Сказываютъ, что робость располагаетъ наше тѣло къ принятію чумы. Если это правда, то вѣрно никто на свѣтѣ не могъ быть такъ скоро приготовленъ къ этой болѣзни, какъ я въ ту минуту: мысль, что, я буду причиною распространенія моровой язвы, и что можетъ быть она уже вошла въ мое тѣло, такъ устрашила меня, что я въ ту же минуту занемогъ жестокою горячкою.
Очень долго пролежалъ я безъ всякой памяти. Пришедши въ чувство, увидѣлъ я себя въ бѣдной хижинѣ, на соломѣ — въ углу сидѣла старушка и курила табакъ. Она объявила мнѣ, что Кади велѣлъ меня выбросить за городъ, и что мой домъ былъ срытъ до основанія и сожженъ. „Безъ меня, бѣдный человѣкъ, ты уже давно бы умеръ, но я дала обѣщаніе великому пророку не упускать ни одного случая сдѣлать доброе дѣло. Вотъ твой кошелекъ, которой мнѣ удалось спасти отъ жадной черни, и что еще болѣе, отъ когтей правосудія. Сначала укрѣпись, а послѣ разочтемся.“
Сверхъ всякаго чаянія зараза меня не умертвила. Я посылалъ старушку узнать, что дѣлается въ Каирѣ. Чума уменьшается — сказала она мнѣ — я видѣла однако множество погребеній. всѣ жители проклинаютъ какого-то Мурада, несчастнаго человѣка.
Я простившись съ моею избавительницею, вступилъ въ лазаретъ, чтобъ выдержать карантинъ и потомъ уѣхать изъ Каира, гдѣ всѣ ненавидѣли бѣднаго Мурада. Мнѣ пришло въ голову, что всѣ несчастія мои происходили отъ моего небреженія о драгоцѣнномъ талисманѣ, мною наслѣдованномъ отъ отца: три ночи сряду видѣлъ я во снѣ какого-то генія, который увѣщавалъ меня вспомнить о чудотворной фарфоровой вазѣ, и я рѣшился возвратиться въ Константинополь съ твердымъ намѣреніемъ поправить свою ошибку. Въ пристани спрашиваю у перваго попавшагося мнѣ носильщика, не знаетъ ли онъ чего нибудь о Саладинѣ? „Какъ не знать, отвѣчалъ носильщикъ, и кому въ Константинополѣ неизвѣстенъ Саладинъ счастливецъ.“ — Гдѣжъ его домъ? — Мнѣ указали великолѣпныя палаты. Я никакъ не могъ повѣрить, чтобы это было жилище моего брата, и долго не рѣшался въ него войти. Но въ это время Саладинъ самъ явился въ дверяхъ богатаго дома; онъ узналъ меня, и съ восклицаніемъ радости: бросился ко мнѣ на шею. Я поздравлялъ его съ такою блестящею фортуною. Вотъ Саладинъ, сказалъ я ему, ты не вѣрилъ мнѣ, что люди родятся или счастливыми или несчастными! но ты перестанешь въ этомъ сомнѣваться, когда я разскажу тебѣ свой приключенія. Не подумай однако, чтобы я поселился въ твоемъ домѣ — нѣтъ, другъ мой! несчастія мои заразительны; могу ли я пожелать тебѣ погибели! Я пришелъ сюда только за тѣмъ, чтобы взять у тебя свою фарфоровую вазу. Братъ мой очень много смѣялся моимъ разсужденіямъ, и хотѣлъ непремѣнно, чтобы я поселился въ его домѣ. Саладинъ не перемѣнилъ ни мало своего любезнаго характера: онъ былъ по прежнему скроменъ и доступенъ. Выслушавъ съ терпѣніемъ мою повѣсть, онъ разсказалъ мнѣ весьма подробно о томъ, что случилось съ нимъ послѣ нашей разлуки: въ приключеніяхъ его не было ничего необычайнаго; и можно было заключить изъ его словъ, что онъ сдѣлался счастливъ по естественному ходу вещей; но для меня его мнѣніе было совсѣмъ неубѣдительно, я остался при той мысли, что ему помогала счастливая звѣзда, а меня преслѣдовала несчастная и злая.
И не прошло четырехъ дней послѣ моего переселенія въ домъ Саладиновъ, какъ уже онъ почувствовалъ, что у него живетъ любезный братецъ его Мурадъ. Та самая Султанша, которой Саладинъ продалъ свою вазу, поручила ему выписать для нее изъ Венеціи большое дорогой цѣны зеркало.
Саладинъ исполнилъ это порученіе. Зеркало уже въ пристани, онъ приказываетъ невольникамъ перенести его къ себѣ въ домъ, а самъ идетъ къ Султаншъ съ объявленіемъ, что зеркало, ею требуемое, привезено. Было уже поздно. Султанша приказала моему брату поберечь эту драгоцѣнную вещь въ своемъ домъ до слѣдующаго утра. Зеркало поставили въ одной горницѣ нижняго этажа, которая имѣла сообщеніе съ моею — въ этой же горницѣ стояло и нѣсколько бронзовыхъ люстръ, купленныхъ Саладиномъ для своего дома. Надобно вамъ знать, что дни за два передъ тѣмъ сдѣлалась у нашего сосѣда покража, по улицамъ Константинопольскимъ шаталось много бродягъ. Братъ мой, имѣя большую сумму наличныхъ денегъ, приказалъ невольникамъ стоять поперемѣнно на караулъ ночью. Вотъ случай доказать усердіе мое Саладину — подумалъ я — и расположился не спать во всю ночь, разтворилъ двери своей горницы для того, чтобы малѣйшій шорохъ могъ разбудить меня, сѣлъ противъ нихъ совсѣмъ одѣтый, положивъ подлѣ себя обнаженную саблю и заснулъ. Въ полночь послышался мнѣ какой-то шумъ — вскакиваю — саблю въ руки, иду къ дверямъ — при слабомъ свѣтѣ лампады, которая горѣла въ прихожей горницѣ, вижу человѣка, вооруженнаго саблею. Кричу во весь голосъ; кто идетъ? Нѣтъ отвѣта. Подымаю саблю и выступаю впередъ — неизвѣстный также подымаетъ саблю и выступаетъ впередъ. Мнѣ оставалось только предупредить ударъ его своимъ ударомъ — и я грянулъ въ него изъ всей силы. Что же? врагъ мой изчезъ; зазвенѣло, застучало, на меня посыпались стекла. О судьба! я разбилъ зеркало, привезенное для Султанши. На стукотню сбѣжался весь домъ: наконецъ является и мой братъ Саладинъ, и что же онъ видитъ? Мурада плачущаго на развалинахъ драгоцѣннаго зеркала, имъ разрушеннаго. „Въ самомъ дѣлъ, Мурадъ несчастный, сказалъ братъ мой съ нѣкоторою досадою; но въ ту же минуту опомнившись, подалъ мнѣ руку, и прибавилъ съ усмѣшкою: прости мнѣ, Мурадъ! я укоряю тебя напрасно! ты не имѣлъ никакого дурнаго намѣренія; а это несчастіе весьма скоро можетъ быть исправлено!“
Братъ мой казался веселымъ; но въ самомъ дѣлѣ ему не льзя было не безпокоиться; онъ не зналъ, какъ примѣтъ Султанша извѣстіе о несчастіи, случившейся съ ея зеркаломъ. Я съ своей стороны, будучи увѣренъ, что разорю Саладина въ конецъ, если еще нѣсколько времени пробуду въ его домъ, рѣшился въ ту же минуту съ нимъ разлучиться, и сообщаю ему это намѣреніе. Братъ мой видя, что оно непоколебимо, сказалъ мнѣ: „Послушай, Мурадъ, въ одномъ изъ моихъ магазиновъ очистилось мѣсто фактора; не согласишься ли ты его занять? Должность твоя будетъ самая легкая; впрочемъ и самыя ошибки твои не могутъ мнѣ сдѣлать никакого вреда; я богатъ, и упущеніе какой нибудь бездѣлицы ни мало не будетъ для меня разорительно.“
Добродушіе Саладина тронуло меня до слезъ; я въ то же самое утро переселился въ этотъ магазинъ, въ которомъ вы теперь меня видите; а въ вечеру братъ мой прислалъ ко мнѣ драгоцѣнную мою вазу и при ней записку, въ которой написано было слѣдующее: „краска, найденная мною въ фарфоровой вазѣ, положила основаніе моему богатству; справедливость требуетъ, чтобы я раздѣлилъ ее съ моимъ братомъ.“
Признаюсь самъ, что я не могъ наслаждаться счастливымъ своимъ состояніемъ, зная, что братъ подверженъ былъ гнѣву первой Султанши. Нынѣшнимъ утромъ прислалъ онъ мнѣ сказать, что Султанша соглашается его простить, но съ тѣмъ условіемъ, чтобы онъ доставилъ ей такую же точно вазу, какую она за годъ передъ тѣмъ у него купила. Я обрадовался случаю пожертвовать своею драгоцѣнностію Саладину, и велѣлъ ему сказать, что принесу къ нему эту вазу самъ. Мнѣ хотѣлось ее хорошенько вымыть, потому что на днѣ ея находились еще нѣкоторые слѣды красной краски; я влилъ въ нее кипятку; вдругъ слышу — шипитъ; не успѣлъ мигнуть, какъ бѣдная моя ваза разлетѣлась на части. Послѣ этаго судите, милостивые государи, не имѣю ли я права называть себя несчастнымъ, и не лучшели бы гораздо было, когдабъ я совсѣмъ не родился на свѣтъ!“
Въ эту минуту вошелъ въ горницу Саладинъ. Не видя своего брата, онъ вообразилъ, что съ нимъ сдѣлалось какое нибудь новое несчастіе — онъ ахнулъ, увидѣвши на полу развалины вазы; но разсмотрѣвъ ихъ съ своимъ обыкновеннымъ присутствіемъ духа, сказалъ: берусь склеить эти черепки и ваза будетъ цѣла по прежнему. „Видители, государи мои! воскликнулъ Мурадъ; счастіе слѣдуетъ за нимъ, какъ тѣнь. Ему стоитъ только показаться, чтобы всѣ сдѣлались довольны и веселы. И на вашихъ лицахъ изображается удовольствіе; хотите ли его увеличить? пускай Саладинъ разскажетъ вамъ свои приключенія.“ — Охотно исполню ваше требованіе, сказалъ Саладинъ: но съ тѣмъ условіемъ, чтобы эти добрые чужестранцы у меня отужинали. Султанъ любопытенъ былъ слышать исторію Саладина и пошелъ къ нему въ домъ. Послѣ ужина Саладинъ началъ разсказывать:
„Не думаю, чтобы въ моемъ младенчествѣ случалось со мною что нибудь необыкновенно счастливое; но долженъ вамъ признаться, что наименованіе счастливый произвело во мнѣ великую довѣренность къ самому себѣ и къ фортунѣ; я сдѣлался высокомѣрнымъ и смѣлымъ, и это могло бы обратиться мнѣ во вредъ, когдабы одинъ бездѣльный случай, сдѣлавшій на душѣ моей глубокое впечатлѣніе, неизлѣчилъ меня совершенно отъ сей болѣзни. Въ Константинополѣ находился одинъ Французскій инженеръ, который пользовался отмѣнною милостію Султана. Онъ праздновалъ рожденіе повелителя вѣрныхъ и давалъ фейерверкъ. Зрителей собралось чрезвычайно много и я былъ въ томъ же числѣ. Намъ многократно кричали: отойдите, фейерверкъ опалитъ васъ. Тѣ, которые стояли подлѣ меня, отдалились; а я, въ крѣпкой надеждѣ на доброхотную мою звѣзду, остался на прежнемъ мѣстѣ, и черезъ минуту былъ осыпанъ огнемъ, который опалилъ мнѣ лице и руки.
Инженеръ, услышавъ о моемъ приключеніи, навѣстилъ меня въ моемъ домѣ. Я имѣлъ счастіе ему понравиться; мы познакомились, и я много извлекъ пользы изъ разговоровъ своихъ съ этимъ почтеннымъ человѣкомъ. Онъ принудилъ меня смотрѣть безъ предубѣжденія на многія вещи, о которыхъ я имѣлъ понятіе совсѣмъ ложное; напримѣръ, онъ истребилъ во мнѣ безразсудную мысль? будто обстоятельствами нашей жизни управляетъ счастіе и несчастіе. Что такое счастіе? говорилъ онъ: искусство и благоразуміе. Что такое несчастіе? глупость, опрометчивость, неосторожность. Ты видишь, другъ мой, что безразсудная твоя неосмотрительность едва не привела тебя ко гробу. Оставь безсмысленной толпѣ слѣпую вѣру на счастіе. Пусть, кто хочетъ называетъ тебя Саладиномъ счастливымъ; поступай такъ, чтобы имѣть право на почтенное имя Саладина осторожнаго и мудраго.
Слова этаго благоразумнаго чужестранца оставили во мнѣ глубокое впечатлѣніе и дали другой оборотъ мыслямъ моимъ и предпріятіямъ. Вы можетъ быть уже слыхали отъ Мурада, что мы не рѣдко спорили съ нимъ о предопредѣленіи, и что я никогда не соглашался вѣрить этой мечтѣ, подобно Мураду. Мы остались каждый при своемъ мнѣніи, и эти мнѣнія, какъ я увѣренъ, были единственною причиною какъ успѣховъ моихъ, такъ и его несчастій.
Мурадъ конечно вамъ сказывалъ, что я разбогатѣлъ отъ красной краски, найденной мною въ фарфоровой вазъ. Безъ сомнѣнія эту находку могу назвать случаемъ счастливымъ; но какую бы она принесла мнѣ пользу, когда бы я не употребилъ большихъ стараній на составленіе сначала краски изъ найденнаго мною порошка, потомъ и самаго красильнаго порошка? Я согласенъ, что мы невластны предвидѣть произшествія и управлять ими; но я увѣренъ, что судьба наша зависитъ отъ того употребленія, которое мы дѣлаемъ изъ своихъ способностей.
Вы слышали отъ Мурада, что я продалъ вазу свою первой Султаншѣ; вырученныя за нее деньги дали мнѣ способъ привести въ порядокъ и разпространить свою торговлю. Я былъ остороженъ въ дѣлахъ своихъ, наблюдалъ правила строгой умѣренности, и особенно старался честными способами понравиться тѣмъ людямъ, которые посѣщали мою лавку, или имѣли со мною дѣло. Надобно признаться, что я во всемъ этомъ не имѣлъ неудачи: въ нѣсколько времени богатство мое превзошло мои надежды.
Одно произшествіе произвело въ обстоятельствахъ моихъ великую перемѣну. Въ предмѣстіи Перѣ сдѣлался пожаръ неподалеку отъ сераля Султанскаго. Будучи иностранцами, государи мои, вы не слыхали можетъ бытъ объ этомъ ужасномъ пожарѣ; но онъ привелъ въ волненіе всю нашу столицу. Великолѣпныя палаты Визиря обращены были въ пепелъ; мечеть Софійская имѣла ту же участь. Я слышалъ разныя мнѣнія о причинахъ сего несчастія: одни называли его гнѣвомъ Неба, которое наказало Султана за то, что онъ въ одну пятницу не ходилъ въ мечешь, другіе увѣряли, что Магометъ сердитъ былъ на Султана за то, что онъ вмѣшался въ невыгодную войну, и что за ту же вину сжегъ палаты его Визиря, а всѣ политики наши утверждали единодушно, что вышнею судьбою опредѣлено было въ такой-то день и часъ сгорѣть нѣсколькимъ домамъ въ предмѣстіи Перъ. Изъ всѣхъ этихъ многоразличныхъ мнѣній выходило то, что жители Константинополя совсѣмъ непочитали за нужное брать предосторожности противъ пожара — и въ это время пожары случались почти каждую ночь. Нерѣдко ловили зажигателей, вооруженныхъ фитилями, которые пользуясь общею безпечностію, произходившею отъ глупаго предразсудка, основывали свои выгоды на несчастіи народа. Но сіи открытія не уменьшали гибельной вѣры въ предопредѣленіе. Что же касается до меня, то я не позволялъ себѣ покоряться общему суевѣрію; а употреблялъ всѣ способы для предохраненія моего дома отъ пожара. На дворъ моемъ вырытъ былъ водоемъ довольно обширный и всегда наполненный водою; домы смежные съ моимъ, часто загорались, но ни одинъ изъ нихъ не былъ жертвою пожара, благодаря пособію, подаваемому въ скорости мною. Сосѣди мои называли меня своимъ покровомъ, они безпрестанно твердили, что я рожденъ счастливымъ, и что все ко мнѣ близкое заимствуетъ отъ меня счастіе.
Въ одинъ вечеръ, отужинавъ у своего пріятеля, я возвращался довольно поздно домой — вдругъ примѣчаю, что жолобъ одного изъ городскихъ фонтановъ свороченъ былъ въ сторону, такъ что вода бѣжала черезъ бассеинъ, въ которомъ отъ этаго не было ли капли воды. Совсѣмъ не воображая, чтобы это было сдѣлало съ умысломъ, я поправилъ жолобъ, и пошелъ далѣе. Вижу другой жолобъ, также свороченной въ сторону — вижу еще: нѣсколько жолобовъ, и съ ними сдѣлано то же что съ первыми. Это меня поразило, и наконецъ я догадался, что мошенники, умышляя сдѣлать въ той части города пожаръ, старались уничтожишь заранѣе всѣ способы къ его потушенію. Сначала не зналъ я, на что рѣшиться; хотѣлъ разбудишь караульныхъ, которые очень спокойно спали, но мнѣ пришло въ голову, что караульные могли быть сами въ заговорѣ, въ противномъ случаѣ они давно бы примѣтили, что всѣ жолобы перемѣнили положеніе, и я рѣшился разбудишь своего сосѣда Цаматъ-Сади, богатаго купца, имѣвшаго множество невольниковъ, которые могли въ одну минуту разсѣять по всему городу тревогу. Цаматъ-Сади не долго думалъ; тотчасъ послалъ онъ объявить великому Визирю, что городъ въ опасности; и что прежде всего надобно подумать о сохраненіи священной особы Султана; потомъ разбудили и главныхъ чиновниковъ города. Янычарскій Ага велѣлъ бить въ бубны, и весь городъ былъ уже въ тревогѣ, когда показалось пламя въ нижнемъ этажъ Цаматъ-Садіева дома. Злодѣи, собравшіеся толпою, чтобы воспользоваться общимъ замѣшательствомъ, взяты были подъ стражу. Словомъ сказать, благодаря предосторожностямъ нашимъ, пожаръ затушили въ ту самую минуту, въ которую онъ оказался.
На другой день при появленіи своемъ на базарѣ былъ я окруженъ купцами — меня обнимали, благодарили, называли благотворителемъ. Цаматъ-Сади подарилъ мнѣ драгоцѣнный алмазъ и кошелекъ съ золотыми монетами. Примѣру его послѣдовали другіе купцы и городскіе чиновники, а Визирь прислалъ мнѣ богатый перстень съ запиской: Спасителю Константинополя.
Такимъ образомъ въ одни сутки судьба моя совершенно перемѣнилась: я сдѣлался и богатъ и славенъ, началъ вести жизнь, соотвѣтственную новой моей фортунѣ — переселился въ богатой домъ и накупилъ множество невольниковъ. Нѣсколько дней спустя послѣ моего новоселья, на базарѣ я встрѣтился съ Жидомъ, которой, отведя меня въ сторону, сказалъ таинственнымъ голосомъ: ты купилъ многихъ невольниковъ, тебѣ надобно ихъ одѣть; не хочешь ли, я продамъ тебѣ, за дешевую цѣну прекрасныя платья? — Наружность этаго человѣка не понравилась мнѣ съ перваго взгляда, и я хотѣлъ уже ему отказать; но подумавъ, что выгоды своей никогда терять не должно, спросилъ, за какую цѣну разполагается онъ продать свои платья. Онъ удивилъ меня отвѣтомъ; цѣна была необыкновенно дешевая. Начинаю разспрашивать, какимъ образомъ достались ему эти платья; онъ отвѣчаетъ весьма двусмысленно: это заставило меня подумать, что платья или украденныя, или зараженныя чумою. Жидъ показалъ мнѣ ящикъ; но я замѣтилъ, что онъ, прежде нежели открылъ его, потеръ себѣ носъ ароматическими травами. Запахъ мускуса мнѣ вреденъ — сказалъ онъ. — „И мнѣ также — возразилъ я — и мнѣ должно взять предосторожность.“- Жидъ „поблѣднѣлъ, вообразивъ, что я проникнулъ его тайну; онъ вышелъ въ другую горницу будто за ключемъ и болѣе не возвращался. Между тѣмъ я началъ разсматривать ящикъ, и на крышкѣ увидѣлъ совсѣмъ почти изглаженную надпись: Смирна. Это подтвердило мою догадку. Въ тотъ же день опять я встрѣтилъ моего Жида, выходящаго изъ воротъ Цаматъ-Сади — спрашиваю у своего сосѣда, какое имѣетъ онъ дѣло съ Жидомъ. Цаматъ-Сади отвѣчаетъ мнѣ, что этотъ человѣкъ вызывается продать ему неволыничьи платья. — Остерегись, Цаматъ-Сади. Я имѣю причину думать, что эти платья заражены чумою.! Я сообщилъ Цамату сдѣланныя мною примѣчанія, онъ очень много меня благодарилъ. Мм пошли къ Кадію съ доносомъ, но Кади нѣсколько замѣшкался взять Жида подъ стражу; онъ скрылся съ своимъ платьемъ.
Мнѣ удалось видѣть Фатиму, дочь Цаматъ-Садія въ то время, когда она шла въ мечеть: стройность ея стана меня поразила. Я не осмѣливался однако требовать ея руки у Садія, которой вдесятеро былъ меня богатѣе. Но услуга, оказанная ему мною, разположила его въ мою пользу. Онъ праздновалъ день рожденія своей дочери. «Саладинъ — сказалъ онъ мнѣ — праздникъ данъ будетъ у меня въ саду; хочешь ли смотрѣть на него съ балкона? ты можешь увидѣть и дочь мою безъ покрывала.» — Избави меня отъ этаго Богъ! я видѣлъ твою дочь издали — она оставила глубокое впечатлѣніе въ моемъ сердцѣ. Я не хочу усиливать, этого чувства, ибо знаю, что дочь твоя несотворена быть женою Саладина. — «Кто тебѣ это сказалъ! воскликнулъ Цаматъ-Сади. Дочь моя тебѣ нравится? въ добрый часъ! будь ея мужемъ!» — Не стану вамъ открывать своей радости. — Черезъ нѣсколько времени я сдѣлался счастливымъ супругомъ. Фатима, прекрасная лицомъ, прекрасна и душою — мы живемъ согласно. Цаматъ-Сади отдалъ мнѣ свой огромный домъ; и теперь, имѣя большое богатство съ милою женою, почитаю себя совершенно счастливымъ — мнѣ ничего не останется желать на свѣтѣ, когда увижу счастливымъ и добраго моего Мурада. Чтоже касается до разбитаго зеркала и вазы, то мы постараемся помочь этому горю. Султанша…»
— Не бойтесь гнѣва ея, сказалъ Султанъ, сбросивъ съ себя верхнее платье, подъ которымъ сокрыта была Императорская одежда…. Саладинъ! я доволенъ твоею повѣстію, и признаюсь охотно, что называемое счастіемъ въ поступкахъ людей, приличнѣе называть осторожностію и благоразуміемъ. Саладинъ долженъ быть прозванъ счастливымъ и разсудительнымъ, а Мурадъ заслуживаетъ болѣе наименованіе неосторожнаго, нежели несчастнаго. Такъ говорилъ Селимъ. Онъ предложилъ Саладину достоинство Паши и важную должность Губернатора одной провинціи; но осторожный Саладинъ, довольствуясь скромнымъ и безопаснымъ счастіемъ, съ почтительностію отклонилъ отъ себя это предложеніе. Я счастливъ, говорилъ онъ, и желаніе быть счастливѣе было бы для меня весьма безразсудно.
А Мурадъ? — Мурадъ продолжалъ вѣрить предопредѣленію, жаловаться на свой неудачи, пить опіумъ и дурачиться, приписывая всѣ дурачества свои неизбѣжному жребію.