29–30 мая 2086 года. Среда и четверг
Поселок Шумилкино. Псковская губерния
1
Мотель «Сириус» находился всего в полутора километрах от пропускного пункта, и дорогу туда Настасье указала пожилая таможенница на конфедератской стороне границы.
— Там на шоссе везде указатели, — сказала она. — Ты не заблудишься. Но лучше бы тебе, деточка, не ходить по вечерам одной.
— Я не одна. — Настасья, кивнула на Гастона, на шее у которого снова красовалась пестрая бандана.
Пес не оплошал: одарил таможенницу таким умильным взглядом, что женщина немедленно растаяла.
— Ах ты, хороший! Лапонька! — Она принялась гладить лобастую башку Гастона, который при этом блаженно щурился. — Смотри, что у меня есть!
Из кармана форменной тужурки таможенница вытащила початую пачку галетного печенья, высыпала пригоршню печенек себе на ладонь и поднесла угощение псу. Гастон благодарно всё схряпал, слизнул крошки с морды и выклянчил бы еще, но тут Настасья окликнула его и вывела на улицу.
Уже и вправду вечерело, но девушка не понадеялась на сумерки: снова набросила себе на голову капюшон толстовки. И они с ньюфом двинулись по шоссе — в противоположном от пропускного пункта направлении.
Здесь, в Псковской губернии, всё выглядело и похожим, и не похожим на то, что осталось по другую сторону границы. Пейзажи были теми же самыми: смешанные леса северо-западной части бывшей Российский империи, неяркое небо над ними. Но всё остальное казалось гораздо более приглаженным, окультуренным, чем в Балтсоюзе. Во-первых, ни одного брошенного электрокара Настасья на шоссе не увидела. Во-вторых, поля возле шоссе были засеяны люцерной, может быть — еще с прошлого года; но всё-таки заброшенными они не выглядели. Ну, и в-третьих: неподалеку от пропускного пункта, за развилкой шоссе, белой оштукатуренной громадой выделялось здание, в котором Настасья опознала железнодорожный вокзал — по особенностям архитектуры, виденным в старых фильмах. Все окна в здании были целыми — не выбитыми, и над черепичной крышей развевался флаг Псковской губернии: золотой барс на лазурном фоне. Вокзал явно действовал. А на некотором отдалении от него виднелись двухэтажные кирпичные коттеджи небольшого поселка, все — обнесенные высоченными глухими заборами.
Впрочем, к железной дороге Настасья пока идти не собиралась. И молилась мысленно, чтобы ей не пришлось исполнять указание Макса: ехать до Москвы на поезде. А на шоссе и вправду имелись указатели — со стрелками и надписями: Мотель «Сириус». Так что девушка — хоть и вымотанная до предела, и в компании с хромающим псом, — дошла до места назначения меньше, чем за полчаса.
Возле мотеля горела старомодная неоновая вывеска, извещавшая о том, что свободные номера имеются. А чуть ниже светилась сине-фиолетовая стрелка, надпись под которой гласила: «Владельцам собак — сюда».
Настасья вошла в дверь, рядом с которой красовалась табличка «Администрация», и парень лет двадцати восьми, сидевший на ресепшене, тут же поднялся при её появлении:
— Здравствуйте, меня зовут Андрей! — произнес он — глядя на гостью с легким подозрением. — Чем я могу вам помочь?
— Здравствуйте, — сказала Настасья. — Мне нужно снять номер.
И она вытащила из кармана кожаной куртки Макса портмоне с дорожными чеками.
При виде чеков портье так и расплылся в улыбке.
— Сколько планируете погостить у нас, барышня?
Неоархаизмы, как видно, и здесь были в чести.
— Не меньше недели. — Уж конечно, она не собиралась съезжать отсюда через двое суток, если Макс за это время не объявится.
— Запишитесь, пожалуйста, вот здесь. — Портье пододвинул ей регистрационный журнал — даже не спросив у гостьи паспорт.
И Настасья написала: Генриетта Куракина, город Рига, Балтийский союз.
— У меня есть для вас отличный двухкомнатный номер, — сказал Андрей. — Идеальный для владельца такой большой собаки.
— Меня устроит. — Настасья даже не спросила о цене.
— Отлично! — Портье протянул ей ключ-карту. — В номере имеется кабельное телевидение. Для просмотра каналов нужно только включить компьютер, подсоединенный к гостиничной сети. А для выгула собак прямо за вашим корпусом располагается специально взрыхленная и обработанная безопасным для животных антисептиком площадка. — Андрей явно произносил заученные фразы, но потом кое-что прибавил и от себя лично: — У нас даже не нужно убирать за своими собаками дерь… ну, то есть — экскременты.
Настасья уставилась на него во все глаза, не зная, была ли это шутка, требующая улыбки, или похвальба, предполагающая восхищение? И в итоге только молча кивнула; её куда больше интересовало другое.
— Здесь есть… — Она пощелкала пальцами, не зная, как правильно сформулировать свой вопрос. — Есть возможность отправить посылку так, чтобы её быстро доставили?
— Экспресс-почта? Конечно, есть. Рядом с вашим корпусом находится терминал, из которого каждые два часа производится выемка корреспонденции. Он, правда, принимает только монеты, но я могу разменять вам дорожный чек на рублевики.
Она разменяла деньги, а пятнадцать минут спустя уже вселилась в двухкомнатный номер «Сириуса». Стены там обладали дополнительной звукоизоляцией, никаких ковровых покрытий на полах не было, и в каждой из комнат помимо мебели имелась длинная низкая лежанка, застеленная шотландским пледом в черно-красную клетку. Владельцы придорожной гостиницы явно знали толк в том, как принимать гостей-собачников.
Первым долгом Настасья насыпала корма Гастону: в номере обнаружился целый набор собачьих мисок. И только тогда, когда ньюф увлеченно зачавкал, девушка уселась за стол, на котором был установлен большой монитор. Но, конечно, не для того, чтобы просматривать конфедератские телеканалы.
Предмет, который дед сунул в карман её ветровки, был внешним жестким диском компьютера — это Настасья поняла еще в Риге. И даже начала просматривать содержимое дедушкиного подарка — в квартире Макса, пока тот ездил за паспортами в её бывший дом. Однако объем информации на диске оказался просто колоссальным. И тогда Настасья так и не успела понять, что за файлы передал ей дед.
2
Некоторое время она просто сидела у стола, держа винчестер в руках — не подключая его к компьютеру и пытаясь совладать с желанием расплакаться. Она так и не оплакала толком их обоих: Ивара и своего дедушку. А теперь, возможно, ей предстояло еще оплакивать и Макса — в самом скором будущем. Она не стала спрашивать у него, для чего ему понадобилась заполненная капсула Берестова/Ли Ханя, но не потому, что ей было неинтересно. И не потому, что опасалась: Макс не сочтет нужным ей отвечать. Совсем наоборот: Настасья не спросила, потому что боялась услышать ответ.
Она даже самой себе не могла бы объяснить, что чувствует к этому странному человеку — Максу Петерсу. Она почти не сомневалась, что имя это — фальшивка, как и его внешность. Неясно было, правда, для чего кто-то стал бы проходить трансмутацию, чтобы приобрести столь не авантажный облик? Однако сам факт трансмутации Макса сомнений у неё не вызывал. Она была уверена: этот человек повидал и совершил в своей жизни такое, что мало кому удавалось повидать и совершить. Чтобы понять это, достаточно было хоть раз увидеть, каким болезненным становился временами его взгляд — и каким в то же самое время он делался жестким, даже — беспощадным. Так, по представленьям Настасьи, мог бы глядеть матерый волк, которому капканом отхватило часть лапы — но который сохранил в целости все свои зубы.
Она, может быть, даже и не решилась бы ему довериться — если бы не увидела Гастона. Ну, не мог быть злым или вероломным человек, у которого такой пес! И теперь Настасья страшилась потерять Макса. Страшилась — не только потому, что тогда у неё совсем уж никого не останется. Она чувствовала, что эта потеря принесет ей настоящую боль — ничуть не меньшую, чем потеря дедушки и её несостоявшегося жениха Ивара.
И всё же — заплакать она не имела права. Она не спала уже две ночи подряд — лишь подремала пару часов в полицейской машине. Так что хорошо понимала: начни она плакать — и этими слезами мгновенно загонит себя в сон. Отключится, прямо сидя за столом.
Она с силой потерла саднящие от недосыпа и от накопленных слез глаза, а потом подсоединила внешний жесткий диск к компьютеру.
3
Со своей соседкой, проживавшей в соседнем номере, она столкнулась на следующий день. Уже перевалило за полдень, и Настасья, выспавшись впервые с понедельника, решила выйти на улицу. При мотеле имелся ресторан, но, по словам портье, еду можно было заказать и в номер — что девушка и собиралась сделать. Однако сперва она хотела выгулять Гастона — на той самой площадке, что являлась предметом гордости мотеля «Сириус».
Вместе с ньюфаундлендом Настасья вышла за дверь и уже запирала свой номер при помощи ключа-карты, когда увидела её: очень красивую рыжеволосую женщину лет тридцати с небольшим на вид. Никогда прежде Настасья её не встречала. Однако соседка поглядела на неё так, будто узнала её — хотя девушка и не забыла набросить на голову капюшон толстовки, бросавший тень на её лицо. И взгляд, каким соседка её одарила, совсем не показался Настасье добрым.
Впрочем, взгляд рыжей дамочки тут же прояснился.
— Доброе утро! — воскликнула она с приветственным взмахом руки. — Выводите погулять своего красавчика, да? — Голос женщины звучал как-то странно: казалось, она пользуется им с опаской, словно боясь, что её изумительное контральто внезапно пропадет, и его сменит какой-нибудь писк или скрип.
Вопрос явно был риторическим, и Настасья только сказала:
— Здравствуйте! А вы, должно быть, тоже решили выгулять свою собаку?
— Какую собаку? — Рыжая явно удивилась.
— Но это же мотель для собачников.
— Ах, да! — Женщина улыбнулась вроде как смущенно. — Только собаки у меня нет. Меня поселили сюда, потому как в другом корпусе свободных мест не оказалось. Кстати, я — Клементина. А вас как зовут, барышня?
— А я — Генриетта, — сказала Настасья.
— Ну, так может быть… — начала было говорить Настасьина соседка, и даже подалась к ней, но тут внезапно между ним встал Гастон, и рыжая мгновенно от него отшатнулась.
Всё в позе пса: в том, как он стоял, широко расставив лапы, как напряглась его спина — ясно показывало, что он думает об их новой знакомой. И Настасья была благодарна ньюфу за то, что в своей оценке они оказались едины.
— Извините, мне пора, — пробормотала она и потянула Гастона за бандану на шее, уводя его в противоположную от рыжей дамочки сторону.
Но на ходу она не удержалась: бросила короткий взгляд через плечо. Рыжая всё еще стояла возле двери своего номера и глядела ей вслед.
4
— Нужно уезжать, и как можно скорее, — бормотала Настасья себе под нос, пока Гастон делал свои дела на специально обработанном песке собачьей площадки. — А Максу оставить сообщение в администрации мотеля.
Но тут же она поняла: её сообщение у портье легко перекупит эта рыжая. Черт её знает, кто она такая. Может быть, одна из прихлебателей добрых пастырей. Те, чтобы заполучить запись с видеокамеры внедорожника, стали бы носом землю рыть. Вот только — откуда бы пастырям про эту запись узнать? Работающую камеру мог бы заметить Гунар — бывший Настасьин сосед. Но уж он-то ни с кем не сумел бы поделиться своими догадками и подозреньями.
Конечно, оставались еще Пафнутий и его отец. Вчера они вполне могли разглядеть её лицо, а потом рассказать пастырям о той встрече на дороге. Но — будь так, рыжая соседка могла бы прямо сегодня, не откладывая дело в долгий ящик, разделаться с Настасьей. Пальнуть в неё и в Гастона из пистолета с глушителем, а потом смыться из мотеля. Однако делать этого она не стала. И, получается, Настасьина смерть — по крайней мере, немедленная, — ей была не нужна. Ей требовалось что-то другое — то, что Настасья могла бы ей предоставить, только оставаясь живой.
А в том, что соседке от неё что-то нужно, сомневаться не приходилось. Иначе с чего бы ей селиться рядом с ней, да еще и врать, что не было других свободных номеров? Ведь Настасья видела вчера неоновое оповещение на вывеске «Сириуса».
По дороге обратно в номер соседку свою Настасья уже не увидела. Да и вообще, никто им с Гастоном по пути не встретился: мотель явно пустовал. Но Настасью это совсем не успокоило. Она беспрерывно теребила дедов подарок в кармане куртки (уж конечно, она не стала оставлять его в номере), и ей даже подумалось: а уж не за этой ли вещью охотится рыжая? Но сразу же она одернула себя: «Ну, нет. У меня просто паранойя. Кто, кроме дедушки, мог про эту вещь знать?»
Но её (шестое чувство) параноидальное воображение немедленно ей подсказало: да кто угодно мог знать. Скажем, сотрудники дедушкиной лаборатории в университете. Или работники компьютерного центра, где Петр Сергеевич Королев получал необходимые ему данные по закрытой сети Corpnet, предназначенной исключительно для нужд международных корпораций.
Однако Настасья изучила вчера дедушкин диск. И знала то, чего все эти люди знать не могли: завершить свои исследования Петр Сергеевич так и не успел. Может, ему не хватило какого-то месяца, чтобы разработать технологию, которая могла бы снова перевернуть мир — во второй раз после заявления Берестова об открытии трансмутации.
— Дедушка, дедушка, — беззвучно прошептала Настасья, отпирая дверь в свой номер, — ну, почему ты так любил скрытничать?
Она шагнула через порог, а в пространство между её боком и дверным косяком ввинтился Гастон. Но оба они — и девушка, и пес, — сразу же замерли на месте. Что-то было не так. Ньюф — тот, возможно, учуял посторонний запах в номере. Однако и Настасья что-то почуяла — иным образом, но тоже совершенно отчетливо.
Кто-то здесь побывал за время их отсутствия. Все предметы вроде бы оставались на прежних местах, и на входной двери не просматривалось даже царапины, но Настасья в своем выводе не усомнилась. Покрывало на кровати выглядело слишком уж гладким. Складки на раздвинутых оконных шторах распределялись чересчур симметрично. Стул возле стола с компьютерным монитором и сам этот стол имели вид ненатуральный и безупречный — словно бы сошли с картинки в школьном букваре. И этот же самый налет чрезмерного порядка, Настасье совершенно не свойственного, лежал теперь буквально на всем.
— Ладно, заходим, — сказала она Гастону шепотом, хотя и понимала, что визитеры — кем бы они ни были — уже убрались восвояси.
Пес первым вбежал в номер и принялся с фанатическим упорством всё там обнюхивать. А Настасья заперла дверь изнутри и вытащила из кармана дедушкин подарок. Его нужно было спрятать, и срочно.
5
Обед Настасья заказала в номер, как и планировала — просто позвонив по телефону. И, когда в дверь постучали, сперва поглядела в глазок. Она увидела белую униформу официанта, сервировочный столик и белую шапочку на седоватой голове коротко стриженого мужчины. Лица ресторанного работника она разглядеть не могла: тот наклонился над поручнем тележки, готовясь закатить её в номер.
Гастон, не дожидаясь, пока Настасья его позовет, вскочил со своей лежанки, подбежал к двери и встал рядом с девушкой. Собственно, потому-то она и открыла: присутствие огромного черного пса внушило ей уверенность.
Мужчина в белой униформе закатил тележку с обедом в номер, и Настасья спросила:
— Я должна что-нибудь подписать? Какой-нибудь счет?
Только тут человек в униформе вскинул голову — и они оба опешили: и Настасья, и немолодой мужчина с ежиком седых волос на голове. Тот самый, который перевез её в Риге через мост Европейского Союза. Секунды две или три они просто стояли и пялились друг на дружку.
— Гастон! — выкрикнула, наконец, девушка — даже не зная, какую команду она должна отдать ньюфу.
Но паника в её голосе и так ему всё объяснила. Пес ринулся вперед, оттолкнул сервировочную тележку, на которой загремела посуда, и, как тараном, ударил башкой в живот стоявшего позади тележки человека. Тот врезался спиной в стену, хватанул ртом воздух и согнулся пополам, как если бы ему врезали кулаком под дых.
Но Гастон по какой-то причине вдруг потерял к нему интерес: вывернул шею и глухо гавкнул, поглядев Настасье за плечо. Возможно, он даже успел бы еще что-то предпринять. Однако между ним и раскрытой дверью, находившейся у Настасьи за спиной, оказалась сервировочная тележка.
Девушка обернулась, уже догадываясь, кого она увидит. И, конечно, это была она: рыжая соседка, неуверенное контральто.
— Ну, здравствуй еще раз, Настёна! — выговорила дамочка этим своим чужеродным голосом.
«Не может быть!» — мелькнуло у Настасьи в голове. По этому обращению — Настёна, которого она терпеть не могла, — девушка тут же опознала рыжую. Ну, то есть, подумала, что опознала. Ведь — что же это получалось? Сестра Ивара Озолса не только выжила в пожаре и обратилась в какую-то там Клементину, но еще и пересекла границу одновременно с ней самой и сенатором Розеном, который переоделся официантом! От изумления Настасья даже не сразу осознала, что за предмет мнимая Клементина держит в руке.
Внучка профессора Королева увидела — словно кадр из кинофильма — как рыжая нажимает на курок пистолета, и ощутила несильный удар в правую руку — чуть пониже плеча. Почти одновременно с этим обиженно взлаял Гастон, и девушка успела еще повернуться и разглядеть, что мнимый официант держит в руках такое же оружие, как у Клементины: Рипа ван Винкля, ствол которого направлен на ньюфаундленда.
Но пес весил в полтора раза больше девушки, а усыпляющий заряд попал в него на пару секунд позже. Так что Гастон сумел сделать рывок. И сомкнул челюсти на руке Розена, в которой тот сжимал пистолет — пресловутый ван Винкль.
«А еще говорят, что ньюфаундленд никогда не укусит человека!» — удивилась Настасья; а потом тьма накрыла её.
6
Настасья видела свою маму — которую она, сколько себя помнила, всегда называла не мамой, а просто Машей. Да и то сказать: Мария Рябова выглядела такой юной, что казалось старшей сестрой собственной дочки. Именно такой она предстала перед ней и теперь: стройная, прекрасная, в оранжево-красном купальнике и парео, какие были на ней в тот последний день — во время пикника на пляже.
— Ты знаешь ли ты, Настасьюшка, — как ни в чем не бывало, обратилась она к дочери, — кто вызвал тогда полицию? И кто застрелил тех колберов? Ведь это не был полицейский снайпер! Полиция не имеет права использовать патроны с антикоагулянтами.
— Понятия не имею, — призналась Настасья, ничуть не удивляясь этим вопросам: они и ей самой тысячу раз приходили в голову. — Кто это был, Маша?
— А ты сама как думаешь?
Даже во сне — ясно было, что это всего лишь сон, — Настасья испытала приступ раздражения. Это была манера её деда: отвечать вопросом на вопрос. И тут же её мама сказала:
— А еще подумай хорошенько: тебе в твоем дедушке никогда ничего странным не казалось?
И Настасья только собралась ей ответить — что нет, не казалось, когда её мама вдруг начала словно бы меркнуть. Сначала потускнели яркие цвета её купальника и льнущего к ногам парео. Потом — лицо и волосы Марьи Петровны Рябовой стали прозрачным. А под конец, хоть она и продолжала еще что-то говорить, её слова сделались бесплотными: растворялись в воздухе раньше, чем слетали с губ.
— Маша, постой! — успела еще крикнуть ей Настасья, а потом — от её мамы остались только завихрения воздуха над пляжным песком.
И тут же Настасья (очнулась) проснулась.
Её правую руку саднило в том месте, куда угодил усыпляющий заряд. Во рту пересохло так, что собственный язык показался Настасье жестким, как кирпич. В голове раздавался тоненький противный звон. А обе её руки были закинуты вверх и примотаны чем-то мягким, возможно — банным полотенцем, к какой-то твердой опоре.
Даже не открывая глаз, Настасья поняла, что она лежит на застеленной покрывалом кровати с привязанными к её спинке руками. И что официант-самозванец, господин Розен, отчаянно бранится на немецком языке.
Она чуть-чуть приоткрыла глаза — так, чтобы её длинные ресницы это скрывали. И стала исподтишка оглядываться. Она по-прежнему находилась в своем номере, и сервировочная тележка стояла на прежнем месте. (Как они узнали про мой заказ? Подкупили кого-то в ресторане?). Обнаружила девушка и кое-что еще: на ней остались надеты лишь футболка и трусики, поверх которых на неё небрежно набросили шотландский плед с собачьей лежанки; а вся прочая её одежда, сваленная в кучу, валялась у неё в ногах. Сюзанна и Розен явно обыскали и её вещи, и её саму, пока она находилась под воздействием снотворного. Они даже распустили ей волосы, которые теперь были раскинуты на кровати, как черная шелковая мантилья.
Во сне Настасье показалось, что её встреча с мамой длилась не больше пятнадцати минут. Но с момента, как в неё и Гастона пальнули усыпляющими зарядами, наверняка прошло уже несколько часов. В окне виднелось клонившееся к закату солнце, а в номере горел верхний свет. «Они уже десять раз могли бы меня убить, — подумала Настасья со странной отрешенностью. — Но не сделали этого. Выходит, Розен отыскал меня здесь не потому, что хотел убрать свидетельницу».
Она скосила глаза книзу и увидела лежащего на полу Гастона. На одно страшное мгновение девушке показалось, что пес убит: вся его морда была в крови. Но потом она заметила, что лохматый песий бок равномерно вздымается: Гастон всё еще спал неестественным сном. А кровь на его морде, похоже, принадлежала не ему.
На маленьком диванчике, стоявшем возле двери в ванную комнату, сидел Розен, исторгавший ругательства. Его правая кисть имела такой вид, словно побывала в медвежьем капкане: окровавленная, прокушенная насквозь, с почти полностью содранной кожей на мизинце и указательном пальце. В руке он держал баллончик с каким-то спреем, которым щедро опрыскивал свою изувеченную руку. А подле него хлопотала Сюзанна-Клементина, державшая наготове бинт для перевязки, возможно, позаимствованный из аптечки мотеля. Другая повязка — окровавленная, явно только что снятая, — неопрятным комом краснела на диванчике рядом с господином Розеном. И его белая официантская куртка, брошенная на пол вместе с форменной шапочкой, тоже была изгваздана кровью.
Настасья чуть повернулась, разглядывая Розена, и кровать под ней скрипнула — совсем тихо. Однако сенатор тут же перестал ругаться, вскинул голову и бросил на девушку острый, испытующий взгляд. Можно было, конечно, еще попритворяться — изобразить, что она просто повернулась во сне. Однако Настасья решила не ломать комедию: распахнула глаза и сама уставилась на Мартина Розена. Который, как ни странно, от этого её взгляда будто онемел. Так что первой к ней обратилась Сюзанна-Клементина:
— Ну, что, ты всё еще жива, моя почти родственница?
«Знает ли она о гибели Ивара?» — задалась вопросом Настасья. И решила, что знает. Иначе она хоть исподволь попробовала бы выспросить, что сталось с её братом.
— Удивительно, что ты всё еще жива, — выговорила Настасья, хоть язык её и прилипал к нёбу. — Я-то думала: ты сгорела. Как по мне — самая подходящая кончина для ведьмы.
— Ах ты, маленькая сучка. — Голос мнимой Клементины звучал почти беззлобно. — Только и есть у тебя хорошего — что красота. Как и у братца моего — была. Жаль, досталась другим.
Тут, наконец, вступил в разговор сенатор.
— Я сообщил ей о смерти её брата. Мне сказали: колберы убили его и подвергли экстракции. Но подумать только: я ведь вас — именно вас! — встретил тогда на мосту. Если бы я знал тогда, что вы — внучка профессора Королева!
Он пристально и цепко посмотрел на неё, словно пытался оценить и впитать в себя каждую деталь её нового облика, открывшегося ему.
— Если бы знал, — встряла в разговор Сюзанна, — мне бы уж точно не светило получить вот эту роскошь! — И она повела рукой снизу вверх, от своего нового лица к талии. — Так бы я валялась в ожоговом отделении того госпиталя, где мама утопила безликих.
— Тебе повезло, мне нет, — сухо сказал Розен. — Мне нужен был человек, который знал бы в лицо внучку профессора. А тебе нужен был экстракт для трансмутации — чтобы срочно восстановиться после ожогов. Но я, как выяснилось, мог найти Настасью Рябову и без тебя.
— Ага, еще скажи: ты сам бы обшмонал и её номер, и её саму!
— Что я бы сделал?
Остзейский немец Розен уж точно не знал всех русских жаргонизмов.
— Она хочет сказать, — подала голос Настасья, — что очень вам помогла, обыскивая меня и мой номер. Хотела бы я знать: что именно вы искали?
— Ну, не сучка ли? — Теперь в голосе Сюзанны-Клементины сквозило чуть ли не восхищение. — А то ты не знаешь! И я еще плохо тебя обшмонала — кое-куда не заглянула. Интересно, братец мой туда заглядывал? Думаю, вряд ли. Он смотрел на тебя как на святую икону. Наверное, даже и не пытался тебя трахнуть.
— Ну, хватит! — резко оборвал сенатор свою подельницу, поднялся на ноги и подошел к Настасьиной кровати. — Я знаю, какие исследования проводил ваш дед. Мир потерял в его лице одного из величайших ученых мужей. И я прошу простить мою спутницу за её бесцеремонные, хамские высказывания.
— Я попросила бы тебя выбирать выражения. — Видоизмененная Сюзанна сделала к ним несколько шагов, основательно прихрамывая; как видно, даже трансмутация не восстановила полностью её ахиллово сухожилие, поврежденное гарпуном. — Я ведь…
Розен только глянул на неё через плечо — и она тут же осеклась, умолкла.
— Как вы меня нашли? — спросила Настасья.
— Вы предъявили свой паспорт в Лухамаа. А у меня, как вы понимаете, есть кое-какое влияние в Балтсоюзе. И я попросил своих сторонников, чтобы она помогли мне вас отыскать. Для меня лично и для той организации, которую я представляю, жизненно важно получить доступ к разработкам вашего деда. Полагаю, он передал их вам на каком-то электронном носителе?
— А с чего вы взяли, будто он передал мне что-то? Моя почти родственница разве вам не рассказала, при каких обстоятельствах мы с дедушкой виделись в последний раз?
— Ну, ладно. — Розен кивнул так, словно ничего другого и не ожидал услышать. — Поговорим иначе. Вы же понимаете, что я могу сильно навредить вам?
— В смысле — убить меня?
— Нет, что вы, убивать я вас не стану. Я помню заповедь: «Не убий».
Настасья позволила себе издать мысленный смешок, однако вслух ничего не сказала.
— Но вот устроить вам трансмутацию — это другое дело, — продолжал сенатор. — Говорят, без наркоза — это просто агония. Были случаи: люди проделывали это в домашних, так сказать, условиях. И сходили с ума — в медицинском смысле, не в фигуральном. Но у них, по крайней мере, был стимул: обрести красоту. А не стать вот таким созданием.
Он сунул в карман пиджака левую руку; из его правой руки всё ещё сочилась кровь. Зеркально блеснула колба — капсула Берестова/Ли Ханя; и Розен, явно наслаждаясь моментом, поднес её к самым глазам девушки. И в индикаторном окошке она разглядела чудовищный лик седой бабищи лет шестидесяти на вид — с мерзким испитым лицом, с заплывшими поросячьими глазками.
— Как вам, Настасья Филипповна, перспектива: прожить остаток жизни в таком виде? — спросил сенатор. — Ваш пёс — и тот убежит от вас. Когда проснется, конечно. Он, в отличие от вас, получил двойную дозу успокоительного: моей спутнице пришлось выстрелить в него еще раз, когда он вцепился мне в руку.
Настасья нисколько не удивилась, что он знает её имя-отчество. Если уж он навел справки о местожительстве Петра Королева, то, конечно, разузнал всё и о единственной родственнице профессора.
Гастон, словно бы почуяв недоброе, заворочался на полу и засопел. Но пока и вправду не проснулся. Настасья дернула руками, пытаясь высвободить хотя бы одну, но — хлопковое полотенце держало крепко: не скользило, не растягивалось. А тяпнутый господин явно шутить не собирался: поднес капсулу к виску Настасьи и нажал кнопку, высвобождавшую жало инъектора.
Транквилизатор на неё уже не действовал, и Настасья ощутила, как сердце её затрепыхалось от паники. Да, она знала, что благодаря китайскому биоинженеру Ли каждый теперь мог проходить трансмутацию сколько угодно раз. И, даже став старой уродиной, она совсем не обязательно осталась бы ею на всю жизнь. Вот только — она бы уж точно никогда не стала собой прежней. И она не хотела терять себя — почти так же сильно, как не хотела отдавать этому не-убийце разработки своего дедушки.
— Это не её пес, — вдруг произнесла (Сюзанна) рыжая дамочка. — Они с дедом никогда животных дома не держали.
— Вот как? — Розен недоверчиво вскинул брови, но, по крайней мере, чуть отодвинул зеркальную колбу от виска Настасьи — заглянул ей в глаза. — И чья же тогда эта собака?
— Отвяжите меня от кровати и позвольте одеться, — сказала девушка, с трудом проглотив сухой комок, перекрывший ей горло. — Тогда и поговорим.
Она ясно понимала: второго шанса у неё не будет. И ей нужно было всё разыграть правильно — вообразив себя, к примеру, героиней кого-нибудь старого фильма о ловкой шпионке на задании. Или, на крайний случай, представив себя девушкой Бонда — вроде Веспер Линд из фильма «Казино Рояль». Её дед говорил ей, что она очень похожа на Еву Грин, которая сыграла роль Веспер. Вот только — Настасья хорошо помнили, чем завершилась та история. «Веспер Линд утонула, — подумала она, — так же, как все те безликие — овцы добрых пастырей».
7
Настасья теперь сидела — не лежала — на своей кровати. Её не только развязали, но и позволили одеться. Она натянула длинноватые ей джинсы Макса с заедающей застежкой-молнией и его толстовку, а потом собрала волосы в пучок и сколола их заколкой. И всё это время Сюзанна держала её на прицеле ван Винкля.
А Гастон между тем начал просыпаться: продрал глаза и широко зевнул, показав длинный, изогнутый на конце черпачком, язык.
— Ну, — проговорил Розен, едва только Настасья оделась, — я свою часть сделки исполнил. Итак?..
— Дедушка передал мне кое-что перед тем, как мы с ним расстались, это правда. Но сейчас этой вещи у меня с собой нет. Я отдала её кое-кому — владельцу собаки и тех вещей, которые сейчас на мне. Это был внешний жесткий диск компьютера. Кажется, в старые времена такие называли словом винчестер.
— Вы знаете, что находится на этом диске?
У Розена даже заострился от напряжения нос, когда он спрашивал это. Чему Настасья нисколько не удивилась. То, что разработал её дед — это было супероткрытие, бомба. Даже в не завершенном еще виде.
— Диск был защищен паролем, — сказала она (имя любимого писателя твоего отца задом наперед). — Потому-то мне и пришлось обратиться к тому человеку — владельцу пса. Дедушка записал пароль на листке и положил его вместе с диском в сумку, где были наши с Иваром вещи. Но… из сумки всё выпало.
— Когда ваши соседи по дому вас преследовали. — Розен явно был в курсе событий той ночи.
— Да, — кивнула Настасья. — И в темноте мы с Иваром мало что смогли подобрать. Винчестер — да, подобрали. А бумажка с паролем куда-то запропала.
Настасья сама подивилась тому, как легко ей дается вранье.
— И тот собачник — он был хакер? — спросил Розен.
— Кто-кто? — не поняла Настасья.
— Словом hacker до информационной инволюции называли компьютерных взломщиков.
— А, ну да: он обещал подобрать пароль к диску.
— И где вы с этим человеком познакомились?
Соврать об этом было проще всего.
— В госпитале, куда вы меня тогда привезли, — сказала Настасья. — Он там работает… или работал специалистом по компьютерной диагностике. И он уверил меня, что с этим диском разберется. Только сказал: ему может понадобиться помощь каких-то его друзей. Так что он дал мне денег и велел переходить границу без него. И ждать его потом здесь, в этом мотеле. — Из фильмов и книг Настасья знала, что ложь всегда лучше прятать среди правды. — Я заподозрила тогда: он хочет забрать дедушкин диск и продать, а меня оставить ни с чем. Но он как будто прочел мои мысли. Сказал, чтобы я взяла с собой Гастона — его пса. Дескать, за псом-то он в любом случае вернется.
Ньюф услыхал свое имя: приподнял голову и пошевелил передними лапами.
— Может, еще разок в эту псину пальнуть? — спросила Сюзанна-Клементина, заметившая его пробуждение. — Пока он кому-нибудь из нас горло не перегрыз.
— Сюзанна права, — заметил Розен. — Этот пес отнюдь не безобиден.
— Если вы оба так его боитесь, — сказала Настасья, — давайте я его привяжу к батарее электроотопления.
— Чем привяжешь-то? — спросила Сюзанна. — На нем нет ни поводка, ни ошейника.
— Привяжу его платком, который у него на шее. И покажу вам узел. Да вы и сами сможете подойти, проверить — хорошо ли Гастон привязан.
— Ладно, привязывайте, только побыстрее, — сказал Розен.
Настасья встала с кровати и подошла к Гастону:
— Поднимайся, мальчик!
Пес тут же вскочил на лапы — но его качнуло при этом. Как видно, снотворное всё еще оказывало на него остаточное воздействие. «Нужно выгадать еще немного времени», — подумала Настасья. Она подвела Гастона к батарее — холодной в это время года, — сняла с ньюфаундленда бандану и, пропустив её между двух батарейных секций, завязала концы прямым узлом на песьем загривке.
— Вот, — она отстранилась, показывая узел Розену, — видите? Хотите — подойдите сами, проверьте.
— Я вижу, что узел надежный, — сказал тот — подходить не стал.
И Настасья перевела дух.
8
Розен снова уселся на диванчик у входа в ванную комнату — рядом с рыжей Сюзанной, которая всё-таки перевязала ему повторно руку. И сейчас бросала на него напряженные — словно бы ревнивые — взгляды. Очевидно, она уже считала остзейского немца своей собственностью. Неспроста же они обращались друг к другу на «ты».
— Ну, теперь мы можем продолжить, я надеюсь? — спросил сенатор. — Как зовут этого загадочного хакера? Только не говорите, что он вам не представился.
— Имя его я знаю, но и только. Он просил называть себя Макс. — Настасья решила придерживаться тактики наименьшего вранья.
— Макс? — Розен подозрительно оживился. — А фамилию свою он вам, стало быть, не назвал?
— Нет, не назвал.
— Как интересно! — Сенатор здоровой левой рукой вытянул из кармана листок бумаги, сложенный вчетверо. — А эту бумажку дал вам он?
Он развернул листок и поднес его к самому лицу девушки — как давеча капсулу, в руки ей не передавая. И Настасья наконец-то увидела, что написал Макс в своей записке, в которую она не должна была заглядывать раньше, чем через двое суток.
Несколько рукописных строк удивили её настолько, что она дважды их перечитала. «Да неужели же такое возможно?» — мелькнуло у неё в голове. Но тут же она сказала:
— Этот листок дал мне дедушка. Он — из тех вещей, которые нам с Иваром удалось тогда подобрать с земли.
Розен коротко кивнул — возможно, в ответ на какие-то собственные мысли.
— А теперь — самый главный вопрос, — проговорил он. — Сколько, по-вашему, стоит ваша жизнь и дальнейшее благоденствие, дражайшая Настасья Филипповна?
— Вы хотите обменять мою жизнь на винчестер, которого у меня даже нет с собой?
— Я хочу купить его у вас, когда здесь объявится ваш знакомец — Макс.
— Но я даже не знаю, когда именно он объявится, — сказала Настасья. — Потому я и сняла номер в мотеле на неделю. Можете проверить.
— Только не пытайтесь меня убедить, что вы с Максом не обговорили способ связи на экстренный случай.
Сердце у девушки учащенно заколотилось.
— Обговорили, да, — после паузы, словно бы нехотя произнесла она.
— Ну, и?..
— Здесь, в мотеле, есть терминал экспресс-почты. А у этой почты правила: о получении посылки отправитель всегда может узнать, если введет код почтового отправления. — Девушка порадовалась, что накануне прочла все правила пользования почтоматом, когда отсылала кое-что в Москву — на Единый новостной канал Евразийского телевидения.
— И что дальше?
— Макс отправил мне посылку на адрес этого мотеля — просто пустую коробку. Если всё пойдет по первоначальному плану, я её не должна получать. Но если мне понадобится срочно его увидеть, то я заберу посылку из терминала. А Макс будет ежедневно отслеживать судьбу своего отправления, и в этом случае немедленно прибудет сюда.
Настасья подумала, что на сей раз вранье у неё получилось малоубедительное, шитое белыми нитками. Но — сенатор, похоже, купился и на эту байку.
— Отлично! — Розен поднялся с диванчика. — Тогда поступим так. Мы с вами вдвоем отправимся сейчас к терминалу, и вы заберете посылку господина Бер… Макса. И не советую вам откалывать какие-нибудь номера или пытаться бежать. Пес — ваш или не ваш — останется здесь. Думаю, вы не захотите, чтобы Сюзанна его усыпила — согласно старому эвфемизму.
Девушка бросила короткий взгляд на Гастона, который напряженно замер возле батареи — будто чего-то ожидая. И пес поглядел на неё в ответ своими темно-янтарными глазами, в которых читалось: «Ты только намекни, и я всё для тебя сделаю». Он явно полностью очнулся от сна.
— Хорошо, идем за посылкой! — сказала Настасья и оглядела комнату.
Сюзанна-Клементина мгновенно поняла, что ищет её несостоявшаяся родственница.
— Извини, — она с деланным сочувствием развела руками, — твои кроссовки больше носить нельзя. Мы думали, ты в них устроила тайник.
— Но не босиком же ей идти, — сказал Розен. — Сними свои туфли и отдай ей.
Сюзанна пробурчала что-то себе под нос, но всё же сняла матерчатые туфли на резиновых подошвах и передала их Настасье. Они оказались той велики размера на три; но всё же она их надела, затянув потуже шнурки.
— Выходим. — Розен подошел к двери номера, распахнул её и первым вышел на улицу.
Настасья сделала к двери несколько шагов, изо всех напрягаясь, чтобы не оглянуться раньше времени. И лишь возле самого порога развернулась всем корпусом и выкрикнула так пронзительно, что у неё самой заложило уши:
— Гастон, спасение висельника!
От её вопля Сюзанна, ковылявшая к диванчику, споткнулась на ровном месте и слету пропахала носом пол. А сенатор невольно отшатнулся от двери — на что и рассчитывала Настасья. Гастон же исполнил свой трюк еще с большей ловкостью, чем тогда — в Общественном госпитале. В один миг он вывернул голову из банданы, подскочил к выходу из номера, и они с Настасьей вдвоем ринулись наутек.
9
Настасья боялась, что проблемы могут возникнуть из-за не зажившей задней лапы Гастона. Но тут она ошиблась. Гастон, даже прихрамывая, всё равно передвигался быстрее, чем она сама в чужих туфлях. Пес раньше неё добежал до угла собачьего корпуса мотеля и приостановился — оглянулся на Настасью, словно бы спрашивая: «Куда дальше?»
Колебаться было некогда. Позади уже слышался топот ног остзейского немца, который опамятовался и кинулся за ней и за Гастоном вдогонку. Девушка боялась даже оборачиваться, чтобы не потерять драгоценные секунды.
— За мной! — крикнула она ньюфу и побежала к площадке для выгула собак: единственному месту, которое она успела здесь изучить.
За собачьей площадкой располагалась стоянка личного транспорта посетителей мотеля. И Настасья, выгуливая Гастона, обратила внимание, что там имеется будка охранника. А сейчас в этой будке горел свет. И там, стало быть, можно было найти если уж не помощь, то любопытные глаза и уши — совсем не то, с чем желал бы столкнуться Розен.
— Стойте! — Возглас сенатора прозвучал негромко — подтверждая мысль Настасьи о нежелательности для него лишних свидетелей. — Я не хочу стрелять ни в вас, ни в вашу собаку! Не вынуждайте меня.
Девушка не стала отвечать. Но на всякий случай резко мотнулась вбок — чтобы сбить Розену прицел, если тот и вправду соберется пальнуть ей в спину. Её маневр повторил и Гастон. И они одновременно выбежали на рыхлый песок собачьей площадки, пропитанный антисептиком.
Гастон помчался было дальше — он-то никакого дискомфорта не ощущал! Его широченные лапы с перепонками между пальцев отлично годились для бега и по глубокому снегу острова Ньюфаундленд, и по песку Псковской губернии. Но уже через пару метров он остановился — повернулся к Настасье.
Девушка и на асфальте никак не могла приноровиться к туфлям, которые хлябали у неё на ногах. Что уж тут говорить про песок! Она сразу же запнулась об него пустым носом одной туфли и чуть было не упала. Вприпрыжку, вприскочку она сумела сделать еще несколько шагов. И тут Гастон раскатисто гавкнул три или четыре раза — явно предупреждая её о приближении врага.
Настасья не оглянулась: помнила миф об Орфее и Эвридике. И только из последних сил устремилась вперед — к стоянке, к спасительной будке охранника. Пес опять пристроился бежать сбоку от неё. И они почти уже достигли середины площадки, когда Настасья вдруг ощутила, что её левая нога поехала куда-то назад — как будто она наступила носком туфли на какое-то скользкое вещество, похожее на сырую глину. Сперва она даже не уразумела, что это такое. Поняла только тогда, когда растянулась на земле и вляпалась рукой в комок такой же глины. Идеальную прогулочную площадку для собак покрывали безвредные для людей и животных, продезинфицированные собачьи экскременты.
10
Глупо было обращать внимание на подобную ерунду. Однако неприятное открытие отвлекло девушку — отобрало у неё те секунды, которые она сэкономила во время безоглядного бегства. Гастон снова оглушительно залаял и повернул назад. А Настасья не успела ни остановить его окликом, ни даже приподняться и поглядеть, что происходит. Она только услышала очень тихий хлопок выстрела и короткий собачий взвизг. И сама закричала почти синхронно с этим, словно от боли.
Перекатившись на спину, она увидела неподвижный абрис Гастона, черневший на светлом песке площадки. Ньюф лежал на боку, его язык вывалился из приоткрытой пасти и слюни стекали прямо ему на грудь: он снова остался без своего любимого шейного платка. А сенатор, держа ван Винкля в опущенной левой руке, уже шел к Настасье — слегка проваливаясь в песок, но всё равно слишком быстро, чтобы пытаться от него убежать.
Но она и не строила больше планов бегства. Когда Розен приблизился к ней, девушка прямо с земли нанесла удар ногой — метя мерзавцу в пах. Вот только носок её туфли был пустым, и она промахнулась: угодила сенатору в верхнюю часть бедра. Розен поймал Настасьину ступню — левой рукой, для чего ему пришлось отбросить Рипа ван Винкля. И разразился еще одним немецким ругательством.
Настасья дернула ногой — один раз, потом еще и еще. Негодяй вроде бы собрался её отпустить; по крайней мере, девушке так показалось. Однако потом, будто поколебавшись мгновение, он ухватил её ногу покрепче: уже не за ступню, а за голень. И проговорил сдавленным, заметно изменившимся голосом:
— Лучше не дергайся.
И Настасья ощутила, что её желудок скручивает спазм, а в правом подреберье будто начинает шевелиться еж с длиннющими иглами. Голос Розена показался ей жадным. Даже не так — жаждущим. Она подумала: голос противный, как собачьи какашки. Но эта мысль ничуть её не рассмешила. Она хотела сказать: «Отпусти меня, или я закричу!» Но потом решила — да какого черта? И завизжала сразу, без предупреждения — надеясь, что её услышит если уж не охранник в будке, то кто-нибудь из жильцов собачьего корпуса мотеля.
Точнее, она попробовала завизжать. С её губ успел сорваться только коротенький, как икота, тонкий звук. А в следующий миг сенатор уже рухнул на неё всем своим телом: навалился, зажимая ей рот перевязанной правой рукой. И это было умно, следовало признать. В другую его руку Настасья вцепилась бы зубами — не хуже Гастона. А прокусить толстую бинтовую повязку нечего было и пытаться.
— Ну, тише, тише, — произнес Розен, слегка задыхаясь. — Я не хочу делать тебе больно.
Тело его закаменело, напряглось. И даже сквозь двойной слой одежды — своей и его — Настасья ощущала жар, исходивший от его кожи. Чего хочет сенатор — ей было ясно. Да, Ивар Озолс, её названый жених, и вправду никогда не пытался овладеть ею. Однако она еще успела побродить по просторам Глобалнета — до его отключения. Так что представляла себе, как происходит физическое соитие между мужчиной и женщиной. И понимала, почему под брюками у сенатора образовался словно бы твердый узел, упирающийся ей в живот.
Настасья начала извиваться, пытаясь сбросить с себя Розена. Но тот был раза в два тяжелее, чем она, и вряд ли даже заметил её усилия. Он запустил свою левую руку под её свитер и начал водить ею по Настасьиной груди, по животу и даже по ключицам. Она просто не понимала, как его рука могла оказаться такой длинной? И почему дыхание его сделалось таким тяжелым, как будто он только что пробежал дистанцию марафона? Настасье всё это казалось нереальным, подобием дурного сна. И нужно только чуть-чуть постараться, напрячь силу воли, чтобы проснуться. Тогда всё это разом закончится — растает, не будет иметь никакого значения.
А Розен медленно, будто нехотя, вытащил руку у неё из-под свитера и, потянувшись к её волосам, выдернул из них заколку. Черная грива Настасьиных волос тяжелой волной растеклась по заделанному собаками песку, и мужчина провел рукой по её волосам — раз, другой, пропуская их через пальцы своей левой руки, как через гребенку с толстыми зубьями. Волосы упали девушке на глаза, и она перестала видеть гнусное лицо Мартина Розена, на котором застыло какое-то отрешенное выражение.
А потом сенатор, ведя рукой по её длинным прядям, дотянулся до молнии на её джинсах и начал дергать застежку вниз. Настасья подумала: джинсы Макса ей велики, и Розен мог бы и так стащить их с неё. Но ему это, очевидно, просто не приходило в голову. Он только дергал молнию, которую заело, потому как на ней не хватало двух зубцов.
И, как только Настасью посетило это простое и ясное воспоминание о поврежденной застежке, ощущение нереальности происходящего внезапно отхлынуло от неё. Разом пропало. Сквозь завесу своих густых волос Настасья ясно увидела лицо сенатора — который не смотрел на неё: опустил глаза книзу, чтобы понять, почему не желает поддаваться замок металлической молнии? Он даже слегка ослабил давление перебинтованной ладони на её рот. И девушка ударила его: лбом в переносицу, так сильно, как только смогла — хоть она только утром сняла со лба пластырь «Медный пятак».
Розен даже не вскрикнул — хрюкнул. И скатился с неё наземь. Кровь, казавшаяся почти черной в вечерних сумерках, потекла из обеих его ноздрей по его губам и подбородку. А Настасья вскочила на ноги и, пошатываясь, сделала два шага к отброшенному сенатором пистолету. Даже наклонилась, чтобы его поднять. Но ей снова ей не хватило нескольких секунд.
Она поняла, что Розен очутился рядом, только тогда, когда он просунул руки ей под мышки и завел скрещенные кисти ей за шею. Настасья мгновенно вспомнила, как этот приемчик называется: двойной нельсон. Она видела такое на спортивном канале Балтийского телевидения. Сенатор ухитрился выполнить этот прием даже с перебинтованной правой рукой.
— Сюзанна сразу предлагала тебя продать колберам. — прошипел он ей в самое ухо. — Но ты такая красивая!.. Тогда, на мосту, ты была грязная, вся в крови, и я даже не заметил этого. Зато сегодня — заметил. И я ведь собирался обойтись с тобой по-хорошему!
Девушка его почти не слышала. Стараясь отогнать подступавшую дурноту, она пыталась припомнить: как же освобождались борцы вольного стиля от подобного захвата — двойного нельсона? И возможно ли это было? Она чувствовала, что её шея вот-вот переломится, как старый грифельный карандаш.
— Ты думаешь, я этого хотел? — в ухо ей шептал сенатор. — Нет, у меня такого и в мыслях не было. Это ты во всем виновата. Ты нарочно меня возбуждала! — И он со всей силы надавил на шейные позвонки Настасьи.
Боль горячим взрывом прокатилась по всему её позвоночному столбу, отдалась в глазах и зубах, добралась до кончиков пальцев и даже до мочек ушей. Казалось, негодяй собирается даже не сломать ей шею, а отделить её голову от туловища. Перед глазами у Настасьи потекла черная река, и она поняла, что вот-вот эта чернильная мгла её поглотит. После чего Мартин Розен сотворит с ней всё, что ему заблагорассудится.
«Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится, — начала она мысленно произносить слова из псалма, который каждый день читал вслух её дедушка. — Речет Гоподеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятжена, плещма Своима осенит тя…[1]»
Но те стихи псалма, которые шли дальше, она не то, чтобы забыла: её мозг просто начал отключаться. Перестал формировать связные мысли. Боль и тьма сокрушили её, не давая ни думать, ни дышать, ни издать хоть один звук.
И вдруг — всё прекратилось. Сенатор так резко и внезапно перестал давить на её шею, что это прекращение боли оказалось почти таким же мучительным, как сама боль.
— Розен! — будто из дальней дали долетел до Настасьи молодой мужской голос — звонкий и яростный. — Смотри, что у меня есть!
[1] Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!» Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя… Псалтирь (90; 1–4).