объявятся? Мы должны ехать к пропускному пункту и переходить границу. Всё остальное — просто потеря времени.
— Во-первых, — сказала Настасья, — если псы объявятся, то мы сможем их отпугнуть: я забрала ультразвуковое устройство себе. А, во-вторых, те зомби… ну, то есть — безликие, они же шли по дороге голые!
Последнее слово Настасья произнесла, слегка понизив голос — тоном школьницы, которая рассказывает подружкам о подсматривании за мальчиками, моющимися в душевой после урока физкультуры. И Макс чуть было не рассмеялся. Сдержался только потому, что побоялся: девушка разобидится на него, и ему станет еще труднее переубедить её.
— Ну, ладно, — сказал он. — Я согласен: сами они раздеться не могли. Кто-то озаботился тем, чтобы снять с них всю одежду. И, так сказать, консолидировать их партию.
Последних своих слов он тут же устыдился. И порадовался, что его не слышит Ирма. Да и вправду: не пристало ему, доктору, говорить о людях как о товарах для транспортировки. Ему вспомнились слова барышни фон Берг о том, что безликие всё чувствуют, только не проявляют этого внешне. Это могло быть правдой. И Макс, пожалуй, мог бы даже провести близкую аналогию: с торпидной фазой травматического шока, когда пациент впадает в прострацию, но его болевые ощущения при этом вовсе не уменьшаются.
Но Настасья, по счастью, не придала значения его словам о консолидации.
— Вот и я думаю так же! — воскликнула она. — Вероятно, Ирма была права. И здесь, неподалеку, в самом деле орудуют они — добрые пастыри. — Страха в голосе девушки совершенно не ощущалось.
— Ну, допустим, пастыри и впрямь здесь орудуют, — сказал Макс. — Предположим даже, мы узнаем это доподлинно. Но что мы делать-то станем с этим знанием?
Он хотел прибавить, что до границы с Конфедерацией осталось чуть больше двадцати километров. И они просто не имеют права провалить переход через неё, чтобы пустить псу под хвост все принесенные во имя этого жертвы. Но Настасья и сама это знала — не хуже него. И всё равно сказала — нахмурившись и уставив на него взгляд своих пасмурных глаз:
— В электрокаре есть видеорегистратор. Если мы зафиксируем на камеру преступления пастырей, то сможем переслать запись в ОНН. Как только окажемся на территории Евразийской Конфедерации.
— Не обязательно в ОНН, — сказал Макс — понимая, что сдается. — Есть и другой вариант. — И он изложил, какой именно; события в Риге навели его на эту мысль.
5
Свою коричневую машину они поставили за кустами сирени возле грунтовой дороги. Псевдо-грунтовой — как понял Макс, когда при дневном свете рассмотрел её. Дорога эта была не в большей степени грунтовой, чем были садовыми лужайками площадки для игры в лаун-теннис. Её покрытие казалось твердым, как асфальт. И, уж конечно, являлось рукотворным.
Они с Настасьей устроили свой наблюдательный пункт в кустах с той стороны дороги, где не валялись обезображенные тела безликих. Но и сюда долетал запах начинавшего гнить мяса и свернувшейся крови. К несчастью, погода стояла теплая: уже с утра, если верить термометру в их новом электрокаре, температура воздуха составляла +21° по шкале Цельсия. Но, по крайней мере, долго сидеть в засаде им не пришлось.
— Смотри! — прошептала вдруг Настасья, притрагиваясь к плечу Макса.
Она указала куда-то вдаль — на уходящую от лесополосы часть грунтовой дороги. Макс поглядел в ту сторону — и ему снова вступило в правый висок. А Гастон, который успел проснуться, высунул лобастую башку из открытого заднего окна электрокара и жалобно, едва слышно заскулил.
Они передвигались по псевдо-грунтовой дороге, направляясь к шоссе «Рига-Псков» — то есть, по направлению к Максу и Настасье. Расстояние до них пока что оставалось порядочным: не менее ста метров. Но, возможно, они заметили бы машину за кустами, если бы смотрели вперед, а не вниз, обследуя обочины дороги. Ведь на сей раз к шоссе направлялись не безликие — обычные люди.
Они медленно ехали в темно-сером пикапе. И периодически останавливались: подбирали с земли изгрызенные собаками тела и забрасывали их в кузов своей машины. А на лица людей в пикапе отбрасывали тень светлые широкополые шляпы, напоминавшие мексиканские сомбреро. Должно быть, они символически заменяли им островерхие колпаки ку-клукс-клана.
И Макс уже потянулся к кнопке стартера, чтобы запустить двигатель электрокара, но Настасья схватила его за руку:
— Надо, чтобы они проехали мимо нас! Иначе нам не сделать качественную видеозапись!
— Мы должны найти укрытие получше и пропустить их вперед, — выделяя каждое слово, проговорил Макс — молясь, чтобы не употребить невзначай какое-нибудь крепкое выражение; он бы со стыда сгорел, если бы выматерился при Настасье. — Тогда мы и сделаем запись. А пока — надо сваливать отсюда!
И — о, чудо: Настасья вняла доводам рассудка — отпустила его руку. Внедорожник рванул с места и понесся по гладкой и твердой, как асфальт, проселочной дороге. Они ехали в одном направлении с пастырями, опережая их: в ту сторону, куда ночью шествовали пересекавшие шоссе безликие.
6
Макс рассчитывал, что они с Настасьей найдут подходящее место для видеосъемки намного раньше, чем доберутся до конца мнимой грунтовой дороги — явно проложенной добрыми пастырями. Однако всё вышло иначе.
Лес по обеим сторонам от рукотворного проселка стоял чистый — совсем без подлеска. Человеку там спрятаться было почти невозможно, а уж спрятать машину — тем более. Макс поехал медленнее — благо, шляпников им удалось существенно опередить. И они с Настасьей озирались по сторонам: выискивали густой кустарник или небольшую ложбину, где они могли бы укрыться. Но — безрезультатно.
— Как думаешь, — спросила девушка (по её виду было заметно, насколько она взвинчена), — почему они именно сюда направляют безликих? Что у них за цель — у пастырей?
Но Макс не успел даже ничего предположить: они увидели ответ. Лес расступился, и впереди открылось большое светлое пространство, на котором сверкала на солнце обширная водная гладь. Затопленный гравийный карьер — вот что это было. И прямо к нему вела дорога, по которой они мчались теперь. Если бы Макс не успел сбавить скорость, то они запросто могли бултыхнуться в эту чистейшую студеную воду — как это сделало большинство безликих, отправленных сюда пастырями. Это и был ответ на вопрос Настасьи. Пастыри знали, какое воздействие оказывает на безликих длительный — более чем трехчасовой — контакт с водой. Так что заклание своих овец предпочитали производить при помощи утопления — в любом глубоком водоеме.
Однако не все их подопечные утопились в карьерном пруду. И пастырям наверняка было известно о возникавших порой эксцессах — потому-то и выслали утром дозорных: проверять, каковы итоги ночной операции. Просто Макс и Настасья очутились тут раньше этих шляпников.
— Господи, — прошептала девушка, — да что же это?
Она забыла про свои планы относительно видеозаписи. Она не высматривала больше подходящее место для засады на пастырей. Макс даже подумал: она и про его существование позабыла. Она только глядела на берег пруда, где собралось десятка полтора людей: обнаженных мужчин и женщин. Слава Богу, хотя бы детей здесь не оказалось. Головы у всех болтались на безвольно склоненных шеях, не позволяя увидеть их лица — узреть отсутствие их лиц. Босые ноги у всех были сбиты в кровь: берег водоема покрывали крупные куски гравия. На их телах не было заметно собачьих укусов: очевидно, дорожную развилку они миновали раньше, чем там появились псы-людоеды.
Но зато теперь несчастные зомби калечили сами себя, и по их блеклой коже потеками струилась кровь. На берегу искусственного водоема располагалось несколько покосившихся раздевалок для купальщиков. И эти небольшие кабинки оказались непреодолимым препятствием на пути безликих. Раздевалки были старые, железные, выкрашенные светло-зеленой масляной краской, которая давно успела облупиться. И сейчас их стены густо покрывали потеки ржавчины, местами проевшей железо насквозь. Из-за них обнаженные тела безликих, столпившихся на берегу, казались присыпанными пудрой терракотового цвета: голые мужчины и женщины раз за разом ударялись о кабинки, словно застрявшие в прорезях своих дорожек механические куклы. Макс видел такие, когда был ребенком. Он родился в Москве и еще застал те времена, когда действовали знаменитые часы с куклами на фасаде Театра Образцова.
И тут Гастон снова издал тихий жалобный скулеж. А потом со стороны леса донесся звук мотора.
7
«Лев Толстой» оставался у Макса при себе. И запасные патроны тоже имелись. Но и шляпники тоже вряд ли отправились в свой рейд безоружными. А никакого укрытия Макс и Настасья так для себя и не отыскали.
— Включай регистратор! — закричала девушка.
Он включил — спорить означало бы: потерять время. Но, как только загорелась зеленая индикаторная лампочка записывающего устройства, приказал:
— Наружу, быстро!..
Настасья и Гастон покинули машину одновременно. А Макс подхватил с заднего сиденья помповое ружье и выскочил следом, заблокировав дверцы электрокара ключом-брелоком. Поймут ли пастыри, что коричневая машина подъехала только-только, а не стоит здесь, скажем, с неделю? Всё зависело от того, как часто они проводили свои операции по уничтожению человеческих отходов — по определению доктора фон Берга. И когда в последний раз высылали свой дозор к карьерному пруду. Макс надеялся, что это было уж точно не вчера. Ну, требовалось же пастырям время, чтобы насобирать по округе столько овец? Возможно, их даже привозили сюда из более отдаленных мест. И Настасья угадала с выбором электрокара. Их машина снаружи выглядела такой грязной, что могло показаться: она уже давным-давно стоит здесь.
Макс указал Настасье на одну из пляжных раздевалок, стоявшую чуть в отдалении от остальных:
— Туда, бегом!
И они побежали, оступаясь на крупных кусках гравия. Гастон трусил обок от них. Но, хоть он и припадал на раненую заднюю лапу, ему всё равно приходилось периодически приостанавливаться — чтобы его люди от него не отстали. Ему-то в любом случае бежать было удобнее — с его широченными лапами, устойчивыми, как снегоступы. Удачно было лишь то, что на гравии они все не оставляли следов.
И они всё-таки успели забежать в раздевалку и скрыться за поворотом её перегородки на несколько секунд раньше, чем пастыри на своем темно-сером пикапе въехали на гравийный пляж. Грузовичок остановился метрах в тридцати от их укрытия — Макс и Настасья увидели это, когда припали к дырам в ржавых стенах кабинки. И над пляжем тут же поплыл тяжелый сладковатый дух разложения: кузов машины был забит почти что доверху. Гастон, который тоже нашел для себя смотровую лазейку в стене и прильнул к ней любопытной мордой, нервно задергал носом. Но — умный мальчик — не издал ни звука.
Из пикапа на гравийный берег выбрались три человека, все — в дурацких белых шляпах, и вместе с тем — в разгрузочных жилетах цвета хаки. Настасья при виде их почти беззвучным шепотом произнесла — словно бы процитировала — странную фразу: «Ночью — маски, днем — шляпы»; но у Макса даже не успел этой фразе удивиться.
Двое из троих шляпников: один — взрослый, другой — щуплый подросток лет пятнадцати, — несли наперевес длинные палки с крючьями на концах, походившие на лодочные багры. А третий пастырь, выбиравшийся из кабины медленно и неловко, держал в руках ружье: дробовик «Лев Толстой». В громадных ручищах этого третьего оружие выглядело как детская игрушка.
«Нет, этого не может быть! — подумал Макс. — Таких совпадений просто не бывает».
А двое с баграми уже зашагали в сторону пляжных раздевалок, о которые, как мухи о стекло, продолжали биться безликие.
На минуту они задержались: оглядывали грязный внедорожник, стоявший чуть в отдалении. И Макс подумал с опозданием, что должен был заклеить зеленую индикаторную лампочку видеорегистратора пластырем — или вовсе разбить её. Но — всё обошлось и так. Машина стояла, обращенная к пастырям противоположным боком. Из такой позиции камера могла заснять их всех только в профиль — и это в самом лучшем случае. Но зато безумные шляпники не увидели зеленого глазка индикатора. И потопали дальше, к последним из своих злополучных овец.
— Я мог бы их всех троих расстрелять, — раздумчиво прошептал Макс.
Настасья ответила ему — но после небольшой паузы, явно обдумав его слова как предложение:
— Не надо. Тогда мы не сможем использовать запись с регистратора. Тебя обвинят в самосуде.
«Да и пусть, — подумал Макс. — Одним обвинением больше, одним меньше…»
Однако он отлично знал: случись такое — и пастырей никогда не уличат и не осудят. Настасья никогда не доберется до Нового Китежа. Ирма фон Берг никогда не обретет душевный покой. А отец Макса, всё еще живший в Москве, навсегда укрепится во мнении, что его сын — человекоубийца.
И потому он промолчал — стал только смотреть.
Двое с баграми подошли сзади к одному из безликих, бившемуся о ржавую кабинку для переодевания, зацепили его крюками за обе подмышки и чуть оттащили в сторону. Не слишком далеко: ровно настолько, чтобы несчастное создание, по-прежнему перебиравшее ногами, двинулось к обрыву затопленного карьера, как только пастыри отпустили его. Такую же операцию обладатели багров проделали и со вторым безликим, и с третьим, и с четверым. А тот, у кого было при себе помповое ружье, всё это время следил за их работой со скучающим, слегка отрешенным видом. На кабинку, за стенками которой прятались Макс, Настасья и Гастон, этот человек с ружьем ни разу не поглядел.
Между тем пастыри с баграми работали споро и сноровисто. Первый из безликих, перенаправленный ими к пруду, только-только ухнул в воду с обрыва, а они уже цепляли крюками последнюю свою овцу.
— Да чтоб им в аду гореть! — прошептала Настасья; всё это время она следила за происходящим, ни разу не отвела глаза.
Макс ничего не ответил — и не стал говорить ей, что этих добрых пастырей она знала. По крайней мере, сталкивалась с ними прежде.
Между тем, как только последний из безликих механически зашагал к пруду, пастыри двинулись к своему пикапу. Макс подумал: они сбросят в воду и остатки ночного собачьего пиршества из кузова. Но, как видно, шляпники получили от кого-то инструкции не делать этого — не оставлять лишних улик в виде изувеченных тел, которые не утонули бы без груза.
Взрослый и подросток побросали свои багры в кузов пикапа, прямо поверх обезображенных останков овец. Потом взрослый сел за руль машины, а подросток угнездился с ним рядом. Но третий пастырь — здоровяк с ружьем — явно уезжать не торопился. Когда пикап развернулся, чтобы ехать по грунтовой дороге обратно, он подошел к кабине и что-то негромко сказал водителю. Тот кивнул, и электрокар покинул гравийный пляж. А сам человек с ружьем зашагал прямиком к коричневому внедорожнику, на котором приехали Макс и Настасья. Свой дробовик он нес в правой руке, перекинув его через сгиб локтя левой. И на ходу неловко выбрасывал правую ногу.
8
— Он увидит камеру! — Настасья произнесла это громко, и Макс шикнул на неё, хотя человек с ружьем находился от них далеко.
Однако здоровяк и в самом деле мог заметить работающий видеорегистратор. И Макс измыслил только один способ этому помешать. Наклонившись к Гастону, он произнес:
— Голос, мальчик!
Ньюфаундленд запрокинул морду, и во взгляде, каким он одарил своего человека, явственно читался вопрос: «А ты, хозяин, часом не ополоумел?». Но Макс коротко потрепал ньюфа по широкому загривку и повторил команду:
— Голос!
И Гастон исполнил то, что от него требовали. Железные стены кабинки сработали как резонатор звука, и Настасья с Максом едва не оглохли, когда пес разразился своим фирменным бухающим лаем. Впечатление было такое, будто кто-то лупит с размаху кувалдой по пустой железнодорожной цистерне.
Пастырь с ружьем подпрыгнул на месте так, как если бы пес цапнул его зубами прямо за массивный зад. Закрутившись юлой, здоровяк сам стал похож на пса — который безуспешно ловит собственный хвост. А Гастон продолжал оглушительно лаять.
Наконец пастырь уразумел, откуда исходят звуки, и заспешил было к дальней кабинке. Но потом вдруг остановился и наклонился вперед, выгнув шею и словно бы высматривая что-то, находящееся низко над землей.
— Гастон, хватит! — Макс накрыл морду пса ладонью, и ньюф немедленно умолк.
— Что ты задумал? — спросила Настасья, хмурясь от беспокойства. — И на что он смотрит? — Сквозь пробоину в стене кабинки она указала на человека с ружьем, который теперь выпрямился во весь рост, но по-прежнему стоял на месте.
Макс поглядел вниз — и мысленно обругал себя непечатными словами. Он-то рассчитывал, что пастырь, услышав лай, решит, что собаки-людоеды добрались и сюда, а теперь грызутся за одну из овец. Он сунулся бы в кабинку для переодевания, чтобы отобрать у собак их добычу — для последующей утилизации. И Макс тут же оглушил бы его прикладом Льва Толстого, сыграв на эффекте неожиданности.
Однако великий генетик Берестов позабыл одну простую вещь: стенки в пляжных кабинках всегда делали сантиметров на двадцать не доходящими до земли. И видневшиеся из-под них голые ноги сигнализировали другим купальщикам, что кабинка занята. А теперь в зазоре между ржавым железом и гравием добрый пастырь узрел аж целых восемь ног: четыре — человеческие, четыре — собачьи. Причем на ногах людей имелась обувь, что ясно показывало: это не заплутавшие овцы, забредшие в одну из кабинок.
Повезло им с Настасьей только в одном: пастырь чуть замешкался, прежде чем принять решение. Раньше ему приходилось иметь дело только с беспомощными и безгласными созданиями, с которыми быстрота реакций отнюдь не требовалась. И Макс пальнул из «Льва Толстого» прямо в ржавую стену, так что у него самого и у Настасьи едва не полопались барабанные перепонки. Зато в стене кабинки образовалось пробоина диаметром с днище пятилитровой кастрюли. А Макс передернул затвор и заорал — диким голосом, отчасти из-за того, что в ушах у него стоял надрывный звон:
— Бросай оружие, падаль! Сейчас брюхо тебе прострелю!
Ствол его дробовика уже лежал на зазубренном крае отверстия в стене, а лазерный прицел «Льва Толстого» высветил ярко-красную точку на животе доброго пастыря. И тот нелепо скосил глаза, воззрившись на свое необъятное пузо, которое горой выпирало из-под разгрузочного жилета. Пастыри явно получали разгрузки как спецодежду — вместе с белыми шляпами.
По этим жилетам Макс и узнал своих вчерашних знакомцев: вероломного Пафнутия, его встряхнутого электричеством папашу и дядю Гунара — явно не слишком сильно пострадавшего при падении через провал в полу. Но Настасья так соседа и не опознала. В ночной погоне за ней и за Иваром этот человек, похоже, не участвовал. Да и прежде она его вряд ли встречала.
— Гунар! — закричал Макс. — Я больше повторять не стану!
И, пожалуй что, именно от звука собственного имени здоровяк и уронил помповое ружье на гравий.
— А теперь ложись на землю мордой вниз! И ручонки свои заведи за голову. Ах, да: шляпу с головы ты можешь снять.
9
— Если он потянется к оружию — сразу нажимай на курок.
Макс передал ружье Настасье и навел его ствол так, чтобы световая клякса лазерного прицела легла на затылок дяди Гунара. А потом вместе с Гастоном выбрался из кабинки на пляж.
Гунар лежал пузом на гравии и своими ладонями с пальцами-сосисками прикрывал себе затылок. Его «Лев Толстой» валялся от него справа, метрах в полутора. А нелепую шляпу пастырь отбросил почти что к самой воде. Он был похож на отожравшегося слизняка. И от жира у него даже на спине топорщилась разгрузка — чуть пониже его бугристой слоновьей шеи.
Макс поднял брошенный пастырем дробовик и обнаружил в нем полный магазин патронов. А Гастон подбежал к Гунару, слегка припадая на раненую заднюю лапу, и уселся рядом с его правым боком. При этом на здоровяка пес уставился вроде как сочувственно. Может быть, увидел в нем товарища по несчастью: Гунар ведь тоже хромал — после вчерашнего инцидента с участием портрета и двери.
— Только не стреляйте! — заканючил толстяк, снова удивив Макса своим тоненьким, диссонирующим с внешним обликом, голоском. — У меня денег нет, но за мной вернется машина. Там у мужика и сынка его кое-что имеется! Они вчера слупили с одного барыги пятьдесят червонцев за краденые паспорта. А оружия у них при себе нет.
Макс понял: этот слизняк его не узнал. То ли потому, что боялся поднять глаза от земли, то ли не разглядел его вчера толком. Он опустился возле головы Гунара на корточки и несильно прижал ствол дробовика к его плечу. Здоровяк охнул, однако отодвинуться побоялся.
— Когда они вернутся — отец и сын? — спросил Макс. — Как ты с ними договорился?
— Я сказал им, чтоб они возвратились за мной, когда сожгут… ну, тех, кого собаки не доели. А я должен был убедиться, что никто не выплыл. И еще, — он чуть запнулся, — я хотел осмотреть ту тачку. Она ваша, наверное?
«Осмотреть — на предмет, нельзя ли там чем-нибудь поживиться», — подумал Макс. А вслух спросил:
— Поблизости есть крематорий?
— Чего? — не понял здоровяк.
— Где они будут сжигать тела? Не в костре же?
— Так здесь же старый завод стройматериалов неподалеку! Там есть печь, в которой раньше кирпич обжигали.
— И сколько времени обычно занимает кремация? В смысле — сожжение останков?
— Полчаса. Может, минут сорок. Ну, и на дорогу туда и обратно еще минут двадцать уйдет. Этот завод — он по другую сторону от шоссе.
«Выходит, — понял Макс, — у нас в распоряжении меньше часа. Возможно, минут сорок пять». Но ему уж очень хотелось расспросить — допросить — этого человека.
— А как вы трое во все это ввязались?
— Да нас не трое — больше! Просто сегодня была наша очередь зачищать дорогу после ночного перехода.
— Вас кто-то завербовал? В смысле, нанял за деньги выполнять эту работу?
— Да уж ясно — что за деньги! Кто ж бесплатно-то согласился бы кишки с дороги подбирать? Но денег у меня с собой нет! Они в Риге — я жене их отдал.
Макс попытался представить себе жену этого человека-слона — и не смог.
— Кто вас нанял? — повторил он свой вопрос. — Кто выплачивал вам деньги за работу?
Гунар замялся, и Макс чуть сильнее ткнул его в плечо дулом дробовика:
— Говори, не тяни время!
— Был один доктор — он еще лечил мою жену в Общественном госпитале. Он сказал: за нами будут заезжать раз в неделю. Каждый вторник, по вечерам. И отвозить на работу. Я, правда, вчера ехать не хотел — ногу себе повредил. Но они сказали: тогда нужно возвращать аванс. Ну, я и поехал.
Настасья завозилась в кабинке: дробовик заскреб стволом по зазубренным краям пробоины в стене. Девушка явно поняла, что за доктор был госпитальным вербовщиком.
— У вас где-то поблизости есть базовый лагерь? — спросил Макс. — Вы оттуда гоните сюда безликих?
— Овец-то? — Гунар издал тоненький смешок. — Да прямо с того завода и гоним — где раньше стройматериалы делали. Туда овец сперва со всего Балтсоюза свозят: здесь место тихое. И пруд карьерный рядом.
— То есть, тех, кто еще жив, вы топите, а кто уже умер — сжигаете?
— Ну да! — Здоровяк даже вскинул на Макса недоуменный взгляд, словно бы удивляясь, как можно спрашивать об очевидных вещах. — Чтобы доказательств не оставалось. Тот доктор — он говорит: если кто-то умер от утопления, и следов борьбы на теле нет, то доказать ничего нельзя. А когда эти побудут в воде денек — ну, тут уж следов и сам Шерлок Холмс не сыщет!
Макс подумал: теперь каждый обыватель знает о том, какое воздействие вода оказывает на безликих! А пастырь тем временем прибавил:
— Но если собаки кем-то закусили — этого уже не скроешь. Тогда нужно всё, что они не доели, сжигать.
— А для чего вы раздеваете их всех донага? — спросил Макс.
— Так ведь — раньше тут был нудистский пляж. — Последние два слова Гунар выговорил так старательно, что было ясно: он их специально заучивал. — Если бы тут кто-то потонул во время купанья, то только голяком. Ну и, опять же: никто их не опознает — овец — если при них не останется никаких вещей.
— А к чему такие сложности — с прудом и утоплением? Вы же могли бы ликвидировать их все прямо там — на том заводе. И сразу же, на месте, кремировать тела.
Гунар искренне возмутился:
— Мы же пастыри добрые — мы ничью кровь не проливаем! Нам даже и бумагу выдали — где написано, что с овцами делать можно, в чего нельзя!
— Бумагу? — подала голос Настасья из своей кабинки. — А она у тебя с собой?
— Ну да. — Голос Гунара зазвучал как-то напряженно. — В боковом кармане разгрузки. Могу показать. Только мне нужно сесть, чтобы её вытащить.
— Ладно, садись, — разрешил Макс. — Но руки держи за головой. Настасья, выйди и осмотри его карманы.
Гунар, сопя и кряхтя, кое-как уселся. Руки он при этом держал уже не на затылке, а на шее. Но Макс не придал этому значения и, когда подошла Настасья, сказал ей:
— Дробовик отдай пока что мне.
Девушка послушалась, и оба Льва Толстых оказались у Макса: по одному в каждой руке. И, чтобы сподручнее было их держать, он продел указательные пальцы в предохранительные скобы на спусковых крючках.
10
Макс не умел стрелять по-македонски — с двух рук одновременно. И не думал, что хоть когда-нибудь ему подобное умение понадобится. Но главное — он никак не ожидал такой прыти от дяди Гунара.
Гастон издал короткий предупреждающий рык: почуял недоброе раньше всех. А вот Макс ничего не заметил: толстенная шея Гунара скрыла его руки, лежавшие чуть ниже затылка. Настасья подошла к здоровяку вплотную и запустила пальцы в тот карман на его разгрузке, где якобы лежали письменные инструкции добрых пастырей. И только тут Макс уразумел, что на жилете Гунара имелся внутренний карман и сзади. Разгрузка на его спине топорщилась не из-за жировых складок своего владельца.
— Настасья, назад! — крикнул Макс.
Однако было поздно. Гунар уже выхватил из-за спины маленький плоский баллончик без крышки. И направил его прямо в лицо Настасье.
— А теперь бросай оружие ты, умник, — своим почти кукольным голоском произнес верзила. — Иначе у твоей подружки будет лицо колбера.
Скорее всего, Макс это приказание исполнил бы. Но тут Гастон понял, что его людям угрожают. И сделал то, что привыкли делать в таких случаях ньюфаундленды: загородил людей собой, оттолкнул обидчика. То есть — попытался оттолкнуть. Гунар от его толчка только слегка покачнулся — был как минимум вдвое тяжелее ньюфа. Однако Настасью он из поля зрения на миг выпустил, и девушка успела отпрянуть в сторону. Так что, когда здоровяк вдавил кнопку распылителя на своем баллончике, в облако аэрозоля попало не её лицо, а морда Гастона.
Ньюфаундленд взвыл — скорее от удивления, чем от боли. Лапы его заплелись, и он свалился прямо под ноги здоровяку, ослепленный. А Макс, не думая, подался вперед — к своему псу. Но — оступился на куске гравия и упал на спину.
В этот-то момент ему и брызнуло в лицо вещество, ноу-хау на производство которого он сам же и передал пастырям полтора года тому назад. Липкая суспензия мгновенно покрыла его кожу, склеивая его веки и почти лишая возможности дышать. И свое следующее действие доктор Берестов совершил чисто рефлекторно: оба его указательных пальца согнулись сами собой.
Даже сдвоенный звук ружейного выстрела прозвучал на открытом воздухе негромко, приглушенно. Макс его почти не услышал. Он со свистом втягивал в себя воздух, который едва пробивался сквозь пленку на его ноздрях. Он чувствовал себя так, как если бы на его голову натянули полиэтиленовый мешок, в котором имелись лишь две крохотные дырочки.
Откуда-то из другой вселенной до него доносились испуганные крики Настасьи и заполошный лай Гастона. Однако Макс не в силах был дать этим звукам хоть какую-то интерпретацию. А про Гунара он и вовсе ухитрился забыть. Отбросив от себя оба дробовика, он принялся с силой тереть себе лицо. То есть, делать именно то, из-за чего обличительная краснота должна была обрести удвоенную яркость.
11
«Нет, — подумал Макс, — это не лицо колбера. Это — маска Красной Смерти». И неспроста ему пришел на ум рассказ Эдгара По — любимого писателя его отца!
Он то и дело взглядывал на себя в зеркало, сидя за рулем коричневого внедорожника — на котором они уехали с гравийного пляжа. Зрение вернулось к Максу — как только он отодрал пленку со своих глаз. Как вернулось оно и к Гастону, глаза которого, правда, всё еще слезились: из-за густой песьей шерсти Настасья не смогла полностью удалить с его морды застывшую суспензию. Однако во всем остальном густой мех выручил ньюфа: уж на нем-то никаких масок не просматривалось.
У самого же Макса вид был такой, будто с его лица наждаком соскребли весь эпителий. Его кожа не воспалилась, не чесалась, но ему стоило огромных трудов убедить Настасью в том, что эта жуткая багровость не причиняет ему страданий. По крайней мере, физических. Да и участь их с Гастоном обидчика оказалась куда более плачевной.
Когда Макс выстрелил одновременно из двух дробовиков, их стволы были обращены снизу вверх в сторону Гунара. И этот двойной заряд произвел отменный эффект — так что Максу поневоле вспомнилась давешняя шавка, намертво вцепившаяся в его рукав. Когда Макс наконец-то продрал глаза, то обнаружил, что человек, который нацепил на него маскуКрасной Смерти, больше не существует как единое целое. Два выстрела в упор из дробовиков «Лев Толстой» разорвали его туловище по диагонали: от пупка спереди до верхних краев лопаток сзади. И то, что оказалось ниже это разрыва, упало навзничь прямо там, где стояло: рядом с самим Максом. А верхушку огромного тела выстрелы из помповых ружей отбросили метра на три назад — ближе к воде. Палец правой руки Гунара так и остался лежать на распылителе баллончика, выдавливая остатки его содержимого на гравий. Лицо же здоровяка, совершенно не пострадавшее от выстрелов, не выражало ничего, кроме бесконечного удивления.
Они там его и оставили — на пляже. Макс предложил было сбросить тело в карьерный пруд, к безликим, но Настасья сказала: нет. У мерзавца есть жена, и она имеет право похоронить своего мужа. И Макс нехотя с ней согласился.
И вот теперь он, щурясь от яркого света и жалея, что не захватил с собой из дому солнцезащитные очки, вел их внедорожник обратно к шоссе «Рига-Псков». Оба дробовика — и полицейского Алекса, и тот, что принадлежал доброму пастырю, — они везли с собой.
— Прости, что я втянула тебя в эту авантюру с видеозаписью, — в который уже раз повторяла Настасья. — Ты сказал: эта краснота останется у тебя минимум на двадцать дней?
Она была расстроена донельзя, несмотря на то, что видеорегистратор внедорожника зафиксировал все подвиги пастырей. Мало того: неосторожное убийство Гунара в объектив не попало, так что запись эта Максу навредить не могла. Однако теперь всё это совершенно не радовало девушку. Она понимала: в таком виде пересечь границу её провожатый не сможет. А если даже и сможет — подмазав кого-то на пропускном пункте Лухамаа, — то по другую сторону границы, в Конфедерации, его незамедлительно схватят как неудачливого колбера. И поступят с ним по всей строгости закона: приговорят к принудительной экстракции. С колберами в Евразийской Конфедерации не церемонились — благодаря чему всё еще сохраняли остатки цивилизации и порядка на своей территории.
— Ничего, — сказал Макс, — главное — твое лицо не пострадало. Ты перейдешь границу прямо сегодня.
— С ума сошел? — возмутилась девушка. — Одна я этого делать не стану.
— Ты будешь не одна: с тобой пойдет Гастон. А потом и я присоединюсь к тебе. Не через двадцать дней — раньше. — И после паузы прибавил: — Я надеюсь.
Настасья вскинулась было — протестовать. Но в это самое время они вырулили на шоссе, и мимо них по встречной полосе проехал пикап, в кабине которого сидели взрослый мужчина и подросток. Стекла у пикапа не были тонированы — как, впрочем, и у их внедорожника. Настасья охнула и проводила темно-серую машину долгим взглядом.
— Один из них — мой бывший сосед по дому, — сказала она. — Я помню, что видела его позапрошлой ночью. Да и он, похоже, меня сейчас узнал.
12
Они остановились в двух километрах от пропускного пункта Лухамаа.
— Возьмешь с собой свой паспорт, ветеринарный сертификат Гастона и дорожные чеки на пять тысяч червонцев, — сказал Макс. — Из вещей захватишь для виду только пакет с собачьим кормом — не с пустыми же руками тебе идти. Всё, что тебе будет нужно, ты купишь уже на территории Конфедерации.
Настасья сидела рядом с ним в машине, кусала губы, но больше не спорила. И безо всяких возражений она отдала Максу капсулу с мозговым экстрактом своего несостоявшегося жениха, Ивара Озолса. Даже не спросила, зачем она ему. А Макс не стал ей ничего объяснять. Если его план удастся, она и так всё узнает. Если же нет…
— Сразу после пересечения границы ты попадешь на таможенный пункт Шумилкино в Псковской губернии. Рядом с ним есть мотель. Называется «Сириус» — в честь собачьей звезды. Туда разрешают вселяться даже с такими собаками, как Гастон. Ты снимешь там номер и будешь ждать меня сорок восемь часов, начиная с этого момента. Да, и вот еще что…
Он даже умолк на минуту — так не хотелось ему продолжать: пугать девушку. Однако промолчать он никак не мог, обязан был её предупредить.
— Тогда, в Риге, — сказал он, — тебя подвез до госпиталя сенатор Розен. Я думаю, именно он и сообщил фон Бергу о тебе — о том, что ты могла видеть пастырей.
— Розен тоже о них знает? — удивилась Настасья; начальной части рассказа Ирмы она не слышала.
— Не просто знает: он и возглавляет их организацию.
— Но он же не тронул меня тогда — когда я села к нему в машину!
— Возможно, не хотел рисковать. Вдруг какая-то работающая камера засняла бы вас с ним вместе.
А про себя Макс подумал: «Или не хотел, чтобы её кровь осталась на его руках. Того — безликого любовника своей дочери — он тоже приказал убить фон Бергу. Наверное, у него такой пунктик: не лишать никого жизни собственноручно». Вслух же он прибавил:
— Так что — соблюдай осторожность. Прячь лицо, насколько это будет возможно. Не выходи никуда, где тебя смогут увидеть. Если же через двое суток я не появлюсь, то — вот. — Он протянул Настасье свернутый вчетверо листок бумаги. — Здесь записаны имя и адрес моего отца. Он живет в Москве.
— Для меня — всё равно, что на луне.
— Не говори ерунды. До Москвы ты на поезде доберешься без проблем. — Доктор Берестов постарался придать своему голосу уверенность. — Скажешь отцу, что тебя послал Макс, и он поможет тебе добраться до Нового Китежа. Он знает, как. Но, пока двое суток не пройдут, ты в эту бумажку не заглядывай, ладно?
Настасья только кивнула — снова не стала ничего спрашивать. Она вообще сильно притихла за последние два часа. И у Макса кошки скребли на душе. Столько потерь уже выпало на её долю, а теперь еще и он может стать очередной из них. И всё потому, что из глупого пижонства он решил поделиться с пастырями идеей своего «Антиколбера»! Макс старался даже не смотреть на свое отражение в зеркале машины. Легко было представить, чем может обернуться его появление на людях в таком виде.
Так что вместе с Настасьей на пропускной пункт он, конечно, не пошел. Отправил её вдвоем с Гастоном, нашептав своему псу в самое его ухо, зашитое и слегка припухшее:
— Иди с Настасьей, мальчик! И береги её.
Пес так на него посмотрел, что у Макса сжалось сердце. Он знал: даже если у него всё получится, своего прежнего хозяина ньюфаундленд не увидит уже никогда. И, казалось, Гастон тоже это почувствовал: не отводил своих темно-янтарных глаз от его лица.
— Ну, ладно, ладно! — Макс потрепал ньюфа по холке, а Настасье только коротко кивнул — боялся даже заглядывать ей в глаза. — Теперь ступайте!
И девушка, рядом с которой вышагивал, чуть прихрамывая, громадный черный пес, двинулась к зданию пропускного пункта «Лухамаа». Поводок и ошейник Гастона они забыли в машине Алекса, и всё, что Максу оставалось — повязать псу на шею хлопковую бандану из своих запасов. Но он рассчитывал, что ньюфаундленда пропустят и так: собаки этой породы отличаются полным отсутствием агрессивности. Девушка и пес беспрепятственно вошли в двери, предназначенные для туристов, которые отправляются за границу знакомиться с достопримечательности, не используя личного транспорта. И Макс перевел дух.
А уже через десять минут он увидел стройную Настасьину фигурку снова. Девушка шла в сторону границы по застекленному переходу — склонив голову, на которую она набросила капюшон толстовки, выпростанный из-под ворота кожаной куртки. Макс велел ей не оборачиваться, и она не стала этого делать. Но Гастон, пока они шли, беспрерывно крутил своей лобастой башкой, словно еще надеялся, что его хозяин всё-таки идет следом.
13
Макс припарковал грязный внедорожник за пределами поселка, примыкавшего к пропускному пункту: в небольшом перелеске, под низко нависавшими кустами бузины. Он хорошо знал, что ему предстоит: один раз уже проходил через такое. Именно из-за этого знания он и откладывал процедуру, сколько мог.
Однако медлить и дальше он просто не имел права. И так было просто чудом, что он со своим лицом колбера никому не попался на глаза. А Пафнутий и его папаша не догадались или не успели известить своих работодателей о происшествии возле пруда, дабы те могли перекрыть Максу все подступы к границе. Возможно, отец с сыном не узнали его. Возможно, не уразумели, что означает кирпичный цвет его лица. Но в любой момент на них могло снизойти просветление: они могли вспомнить и Макса, и сумму вознаграждения, обещанного за помощь в его поимке. Ждать этого момента Макс не собирался.
Он вколол себе двойную дозу глюкокортикоидного гормона, инъекцию которого давеча получил Алекс. И теперь доктору Берестову казалось, что его голова вот-вот лопнет из-за резко подскочившего давления. Однако он сомневался, что даже такая подпитка поможет ему продержаться долго. Та процедура, которой он собирался себя подвергнуть, неспроста проводилась только в условиях стационара и только под общим наркозом. Случай Ирмы фон Берг был не в счет. Она планировала другое. Да и, к тому же, Макс при любом раскладе не опростоволосился бы так, как это случилось с белокурой барышней. Уж в этом он был уверен.
Он в очередной раз посмотрел с отвращением на (маску Красной Смерти) свое отражение в зеркале. А потом извлек из пистолетной кобуры сверкающий цилиндр, переданный ему Настасьей, и положил его себе на колени. Там уже лежал ярко-зеленый медицинский маркер со снятым колпачком. Глюкокортикоид подействовал: Макс ощутил в себе бесшабашную удаль. Его страх отодвинулся куда-то вбок, в сторону, как театральная декорация на поворотном круге.
— Вот смеху-то будет, — в полный голос произнес он, — если у меня случится инсульт прямо сейчас. — И он громко рассмеялся.
Этот смех, как ни странно, привел его в чувство. Он снова сосредоточился на своем отражении, но теперь глядел на него отстраненно, бесстрастно. Его походная аптечка лежала рядом с ним на переднем сиденье, и Макс тщательно обработал дезинфицирующим средством сначала — правый висок, потом — свои руки. Воспользоваться перчатками он не мог: ему требовалась максимальная чувствительность пальцев.
Он принялся ощупывать тонкую черепную кость на правом виске. И быстро нашел то, что ему было нужно: затянувшийся круглый след от предыдущей трепанации. При помощи маркера Макс отметил его ярко-зеленой точкой на коже, после чего поднес к виску зеркально сиявшую капсулу.
— Пора! — прошептал он.
Быстро, чтобы, чего доброго, не передумать, Макс надавил кнопку на капсуле, высвобождавшую острие инъектора. А затем, сделав только одно короткое, быстрое движение, вонзил его в собственный висок — точно в центр отмеченной точки.
Раздался хруст, у Макса из глаз непроизвольно брызнули слезы, но всё же боль оказалась не такой сильной, как в первый раз. Он ощутил, как внутрь его головы проникает инородный холод, но как раз это ощущение не было болезненным, наоборот: сопровождалось онемением и частичной потерей чувствительности. Но он знал, что это не будет продолжаться долго. Холод — это был только первый побочный эффект введения открытого им самим экстракта.
Следующим побочным эффектом стала резкая, как удар хлыста, судорога, пробившая всё его тело. Макс дернулся, изогнулся в водительском кресле, но не выпустил капсулу из правой руки: продолжал удерживать её возле виска. Перед глазами у него всё поплыло, однако он по-прежнему не отрывал взгляда от своего отражения в зеркале.
А потом голова его словно бы стала сплющиваться, но только сплющиваться — изнутри. Ощущение было такое, будто внутрь его черепа поместили мощный гидравлический пресс, который начал давить на его мозг, заставляя его ужиматься и притискиваться к лобной кости. Максу казалось: его лоб сейчас проломится, и мозговое вещество выплеснется наружу — прямо на отражение его багрово-красной физиономии в зеркале.
Однако он уже увидел: багровость начала потихоньку пропадать с его лица. Сначала побледнел его злополучный, готовый взорваться лоб. Потом щеки приобрели приятный матовый оттенок и юношескую гладкость, потом — губы и подбородок сделались бледными. И одновременно жесткую двухдневную щетину на его щеках сменил легкий темный пушок.
«Трансмутация! — Макс даже позабыл на миг про раздиравшую его боль — охваченный эйфорией, и вовсе не из-за глюкоротикоида. — Она началась!»
И тут же каждая его мышца, да что там — каждая клетка тела! — завопила от шока и возмущения. Его прилизанные светлые волосы сперва встали дыбом, а потом волосяные фолликулы принялись с пронизывающим жжением выдираться из кожи его головы, как если бы какой-то невидимый садист обрабатывал её эпилятором. А вместо жиденьких светлых прядей на голове Макса стали возникать густые темно-каштановые кудри. Он даже не удивился их росту: трансмутация всегда вызывала смену волосяных покровов со взрывной скоростью.
Одновременно вся его кожа словно бы начала отходить, отслаиваться от подкожных тканей, и Макс не сдержался — закричал. Однако по-прежнему не выпустил из рук драгоценную капсулу. Любой ценой он должен был дождаться завершения инъекции экстракта. Кожа его вибрировала, ходила ходуном, а из зеркальца в салоне машины на Макса глядели уже не голубые, почти бесцветные глаза: в зеркале он видел темно-карие радужки Ивара Озолса.
«Еще немного, — подумал он. — Нужно продержаться еще чуть-чуть».
И тут же внутрь каждой его кости, каждого сустава, каждого зуба будто вонзилось по миллиону раскаленных игл. Если бы не эффект противошокового препарата, он, вероятно, просто умер бы от боли — сразу, в ту же секунду. Но Макс не умер: он согнулся пополам, зажимая себе рот свободной левой рукой, чтобы не дать вырваться дикому крику.
Но это было уже почти всё. Он ощутил под пальцами правой руки легчайшее вращение: перекрывался клапан, подававший экстракт Берестова в его мозг. Инъекция была завершена, и острие инъектора само собой втянулось в опустевшее брюхо капсулы.
Макс даже не попытался залепить рану на виске или чем-то её обработать: знал, что не сможет. А кровопотери или заражения он не боялся: все капсулы Берестова/Ли Ханя обладали антисептическим и гемостатическим эффектом. Поэтому он просто бросил зеркальный цилиндр на пол внедорожника. И наконец-то позволил себе потерять сознание.